Текст книги "Крысолов"

И в его лучах впереди на дороге блеснули машины. На левых полосах замер какой-то старый грузовик, потертый и грязный. Справа, забравшись одним колесом на тротуар – легковая. Что-то белоснежное, сверкающее в розовых лучах солнца.

Левее грузовика – разделительные бортики, отрезав от встречной полосы. Справа на тротуаре тоже не проскользнуть – автобусная остановка.

Батори заметила солнечные зайчики. Взглянула в лобовое стекло. Замерла.

Стас почти физически почувствовал, как она решала. Заняться экзекуцией – или вернуться к управлению машиной. Несущейся точно в ту беленькую…

Глаза смотрели на дорогу – а скрюченные пальцы висели в воздухе, все еще тянулись к шее…

Затем нога вжала тормоз, а руки рванулись на руль.

Вихляя и визжа покрышками, итальянка остановилась. В каких-то пяти метрах от бампера белоснежного «пежо».

За лобовым стеклом виднеется зеркало заднего вида, а ниже, вместо руля и водителя – полоса из трех пластиковых прямоугольников. Большая планшетка, разложенная до предела и установленная прямо на приборный щиток. То ли водитель читал новости, то ли смотрел что-то развлекательное… Ноль внимания. Кажется, даже не заметил, что чуть не погиб миг назад.

Батори опять не то взвыла, не то зарычала. Рванула крышку бардачка, выдернула оттуда пистолет и вылетела из машины. Рванула к «пежо». Одной рукой дернула дверцу, другой уже впихивая туда дуло…

Грохнул выстрел.

Батори отбросило от машины. Снова грохот – и еще один невидимый удар ей в живот, от которого она согнулась пополам. Упала.

За стеклом «пежо» планшетка пришла в движение. Ее очень аккуратно складывали. Наконец отложили на боковое сиденье, и показалось лицо – и огромный лоб, переходящий в выбритый череп.

Из машины вылез Чистюля. Шагнул к Батори, держа ее под прицелом. Вышиб пистолет из ее руки, потом, очень аккуратно – выбирая, куда тыкать носком начищенного ботинка, чтобы не запачкаться в крови – перевернул ее с бока на спину.

Поглядел, как-то грустно, и убрал пистолет под плащ.

Опять осторожно пихнул ее носком, снова перевернув на живот. Нагнулся, провел рукой по поясу ее кожаной куртки. Что-то нащупал и выщипнул, словно блоху поймал.

Да блоха и есть, похоже…

В руках у Чистюли появился маленький футлярчик, в каких хранят маркеры. Поправив плащ, он двинулся к итальянке.

Забрался на водительское сиденье. Повеяло чем-то легким и свежим, какой-то северной ягодой.

– Чего дурака-то валял? – спросил Чистюля. – Зачем злил ее так? Вы там, – Чистюля кивнул головой назад, – чуть на дом не налетели, как кобель на сучку…

Стас молча глядел на него.

Рассудок нашептывал, что стало только хуже – Чистюля ведь на Графа работает. А у Графа счетов еще больше, чем у Батори. Дело даже не в двух сожженных фермах. Граф начнет пытать, где секвенсор. А секвенсор…

Секвенсор теперь у друзей Арни. Но рассказать об этом Графу… Про разумную мартышку? Которая следит за новостями? Умеет пользоваться планшеткой? Обвела Крысолова вокруг пальца? И которая, на самом-то деле, командует всеми крысами старого города?..

Поверит, как же…

А Чистюлю уже не доведешь до белого каления, как Батори. Этот довезет к Графу. И там уж… Мало не покажется…

Что за судьба – со скованными руками переходить от одного владельца к другому. Почетный трофей…

Но это – рассудок. А внутри, где-то под ложечкой, растягивался, исчезал тугой холодный комок. Почему-то крепло ощущение, что мир перестал быть пропастью, в которую можно только падать…

Почему-то Чистюля располагал к себе. По всему выходило, что сейчас он должен работать на Графа – но отчего-то не верилось, что Чистюля потащит к нему.

Или – лишь не хочется верить?..

Чистюля огладил себя по идеально выбритой скуле.

– Боялся, что я не получил письма? Или думал, не успею-не найду? Зря. На Чистюлю можно рассчитывать…

Письмо? Какое еще письмо?

– Будешь? – Чистюля достал коробочку с жевательными подушечками.

Стас кивнул. Немного никотина не помешает. Мысли плетутся, как лягушки, на которых два состава разгружали…

Только вот руки…

Чистюлю это не смутило. В его пальцах уже была что-то блестящее. Не то ключ, не то отмычка. Браслеты разошлись.

Чистюля вручил Стасу коробочку с жевачкой и кивнул вниз:

– Ноги вытяни.

Стас прижался к двери со своей стороны, развернулся, как мог, чтобы Чистюля достал и до скованных лодыжек.

Упали и вторые наручники. Стас наконец-то уселся нормально. Покрутил запястьями. Вытряхнул из коробочки пару подушечек.

Рот наполнился чудным ароматом той северной ягоды. А может, и не ягоды, может, это память плутует… Но хорошо.

То ли от этой свежести и облегчения, то ли от никотина, в голове посвежело. Еще бы понять, что в мире творится.

Чистюля, пригнувшись к бардачку, сунул туда руку и вылавливал что-то. Ага… У него еще и крошечный сканер на запястье… На экранчике размером с ноготок прыгали какие-то иероглифы.

Он и ей в машину умудрился маркер подбросить, и теперь хочет и его снять, чтобы никаких следов не осталось – или думает, что там чей-то чужой?..

Так все-таки… На Графа он работает? Просто прикидывается добрячком, чтобы полегче выпытать про секвенсор?

Или, может, ведет свою игру?

И еще – о каком письме речь…

Чистюля прищурился, разглядывая Стаса. И вдруг ухмыльнулся. Самым мальчишеским образом.

– Так это не твое письмо?.. Эх ты, дрессировщик! – Чистюля, ухмыляясь, помотал головой, словно не мог поверить. – Так вы что же, так и не вскрылись с этой мартышкой? Так до самого конца и не понял, кто это?

Сотрясаясь в беззвучном смехе, Чистюля опять помотал головой, отказываясь верить.

– Эх, Крысолов, Крысолов… Я-то решил, что ты все знаешь… Письмо-то было от твоего имени, твоей электронной подписью зашифровано…

Стас скрипнул зубами.

Сволочная мартышка… Это, выходит, в планшетке не аккумулятор травил… Это шаловливые лапки… Стоило отлучиться – и…

Новости смотрел? Кому-то в старом городе приказы передавал? Личные файлы изучал… Письма рассылал…

Чистюля перестал скалиться. Сказал вдруг совершенно серьезно:

– Золотое у тебя сердце, Крысолов…

– Ну да! – тут же отозвался Стас. – Золотое! Как ключик… И хозяин у этого сердца… Тоже как Буратино…

– Ладно, не прибедняйся. Я же знаю, отчего ты стал Крысоловом.

– Да?

– Да. Знаю я все про твоего Арни…

Стас открыл рот, но так ничего и не сказал.

– Ладно, расслабься… Не заложу. Ни Графу, ни кому еще…

Стас наконец-то обрел дар речи.

– Откуда ты знаешь?

– А кому ты фургонами фрукты возил? Крысам, что ли? Это ты рубаковым можешь рассказывать…

Ну, да… Все верно. Фрукты.

А потом еще Граф его нанял. Дело было в Марго, но Граф наверняка кое-что рассказал и вокруг… Или Чистюля сам из него незаметно выпытал всякие мелочи, которых ему не хватало для полной и окончательной классификации парня по кличке Крысолов. Наверняка собирает инфу на всех более-менее значимых обитателей старого города…

Ну вот он и узнал. И про пожар, и про то, из-за чего вышла ссора, – про все. И про гориллу-морфа, к которому Крысолов привязался не как к зверю, а как к маленькому человечку…

– Маленький человечек в шкуре чудовища… – пробормотал Чистюля.

Стас вздрогнул. Посмотрел на Чистюлю в упор.

– Да ладно… У меня самого девчонка такая… Девять лет… Никому не покажешь. Все мило улыбаются и сюсюкают. И поскорее стараются забыть. Она молчит всегда, два слова в день если скажет, и то хорошо. Но глаза…

Чистюля отвернулся, уставился за стекло своей дверцы.

Стас сообразил, что перестал жевать. Вместо того, чтобы жевать – челюсти до боли стиснуты. Заставил себя расслабить мышцы.

Ага… Так вот почему он влез во все это. Работа работой, но не в ней дело. Даже после письма с предложением неплохо заработать никто не полезет в старый город, когда его штурмует армия и где хозяйничают наши московские крыски…

Стоп.

– Подожди! А ты-то откуда все это знаешь? Ты с ними тоже пересекался? – Стас помолчал, борясь с собой, но все-таки не удержался: – Он тебя тоже… использовал… как-то?..

Чистюля ухмыльнулся.

– Да нет, Крысолов. Даже не мечтай. Это тебя можно вот так вот… Это ты у нас парень с золотым сердцем. А я так… Погулять вышел. У меня только третий глаз.

– Третий глаз?

– Да. Никогда не видел? На индийских картинках рисуют. Как изнутри головы идет луч, обшаривает мир вокруг.

– Зрение помимо глаз…

– Да нет. Это для всяких кришнаитов, может, зрение… Зачем мне третий глаз для зрения, когда у меня для зрения и так уже два есть? Нет, третий глаз не для зрения. Для замечания.

Стас шумно втянул воздух. Издевается, гад! Метафоры у него, видите ли!

Умный, зараза… Пижон.

Но ведь просчитывает-то он все в самом деле здорово. С этим не поспоришь. Так что есть, отчего пижонить…

То-то он Серому подмигивал, как старому знакомому.

Или все-таки врет? Не сам он все это выглядел и раскопал по кусочку – а это Серый ему все открыто рассказал, когда чистюлины услуги для какой-то важной надобности потребовались? А теперь он тут сидит и пыль в глаза пускает, пижон?

– Врешь ты, Чистюля. Не бывает таких людей.

Тут две недели бок о бок – и ни черта не разглядеть было!

Чистюля не обиделся.

– И людей не бывает, и зверей таких не бывает, – с самым согласным видом кивнул он. – Вообще никого нет… Думать надо, вот что. Думать, а не просто глазами хлопать. И учить матчасть. Учить матчасть надо, без этого никуда.

– Матчасть… Кстати про матчасть. Что такое Один Цэ? Один дефис Цэ.

– Это его так зовут?

– Да. Что это?

– Дикие люди… Знаешь, была такая Вторая мировая война? Сто лет назад, с вермахтом когда воевали. Так у них в штабе должности шли по индексам. Один Цэ – это старший офицер разведки.

Разведки, значит… Так это что? Не просто лабораторный номер? А с намеком было, уже с самого начала?.. Для чего его выводили?..

Стас глядел сквозь стекло, на укутанное в белесую муть небо.

Наверно, это должно было быть смешно, но почему-то смешно не было. 1-С… Военные биоинженеры были чернушные ребята, должно быть, раз решили назвать зверюгу, специализированную на повышенном уровне интеллекта, вот так – кодом вермахтовского штабного офицера.

Только жизнь тоже та еще шутница… Научила тех шутников-самоучек нервно курить на лестнице… Думали они, что их созданьице будет не в клетке сидеть, экспериментальный биологический компьютер, – а начнет работать по специальности? Да не где-нибудь – а прямо из Кремля, в центре старого города…

Или тогда это еще Москва была?.. Сколько ему лет-то, на самом деле…

Стас ухмыльнулся.

Если и есть тут что-то забавное, то лишь то, что ничего удивительного во всем этом нет.

Тут даже не нужно большого ума, чтобы понять, как Серый убежал из военных лабораторий. Просто в какой-то момент перестал расти над собой, и потихоньку стал «неудачным образцом». С повышенной охраны его сняли. Но Серый-то и не думал становиться неудачным образцом. Наоборот. Просто стал умнее своих дрессировщиков. Вот и легко перехитрил их. И убежал…

Человек привык думать, что он умнее животных. Привык к этому на уровне мозжечка. И даже когда делает животное, которое должно стать умнее него самого, – все равно. Без разницы. Старые стереотипы никуда не пропадают. Лишь отступают, но всегда готовы вернуться.

Это непривычно, даже как-то унизительно относиться к шерстяной зверюшке – как к кому-то, кто умнее тебя. Гораздо умнее…

Немудрено, что Серый их одурачил…

Стас сморщился. Их! А какой дурак общался с Серым две недели – и так до самого конца и не понял, кто тут на самом деле всем парадом командует?

А еще…

Стас почувствовал, что краснеет.

Если бы его обхитрил только Серый. Если бы только Серый… А Роммель?!

Крысолов, твою мать… Вот почему Роммель тогда спал рядышком с Серым, а не с липовым хозяином! А все остальное время он, выходит, просто играл, будто подчиняется большому хозяину – Крысолову… А сам все время умудрялся косить глазом на Серого. И Крысолов, великий дрессировщик, даже не заметил… Не заметил, что Роммель – крыса! – его вокруг пальца обвел. Как бычка-однолетку…

Тьфу!

Хотя…

Ведь, пожалуй, тогда… В ларьке, когда наконец-то затащили этот чертов секвенсор, и присели отдохнуть… Чего Серый метался по комнате, словно места себе не находил? И глядел так странно…

Может быть, он… Как это Чистюля говорит – хотел вскрыться? Может такое быть?

Да нет, нет. Не надо судить его привычными мерками. Его разум куда жестче человеческого.

Не надо наступать второй раз на одни и те же грабли. Очень хотелось бы убедить себя, что внутри Серый – добрый, белый и пушистый. И что ему, может быть, даже противно было использовать втемную еще более доброго, белого и пушистого Крысолова, такого глупенького и доверчивого…

Стас передернул плечами и выплюнул жвачку в дверной кармашек для мусора.

Так, стоп…

1-С… Вторая мировая…

Кто-то совсем недавно ездил по мозгам этой Второй мировой… И тоже какие-то немецкие полководцы были…

Приоткрыв рот, Стас замер.

Рубаков.

С этой доктриной Дёница.

Неужели…

Это совсем не Рубакову эта мысль пришла в голову – а…

Нет, не может быть!

Но… Если, так сказать, на упреждение…

Стало вдруг неуютно, мир опять падал куда-то, лишившись всех и всяких опор – все было возможно, и ни в чем нельзя было быть уверенным. Стас нервно шевельнулся – и тут же и Чистюля выпрямился в кресле.

И то ли из-за того, что движения этого пижона стали куда резче, то ли еще что-то изменилось, почти незаметное, но ощутимое там, под ложечкой, – только вдруг стало совершенно ясно, что разговор по душам окончен.

– Ну что, отошел? – спросил Чистюля. – Пришел в норму?

Черт возьми… Зар-раза… Это, оказывается, психологическая поддержка была, а не разговор по душам?..

А ведь вытянул же, вытянул из той серой пропасти, которой казался мир.

Эх, это еще большой вопрос, у кого тут золотое сердце…

– Поедешь на этой черненькой сам, или подвезти? – спросил Чистюля.

Стас окинул взглядом салон. Одному, на этой машине… Сейчас аромат этой странной северной ягоды выветрится, и останется опять лишь запах кожаного салона, запах духов Батори и ее тонких сигареток…

Стас передернул плечами и помотал головой.

– Подвези.

– Тогда пошли.

Они вылезли. Солнце уже опять скрылось за тучами. А сама простокваша будто бы сгустилась и потемнела, и теперь мелко накрапывало. Даже не капли, а какая-то водяная пыль.

Снова без просвета. И в небе, и вообще… Стас залез в «пежо» и захлопнул дверцу.

Чистюля, собранный, уже сидел, положив обе руки на руль.

– Куда?

Стас пожал плечами.

– Домой…

Хотя это уже не дом…

Но там, по крайней мере, будет ждать личная гвардия. А что еще у тебя есть – во всем этом огромном мире?..

– Нет! Подожди…

Стас вытащил из кармана телефон. Вызвал из памяти сообщения. Там было только одно.

Чистюля терпеливо ждал.

– В пригороды. Отель «Северный». Номер шестьсот пять.

– Номер шестьсот пять… – повторил Чистюля. – Прямо на шестой этаж подкинуть, да? – Он качнул головой, хмыкнув. – Да. Я вижу, ты в норме…

* * *

Крысы и солдаты – словно растворились где-то между кольцевой и пригородами.

Первые люди в форме встретились на въезде в северо-восточный сектор. Маленький стандартный блок-пост. Скучающий постовой – с «калашом» на шее и грустными-грустными глазами. Если бы не чистенькая форма и автомат – вылитый попрошайка…

А внутри пригорода все было как всегда.

Речки дорогих легковушек, посреди которых острова двухэтажных «Новгородцев». Снующие по тротуарам люди, с головой провалившиеся в свои дела…

Чистюля свернул влево, затормозил. Отель «Северный» ощетинился в белое небо острыми башенками. И основной корпус, и боковые корпуса – узкие, но высокие, острые, ломаные…

Серые, с синеватым отливом, гранитные плиты обделки.

Словно какой-то готический замок, а не респектабельный отель в одном из лучших секторов. Арни, с его любовью к рыцарям, драконам, подземельям и факелам, такой бы понравился…

Только Арни там, конечно же, быть не может.

Тогда что? Сумка, набитая драконьими шкурками?

Даже думать о таком не хочется… Хотя, с другой стороны, пригодились бы. Надо бы Чистюле чего-нибудь подкинуть. Гуманизм хорошо, а денежные отношения надежнее.

– Подожди меня минут пять, ладно? – попросил Стас.

Чистюля неопределенно пожал плечами. Он тоже рассматривал арки и шпили «Северного».

– А что будет значить, если ты не вернешься? Что ваша милость изволили вляпаться в еще одну неприятность?

– Что наша милость сволочь и не пришли сказать спасибо, – сказал Стас.

– Ладно. Валяй. Жду пятнадцать минут.

* * *

Внутри отель был такой же под старину – никаких тебе металлических трубок, никаких зеркальных поверхностей, никаких светоизлучающих потолков. Ничего модернового. Карминные ковровые дорожки, массивные панели мореного дуба, тяжеловесные медные люстры, подернутые зеленоватой патиной.

И тишина…

Кажется, шестой. Да, вон бронзовая табличка и шестерка готическим шрифтом. Стас повернул от широкой спирали лестницы – интересно, падал ли кто-то в этот колодец посередине? так и притягивает взгляд, так и тянет заглянуть, свесившись туда… – и вышел в темноватый коридор.

А может быть, там вовсе и не чемоданчик с драконьими шкурками, или их эквивалент в старокремлевских драгоценностях…

Благодарность – это опять из человеческих соплей следует. Но если у Серого никаких человеческих соплей нет? А только одна холодная логика?

Что нам подсказывает логика?

Что загнанных лошадей пристреливают. Отработал свое – и отправляйся с миром, мять небесный пух. Зачем оставлять язык, который может наговорить много интересного? Нет человека – нет проблемы…

Вот и шестьсот пятый. Стас остановился, достал мобильный. Подкинул в руке… Может, это уже не столько телефон – сколько последний штрих мастера? Что может быть надежнее и элегантнее, чем когда жертва сама заявляет взрывчатке о своем прибытии и точной дистанции?..

Стас нахмурился и оглянулся. Кажется, откуда-то доносилась музыка – далекая, древняя, но чертовски знакомая. И цепляющая что-то внутри. Может быть, самая любимая из всех древних мелодий…

Слов не различить, слишком тихо – но подсознание достраивало обрывки мелодии, вырывало слова из памяти.

No one sings me lullabies,

No one makes me close my eyes,

So I throw the windows wide

And call to you across the sky…

И почему-то всплыло лицо Марго.

Марго… Не такая уж она и девчонка.

Что, вообще, такое – этот возраст? Что он дает? Опыт?..

Ну, с этим-то мы, кажется, только что разобрались, нет? Опытный дрессировщик, ага… Как новорожденного котенка с разъезжающимися лапами! И кто – кто, главное! Вокруг пальца шерстяного… в пробирке деланного…

Ну Серый – ладно. Черт с ним, мозгляком. Он для того и был сконструирован, чтобы размышлять категориями мелких пакостей и просчитывать все на десяток ходов вперед. Офицер разведки, уши ему ободрать…

Но не заметить, что Роммель слушался на самом деле не тебя – а его?! Это же надо быть последним…

Ладно, теперь-то что. Теперь это уже не имеет значения. Раньше надо было смотреть, а не глазами хлопать. А теперь… И то, взрослая Марго или не взрослая, это тоже не имеет никакого значения – теперь.

После того, что случилось на новой ферме, это уже не важно. Теперь к Марго не то, что на расстояние невооруженного взгляда не подобраться – теперь ее даже не найти.

Хоть Граф и держал масть в Пензе, и держал крепко, и все областные гэбушники жевали на его драконьи шкурки, – но все-таки, все-таки. Всему есть пределы. Едва ли две сотни разбежавшихся морфов так легко сойдут ему с рук…

Так что без разницы, взрослая она или нет. Все равно ее теперь нет и не будет. Только и осталось тебе, Крысолов, что распахивать окна и кричать в небо. Белесое и равнодушное, как простокваша…

Стас вздохнул, сбросил оцепенение и дернул дверь – будь что будет!

Дверь легко распахнулась – была лишь прикрыта, язычок замка не держал ее. Стас шагнул внутрь…

И замер в проходе.

Музыка, последние аккорды, сладостные и печальные, как порывы ветра осенним закатом, шли отсюда. А на темно-коричневом диване, закинув ногу на ногу, сидела Марго.

На ее лице вспыхнула улыбка. Сначала просто радостная. Затем Марго чуть нахмурилась, и улыбка стала подозрительной. Словно и радоваться хочется – все к этому располагает! – но и опасение, что этот праздник не твой, что вкралась какая-то ошибка, и сейчас тебя погонят отсюда поганой метлой…

– Что ты на меня смотришь, будто привидение увидел?

Стас шагнул внутрь и прикрыл дверь.

Не привидение, конечно, но…

– Нет, это даже забавно, – сказала Марго. – Можно подумать, будто это не ты сам меня сюда пригласил. Если ты сейчас скажешь, что то письмо, зашифрованное твоей личной подписью, было на самом деле не твое…

Письмо? Опять письмо? Зар-раза шерстяная! Бог из пробирки, блин…

– Я тебя убью, лодочник! – пообещала Марго.

Стас открыл рот – хоть письмо и чужое, но, возможно, убивать здесь никого не придется – но телефон в руке ожил трелью.

Стас поднес трубку к уху.

– Да.

– Мне кажется, – сказала трубка официальным голосом-шкуркой, – вы слишком несерьезно относитесь к своей жизни, Стас.

– Да?

– Да. Вам, наверно, кажется, что все обстоит прямо наоборот. Но вы ошибаетесь. Вы слишком серьезно относитесь к каждому отдельному шагу в вашей жизни. К каждому крошечному шажочку. И откладываете важное, опасаясь что-то сделать не так. Словно это черновик, и будет еще одна жизнь, которую можно будет прожить начисто. Но другой жизни не будет. Живите этой. Пользуйтесь теми возможностями, которые вам подворачиваются. Ошибки могут быть. Но все мы делаем ошибки… Надеюсь, я угадал и с третьим письмом.

– А шел бы ты блох выкусывать! – от души пожелал Стас. – Умник…

Трубка помолчала, но связь не обрывалась.

– Сырой и холодный ветер. Унесся вдаль последний красный лист. Весна неизбежна, – сообщила трубка.

Стас нахмурился. Какой, к черту, ветер! Какая весна…

А, это же помесь хайку с нижегородским. Сырой и холодный ветер. Унесся вдаль последний красный лист… Весна неизбежна. Стас усмехнулся. Да, действительно, это неопровержимое доказательство прихода солнечных деньков.

– Остряк… – буркнул Стас.

И потом – тихо, осторожно, совсем другим голосом, чтобы не расплескать все то, что хотелось передать:

– Спасибо.

– Тебе спасибо.

Экран мигнул – трубка, как и прежде без гудков, отключилась.

Только теперь никакого сообщения не было…

А потом – и часы на заставке пропали. Экран погас. Телефон умер.

Стас держал его в руке – странно отяжелевший, будто обломок памятника какого-то древнего мира… Сейчас положишь обратно в руины, оглядишься – и пойдешь своим путем, куда захочешь, свободный, куда глаза глядят…

– Интересно ты общаешься с коллегами по бизнесу, – сказала Марго. – Что-то срочное?

– Нет… Уже нет.

Стас присел на диван. Ноги тут же налились такой тяжестью, словно неделю без передыха бегал. Хотя стоп, когда нормально спал-то в последний раз? Даже и не вспомнить…

Никуда не хотелось идти, ничего не хотелось делать. И веки…

– Точно ничего серьезного? – спросила Марго, все еще напряженно.

– Точно… Меня куда больше занимает другое.

– Что? – улыбка Марго вдруг почти закрылась, как цветок, испуганный приближением холодной ночи.

– Что я сейчас вырублюсь. А если и не засну, то буду откровенно тупить. У дворового кота галантности больше…

– Ах, это… – Улыбка опять раскрылась. – Да, понимаю… Твои шерстяные друзья больше любят ночь… Ну и черт с ним. Я тоже больше люблю ночь. Значит, подождем, пока выспишься. Я никуда не спешу. – Марго опустила правую ногу на пол. Похлопала себя по коленям. – Ложись.

Взяла Стаса за плечи и притянула. Стас не сопротивлялся. Послушно наклонился вбок, лег щекой на ее колени…

Но так было неудобно. Тогда Стас перевернулся на спину, закинув ноги на широкий подлокотник дивана. И заглянул ей в глаза, уже не отрываясь на всякую ерунду.

– Закрывай глаза, полежи…

Стас послушно прикрыл веки.

На лицо легли легкие, чуть прохладные пальцы. Пробежали по щекам, по лбу, прошлись по волосам, снова вернулись на щеки… Запаха духов не было, и ее едва уловимый запах был таким же легким и нежным, как ее пальцы…

Стас открыл глаза.

– Что-то не так? Слишком костлявые коленки?

– Не без этого, – признал Стас. – Но не в этом дело.

– В чем же?

– Боюсь, теперь надолго я не засну…

Ее улыбка опять изменилась. Заиграла, как листва под тихим ветром. И что-то добавилось в глазах.

– Это хорошо… Но все же закрывай глаза. Пятнадцать минут, и будешь совсем другим человеком.

– Совсем-совсем?

– Не придирайся к словам. Закрывай глаза. Расслабься…

Она провела ладонью, прикрыв веки. Ее пальцы снова, едва касаясь, побежали по щекам, по лбу, по вискам.

Музыка, превратившаяся в едва слышные завывания ветра, пропала – и, закольцованная, вновь родилась писком сонара. Нежный писк стукнул раз. Второй. Третий…

Откуда-то издали, вывернувшись наизнанку в какой-то темной пещере, вынырнуло басистое эхо.

Но синтезатор не испугался и отозвался тихой капелью – и, в такт звенящим перестукам клавиш, кончики пальцев Марго на лбу.

Звуки, касания… Переплелись между собой, соткались в единое. Подхватили, укутали, вобрали в себя – и медленно, робко, нежно повлекли куда-то. Куда-то туда, где…

2003 г.