Текст книги "Вас пригласили"

Глава 12

То утро, когда я собрала воедино всю подпись под рисунком, отчеканено в моей памяти, как в меди. Она снится мне до сих пор: ваймейнские слова завязываются в путаные узлы с фернскими, и в сплетении букв видятся мне ощеренные в глумливых оскалах крохотные демоны с осклизлой змеиной кожей, визгливый мерзкий смех царапает мне ухо даже в грезах, и я просыпаюсь в холодной испарине отвращения – и облегчения, что это всего лишь сон. Но тогда, выводя слово за словом текст, ставший для меня заклинанием, я отказывалась верить своим глазам, надеялась, что все еще не разумею языка.

Надпись гласила:

«Блажен Парящий в Себе, ибо Возвратился Он к Легкости. 2753 год Халлис3232
  Ваймейнское летоисчисление, основанное на народном мифе о сотворении мира женщиной-птицей Халлис. 2753 г. – приблизительно 30 лет спустя после года ухода Рида, согласно летоисчислению по Святому Братству Рида.


[Закрыть]. Точная копия с изображения Рида, внутренний двор замка герцога Тарлиса. Каффис Лирн, Хадис Лирн».

Не помню, сколько я просидела, опустив книгу на колени и бессмысленно глядя в пространство. Рисунок в книге был не исходным изображением для разноцветного блиссова Риду и второго, мозаичного. Он был их копией! И это единственное изображение, которое я нашла, перерыв всю замковую библиотеку, не объяснило мне ровным счетом ничего. Сначала внутри зудела пустота – а потом неотвратимо, как тяжкий смрад, как смерть, как смерч, накатило ядовитое жгучее разочарование.

И разразилась ярость. Меня затрясло от ледяной злобы. Я скинула книгу с колен – обманка, фальшивка, бессмысленная кипа бумаги, – и почти вслепую бросилась к себе в комнату.

Я не желала никого видеть. Время уже истерло, изгрызло в труху зазубренный каменный осколок того дня, и он болтается по карманам моей памяти докучливым песком, но не ранит пальцев. Но тогда этот камешек сотней бритвенных щелоковых граней разодрал мне кожу, изъязвил сердце, отравил ум. И заслонил собой, изгнал прочь увиденные в замке чудеса, в клочья порвал своим ничтожным весом расписную вуаль здешнего волшебства. Обратил вино улыбок, прикосновений, нежности в уксус фальши, притворства, предательства. Сотрясаясь в тошнотворных спазмах, память извергла мне в лицо все до единой двусмысленные шутки, колкости, снисходительные замечания, ехидные шпильки Дерриса. И Мелна. И Алис. И Йамиры. И Герцога.

Ядовитая мыльная пелена застлала мне взоры, и предо мной явилась прежняя жизнь в отчем доме – простая, понятная, без дурацких вопросов и шарад. В замке у меня украли самое ценное, что дано человеку с рождения, – предопределенность, а с нею безмятежность и незатейливое счастье. Немедленно вспомнилось, что меня оставили здесь насильно, заморочили голову, одурманили, заворожили. И вот уж полгода я, глупая марионетка, играю в дешевом представлении бродяг и обманщиков, а отец и дорогой друг Ферриш ждут меня и верят без оглядки той липкой лжи, что Герцог подсунул им в том подложном письме.

Я рыдала до икоты, до дрожи, до судорог, а солнце безразлично плыло по задернутому пыльными облаками небу. К вечеру мне стало пусто, холодно и ясно. Я умылась, прибрала волосы и отправилась в залу. Я знала, что собиралась сказать Герцогу и всем остальным. И это будут мои последние слова.

Глава 13

Когда я распахнула дверь обеденной залы, вечерняя трапеза уже подходила к концу. Я остановилась на пороге и увидела, как восемь пар глаз воззрились на меня в предгрозовом молчании. Герцог медленно поднялся с кресла. «Со своего трона, – в несчетный раз за сегодня завозилась внутри меня каменная тварь. – Я не дам ему начать, не дам ему снова заморочить меня. Говорить буду я».

И костистый осколок, раздирая мне гортань, заговорил моим голосом. Я выдвигала обвинения – кучке дураков, отказавшихся от жизни ради этого жалкого заточения в замке, ради этой дремы наяву. Ради этого «учителя». Лже-Мастера. Мне казалось, я проницаю вещи и людей насквозь. Коварное гостеприимство, заговор против меня и заточение в темноте, выставление меня на посмешище во всяком разговоре, еретические изображения Всемогущего, фривольное (даже разнузданное! ) обращение учеников друг с другом, позор вынужденной наготы, подстроенные никчемные уроки с Деррисом, жестоким, отвратительным, глумливым… И главное: разлучение меня с отцом и моим женихом.

Слова сыпались из меня раскаленными серебряными шариками, обжигая горло, разгоняя по телу липкий тяжелый жар. Я сама не заметила, как лед моей речи перешел в кипящую лаву. Сорвавшись на крик, я даже не почувствовала, как свело мне руки и грудь и как ужасно, должно быть, исказилось мое лицо. Мелн и Амана порывались остановить меня, но Герцог пресекал эти попытки коротким, еле заметным движением руки. Он не отрываясь смотрел мне в лицо и слушал хладнокровно, бестрепетно – и, как ни силилась, я не могла пробить броню его возмутительного спокойствия.

Бурля и кипя невозбранно, я мало-помалу выдохлась. И вот уж замолчала. Эхо моего голоса постепенно истаяло под сводами залы, разверзлась пропасть безмолвия. Герцог, по-прежнему не сводя с меня глаз, не спеша опустился в кресло. С задумчивой улыбкой он произнес:

– Меда Ирма, если я правильно понял, вы собираетесь в ближайшее время оставить нас. Вы вольны сделать это в любую минуту – замечу, что так было и есть. И для вас, и для всех остальных. Но не ранее, чем завтра утром, с вашего позволения. При вашем теперешнем состоянии духа лошади могут понести.

Все сказано. Я покинула залу, хлопнув дверью. Я вернулась к себе. Звенящая пустота вмораживала меня в пространство. Дрожа всем телом, я рухнула на кровать и бессильно, бесслезно заплакала. Подтвердились худшие мои догадки. Здесь я никому не нужна, меня и впрямь все это время обманывали. Жизнь простиралась передо мной серой, раскисшей от дождя голой степью.

Текли вязкие, мутные столетия. Рыхлое забытье едва не прибрало меня к себе за пазуху, и вдруг, как сквозь туман, я услышала стук в дверь. Изможденная и безразличная ко всему, я не потрудилась выдавить из себя ни полслова, не то что открыть. Стучать прекратили, но чуть погодя дверь приоткрылась, и на пол лег конверт. Невидимый слуга сообщил, что это послание от Герцога, и удалился. Не сразу нашла я в себе силы восстать с ложа, добрести до двери, поднять и распечатать конверт. Внутри лежали тонкий черный платок и записка. Бездумно, онемело я развернула плотный лист бумаги, разобрала знакомый почерк:

Меда Ирма, завяжите глаза платком и позвольте слуге проводить вас. Ни под каким предлогом не снимайте платка, пока с вами не заговорят. Прошу вас выполнить мою просьбу. В последний раз.

Нет, я не бросила платок и записку в камин, повинуясь желчному порыву. Черный шелк обвивал мои незрячие пальцы, несмело ластился к ладоням, и строгий покой дышал в переливчатых ночных складках. Захолодило горло, и тень дорогого сердцу восторга – ожидания чуда – остудила мой горячечный лоб. Я приблизилась к двери, усмирила растрепанные волосы, закрыла глаза и медленно, с особой старательностью замкнула концы платка на затылке. Пусть случится. «Это – в последний раз, в самый последний раз, слышишь!» – брюзжал внутри каменный хозяин.

Я открыла дверь. Ожидавший в коридоре слуга взял меня за руку.

Глава 14

Мы двигались по тихим ночным коридорам и лестницам, через внешнюю галерею, петляя и часто поворачивая. У меня не было ни сил, ни желания слушать запахи и звуки вокруг – я просто следовала за поводырем, не сопротивляясь и ничего не ожидая. Вскоре мы остановились, передо мной открыли дверь, меня впустили внутрь и оставили одну.

Я наконец прислушалась и осторожно втянула воздух. Где-то рядом потрескивал огонь, струилось густое ровное тепло. Пахло мускусом и еще чем-то неуловимо знакомым – но никак не вспомнить, откуда знаю этот терпкий будоражащий запах. «Не одна, я здесь не одна», – тревожно прошелестел внезапно присмиревший звереныш внутри. Я несмело протянула вперед руки, и кончики моих пальцев уперлись в мягкую ткань. А еще через вздох моей щеки невесомо, едва осязаемо коснулись. Неведомые пальцы, легче и нежнее плеска мотылька, заскользили по лицу. И уходящий день немедля вычеркнул себя: только у живого бога могли быть такие руки.

Движение, какое ни на есть: танцует вода, играет огонь, мерцают листья на ветру, блуждают облака, рисуют небо птицы, и травы щекочут марево июля, – застыло все, и сквозь замерший мир проступает Рид Всемогущий, и он один лишь дышит и ходит, и руки его, усыпанные далекими звездами, гладят мне лоб, перебирают влажные от прогорклых слез волосы, размыкают мне губы. И его дыхание – солнечный ветер, соль всех морей, – ласкает мне гортань. И я слышу, как впивает он мой запах, и сама тяну к нему руки и знаю – не оттолкнет. Прими меня, Рид, люби меня, как от рождения и до смерти все равно будет, но ты пришел сам и утопил меня в золотой смоле, так дай мне остаться здесь, сотвори камею себе на плащ, я обрету вечность, спеленатая янтарной твоей любовью, – лишь бы никогда, никогда не перестал ты прикасаться ко мне. Лишь бы никогда не оставил меня просто верить в тебя. Ибо явлено чудо: Рид сам приходит любить меня.

Рид плачет надо мной; я собираю на кончики пальцев горячую ртуть его слез, смешиваю ее со своей. И черный шелк у меня на лице тяжелеет, густеет, и вот уж бежит моих век, чтобы увидела я и не могла говорить, что все приснилось. Я разомкнула ресницы и встретилась глазами с Деррисом.

– Выслушайте меня сейчас, меда Ирма. – Он шептал быстро, чтобы я не успела прервать. – С того самого вечера, когда мне пришлось везти вас, – я пропал. В вас для меня – мой Рид.

Не было во мне слов – вопросов, ответов. Я желала слушать его, без вчера и без завтра.

– Я делал свое Дело, Ирма, и Рид мне свидетель – никогда оно не давалось мне с такими муками.

И я спросила, потому что он ждал вопроса:

– О каком Деле вы говорите?

– Я – актер, меда. Мне выпало повторить путь моего знаменитого соотечественника. Пока вас испытывали тьмой, Герцог велел мне стать для вас особым учителем. Он поручил мне едва ли возможное: я должен был изображать ваше проклятье в этом замке. Учить вас быть свободной от привязанности к чужому мнению, к вашей гордости, к вашей чопорности. Мои драконы – такие же, как и ваши. Герцог всегда это знал.

Мне нужно понять, что он говорит. Зачем-то нужно понять.

– Значит, все это время вы усердно обманывали меня? Сознательно уязвляли меня? – Откуда я знаю такие слова? Не мой голос, не мое горло, не мое сердце стучит в этих «т», не моя душа поет эти «о».

– Да, дорогая моя меда. Поверьте, это было не меньшим испытанием для меня самого. Не знаю, кому из нас было больнее.

И моя с Деррисом история перевернулась на глади памяти, как рыбацкий поплавок. И каждое слово моего бога-наставника вплелось в понятную мне птичью песнь.

– А как же остальные ученики?

– Они всё знали и дали слово поддерживать эту затею. Они разыграли представление вместе со мной, с вами в главных ролях. Но у каждого, разумеется, была и своя партитура. Им не пришлось лицедействовать – они изображали самих себя.

Все было сказано. И более всего боялась я, что вот сейчас, еще немного – и Деррис разомкнет объятия, и Рид, отступив в полуночную тишину, покинет меня, оставит лишь запах торжествующего ливня и умытой листвы. Тысячи тайн и загадок сплавились в одну – и ее не требовалось разгадывать. Ответы – украшения ума, вопросы – его игрушки. Я обнимаю Рида. Это ответ.

– Мне кажется, что теперь меда Ирма умеет слушать, но ей не нужны ответы. Что ж, самое время их дать.

В подсвеченном факелами проеме двери чернел силуэт Герцога.

Глава 15

Герцог был совершенно прав. Всё теперь светло, ясно, пусто. Чистый лист бумаги.

– Теперь, когда исчезла нужда, когда развеялись ожидания, я готов предложить вам все, о чем вы просили. Итак: умница и весельчак, любитель и любимец женщин, талантливый артист – жил-был один юноша-полукровка, полудерри, полуваймейн. Между бродячих артистов-дерри он слыл лучшим среди равных, но быстро достиг подлинных высот мастерства. Ему никогда не приходилось играть – он всегда был собой! Он рыдал и смеялся так, будто выплескивал в публику всего себя. Дерри признавали его как совершенного мастера своего Дела. Они даже дали ему старинное, исключительное имя – Арриду3333
  Арриду (дерр.) – мастер.


[Закрыть].

Я слушала, как в детстве – нянину сказку: затаив дыхание, представляя героев в лицах. Герцог продолжал:

– В зените славы Арриду бросил свою труппу и надолго исчез невесть куда. И лишь кое-какие слухи доходили, что великолепному Арриду подарил целый замок какой-то сумасшедший герцог, его полоумный поклонник, – и стал его первым учеником. Но далеко не последним. Арриду начал появляться то здесь, то там – мимолетный, неузнанный, и он всюду находил себе учеников. Этих людей он видел в гончарах, кузнецах, певцах, художниках, охотниках, белошвейках и даже – в тихих домашних фионах, меда Ирма. Он учил их сливаться с тем, что они всю жизнь считали свои ремеслом, наставлял, как отдаваться каждому движению, забывая о прошлом и будущем. Так, как он играл на сцене. Прошло много лет. В замке Арриду перебывали десятки людей со всего Королевства. И пришел день, когда Мастер назначил преемника и вновь бесследно пропал. Но ненадолго: он готовил свой последний спектакль. В финале своей прощальной пьесы он непостижимо вознесся над сценой и растворился в воздухе, оставив лишь шутливую просьбу к людям: не забывайте парить!

Поначалу в Святое Братство Рида входили зрители того памятного представления. Среди них оказалось несколько вполне влиятельных особ, желавших сменить стезю своей власти: не силой править, а именем божьим. Были там и некоторые ученики Арриду, стремившиеся владеть не только знанием, но и с его помощью – чужими умами. Новоиспеченные самоназванные Святые Братья в узком кругу сочли, что до свободы, предложенной Арриду, публика не доросла, ей опасно знать Арриду в лицо. Они сделали его Всемогущим и укоротили его имя до «Рида», чтобы никто и никогда не догадался о его истинном происхождении. Разумеется, кроме имени были уничтожены заодно и все люди дерри, а также их романы, стихи, пьесы, оперетты, памфлеты…

Герцог на миг погрузился в печальное молчание, но вскоре заговорил вновь:

– Ваймейны, за редчайшим исключением совершенно чуждые театру – простите великодушно, медар Деррис, – считали Арриду сыном своего народа, хотя половина крови в нем была от дерри. Именно поэтому только в их книгах сохранились какие-то упоминания о нем. Картинка, которая так долго лишала вас сна, меда Ирма, – дань обожания, которую воздали ученики первому герцогу замка. Ах да, кстати – вероятно, нет нужды уточнять, о каком замке идет речь, не так ли?

Этот вопрос не нуждался в ответе.

Герцог закончил. Он опустил подбородок на скрещенные бледные пальцы и теперь смотрел на меня с какой-то невыразимой усталой нежностью. Я бездумно кивала, но взглядом блуждала где-то там – по лабиринтам этой древней истории, которая только что отзвучала под сводами комнаты, в эту ночь ставшей для меня храмом. Чуть погодя я робко спросила:

– Герцог, могу ли я просить у вас прощения за вчерашние мои опрометчивые и такие близорукие, жестокие и неблагодарные слова?

– Не стоит, меда Ирма. Я бы рад был простить вас, но не могу. Потому что не обиделся.

Я улыбнулась ему сквозь слезы:

– Тогда позвольте испросить у вас разрешения остаться. Я желаю продолжить обучение.

– Увы мне, но и эту вашу просьбу я не удовлетворю. Вы уедете, меда Ирма, через несколько часов – сразу после завтрака.

Немая мольба в моих глазах и дрожащие мои губы, вероятно, сказали даже больше, чем могли бы слова.

– Нет, я не прогоняю вас, Ирма. Выражаясь языком театра, я скорее отправляю вас на этюды. Верно, Деррис? Вы еще не раз вернетесь сюда, драгоценная Ирма. Но сейчас пришло время пожить снаружи. Понимаете?

Внезапно мне стало невыразимо легко. Я поняла, о каких «этюдах» говорил когда-то народ моего племени.

– Медар Герцог, а что я буду делать… снаружи? – Слова все еще давались мне с трудом.

– Ваш Арриду вам подскажет, меда Ирма. Жизнь – музыкальное представление без партитуры, и дирижер незрим. Играйте только себя – и изо всех сил.

– Но вы же столько всего еще могли бы мне рассказать, столькому научить… – Я знала, что бестолку просить, что Герцог уже все решил и ему, без сомнения, виднее. – Я не знаю историй Аманы, и Алис, и Мелна… Я не прочла и десятой доли вашей библиотеки. «И я так мало говорила с вами, Герцог», – я не сказала этого вслух, но знала, что и так будет услышано.

Медар Коннер Эган улыбнулся:

– Моя библиотека – всегда в вашем распоряжении, дорогая меда. Она – ваша. Что же до историй, то основы сюжетов я вам с легкостью подброшу: Алис еще ребенком случайно отбилась от семьи блиссов, и я подобрал ее в глухом лесу, довольно далеко отсюда. Мелн еще подростком был мастером-гончаром, и я не мог пройти мимо такого самородка: сделал ему довольно необычный заказ – и получил его вместе с исполнителем. Разумеется, с согласия Мелна и его почтенных родителей. А Амана… Пусть ее история будет когда-нибудь рассказана ею самой – такие легенды должны дарить только их главные герои. Вам же, чтобы услышать, придется, отточить мастерство бессловесности до совершенства. А подробности вы прекрасно домыслите сами.

– Герцог, вы несправедливы. Я записываю подлинные истории, слово в слово.

– Нет и не может быть в этом мире ничего слово в слово – из того, что видят и говорят люди. Нам не дано видеть как есть. Шарад никогда не становится меньше – ум из всего сотворяет игрушку… На этюдах вы сами убедитесь в этом. А чтобы вам не скучать по здешним играм, я дам вам попутчика. Медар Деррис, ваша последняя роль удалась на славу, и это последний урок, который я намерен был вам преподать. Во всяком случае – пока.

Я не видела лица Дерриса – тот стоял сзади и обнимал меня, – но почувствовала, как вздрогнули его руки у меня на плечах.

– Да, медар Герцог. Как вам будет угодно, медар Герцог. – Он склонил голову, и матовая черная прядь мазнула мне по щеке.

– Прекрасно. Я всегда ценил вас за понимание, драгоценный медар. – Герцог вернулся к своему излюбленному ироническому тону. – Настало время нашей Рассветной Песни. Уже утро.

Глава 16

Мы спустились в часовню. И мы спели нашу Рассветную Песнь. Кто знает, быть может, последнюю для нас с Деррисом. Остальные ученики уже всё знали.

От слез, затоплявших меня целиком краски рассветного Рида плыли и сливались, как на палитре у Локиры. Сквозь эту радужную сверкающую пелену я вглядывалась в лица моих друзей – бесценных, невыносимо близких. Они пели для нас, они провожали нас в путь, они желали нам любви и сил. И большой смелости. Я стояла на коленях, и не было ничего во мне, кроме сердца. Герцог вошел, как всегда, последним, но не припал к стопам Рида, а остался между мной и Деррисом. Я смотрела на медара Мастера снизу вверх – и мне вдруг захотелось пасть к его ногам, благодарить, славить его наставничество. Я тихонько потянула его за подол, мы встретились взглядами. Грусть и радость прощания, из которого состоит все время, что мы дышим, придали мне сил и вновь ответили на незаданный вопрос.

Потом мы сидели все вместе, обнявшись, не разговаривая ни вслух, ни без слов, и мое племя дышало и пело: «Мы еще встретимся, не бывает прощаний». И я проваливалась в эти карие, зеленые, стальные, синие глаза, падала и не находила дна.

А за столом все уже дурачились как ни в чем не бывало. Я поначалу смущалась и пыталась грустить, но Локира шепнула мне на ухо:

– Пока все живы, праздник неминуем, так начинайте сейчас же готовиться!

И когда подали фрукты, на своей тарелке, среди любимых фиг, я увидела ожерелье: восемь малых и одна огромная бусина, нанизанные на суровую темно-синюю нитку. Подарок крошки Алис, верное дело.

– Это вам, маленькая меда, – счастливо заулыбалась она.

Я тайком поглядела на Локиру – пусть солнце высушит подступившие слезы.

– Ваше племя – в полном сборе. А кто есть кто, угадывайте сами.

Я перебирала бусины, как четки. Угольно-черная, матовая с таинственными искрами – Йамира. Серебристая, блестящая – Амана. А вот и сама Алис – золотисто-коричневая с шоколадными прожилками. Локира – бездонно-изумрудная. С другого края – медары: Мелн – голубая, морская, переливчатая бусинка, Богран – бурая с горячим металлическим блеском, Дерейн – цвета весенней травы со случайной оранжевой крапинкой… а вот и белая, совершенно белая бусина – без переливов, без блеска, молочной тьмы. Кто это?

– Это ваш попутчик, меда Ирма! Поймете сами, какого она цвета, подсказок не будет. – Блиссова дочь хитро подмигнула мне, и маленькие демоны заплясали в воздухе между нами.

Большая бусина посередине горела ночной синевой. В самом сердце этой главной бусины словно тлел крошечный дрожащий огонек, озаряя всю ее тонкими огненными сполохами. Герцог.

– Алис, они великолепны… Как мне благодарить вас?

– Не потеряйте их, грейте в ладонях почаще, меда Ирма. И мы всегда будем знать, как сильно вы любите замок и… всех нас, – почти прошептала она. – Мы будем знать, что странствие ваше еще не окончено.

Я надела оберег, спрятала его под ворот, и незримый свет девяти сфер озарил меня, согрел, обнадежил.

Но вот наше время пришло: в залу вошел слуга и сообщил, что лошади запряжены и ждут у крыльца. Все поднялись прощаться. Герцог церемонно поклонился:

– Меда Ирма, медар Деррис. Время ехать. Ваш новый урок начинается.

У нас было ровно сто мгновений ока на сборы и переодевания. Тоска расставания вновь заслонила мне солнце тяжкой багровой тучей, и я повторяла про себя слова Локиры – чтобы не плакать, чтобы верить.

Залитое солнцем крыльцо, свежие сытые лошади. Все сказано, прощанье бессловесно: мы уже в седлах, я и Деррис, подо мной – та самая Любовь, она помнит меня и сегодня смирна и добродушна. Замок грезит в лучах лета, как многие сотни лет до этого дня, безмятежный, незыблемый и, кажется, вечный. Скажите мне, серые камни, я ведь правда вернусь? Вы станете ждать меня? Вы всё еще, может, ждете, что вернется хозяин Арриду?

Герцог стоит у моего стремени, и я слышу его безмолвную речь:

«Скажите, Ирма… Вы любите его, если по правде?»

Шарад никогда не становится меньше, вспомнила я. «Н-не знаю… Не совсем уверена, что верно понимаю вас, медар Герцог».

«Ах, Ирма, уж не думаете ли вы, что я про Дерриса?»

«Как радостно, как привычно изумляться рядом с вами, Герцог. Тогда о ком речь?»

«О Риде, меда, только о Риде!»

«Но ведь… Его же уже давно нет в живых!»

Деррис старательно не вмешивался в наш обмен мыслями, лишь улыбался лукаво.

«Ну вот – выходит, Дерейн зря загадал вам свой ребус… Не стоит выбрасывать из головы ребусы: вдруг кто-нибудь когда-нибудь подарит вам ключ?»

Я вспомнила наш разговор с Дерейном – тогда, на галерее, в дождливую зимнюю ночь. Мой ангел-хранитель говорил тогда что-то о вкусе Рида во всем… О том, что Рид – это всего лишь название вкуса… И еще – «как дышать».

«Ну конечно, меда! Поэтому нет нужды всякий раз называть имя того, кто рядом с вами. Кем бы он ни был – Деррис или не Деррис… У меня плохая память на имена. И для простоты я запомнил всего одно. Так проще. Как дышать».

– … Сулаэ фаэтар! – промолвил Герцог, и мы тронули поводья…

О нет! Как я могла позабыть?

– Медар Герцог! – Мне показалось, что стены замка ответили мне тройным эхом.

Он обернулся. Он уже взялся за ручку двери.

– Да, меда Ирма?

– Прошу вас – еще один вопрос!

– Вы ненасытны, маленькая меда. Слушаю. Но пока вы живы – не бывать последнему вопросу.

– Скажите же, каково же мое собственное Дело?

Герцог улыбнулся и ткнул указательным пальцем на мою седельную сумку. Я лихорадочно расстегнула ремни и вновь перебрала все, что в спешке туда побросала. Пара флаконов с духами, сухая синяя роза моего заточения, две записки от Герцога, синий замковый плащ (моя драгоценность! ) и… два пухлых дневника… Объяснений не будет: Герцог уже скрылся за тяжелыми дверями замка.

Деррис мягко тронул мою руку:

– Нам пора, Ирма, едем.

Мы шагом ехали меж Рубиновой и Бирюзовой долями парка к воротам, за которые я так давно не выбиралась долее чем на день. Каскады цветущих пурпурных и синих роз провожали нас в путь. И лишь когда в гомон и щебет птиц впитались басовый срежет отпираемых привратниками запоров и еле слышный скрип петель, и огромная ненаписанная еще мной книга замковых ворот распахнулась передо мной – в неведомое, – я наконец услышала Герцога.

FIN