Текст книги "Вас пригласили"

Перебирая в уме дорогих мне людей – чтобы как-то не очень нервировать своей социальной несознательностью посторонних окружающих, – в очередной раз я поняла, что подобное притягивается к подобному вопреки законам электротехники. Даша, Макс, Вовка, Андрей, Соня, Антоша и даже Федор (с некоторыми оговорками) пребывали в таких же параллельных галактиках, что и я, каждый – в своей и по своим личным причинам. И тогда, и сейчас я не знаю ответа на вопрос, делают такие, как мы, мир лучше или бездействием своим приближают воображаемый апокалипсис. Но когда есть команда на внутренний взлет (а так оно и было тогда, в декабре), когда в каждой стене – невидимая розетка и гарантированная немедленная подзарядка, мне казалось, что достаточно жить, повинуясь императиву «трудись, не вреди, делись тем, что имеешь» – и будешь оправдан. И чтобы уж совсем реабилитироваться, думала я и про тех, кто далече: про Стива и Йенса, про Катю, про Птичку (это одна моя старинная практически-сестра, давно уехавшая в страну, где ее асоциальность оказалась куда уместнее, чем здесь), про Фулла, с которым мы по случаю мотались когда-то в Индию, про Льва Александровича (тоже покинувшего Москву, увы или ура), с которым меня счастливо свело издательское наше чадо, и еще про целый легион людей, предрасположенных к ловле солнечных ветров. Помогало.

К середине декабря, однако, никаких вестей о времени и месте встречи не поступило. К двадцатым числам начали возникать унылые предчувствия. 22 декабря доехала к деду с бабушкой на кладбище – посоветоваться. Старейшины молчаливо благословили звонить и спрашивать. Там же, не сходя с места, набрала номер Дерейна. Не снял трубку. Но полчаса спустя, где-то на перегоне между Нагатинской и Нагорной, прилетел СМС: «Разводим м. К. Э. на замок. Терпение». Вот это да! А еще пару дней спустя, в сочельник, отпеленговался Деррис: «Встречаемся в Этрета, 31– го утром».

Они ее нашли. Кто бы сомневался. А Герцог увернулся от гостей, что меня тоже не удивило. Нарисовала себе календарь из семи дней – на ватмане, чтобы клеточки зачеркивать, – и принялась копать интернеты: в канун Нового Года решение вопроса с авиабилетом простым не бывает.

Довольно скоро стало понятно, что шансы моего невылета тридцатого декабря растут с каждой минутой. Билетов до Парижа попросту не было. Ни за какие деньги, никаких, ни с какими пересадками. А до Берлина? А до Франкфурта? Брюсселя? Вены? Барселоны? Я была готова лететь хоть через Рейкьявик – и мобилизовать под это любые ресурсы. Ощущение, что эта встреча есть литературная кульминация всей моей жизни, быстро приобретало формы и масштабы ядерного гриба на близком горизонте. Завтра никогда не наступит, аллилуйя! – без всяких на то рациональных оснований верещал воспаленный ум. Я уговаривала себя: а) прекратить паниковать, б) прекратить накручивать. Тщетно. Имелась и еще одна техническая закавыка: мне все никак не приходилось к слову сообщить дядьФедору, что Новый Год я планирую встречать без него.

28 декабря, уже в полуобморочном состоянии, я позвонила в контору, где подвизалась сразу после университета: ребята занимались авиаперевозками для молодежи и студентов, к которым я уже никаким образом прислониться не могла. Их АТС, кажется, уже перешла в фазу холодной плазмы, и трехчасовое висение на телефоне не дало никаких результатов. А Каро – так звали директрису этой богоспасаемой компании – с гарантией 95% уже наверняка отбыла в аркадию – в Индию то есть. Каро, родная, сними трубку, умоляю! Не упомню случая, чтобы чье-то «аллё» вызвало во мне такую бурю эмоций.

– Каро! – заорала я в телефон, не веря собственному счастью, – Это я, Саша Збарская!

– О-о, приве-ет, Санька! Ну и везет же тебе: у меня завтра випасана, полный дисконнект и адьос. Что у тебя там?

– Карошечка, миленькая, спасай. Мне послезавтра надо быть в Париже. Обязательно. Вопрос жизни и смерти.

На линии возник сухой треск и кваканье, и я испугалась, что сейчас ее потеряю.

– Еще раз. Куда тебе надо?

– В Париж, хоть на палочке верхом!

– Уж не к Йенсу ли? – Каро была до некоторой степени в курсе моей личной истории.

– Нет, Йенс женат и вообще… Я сейчас не про это.

– Ты? Не про это? Малыш, ты что? Не в пирогах счастье? – Она явно веселилась и была расположена поболтать. Ей очень не впервые приходилось решать мои острые транспортные проблемы. Но рассказывать, что да как на этот раз, меня не тянуло совсем: время кипело в гортани.

– Клянусь, все расскажу потом. Сотвори чудо, а?

– Ладно-ладно. Перезвони через полчасика. – И повесила трубку.

Все хронометры мира с ощутимым скрежетом замедлили ход и замерли на месте. Я сидела в темной редакции под мигающей гирляндой и сверлила глазами заставку на мониторе – Ирмин косолапый рисунок Рида, скопированный через кальку из деррийской летописи.

Полчаса.

П

О

Л

Ч

А

С

А

.

Полчаса.

Истекли.

– Каро?

– Записывай номер. – Я сломала два карандаша, прежде чем руки прекратили трястись; записала. – Звони прям сейчас, бронь провисит час-полтора. Вылетаешь завтра утром. Удачи тебе с ним, ну, кто у тебя сейчас в Париже! Ом нама шивай, – и гудки.

Через сорок минут я уже была в битком набитом людьми офисе на Чистых Прудах. Если бы не Соня, в последний момент поднявшая голову от своего компьютера и флегматично предложившая мне все-таки надеть куртку, а не выскакивать в футболке и джинсах на улицу, я бы только у памятника Грибоедову осознала, что экипирована не по сезону.

За прошедшие годы состав офисных сотрудников Каро сильно поменялся, но пару человек я еще помнила. Из своего кабинета выглянула Ольга – пышная шатенка с неисполнимыми требованиями к мужчинам, многолетний партнер Каро. Ей я и звонила – на некий секретный номер, потому что доставать ее в это время года по обычному было делом совершенно пропащим. Оля неизменно светилась чистой, беспримесной вампической энергией. Безупречный минимальный макияж, блузка без секретов, брюки, каблуки, мнимая тень от хвоста со стрелкой на конце – на полу. И я такая – расхристанная, красная, всклокоченная и в футболке с котом Саймона, прилипшей к спине. Путь вверх по эскалатору на Чистых заставил засомневаться в пользе зимней одежды.

– Са-а-аша! Какие лю-у-уди! Ты, как всегда, вспоминаешь о нас, сирых, когда тебе приспичило нас покинуть, неспа?

– Привет, Олечка! Как вы? Сезон полыхает?

– Всё как всегда. Заходи.

Я протолкалась через общую приемную и закрыла за собой дверь в Олин кабинет.

Тут все было по-прежнему, на стенах только прибавилось дипломов – и принтов с рисунками того самого индийского умника, чьими текстами зачитывались и мы с Каро и Олей, и Стив, и многие прочие наши общие знакомые. Компания не афишировала пристрастия генералитета ко «всякому такому», но свои знали. На подоконнике, как всегда в разгар сезона, громоздилась батарея дорогих бутылок – транзитно, впрочем: ни Оля, ни Каро алкоголь давно не употребляли, и все даримое с околосветовой скоростью передаривалось всяким нужным людям. Большая экономия, между прочим.

– Как ваши дела, Оль? Как сама?

– Дела в порядке, сама хорошо. Плюнь на приличия, вот твой билетик.

Я приняла из ее рук бланк.

– Полетишь в лучшем виде. «Калининградские авиалинии» – скоро обанкротятся, похоже, но пока летают. Придется, правда, посидеть немного в Кёниге, но тут уж не до жиру. Поздно спохватилась, дорогая.

Оля, Оля. Знала бы ты, как они, эти люди с ненормальными именами, умеют спохватываться.

– Как же вы меня выручили, Оль. Ты не представляешь себе.

– Как там было-то?.. True love will never fade? – Подмигивает. – Ты же знаешь, как мы тебя любим тут все.

Это после того, как я дезертировала пять лет назад на издательские пажити. Каро мне это простила совсем недавно, хоть и виду не подавала.

– Спасибо вам большое. Не знаю, как и благодарить, честно.

– Деньги в кассу, милая. И заходила бы почаще, что ли. – Олин голос и манера разговаривать были и остаются, думаю, одним из ключевых активов компании. Странно, что не Фелицией назвали в свое время.

Уже шагая по бульвару и поминутно проверяя, на месте ли конверт с билетом во внутреннем кармане куртки, я неохотно призналась себе, что примерно через час мне все-таки предстоит как-то объясняться с дядей Федором.

Когда я ввалилась домой, в костюме снеговика, Федора еще не было. Вариантов два: начать собирать рюкзак еще до того как он заявится и все узнает, или дождаться его и собираться уже после разговора. Вот оно, прохладное и гулкое – свободное – падение с большой высоты: шаг в пустоту уже сделан, дальше – все в руках провидения. И я, потоптавшись в прихожей, отправилась в ближайший супермаркет – реализовывать неучтенный третий вариант: закупаться подарками. Коробка для Федора уже давно была задвинута под елку и теперь ждала своего часа, так что хотя бы тут я повела себя как хорошая девочка. Дрянной девчонкой мне еще предстояло побыть в самом ближайшем времени. Я терялась в догадках, пытаясь предвидеть реакцию Федора на новость, что наш первый совместный Новый Год – сюрприз! – ему предстоит встречать без меня.

Увешанная кульками, я поскреблась в дверь, потому что ключ из-под всего можно было извлечь только археологически, а окна кухни к моему повторному возвращению уже светились. Федор открыл мне, автоматически принял пакеты и только удивленно воззрился на них:

– Это кому столько?

Начать прямо тут, не снимая гамаш, или все же раздеться?

– Сейчас расскажу, погоди.

Федор пожал плечами, сгрузил блестящее и шуршащее на пол в комнате и вернулся к любимым мониторам. Я же разделась и боком-боком просочилась на кухню, все еще надеясь, что Федор вдруг сам прозрит несказанное, все поймет, и мы счастливо проспим до четырех утра, после чего я чмокну его в пухлые губы и возьму курс на аэропорт, а он, счастливый и довольный, станет готовиться к уединению в новогоднюю ночь. Но ожидать такой плотности чудес было уж совсем и непрактично, и борзо.

– Так что в итоге?.. – Федор, мастер краткого художественного слова, скрестив руки на груди и, видимо, смутно ощущая, что дело нечисто, остановился в проеме кухонной двери.

– Акхм. Ну… – Давай уже разом, ну правда. – ДядьФедор, слушай, я завтра утром улетаю.

– Та-ак. На один день, что ли? И далеко?

– Нет, на неделю. П-примерно.

Пара секунд все же потребовалась, чтобы Федор осознал сказанное и его следствия.

– Потрудись объясниться, пожалуйста.

Уфф. Пока все ничего.

– Помнишь, я тебе рассказывала про книгу, которую я переводила с фернского?

– Помню, да, девчачьи глупости. Анти-Буковски, анти-Мураками, ага. И что?

В интересах дела я сочла возможным пропустить эту реплику мимо ушей.

– Ну да. Вот эти ребята не пускали меня в коллектив, все эти годы. А тут, представляешь! – Побольше трепета и восторга в голосе. – Позвали Новый Год отмечать вместе.

Пауза.

– Я с тобой.

– Федор, прости, но никак. Один билет еле добыла, вот буквально сегодня. – Пошла в прихожую, достала заветный бланк. – Смотри.

С некоторой опаской протянула ему билет как вещественное доказательство. Федор, все же мельком зафиксировав пункт назначения, в целом проигнорировал мой жест и продолжил допрос:

– Не убедила. Ты что, не можешь с ними в другое время встретиться?

Пришло время юлить и лебезить:

– Ну милый, ну может не быть другого времени: они ж такие, они в другой раз не позовут. Вот представь, что тебя приглашают на мальчишник самых крутых чуваков с РБК! – Федор увлеченно играл на бирже; находчивость – наше все. – Один шанс на всю жизнь.

Милый, судя по лицу, учел мой аргумент, но решил все-таки обидеться, пока – в квазипарламентских выражениях:

– Сань, это блядство, я считаю.

– Не-ет, Федь…

– Не называй меня так.

– Прости, пожалуйста. Нет, Федор, со всей ответственностью заявляю: это не блядство. Я ж не к другому мужчине еду, ну правда.

Федор обдумал этот аргумент.

– Допустим. А мне что делать?

– Позвони Андрею, Вике, Антохе, встреть с ними. Обещаю набрать тебя ровно в полночь по Москве.

– Вот спасибо-то. Извиниться не хочешь за все это?

Извиниться? Да я его готова была целовать до крови в темя за то, что так легко отделалась.

– Извиниизвиниизвиниизвини, пожалуйста! – С сильным запозданием я не менее сильно виноватилась, но с раскаянием было туго: я уже была вся там, в Стране Бытия.

– Ладно. Не лезь ко мне какое-то время. Собирай вещи пока. – С этим Федор развернулся на пятках и вернулся в гостиную. А я зарылась по пояс в платяной шкаф.

Сборы заняли примерно полчаса. Я решила, что все теплое и объемное напялю на себя, а остальное много места не потребует. Две трети рюкзака заняли купленные подарки. Да и не планировала я ничего такого брать. Интуитивно показалось, что там всем будет чхать на расфуфыренность. Шурша пакетами, я прослушала вопрос из другой комнаты, и Федору пришлось напрячь голосовые связки:

– Где встречаетесь хоть?

– В Этрета.

– Где?

– В ЭТРЕТА! ЭТО ТАКОЕ МЕСТО В НОРМАНДИИ, ПОМНИШЬ?

– Чё так сложно-то?

Я решила, что нелишним будет дойти до него и даже присесть на подлокотник его кресла.

– Ирма – которая автор книги – удрала туда полгода назад. Подозреваю, что они таким способом хотят сделать ей сюрприз.

– Красавцы. Человек явно от всех убежал, а вы планируете припереться и ве испортить.

– Ты не понимаешь. У них там так все устроено…

– Да куда уж мне.

– Ну не обижайся… – Попытка приласкаться.

– Да ну тебя. – Неохотное объятие.

– Ты такой у меня замечательный, Федор. – Никакого вранья, серьезно.

– Не подлизывайся, фу. – Но все равно обнимает.

– Я не подлизываюсь. Я восхищаюсь.

– Предательница.

– Не кидайся словами.

– Поучи деда кашлять.

– Дед, тоже мне.

– Собирайся иди. Спать-то будешь ложиться? Я бы вызвал такси уже сейчас, на всякий случай. Смотри, как метет.

Из такси я послала Федору с полдесятка СМС. Он ответил на все. «Люблю» у нас не принято – Федор не верует в этот глагол, поэтому всякое синонимическое. Мне в последний момент, как это всегда бывает, взгрустнулось и стало не по себе: куда лечу? зачем? Но теперь быстро отпустило – еще на подъездах к Домодедово. Пресловутая полоса отчуждения съела меня целиком, не жуя.

В Калининграде, как и было обещано, я провела несколько часов. А потом еще несколько – из-за метели не давали взлета. Полная анестезия вечно ноющей железе треволнений: сутки в запасе! На радостях я сперла в аэропортовом кафе шикарный стакан для виски – «дьюаровский». Подарю Федору, когда вернусь. «Когда вернусь». «Долго и счастливо», да.

Вылетели, в итоге, ближе к трем. На Париж одновременно с моим самолетом опустились напитанные рождественскими огнями сумерки, акварельно расквашенные дождем пополам со снегом. Обнять бы Йенса.

«Привет, эльфище! Я до утра в твоем городе. Встретимся?»

Ответа пришлось ждать долго. Я приехала на Северный вокзал, купила ритуальный багет с сыром, выбралась на улицу и пошла куда глаза глядят. Руки немедленно украсились багряными цыпками и окостенели под ветром, мне было промозгло и абсолютно одиноко – в значении «уединенно» : я совсем, совсем одна на расползающейся под ногами Пангее, и счастье шло в метре впереди меня, размахивая полами настежь распахнутого легкого не по сезону пальто, и шлейф из корицы и гвоздики тянулся широким конусом, волоча меня за собой. Но отчего-то нагнать его и заглянуть я никак не могла, и от этого росло и росло перчившее горло беспокойство.

И вот оно. Ближе к десяти прилетело: «В Ютландии. Хороним Риику. Автокатастрофа. Прости». Я не глядя перешагнула порог первого попавшегося кафе, где-то на Сен-Жермен. Играло что-то Франсуа Фельдмана, кажется. Люди за окнами бежали туда и сюда. Официанты хамили, как обычно. Звякала посуда, бармен шумно рассказывал анекдот каким-то мужикам в подпитии. Кивала и подмигивала праздничная иллюминация. Сходили с ума водители в пробке. По шкурам окостеневших платанов стекало мокрое небо. Риике, сводной сестре Йенса, было от силы двадцать четыре. «Не плачь, я сам», – высветилось на телефоне чуть погодя.

А ночью пошел уже настоящий дождь. Мне хотелось вымокнуть, устать в хлам и не чувствовать, по возможности, этого вот всего и сразу. Запихивать себя в настоящее стоило каких-то совсем уж нечеловеческих усилий. Я шла и шла, как заводная, закладывая сложные петли по седьмому, кажется, округу, стараясь думать хотя бы в пяти направлениях одновременно, лихорадочно подбрасывая уму игрушку за игрушкой, – только чтобы он оставил меня в покое. Риика. Ушла. Мое племя. Приходит. К четырем утра я была совсем уж по разные стороны океана. В шесть открыли Сен-Лазар. Свернувшись креветкой на стальной скамейке вокруг своего рюкзака, я провалилась в ржавый водосток забытья. В семь залила в себя кофе и впихнула булку, а в семь сорок забралась в поезд до Гавра. Если бы не погода, дежа вю было бы полным. Розовые и оранжевые закорючки на зеленом фиктивном плюше вагонных кресел съели остатки моего внимания, я скрылась по уши в вороте свитера. Вселенский клошар – мокрая, заляпанная по колено городской беготней, залубеневшая насквозь, блаженно ничего не соображающая. Этот портал в пространство свободы от вопросов, вероятно, – старее мира.

По прибытии поезда карликовые боги минут даровали мне еще полчаса паралича сознания: в ожидании автобуса я слонялась по гаврскому вокзалу, распахнутому всем ветрам с набережной. Самозабвенно впитывала холод, пораженный в правах за два часа жизни в тепловатом поезде, – со вполне мазохистским сладострастием: мне отчего-то продолжало казаться, что мне предстоит получить подарок, который я никак до сих пор не заслужила.

К полудню автобус выдохнул меня на любимой площади перед мэрией города Этрета. «Следуй за внутренним голосом, меда, – и ты найдешь нас!» – прибыло сообщение с неопределяемого номера. И, через минуту, оттуда же: «Ну или позвони Мелну, он сегодня дежурный встречающий. Что с тебя взять; )))»

Прошлое и будущее, закручиваясь в мутную воронку, покидали щелястое корыто моей реальности. Герцог, смотрите же, смотрите, моя чашка пустеет! Тащите свой апельсин! Шагала я за пределами усталости, будто по колено в сахарной патоке, по улице к набережной, мимо елок в огнях, сквозь праздничную толпу, а она дышала – пока лишь слегка в этот обеденный час – глинтвейном и рыбным супом, готовится к очередному праздничному вечеру. И вдруг я пожелала хоть немного оттянуть встречу, которую так долго ждала, тянула на себя что есть сил. Я все еще не готова, я не дозубрила к экзамену, я не все отложила, не все забыла. Дайте мне еще пять минут. Десять. Полчаса. День. Жизнь.

Эти герои ментального сыска меня нашли, не прошло и часу. Стоило мне окопаться в маленьком баре в тихом углу на второй от променада линии домов, туда немедленно ввалились с грохотом и улюлюканьем Мелн, Алис и Йамира. Я не успела опешить, как они уже взяли меня в плотный круг и стиснули в объятиях. Разговаривать? Вот еще. Эти трое по старой привычке наперебой болтали с закрытым ртом. Но быстро опомнились: я – «посторонняя» и понимаю только сказанные слова.

– Ишь, спряталась, думает!

– Такая смешная!

– Привет, меда!

– Да ты не волнуйся так, Герцог приедет часам к шести, у тебя есть время смотать отсюда удочки, если что. Ты же на него смотреть приехала, а не на нас, а?

Вот дураки-то. Или прикидываются? Прикидываются, конечно. Гогочут.

– Как же я соскучилась, друзья, – выкашляла наконец.

Поверхности моей головы не хватало, чтобы они все втроем, одновременно, меня в нее целовали. Но эту задачу они тут же как-то решили.

– Давай расплачивайся и пошли. Наши все тебя ждут! – шепнула мне на ухо Алис.

Барменша улыбнулась, наблюдая подобное братание, поздравила нас с Рождеством, и входной колокольчик протренькал нам «пока». Мы двинулись вглубь города, к далекой равнине, и минут через десять дорога начала взбираться на холм к югу от мэрии, параллельно Гаврскому тракту. Подъездная аллея, зашторенная полуголыми ветвями зимних деревьев, вскоре уперлась в кованые ворота, за которыми виднелась просторная усадьба желтого кирпича. Мелн позвонил в домофон, и с тихим пиликаньем ворота приоткрылись, пропустили нас на территорию и так же неспешно затворились за нами.

Толстый сплошной травяной ковер, не заметивший наступления зимы, поглощал шаги. Тропинка была, но я ломанулась по прямой, а мои провожатые, быстро переглянувшись и прыснув, двинули за мной. Окна обоих этажей сияли, сплошно занавешенные каскадными гирляндами, одно было открыто. На подоконнике стоял бумбокс, из него негромко изливался «Wet Wet Wet» – «Love Is All Around Me». На секунду мне померещилось, что я провалилась по горло в Ирмины дневники. Однако наваждение прошло, когда над бумбоксом показался Деррис – в толстенном туристском свитере с растянутыми воротом и рукавами.

– О-о! С-саша пришла! – заорал он, перекрикивая музыку и тут же скрылся внутри дома в прыгающих тенях, подкрашенных золотым. И вот они, все, вечно юные боги, встречают меня. Все ли? Известно, кого я искала глазами – и не находила.

Богран, Дерейн, Деррис, Амана. Локира? Ирма?

– Будет, будет тебе и та, и, глядишь, другая. – Смеются хором и обнимают, обнимают. А все мое внутри, уверенное, что со вчерашнего дня прошла минимум неделя, вдруг обмякает и начинает плавиться, прямо у них на руках. Так хочется говорить с ними, быть в этом Доме Объятий, чтобы мироздание сфотографировало нас на свою камеру и мы бы замерли навсегда тут, на пороге, все вместе, насовсем, и «Love Is All Around Me пусть замрет и висит, как платоновская идея, в остановившемся зимнем соленом воздухе.

– Сейчас вылетит птичка, меда, допросишься! – галдит мое племя, и время с грохотом обрушивается опять, и они тащат меня в прихожую, сдирая с меня на ходу рюкзак, сырую одежду, усталость, сон, всю предыдущую жизнь. Четырнадцать рук одновременно волокут меня к креслу у резвящегося рыжим камина, наливают мне грога, растирают мне ноги, накрывают пледом. Слышен смутный шум льющейся воды – кто-то пошел налить мне ванну. Ребята, не надо, я сейчас засну, а я не хочу спать – я хочу быть с вами! Как же хорошо, Рид, как же хорошо у тебя в гостях.

Йамира присаживается на корточки рядом со мной:

– Представляешь, Локира – сама! – прознав, насколько сильно… э-э… захлопнуло Ирму, приехала ее выковыривать из раковины. Герцогу, правда, это стоило некоторых усилий. – Йамира играет бровями, а я теряюсь в смыслах, вложенных в эту фразу. – Но у него всегда все получается, ты ж понимаешь. В общем, Локира сейчас у Ирмы, обещала к восьми привести. У нас тотализатор, Деррис играет против всех – говорит, что ничего не выйдет, а мы считаем, что уже в семь обе будут здесь. Присоединяйся!

– Отцепись от человека, Йам, отойди-ка. – Экскаватор-Богран подымает меня из кресла нечеловеческих размеров ковшами-ручищами. – Алис, дуй в ванную, открой мне дверь.

И Алис уже прыгает белкой на шаг впереди, и распахивает двойные двери в пар и полусвет одетой в лиловый кафель ванной комнаты, и я не успеваю оторопеть от мысли, что сейчас будет то же, что когда-то случилось с Ирмой. Но тогда были весна и река, и молодящийся лес, и грохот пронзительной воды по камням. И все, все они рядом.

– М-м! Хочешь общего собрания, меда-малявка? – Алис не оставляет мне простора для возражений, оправданий или даже возмущений – какого черта она лезет по локоть в липкую вязкую субстанцию, которая в данный момент заменяет мне мозг? – и вопит голодным грифом на весь дом: – Меды и медары, Саша желает, чтоб мы свидетельствовали все вместе!

Мне становится все равно – и нет блаженнее этого безразличия. Мое «я» висит где-то в самых толстых клубах пара, под потолком, и глядит детскими праздничными глазами, видит: вот по одному, в полной тишине, заходят и заполняют собой эту сумеречную пазуху мои люди; вот они рассаживаются на корточках, как индийские подростки, вдоль стен; вот Богран устраивает меня на краю великанской ванны; вот Алис садится рядом и поддерживает меня за спину, чтобы я не кувырнулась до времени в горячую, белесую от налитого в нее лавандового масла воду, и распускает мне волосы; вот Богран с неожиданной для его рук ловкостью проникает мне под свитер и, не прикасаясь ко мне, слущивает его с меня, вместе с пахучей уже майкой, а потом опускает меня на ванный коврик, расстегивает на мне джинсы, – и я с околосветовой скоростью ре– и прогрессирую до двух– – и девяносто– – летней себя, когда твоя материя управляется только чужими руками, когда тело еще и уже не просыпается в ответ, а только умеет благодарить и сдаваться бездумно, без ожиданий. И я вижу, как они, мои люди, видят меня в моей, пусть временной, немощи, и можно не прикидываться, быть и не казаться, позволять, впускать, ничего не бояться. Они видят: вот Богран легко, как писчую страницу с потекшими чернилами, поднимает меня с пола и медленно-медленно отдает меня во власть четвертого элемента, погружает в воду, как новорожденную, и там, у потолочных огней в кисее пара, я с восторгом такой себя и начинаю осознавать – вновь рожденной.

А потом, в трех махровых полотенцах и под пледом, в кресле в гостиной, со стаканом грога в руке – я сижу и ничего не понимаю. Свечи и гирлянды завьюживают все сильнее и сильнее. Или это грог? Или со мной такое от ужаса, что не поймать мгновения, не удержать. Надо встать, подвигаться, покружиться в этом буране. И ничто не изменилось вокруг. Никто ничего не заметил. И в обыденности – спасение, ответ и полная свобода от застенчивости. Богран с Аманой уже ушли на кухню – доводить до ума новогодний ужин, должно быть. Деррис ходит на двор и обратно, таскает дрова для камина – впрок, чтобы вечером уже никуда не бегать, должно быть. Дерейн сидит рядом, держит меня за стопы, и мне все горячее и горячее, и сон отступает, и снуют по телу разноцветные искры – точь-в-точь как описывала Ирма: Дерейн проводит со мной профилактику простудных заболеваний, тем самым манером, который когда-то изумил Ирму. И вот уже я начинаю, кажется, светиться и отражать янтарные огнепады, заменяющие шторы на окнах, как новенькая елочная игрушка, и готова помогать и быть для них всех тем же, чем они – для меня, должно быть. Ну или хотя бы попытаться.

Алис подтаскивает мой рюкзак. Извлекаю все самое сухое, облачаюсь.

– Ну вот и отлично. Дуй на кухню, ты там пригодишься лучше всего.

А на огромной кухне – дым коромыслом. Почему-то лепят простецкие сэндвичи, никак не пир горой. Все равно.

– Отличный дом вы сняли, Богран. Как вас вообще сюда занесло?

Переглядываются с Аманой. Смеются.

– Мы все приехали в гости к Ирме. Но у нее, как нам стало заранее известно, тесновато для такой сходки. Пришлось снять что попросторнее.

– Она же вроде не склонна была принимать гостей. – Я было осеклась, но что толку? Они же все знают – причем, думаю, давно.

– Мы ее не спрашивали, признаться, – отвечает Богран, Амана кивает. – Мы соскучились, а она в какой-то момент слабо, но позвала нас. А тут два раза просить не надо, нам только дай.

Седые, соль с перцем, пряди Богран залихватски подвязал корсарским платком, как и положено шефу. Амана – вне возраста и почти вне пола. О ней мне известно только, что она долго работала в каком-то Иерусалимском оркестре, играла на альте. Деррис, когда я впрямую спросила, с рождения ли Амана бессловесна, долго мялся, потом сказал, что нет, но развивать эту тему отказался. Я больше не лезла. И в этот раз не собиралась. Потому что Амана улыбалась, глаза ее блестели и отражали огни дома, как и у всех остальных, и пусть так и будет.

В кухню меж тем постепенно набились все, и мы болтали, игрались, прихлебывали горячительное. Часы в гостиной пробили шесть, и тут же, дуэтом с ними, запел домофон. Классическая немая сцена, взрыв воплей: «ГЕРЦОГ!» Толкаясь, как школьники на перемене, все ринулись к дверям. Я не осмелилась, хотя дорого дала бы за это право, и выбралась на крыльцо последней, когда остальные уже высыпали на лужайку перед домом.

В опустившейся на бухту Этрета темноте, в рыжем свете зажегшихся над поместьем фонарей, той же интуитивной тропой, что и я несколько часов назад, напрямую по траве, шел фион тьернан герцог Коннер Эган.

Я пожирала его глазами. Лица не разглядеть, высокую тощую фигуру скрывало длинное свободное пальто, полы плескали на поднявшемся к ночи ветру, узким штандартом параллельно земле плыл конец шарфа. Непокрытый голый череп ловил блики света. Руки Герцог держал в карманах, но на полпути к дому помахал нам. Мы замахали в ответ, не сговариваясь, как африканские дети – льву Бонифацию, и я чувствовала, как, бурля и закипая, поднималась в моих друзьях волна глубокой, вечной пылкой признательности, и нет в землянах ничего чище и счастливее этого чувства.

А еще через полминуты они все обступили его, и было еще одно большое молчаливое объятие, безбрежное и прекрасное, даже если в нем не участвовать. Но вот круг нехотя распался, и Герцог впервые взглянул на меня.

– Сулаэ фаэтар, меда Саша. – Я не раз слышала этот голос в телефонной трубке, но язык у меня заплелся, а слова разлетелись спугнутыми воробьями, стоило мне услышать эту формулу приветствия: я на нее не смела и надеяться. Сколько раз я мечтала симметрично ответить ему, а наяву неожиданно закашлялась, окончательно смутилась и подала руку дощечкой, чтобы хоть как-то поздороваться, пока не вернется дар речи. Я разглядывала его лицо, сверяя с тем, что о нем читала. Ирма не переврала ни одной черты. Самый блистательный некрасавец из мною виденных.

– Ну-ну, зачем уж так. – Герцог принял мою ладонь в свою, в темно-синей перчатке, развернул и поднес к губам. И его ладонь через перчатку, и губы показались мне раскаленными. Чуть не отдернула руку, но импульс успел проскочить, и Герцог выпрямился, улыбаясь.

– Сулаэ фаэтар, медар Герцог.

– Так-то лучше.

Насколько сильно веселились остальные, наблюдая эту сцену, ускользнуло от меня почти нацело, но, уверена, они даже успели не сходя с места придумать инсайдерский анекдот на заданную тему – со мной в главной роли. Молча, разумеется.

Мы вернулись в дом, гомоня и резвясь. Герцог скинул пальто и шарф, под пальто оказались водолазка и элегантные полосатые брюки. Свет гирлянд, окропив самоцветными брызгами облачение Герцога, сделал его человеческой звездной картой: гардероб медара наставника являл все оттенки синего. И только тут я обратила внимание: все до единого собравшиеся были облачены так или иначе в цвета неба – всех времен суток. Мои черный с оранжевым в этом окружении внезапно показались до неприличия неуместными, а я сама – посторонней. Опять.

– Бросьте, меда. Меды, медары, переодеваемся. – Я не успела возразить, как команда была исполнена: через несколько минут гостиная пестрела всеми цветами радуги. Но Герцог остался в чем был.