Текст книги "Крысолов"

Стас ударил по тормозам. Машину повело, прошлась юзом по мокрому шоссе – но все же выровнялась. Приткнулась к обочине, замерла.

В левую дверцу тут же заскреблись – грубо, требовательно.

За окошком подпрыгнула крыса, еще раз, еще – высоко, быстро, не жалея сил. В дверцу скреблись не переставая.

Черт, тут-то что могло случиться…

Стас распахнул дверцу.

В прямоугольник света на земле тут же выскочила крыса и закружилась в танце.

Резко, четко – и ужасно торопливо, как захлебывающийся словами человек, который должен поведать что-то чертовски важное. Но все же разобрать можно. Явно один из ротных, простой боец так не смог бы…

Пируэты, пируэты, пируэты…

Машина на середине подъездной дороги. Там, где дорога изгибается и ее не видно ни с фермы, ни с шоссе. Четверо людей. Вооружены.

– Давно?

Два пируэта, почти слившихся в один. «Половина». «Час».

Полчаса.

Значит, люди Графа… Помчались сюда, как только на новой ферме поднялась тревога?

Но почему именно сюда? Как узнали?

Не важно. Кому еще, как не им?..

Гэбушники могли бы… Но уж слишком точно все ложится по времени. Не бывает таких совпадений… Да, ратники Графа. Обложили…

Гнали там, на ферме – как дикого зверя. По грязи, науськивая этих тварей… И теперь здесь. Ждут. Как задерганного, загнанного волка, со всех сторон окруженного красными флажками – и несущегося прямо на засевших в кустах охотников…

Стас вздрогнул.

Опустил глаза на сиденье перед собой. На Белоснежку.

Словно почувствовал что-то. Так, как бывает, когда рядом постоянно работал какой-то прибор, и к его урчанию успел привыкнуть так, что уже и не замечаешь – и вдруг этот привычный шум пропадал. И вздрагиваешь, потеряв его. Тишина бьет по ушам, словно хлопок… Хлопок наоборот…

Медленных, трудных, едва слышных вдохов больше нет. Белоснежка лежала с открытыми глазами. Веки не двигались. Глаза…

Те же, но уже другие. Едва уловимая, но все же заметная поволока смерти…

Резкое торможение стало для нее последним ударом. Где-то внутри этого белого тельца порванные сосуды, затянувшиеся было свернувшейся кровью, опять дали течь. Лишив легкие, сердце и мозг последних капель крови…

Стас врезал кулаком в приборный щиток.

Там что-то треснуло, костяшки пальцев обожгло болью, на коже сразу стало тепло от выступившей крови – но все равно. Стас ударил еще раз. Ниже, где щиток был прочнее… Чтобы больнее.

Ярость душила.

Рвалась наружу.

Боль в руке хоть как-то обуздывала ее. Как маленький шлюз, который открывают, чтобы сбросить избыток воды. Чтобы плотину не разорвало той массой, что осталась по другую сторону…

Стас распахнул дверцу и вылез из машины. Сжимая и разжимая кулаки, обошел. Открыл багажник. Бросил:

– На выход, – и пошел вперед.

Открыл капот. Оглянулся на обочину:

– Ротный! Роммеля сюда, быстро!

Роммель вынырнул из теней. Уже примчался, пока ротный рапортовал.

Стас присел. Поднял руку, указывая на съезд с шоссе к ферме.

– Вон те два дерева, видишь?

Над морем голых ветвей высились, чуть в стороне от шоссе, метрах в пятидесяти, два древесных холма – два старых-старых, здоровых дуба. Такие если уж упадут, замучаешься освобождать дорогу.

– Сколько нужно взводов, чтобы подпилить их за полчаса?

Роммель среагировал мгновенно – словно уже и сам думал об этих дубах, ждал этого вопроса. Пируэт: «Два».

Два взвода… Почти рота. Хотя к чему тут скупердяйство? Ведь у этих двух взводов будет потом и еще одна, куда более серьезная задача.

– В шестой роте толковый ротный?

Вот теперь Роммель замешкался.

Пируэты. «Все». «Толковые».

Неужто и у этих уже своя честь мундира?.. Расовая гордость…

– Хорошо, тогда пошли туда шестую роту. Пусть два взвода подпиливают те два больших дерева. А третий взвод пусть прогрызет шины машине.

Пируэт: «бой», и вопросительное па.

– Нет. Прогрызть шины, окружить, потом напугать. Не убивать, но и не давать убежать. Пугать. Они должны испугаться. Очень.

Так, чтобы вызвали подмогу. Всю, какую только сможет собрать Граф. Всех-всех-всех. Сюда.

– Но самим беречься. Под пули не лезть. Ясно?

Кивок.

– Пугать, пока не приедет подмога. Минут сорок. Приедет несколько машин. Дать им съехать с шоссе на дорогу. Когда съедут – валить на дорогу те два дерева. Ясно?

Кивок.

– Когда повалят, пусть уходят.

Пируэт и па: «куда?»

– Возвращаются в город.

Роммель на миг застыл. Озадачился.

– Тем же путем, как пришли. Ясно?

Маленькая пауза – но потом все же кивок. И пируэт. «Можно выполнять?»

– Да.

Роммель, привстав на задних, с силой упал на передние и умчался.

Стас поглядел ему вслед, потом вышел на дорогу.

* * *

Три фуры в сторону столицы пришлось пропустить. Судя по посадке, груженные доверху.

Можно, конечно, и разгрузить… Но это время.

Да и странно это будет выглядеть для проезжающих мимо, если кто-то начнет прямо на обочину выкидывать коробки с товаром. В грязь, под дождь, как попадя, явно не заботясь о сохранности товара… Странно и подозрительно.

Обязательно вызовут дорожный патруль. А там и до КГБ недалеко.

Нет.

Только не сейчас.

Сейчас есть дело, которое уже стало личным. Вдвойне. Втройне.

Кулаки сжимались и разжимались, словно сами по себе.

На дороге, на этот раз с запада, опять взревело, показались далекие фары…

Стас прищурился, вглядываясь. Попробуй пойми с такого расстояния, пустая или не пустая…

Пустая!

Стас выбежал на противоположную сторону и замахал руками.

Фура гавкнула. Потом загудела протяжно, басовито. Не сбрасывая ходу – похоже, водителю, отмотавшему полтыщи километров, не светило останавливаться на пустом шоссе, почти добравшись до дома, – но Стас не отошел. Так и торчал посреди дороги.

Фура перестала гудеть. Резко осела на передние колеса, сбрасывая ход. Проехала еще три десятка метров, визжа покрышками и замедляясь, замедляясь, замедляясь… Стас стоял, пока фура не сбросила скорость настолько, чтобы уж точно не попыталась обратно набрать ее и промчаться дальше, едва шагнешь в сторону…

Рванул в сторону из-под самых колес. Вода из-под тяжелых шин окатила ноги и живот, обдав холодом.

Фура прошла еще метров двадцать, визжа покрышками. Встала. Тут же распахнулась дверца, из кабины вылетел водитель и побежал назад.

– Твою мать! Куда под колеса лезешь, ур-род?! Слепой?! Да я тебе сам сейчас глаза на задницу натяну, мудила! Я же тебя…

Стас поднял руки, заранее и оптом сдаваясь, извиняясь, соглашаясь и принимая все укоры и комплименты.

– Извини, отец, извини. Машина заглохла, а никто не останавливается…

– Ур-род! – рявкнул мужик. Но все же чуть сбавил обороты: – М-мудила грешный… Ну еще бы они остановились! Ради всяких ур-родов в моторе колупаться! В чужом! Под дождем… В масле… А то еще и свою отберут!

Молодец, отец. Давай-ка переведем тему, уведем ее подальше от задевшего за живое. Утихомиримся, успокоимся…

– Так у тебя же, отец, застраховано, поди… – осторожно сказал Стас, разглядывая водителя.

Невысокий, метр шестьдесят с кепкой. Худощавый. Это хорошо.

– Да застраховано, застраховано! При чем тут машина-то? Ее угонят, а вот тебя в землю положат и веточками прикроют… Что за дурной народ… А, ладно! – он махнул рукой. – Ну что у тебя, чумной? Кто ж вас таких на свет-то рожает, ур-родов чумазых, прости господи… Ну пошли, показывай, что у тебя с…

Водитель осекся.

Обвыкся в темноте, и наконец разглядел, с кем разговаривал. Весь в грязи, с синяком на скуле, исцарапанное лицо…

– Твою мать!

Водитель развернулся и припустил обратно. Взлетел на крыло, сунулся внутрь кабины – и как ошпаренный вылетел обратно.

– Твою мать!!!

С пассажирского сиденья, скаля зубы, выглянул Лобастый. Кажется, не один… Не видно, сколько их там. Но это и не важно. Главный зритель тут другой. И он-то увидел столько, сколько нужно.

И даже с лихвой. Водитель, пятясь от кабины, оглянулся на Стаса.

– А… а… – он махнул рукой в сторону машины.

Похоже, он не отказался бы послушать, какого дьявола модифицированные крысы делают так далеко от старого города. Да не в абстрактных полутысяче верст от Кремля – а точнехонько в кабине его фуры.

– Не шуми, отец, – сказал Стас. – Не шуми.

На всякий случай достал пистолет. Но на водителя не навел, просто продемонстрировал. Во избежание. Чтобы не вздумал рвануть в лес.

Убежать-то не убежит, конечно, крысы его мигом догонят. Но к чему лишняя трата времени?

– Парень, ты чего… я… да бери, только…

– Не трясись, отец, все нормально. Никто тебя трогать не будет, не душегубы. Давай-ка к машине… Да нет, не к своей. К моей.

* * *

Багажник ему оказался впору. Ноги, конечно, пришлось согнуть в коленях – но лежал вполне комфортно.

Стас взялся за край капота.

– Нормально?

– Я же задохнусь здесь, – буркнул мужик. – Ты бы хоть дырки пробил…

Дырки… Дырки бы и вправду не помешали. Это не Граф, не один из его ребят, к нему ничего личного. Вообще невинно пострадавший, черт бы его побрал… Не дай бог, если в самом деле задохнется.

Но дырки – это надо возиться. Рыться в инструментах, молотить корпус… Стас поморщился. Ладно, сделаем проще.

Опять достал «хек» и снял с предохранителя.

– Эй, эй! Не надо дырок, все нормально!

– Да не блажи ты, отец… Приподнимись лучше, у меня рука…

Водитель проворно приподнялся. Стас поднял голову, огляделся. На дороге пусто. Кроме машины и фуры никого. Замечательно.

Почти вплотную приложил дуло к днищу багажника и нажал на курок.

Грохот от выстрела, собранный маленьким багажником и брошенный прямо в лицо, в уши…

– Мать… – водителя стал совершенно беззвучным.

Стас подождал, пока в ушах чуть отлегло. Посоветовал:

– Открой рот.

Сам тоже открыл рот и прицелился в другой конец багажника. Нажал на курок.

По ушам опять врезало, но теперь, с открытым ртом, не так сильно.

– Ложись, теперь не задохнешься.

Водитель лег. Покосился на Стаса.

– И долго мне тут?..

– Ничего, потерпишь до утра. Днем кто-нибудь остановится, тогда кричи…

Закрыл было багажник, но в последний момент остановил руку. Снова поднял капот.

– Да, вот что… Извини, что так вышло. Машину можешь себе взять.

– Ну да, а то как же… Благодетель, м-мать… Чтобы за угон пяток лет впаяли…

– Нет, машина чистая. Документы в бардачке. Ну все, отец. Извини, что так вышло. Приятно оставаться.

Стас захлопнул багажник.

– Ыпа?

– Иди ко мне, Серый.

Стас подхватил его на руки, перебежал дорогу и усадил в кабину фуры.

– Сиди здесь.

Захлопнул дверцу. Обошел фуру, открыл дверцы кузова. Совсем пустой. Это хорошо.

– Роммель!

Под ногами пискнуло. Но…

Стас нахмурился, оглянулся.

Рядом сидела крыса и ждала приказов. Но не Роммель.

– Где Роммель?

Крыса покосилась куда-то в сторону, словно смутилась. Потом завертелась в танце.

«Майор». «Будет здесь». «Несколько секунд».

Та-ак… Что еще за новости? Что еще за «Роммель сейчас будет»?.. Все, все, все идет вразнос, валится из рук…

Или он пошел с шестой ротой? Лично решить, как лучше подпиливать деревья, а потом командовать атакой на машину? И еще там? Ладно. Пусть.

– А ты кто?

Пируэты.

– Хорошо, ротный. Не нужно посылать за Роммелем. Всех, кроме шестой роты – сюда.

Стас медленно двинулся через дорогу. Снова к машине. Только теперь не к багажнику… К тому, что в салоне… На переднем сиденье…

Закусив губу, чтобы не разреветься как последняя девчонка.

Вцепившись в холодный край дверцы, заглянул в салон.

Белоснежка лежала все так же уставившись в полоток машины глазками – но уже потемнели, и вся будто опала как-то…

На сиденье рядом с ней сидел Роммель. Поднял мордочку, поглядел…

Стас поежился.

Ох, блондиночка, блондиночка…

– Отойдите, герр майор, – не приказал, попросил.

* * *

Яму рыть не пришлось.

Она уже была готова. То ли тот ротный распорядился…

Нет. Наверно, Роммель.

Стас вернулся к машине, открыл дверцу, нагнулся, протянул руки…

Сами собой, руки остановились. То, что лежало на сиденье – было какое-то чужое. Словно это не неподвижная Белоснежка с простреленным животом – а что-то… кто-то чужой, холодный и окостеневший, лишь притворяющийся трупом Белоснежки. А на самом деле – совершенно чужой. Только и ждущий, чтобы к нему прикоснулись…

Дотрагиваться совершенно не хотелось.

Стас оскалился. Чужой?! Прыгала на пистолет, ради тебя, защищая тебя, спасая, рискуя своей жизнью – ради тебя! А теперь, значит – чужой?!

Стас скрипнул зубами и осторожно, будто теперь это имело значение, подсунул руки под тельце, под бинты, темные и заскорузлые от засохшей крови.

И все же это было чужое… И будто бы тяжелее. Живая Белоснежка была легче.

Стас развернулся и пошел за придорожные кусты, в деревца.

Присел на корточки, осторожно уложил Белоснежку в разрытую землю.

Наверно, полагается сказать что-то… Что-то хорошее, честное, от души…

Но только…

Та Белоснежка, которой это все хотелось сказать – была не здесь. В памяти, в закоулках души, в сердце – где угодно, но только не здесь.

Здесь был – лишь чужой трупик. Трупик крысы-альбиноски с простреленным животом. И все.

Черт бы побрал того графского ратника! И его, и его напарника, и Графа, и всю его новую ферму!

Стас зачерпнул горсть земли – холодной, влажной, почти жидкой грязи… Словно не горсть земли – а плевок… Но никуда не деться. Занес руку над могилой…

Под рукой пискнуло так, что Стас потерял равновесие и завалился вбок. Чуть не упал, оперся на правую руку – прикусил губу, чтобы не застонать от боли.

Из темноты вынырнул Роммель. Встал на самом краю могилы, оттесняя Стаса.

Отгоняя.

Этот взгляд…

Что ж. Может быть, он и прав.

Виноват.

Стас поднялся, шагнул прочь. Еще раз оглянулся.

Роммель все так же, неподвижно, стоял на задних лапах. Загораживая могилу с Белоснежкой, неотрывно глядя вслед Стасу.

Поодаль замерли Лобастый, Рыжик, Скалолазка, Ушастик… Как-то неуверенно ежась и старательно не глядя в глаза…

Стас отвернулся и пошел к фуре. Медленно, без резких движений, словно нес полный кувшин. Чтобы не расплескать ярость, жгущую изнутри. Не расплескать раньше времени.

* * *

Небо на востоке светлело.

Тяжелый руль под руками, чувство тяжелой махины, рассекающей мокрую дорогу, как крейсер – но покорной каждому твоему движению… Если бы не это, сдержать ярость было бы куда труднее. Словно кровь закипает…

Серый это чувствовал. Полчаса как воды в рот набрал. Настороженный, забился на самый край сиденья, прилип к правой дверце…

Крысы на полу тоже как не свои. Затихли, словно испуганные мышата. Личная гвардия… Только уже не пятеро, а четверо.

Мотор зарычал натужнее – машина пошла на подъем. Вырвалась на пригорок, и впереди, далеко в рассветном сумраке, показалось ответвление шоссе на северо-восток. На ту дорогу, что обходит Пензу и ее ближайшие пригороды с севера, приподнятая насыпью над окрестными лугами, залитыми грязью, и далекая лесополоса как на ладони…

Серый зашевелился, зашебуршался.

Ожил? Стас отпустил педаль газа, переставил ногу на тормоз. Начал сбрасывать скорость, оглянулся на Серого.

Нет. Серый опять сидел тихо, как мышь. Но, кажется, уже не так напряжен. Правильно, шерстяной… Не на тебя, не на тебя все это…

Стас вжал тормоз сильнее. Фура медленно, нехотя, сопротивляясь всей своей немаленькой инерцией, но все же замедлялась. Лужи уже не вылетали из-под колес тонкими зеркальными осколками, красными в свете задних габариток. Лишь две волны по бокам, все меньше и ниже, словно струя фонтана, у которого перекрыли давление…

Стас съехал на обочину и погасил фары.

Где-то там, верстах в семидесяти позади, взвод крыс держал в осаде четырех ребят Графа. Не давая высунуть носа из машины с начисто обгрызенными шинами.

Уже минут тридцать, как они должны были отзвониться своим, вопя в трубку во все четыре глотки – и требуя всей подмоги, какую только можно…

Должны были. А если что-то пошло не так?

Ладно. Все там должно идти как надо. Должно.

Стас подцепил с вешалки над спинкой кепочку. Маленькая, толком не натянуть. Ладно, просто накинем…

Козырек, главное, пониже. Чтобы картина маслом: водитель, вымотавшийся в ночную смену за тяжелым рулем. Слипаются глаза, клюет носом – ну и решил соснуть с полчасика, чтобы не вылететь на обочину на полном ходу, так и не вынырнув из сладких снов…

Стас поглядел на Серого.

Молчит. Ыва-ывать не пытается. Чувствует, что с этим сейчас лучше не лезть…

Ждать пришлось недолго. С ответвления выскочил на шоссе кортеж из пяти джипов. В каждом битком – по четыре-пять человек.

Почти взвод. Неплохо.

Машины, взметая волны, промчались по встречной полосе и ушли на запад. К старой ферме.

Будем надеяться, это все бойцы графа, которых удалось выдернуть по тревоге. Все, кого вызвонили и согнали сначала к новой ферме, когда случилась тревога там. А теперь бросили к старой, на подмогу тем в машине…

Скорее всего, охранники с новой фермы тоже поехали. Должны были. Не каждый день на старой ферме обнаруживаются московские крысы, верно?

И Граф должен был сообразить, кто их сюда привел…

А когда речь идет о чести семьи, разговор о деньгах неуместен, не так ли? Граф должен был отправить туда всех.

На новой ферме теперь, скорее всего, одни лишь дрессировщики. И, конечно, две сотни баскеров. Из которых пять дюжин вполне взрослые и выдрессированные. И еще пять дюжин подростков… Если и не вышколены на все сто, то для боя-то сгодятся. А может, и мелкие тоже будут драться. Рогатенькие гитлер-югендовцы…

Уж лучше бы баскеры были в этих джипах, а на базе остались охранники!

А впрочем, посмотрим…

Когда в зеркале заднего вида исчезли габаритки последнего джипа, Стас сдернул кепку и завел двигатель. Вывернул с обочины на шоссе, утопил педаль газа и по плавной дуге вошел на развилку.

* * *

На повороте к зоопарку никакого указателя не было. Посетителей там не ждали.

Дождь кончился.

Небо светлело, но медленно. Обложное, свинцовое. Давило сверху. Все вокруг тонуло в тяжелом, темно-синем сумраке, словно на самом дне океана…

Впереди показался фигурный забор. Вычурная вывеска с псевдославянской вязью: «Ковчег».

Стас не стал тормозить. Лишь переключился на пониженную передачу.

По кабине грохнуло, справа по лобовому стеклу пробежала трещина. Больше фура никак не заметила, что на ее пути что-то было. В зеркале заднего вида сорванные с петель ворота катились, как опавшие по осени листья…

Дьявол!

Стас ударил по тормозам. Фура накренилась вперед, внизу завизжало, тело дернуло вперед, на руль… Серый, словно почувствовал заранее, уже выставил все четыре лапы и уперся в приборный щиток.

Впереди, поперек дороги, лежали железобетонные блоки.

Проезд между ними был – но только на легковую машину. А вокруг дороги – дубовая роща. Обочина узкая-узкая, такой фурой не продраться.

Аллея длинная, метров двести. Там просвет в деревьях, какое-то пустое пространство… Там и должен быть зоопарк. От него до плаца и лабораторного здания еще полверсты.

Ладно. Что такое полверсты, если быстрым шагом? Пять минут. Задержка, но не смертельная.

Если на старой ферме шестая рота сделала то, что должна была сделать, – то ратники Графа застряли там куда как надольше. Только бы крысы Арни все сделали верно, только бы не вылезли раньше времени, не спугнули бы! Дали бы машинам спокойно съехать с шоссе, пропустили, а потом уронили те два старых дуба точно на подъездную дорогу, поперек…Оттащить их будет нелегко. А просто объехать, чтобы выбраться к шоссе, не получится. Не дадут. И деревья, и шестая рота…

Ратники Графа выберутся оттуда не скоро. Времени должно хватить.

Стас повернулся к Серому:

– Посидишь?

– Гырыга!

Мигом ожил. Тут же распахнул дверцу и вылетел наружу.

Стас открыл дверцу со своей стороны и спрыгнул на землю.

Откуда-то издали – едва слышно, словно слуховой фантом, – доносилась музыка. Что-то тяжелое, с басистыми гитарами и бешеным ритмом… С плаца? Опять Батори врубила металлическую классику?

Ну, что же, с-сука…

Ярость жгла и душила – сдерживаемая из последних сил, чтобы не вырвалась прямо сейчас, не хлынула – на все вокруг без разбора…

Стас обошел машину. От души дернул засов, рванул на себя тяжелые дверцы.

– На выход!

* * *

На аллее ветра не было. Деревья прикрывали.

Но ветер ударил, набросился как цепная собака, стоило лишь выйти…

В самом деле, почти зоопарк.

Пятачок, выложенный шестиугольной плиткой, рыжей и шершавой, уверенно цепляющей подошву даже сквозь лужи.

От пятачка солнышком разбегались проходы, начинались клетки.

Высокие, большие. С дорогими литыми прутьями. Похожи не на клетки, а на старинные чугунные заборы какой-нибудь усадьбы.

Много пустых, но не все. Вон настоящий медведь, мрачный и тощий. Встал на задние лапы, потер лапой лоб, прищурился. Словно до сих пор не отошел от зимней спячки и никак не поймет, сон это или явь, неужели все это на самом деле творится…

А вон волчья морда…

Ветер бил в лицо, рвал полы плаща, разметал их в стороны, как крылья – за концами которых, будто их продолжение, накатывал живой ковер.

Серые, черные тельца. Острые морды, подвижные уши, приоткрытые пасти с длинными резцами, сильные лапы… Созданные для боя. Вымуштрованные не для галочки, а на совесть. Настоящие крысы войны.

В золотых волчьих глазах мелькнул испуг. Морда задралась – и над клетками разнесся вой. Сначала робкий, удивленный.

Но живой, шевелящийся ковер все выплескивался с аллеи на пятачок. Десятки, сотни крыс… Вой стал пронзительнее, наполняясь тревогой, страхом, паникой. Из конур выныривали еще волчьи морды – и завыла вторая глотка, третья… Откуда-то слева, из-за пустых клеток, прилетел и влился в этот хор еще один.

Заголосили птицы на дубах вокруг. Их и не видно-то было, а вдруг столько оказалось…

Заревел медведь.

Клетки оживали, на свет вылезали все новые звери, тревожные спросонья, приникали к прутьям…

Над зоопарком закричало, завыло, заклекотало.

Как охрипший гудок парохода, затрубил слон.

Нет, слониха. В проходе слева, через несколько пустых клеток, среди черных прутьев, грязной плитки, свинцового неба, среди всего этого океана сырости и грязи – мелькнуло яркое пятно. Аликс…

Ископаемое той уже далекой эры, когда разрешения на генные манипуляции, даже самые крошечные, не приходилось пробивать с боем через горы бюрократической волокиты. Когда еще не было презумпции виновности.

Морозоустойчивый слоник… или все-таки мамонт? С короткой, но мягкой и густой, словно плюш, шерстью, специально для этих северных холодных земель.

Три года назад это был еще милый слоненок. С ярко-розовой шерстью. Потому что подарочный вариант…

Ходу, ходу! Стас ускорил шаги, почти бежал. Выло, клекотало, орало – неимоверно. Словно это не пустой зоопарк, а бойня прямо под открытым небом. Если даже все охранники отправились на старую ферму и следить за картинками с видеокамер некому – уж этот-то галдеж наверняка услышали.

Быстрее! Прочь с пятачка. Между клетками, по лучу-проходу, который ведет прямо на север.

Здесь клетки пустые…

Кончились.

За ними опять дубовая роща, разрезанная дорогой, – еще одна аллея метров в двести. В конце просвет, там деревья кончаются. Уже насовсем. А снизу, с правого края дороги, голубое пятно…

Край сторожки? Той, где Лобастый учился топтаться на клаве?

– Роммель! Взвод туда!

От живого ковра позади оторвался и вылетел вперед комок крыс. Разделился на две части, рассыпался, растянулся – крысы неслись в конец аллеи. К голубому углу сторожки – и по левой обочине, и по правой, петляя резкими ломаными зигзагами. Черта с два попадешь даже из пулемета…

* * *

Стас обошел угол одноэтажного домика – и обрушилась музыка и ветер. Бил в лицо так, что спирало дыхание…

Они все-таки услышали, несмотря на музыку.

На дальнем конце площади уже собирались. Баскеры, дрессировщики, затянутая в кожу Батори… Дюжина баскеров чуть ближе. Трусцой семенили сюда, с ними дрессировщик.

Выдвигались узнать, что да как? Опоздали.

Дрессировщик заметил. На миг замер, остановился – но тут же двинулся дальше, теперь со всех ног. Выстрелил вперед рукой, нацелив хлыст:

– Attack!

Баскеры рванули вперед.

Сначала все еще на двух ногах, копыта впечатывались в лужи, вбивались в блестящий плац, словно стальные прессы. Под шкурами задних ног перекатывались мышцы. Оскалившись, как собаки – нижние клыки задирали губы. Пригнув головы, нацелив рога.

Широкие, словно концы гигантского серпа, вросшего в череп. На концах уже нет красных набоек. Даже в рассветной серости концы блестели злыми звездочками, словно заточенная сталь…

– Attack! – эхом долетел с дальнего конца звенящий женский голос, пробившись сквозь грохот музыки.

Взмах хлыста, веер брызг… За спинами первой дюжины покатилась вторая волна. Еще полсотни огромных тварей, давно мечтавших о настоящем бое, который не оборвут, на самом пике ярости, удары хлыста…

Один из первой дюжины упал на четыре ноги. Суставы задних ног провернулись, встали так, как удобней для бега – и рванули его вперед, вынося перед остальными… Тут же упал на четыре ноги другой, еще… Вот уже половина… Вся дюжина.

Уже на середине площади – и разгоняясь все быстрее. Живые тараны, каждый почти в тонну… Все вместе вперед – и чуть сходясь. Потому что на одну цель…

Стас не остановился. Как шел, так и шел.

А следом, из-за угла дома, на площадь выплеснулись крысы. Брызнули в стороны, растекаясь вдоль края площади, освобождая место тем, кто позади…

Словно бьющиеся на ветру крылья плаща были сложены – а теперь раскрылись. Широко, до предела. Обнажив ярость, жегшую изнутри. Наконец-то дав ей выход.

И – прилив сил. Бешеный, стянувший тело, как сжатую пружину, и рванувший вперед – и куда-то вверх, как удар попутного ветра в эти серые крылья. Пять сотен крысиных душ стали твоим продолжением, твоими руками, твоей волей…

И хлынули вперед, как прорвавшая плотину черная вода.

Навстречу баскерам – сотнями серых стрел, летящих над самой землей…

Расстояние между ними истаяло в один миг.

Вырвавшийся вперед баскер вздернул голову, сбился с шага – не мог выбрать цель среди этих сотен мелких тварей, летящих на него.

Почти остановился, привстал на задних ногах, вывернул передние, готовясь молотить ими…

Серая лавина налетела на него, накрыла пологом шевелящихся тел, поглотила, швырнув тушу назад, хребтом на плац, словно опрокинуло картонную фигурку ураганным ветром…

Баскер еще двигался, полог покрывших его тел шевелился – серые, расплывшиеся очертания баскера… Вон тот бугор – морда, а вон то – передняя нога. Кажется…

Серая лавина уже неслась дальше. Еще две рогатые туши швырнуло назад, перевернуло, скрыло под шевелящимися телами…

Остальные баскеры замешкались. Кто-то привстал на дыбы, готовясь к бою – а кто-то напрягал все тело, судорожно подседая, на излом суставы – но лишь бы замедлить себя, лишь бы остановиться, развернуться, и…

Кого-то из них лавина проглотила, кого-то зацепила – за круп, за задние ноги. Но четверо успели. И понеслись, живыми таранами – но уже назад. Навстречу второй волне баскеров.

Смутившихся, замешкавшихся.

Остановившихся.

Расступившихся, чтобы пропустить своих собратьев, обезумевших и не разбирающих дороги…

Рассмотревших то, что накатывало следом.

И брызнувших врассыпную.

Назад, в стороны, затаптывая друг дружку, куда угодно – прочь, с пути накатывающей серой лавины… Крупы, копыта, плащи дрессировщиков – тоже лишь спины…

И среди этого – одна неподвижная фигура. Батори.

Хлыст, порхающий в ее руках, словно живой – и чертовски голодный.

И уже четыре твари остановились. Ужалены стальным наконечником, замерли под ее взглядом, пойманы ее звенящим голосом и приказами, как гарпунами. Прилипли к ней, словно стальные опилки к магниту.

Уже шесть… Восемь…

Сгрудились вокруг, сбились в маленький, но подвластный ей, а не панике отряд. Вокруг которого, как растущий кристалл вокруг затравки, может собраться вся эта мечущаяся орава.

– Роммель! Роммель! Ее! Их!

Только увидеть бы еще, где Роммель…

В центре площади лишь серые тела, стрелами носящиеся по плацу, разгоняя баскеров по проходам между зданиями… Ближе – серые островки. Крысы, оставшиеся на тушах баскеров, еще шевелящихся, еще сопротивляющихся. Фронт лавины поредел, уже не полтысячи, от силы полторы сотни.

Но кто-то услышал и понял. То ли Роммель, то ли один из ротных. Передняя волна крыс, основное скопление, развернулась – и пошла на Батори, на ее отряд.

И отряд дрогнул, побежал…

Нет, не дрогнул. Это Батори погнала их, всех в одну сторону. Сама уже верхом на баскере. Одной рукой вцепившись в рог, в другой порхающий хлыст. Остальные баскеры вокруг, плотной кучей, словно живой частокол.

На край площади. Но не нырнули в проход между домами. Развернулись – и по самому краю площади, куда-то в обход серой лавины…

Дьявол!!!

– Роммель! На пути! Отрезать! Отрезать!

Но встать на пути и отрезать от трехэтажного лабораторного корпуса некому.

Ударное скопление крыс развернулось вслед за отрядом Батори, хлынуло вдогонку, срезая по диагонали, сокращая путь – и все равно не успеть.

Слишком поздно. Батори уже на крыльце.

Хлыст чертит воздух, стальной наконечник сечет плечи и спины баскеров. И один за одним они протискиваются в дверь – крошечную для них. Цепляясь плечами, рогами, спотыкаясь копытами на ступеньках крыльца… Но стальной наконечник гонит внутрь, выдирая из спин и плеч клочки шкуры и темные брызги…

Крысы нагнали, хлынули к крыльцу – и лишь тогда Батори сама нырнула внутрь.

Захлопнула дверь перед самыми серыми мордами.

Пять баскеров так и остались у крыльца. Среди крыс, без хлыста Батори… И тут же помчались прочь, вдоль дома, трое в одну сторону, двое в другую. Одного зацепили за круп, повалили, накрыли телами…

Но что толку?! Батори и трое успели нырнуть внутрь!

– Оставить! – крикнул Стас. – Оставить! Не преследовать!

От лавины не осталось и следа. Разбились на островки, добивая поверженных баскеров. Несколько взводов увлеклись и гнали баскеров где-то за домами, с плаца и не видно – лишь трубный рев откуда-то издали, не то от ярости, не то от боли…

А путь в лабораторный корпус, на третий этаж, туда, где в дальней комнате стоит секвенсор – отрезан. Батори поняла, ради чего была атака. Поняла, не растерялась и решила рискнуть.

На окне возле двери раздвинулись жалюзи.

Полоска лица, бесцветные рыбьи глаза… И рука, с трубкой мобильного. Глазок камеры тоже нацелен в окно.

Ч-черт… Стас до хруста суставов сжал и разжал левый кулак.

Мало того, что отрезала от секвенсора. Так еще и Графа вызвонила? Все рассказала, а кое-что и показала? Чтобы вернул со старой фермы всех своих людей… А если не получится вернуть тех, то пусть пришлет кого угодно, хоть ручных гэбушников. Хоть черта, лишь бы ферма не лишилась секвенсора во второй раз. Без него все эти гектары, дома, столы, заборы, клетки – гроша ломаного не стоят…

Сообразительная.

Может, и ночью она не просто так бросала взгляды на этот дом? И даже не потому, что поднятая планка жалюзи могла выдать – а потому что с самого начала подозревала, что если и сунется кто-то на ферму и проберется через систему охраны, то не будет шариться где попало, а сразу полезет в святая святых, в лабораторию, к секвенсору… Но решила оставить его на потом – на сладкое? На всякий случай, для подстраховки, сначала пошла проверять остальные домики. К чему спешка, зачем сразу лезть в лабораторный корпус – если там блокираторы? Если воришка попался, то уже не убежит… Заодно распалив свой азарт – и ужас воришки, понимающего, что попался…