Текст книги "Гуманитарное знание в структуре высшего образования"

2.5. Роль слова сказки в формировании этнической культуры личности

Сказка – древнейшая форма словесного творчества. Термину «сказка» предшествует слово «баснь» или «байка» от глагола «баять» («кот Баюн») или говорить. Первые упоминания о байках, рассказанных «на сон грядущий», относятся к XVII веку. Иноземные путешественники дивились русскому обычаю развлекать гостей «благопристойными» или «срамными» сказками.

Сказками потешали детей и взрослых. Их рассказывали в крестьянских избах, на постоялых дворах, в боярских теремах и царских почивальнях. Хлеборобы, мастеровые, солдаты были не только слушателями, но и исполнителями, творцами сказок. Переходя от поколения к поколению, сказки совершенствовались и шлифовались, оставляя лишь то, что соответствовало идейно-художественным устремлениям народа, выражало его мировоззрение, социальные и моральные представления, художественные вкусы. «Сказка – вид фольклорной прозы, отличительной чертой которого является вымысел. Вымышлены в сказках сюжеты, события и персонажи» [7: 132].

Исследователь фольклора Э.В. Померанцева дает определение сказке: «Сказка – преимущественно прозаическое художественное повествование волшебного, авантюрного или бытового характера с установкой на вымысел…Во всех видах сказочной прозы доминирует эстетическая функция; именно она объединяет их. Придает им характер поэтического вымысла».

Иван Александрович Ильин – русский философ, писатель и публицист 3 мая 1934 г. в Берлине на «Вечере русской сказки» произнес блестящую речь о духовном смысле русской народной сказки: «Государи мои, люди русские! Какая бы тень ни набежала на нашу жизнь, – посетит ли нас тревога о судьбе России, придут ли к нам «мысли черные» о вашей личной судьбе или просто жизнь покажется «несносной раной», – вспомните о русской сказке и прислушайтесь к ее тихому, древнему, мудрому голосу. Не думайте, что сказка есть детская забава, несерьезное дело для умного человека,, и приглупляться не стоит… Не обратно ли дело обстоит? Не от «ума» ли добрая половина нашего горя родится. Да и что такое глупость? И всякая ли глупость вредна и постыдна? А может быть, есть не глупая «глупость», не вредная и не стыдная, а зоркая и верная, желанная и блаженная, по-глупому начинающая и по-умному кончающая. Может быть, есть две разных глупости: одна бестолковая, а другая учительная? …Одна – глупит от гордости и ведет к пошлости, а другая глупит от смирения и ведет к мудрости… И вот именно такова народная и особенно русская народная сказка» [3: 229].

И.А. Ильин отмечает национальную специфику духовного в русской сказке, выделяет ее своеобразие и красоту, поскольку слово сказки охватывает глубину архаичной цикличности, где сохранились особые правила воспитания, которые готовят подрастающего человека к жизненным трудностям, указывают на возможности их преодоления: «Сказка есть первая дорелигиозная философия народа, его жизненная философия, изложенная в свободных мифических образах и в художественной форме. Эти философские ответы вынашиваются каждым народом самостоятельно, по-своему, в его бессознательной национально-духовной лаборатории, где народ пытался распутать и развязать узлы своего национального характера, высказать свое национальное мироощущение, наставить своих детей в первобытной, но глубокой жизненной мудрости – разрешая… жизненные, нравственные, семейные, бытовые и государственные вопросы». [3: 229–240].

И.А. Ильин выделяет характерные национальные черты сказки: «Во-первых, сказка ни на что не притязает, никому не навязывается. «Не любо – не слушай». Во-вторых, русская народная сказка – это полевой цветок, который сам обсеется, сам укоренится, она как цвет незаметных и невидимых полевых цветов; а духовный смысл ее – как тонкий благоуханный мед; попробуешь и слышишь на языке все естество родной природы – запах родной земли, зной родного солнца. Дыхание родных цветов и что-то тонкое и богатое, вечно юное и вечно древнее. В-третьих, дохристианское прошлое народа не утратилось в опыте и в духе, который содержится в сказках, где все забытое в виде достоверных событий, не запомнившееся, забвенное, – народ взял с собою и перенес в свою сознательную историю. Это не летопись. Не былина и не бывальщина; не житие и не легенда – это сказка. В-четвертых, сказка считается «глупой», но она имеет на это храбрость, и потому – грешно и стыдно говорить о «глупости» народных сказок, все это прощается за искренность сказочных видений, вышедших из сердца народного, из его любви и ненависти, из его страха и надежд, которые озаряют повседневную жизнь, ее серость и повседневность. В-пятых, для слушателя сказка не выдумка и не «небылица», а поэтическое прозрение, сущая реальность и начальная философия, где завязаны узлы национального характера. Таким образом, не сказка отжила свой век, а люди исказили свой душевно-духовный уклад, а это указывает на выветривание и отмирание, когда человек теряет доступ к русской народной сказке. В-шестых, сказка есть уже искусство, так как она в словах содержит целый мир образов, а за образами она разумеет художественно и символически – глубокие духовные возможности. В-седьмых, сказка есть как бы всенародная тема для личного сновидения; эта тема как будто говорит каждому человеку: «Вот она я – возьми меня, если хочешь, и присни себе меня по-своему». В этом сказка подобна мифу, песне, узору для вышивания или для украшения избы и дворца. В-восьмых, кто хочет вправду услышать сказку, тот должен пробиться через толщу душевной прозы и трезвости ума и внять – таинствованию, где сказки сказываются голосом глубоким и таинственно-интимным, не позволяющим перебивать себя. Вот поэтому сказка начинается с крепкой присказки, задача которой состоит в том, чтобы подготовить душу слушателя и выявить в ней сказочную установку, и вызволить слушателя из его обыденного мышления, сбивает с панталыка, в замешательство, в недоумение и только затем в саму сказку. Присказка разбивает трезвое сознание. Присказки бывают дразнящие и сулящие, ритмически-плясовые и подготовительные, сумбурно-драчливые, вводящие и вкрадчивые. В-девятых, сказка по-своему отвечает человеку о смысле земной жизни, где ответ дается не из религии, а из дорелигиозной магической глубины, где инстинкт, художество и опыт жизни скопили национальную древнюю суеверную мудрость. Отвечает – что такое счастье? Что нужно, чтобы добыть его? В чем же счастье человека? В богатстве ли? Или в любви и свободе? Или, может быть, в доброте и правоте? В жертвенной любви доброго сердца? Отвечает – что такое судьба? Что значит: «на роду написано»? Или всякий человек своему счастью кузнец? Можно ли прожить кривдою на свете? Как быть с неравенством на земле? Правда ли, что возможно только возможное, а может быть, невозможное, в самом деле возможно? Такие вопросы задает русский человек своей сказке, которая отвечает ему на них, – что есть теперь, то и всегда будет, пока живет на земле человек» [3:229–241].

К волшебному слову сказки еще в своем раннем творчестве обращался Владимир Иванович Даль – русский писатель, этнограф и лексикограф, собиратель фольклора, военный врач. Наибольшую славу принес ему непревзойденный «Толковый словарь живого великорусского языка», на составление которого ушло 53 года. Первое четырехтомное издание словаря вышло в свет в 1863–1866 гг.; в нем можно прочитать: «Сказка складка, а песня – быль. Сказка – ложь, а песня – правда». «Сказка складом, песня ладом красна» [2: 972].

Александр Николаевич Афанасьев – собиратель фольклора, исследователь духовной культуры славянских народов, историк и литературовед, являлся представителем мифологической теории, поскольку он видел в сказке «осколок древнего мифа». Например, герой сатирической сказки работник Балда остроумно одерживает верх над попом-толоконным лбом. Балда, по А.Н. Афанасьеву, превращается в бога-громовика: «Русское предание дает этому герою замечательное имя Балда. Что свидетельствует за его близкое сродство с Перуном и Тором. Слово «балда» (от санскритского bhal, bhar – разить, ударять, рубить; от того же корня происходит болт и булава) означает большой молот, колотушка, дубина, палица. Как собственное имя героя, оно должно указывать на его наиболее существенный и характеристический признак; а чем же так резко отличается Перун и Тор от прочих богов и демонов, как не своей молниеносной палицей и молотом» [1: 746].

Владимир Яковлевич Пропп – русский и советский ученый, филолог-фольклорист, является основоположником сравнительно-типологического метода в фольклористике; крупнейший исследователь сказки, отмечал ее важнейшее значение в становлении русской литературы: «Сказочная традиция дает начало прозаической художественной литературе. Сказка есть нарочитая и поэтическая функция. Она никогда не выдается за действительность» [4: 333].

Русские сказки подразделяются на три жанровых разновидности: 1. Сказки о животных; 2. Сказки волшебные; 3. Сказки социально-бытовые. Русская сказка важна тем, что в ней сохранились фрагменты, указывающие на чрезвычайно раннюю стадию общественного развития, а значит и древность славяно-русской культуры.

Сказки о животных возникли в то время, когда человек сохранял единство общения с природой (теперь это трудно представить, но тогда человек обладал навыками содружества, понимания природы животного мира, только поэтому мог перемещаться по просторам Земного шара). В те далекие времена Природа, Животный мир и Человек жили в тесном сотрудничестве. Затем приходит новый период, когда человек выделяет себя из природы, становится ее властелином, сначала подчиняя и приспособляя животных для устройства своей оседлой жизни, а затем в процессе развития общества человеку пришлось отказаться от многих типов животных, заменяя их возможности трудом человека.

Следует отметить, что развитию цивилизации, интенсивному прогрессу общества человечество обязано его мужской половине, поскольку мужчина постоянно боролся с животным миром; во-первых, вследствие свойственной мужскому роду агрессивности характера; во-вторых, чтобы питаться; в-третьих, чтобы пробиться к женщине. Мужчине нужно было пройти через заслон животных, которыми в сказках женщина всегда была окружена.

В русских сказках о животных и волшебных сказках сохраняются элементы, восходящие к доклассовому обществу. В женском образе Василисы Премудрой звучат отголоски матриархата, а животные являются помощниками героев, принимают активное участие в жизни людей.

Однако следует заметить, что сказка еще не совсем искусство: поскольку живет она, передаваясь из уст в уста, и не имеет единого, законченного состава ни в словах, ни в образах; постоянно готова распасться на различные «варианты» и видоизменения, художественно неравноценные и закончится новой, неожиданной развязкой.

Рождение сказки есть одновременно художественное и магическое, так как она не только живописует, повествует, но и поет. Чем певучее сказка сказывается, тем легче она входит в душу, тем сильнее ее магическое, заклинательное и убеждающее действие. Отметим, что заклинательные песни магов стоят у истоков рождения сказки, которая сохранила в своем слове: внушение, повелительность и целительную силу; на это указывают ритмически-настойчивые повторения фраз, словесных фигур и образов.

Владимир Васильевич Шуклин отмечает, что сказка, как произведение народного творчества, имеет сложный и емкий характер, она обладает своими отличительными свойствами. Основным признаком сказки можно считать: во-первых, «установку на вымысел, т. е. фантастичность содержания; во-вторых, оптимизмом повествования, цель которого позабавить и поучать; в-третьих, некоторые композиционно-стилистические особенности. Характерные черты сказки определены самой жизнью народа, условиями его труда, его духовными и культурными запросами. Национальная специфика русской сказки отображается в высокой идейности, в своеобразии бытового языка, в чисто русских бытовых подробностях, в характере пейзажа, в том, что в ней рисуется определенный уклад русской жизни, в котором ярко выявлены определенные социальные отношения – тружеников, посредников и правителей: «Сказка постепенно наполняется нравственным содержанием. В ней появляется социальная проблематика, разрешаемая, правда, через внутрисемейные отношения» [6: 303].

Выражением народного социального оптимизма выступает пафос русских народных сказок, утверждающий право народа на свободную и счастливую жизнь, а исследования русских сказок раскрывают идейное содержание, эстетическую ценность и отмечают их национальную специфику. Слову сказки свойственны главные черты, определяющие ее этнокультурную глубину, своеобразие и красоту.

Во-первых, следы тотемизма сохранились не только в сказках о животных, но и в волшебных сказках, в тех образах животных, которые выступают благородными помощниками героев («Иван-царевич и Волк», «Конек-горбунок»).

Во-вторых, они кратки, просты по содержанию и содержат нравоучительные и забавные рассказы о животных («Лиса и Тетерев», «Змея и Рыба»).

В-третьих, волшебные сказки повествуют о тридевятом царстве, о тридесятом государстве, где герои наделены сверхъестественной силой, владеют чудесными предметами: шапкой-невидимкой, ковром-самолетом, скатертью самобранкой. Начало волшебных сказок содержит в себе затейливые присказки, которые собирают внимание слушателя и уводят его в особый волшебный мир, живущий по сказочным законам: «На море-океане, на острове Кидане растет дуб – золотые маковки, на нем кот-баюн идет вверх – песню поет, вниз – сказки говорит». Зачин волшебной сказки имеет такую же цель, а его основной задачей становится указать на то, что последующее повествование – это игра фантазии, поэтический вымысел. Концовки волшебных сказок: «устроили пир на весь мир, и я там был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало», вновь возвращает слушателя к реальной действительности.

В-четвертых, в бытовых сказках высмеиваются негативные черты характера: лень, хитрость, глупость, жадность. Местом действиячаще всего является русская деревня. Герой деревенский бедняк, батрак или солдат, которому удается перехитрить глупого и жестокого барина, вздорную и капризную барыню, оставить в дураках жадного, сластолюбивого попа. В этих сказках звучит критика в адрес ленивых, упрямых и болтливых жен купцов, попадающих впросак. В бытовых сказках отражена жизнь – местные природные условия, бытовые подробности, влияние на природу и постоянно происходящие изменения быта.

Необходимо особо отметить, что правду сказки и мифа составляет народ, его труд, быт, нравы, обычаи, социальное положение и взаимоотношения между людьми, вера в обязательное торжество добра над злом, разума над безумством, красоты над уродством, о бережном отношении к природе. Сказка и миф «витают» над жизнью, но они неразрывны с ней. В слове сказки заключен оптимизм и творчество народа; она учит вечным мудрым заповедям и подготавливает подрастающего человека к выработке воли для преодоления превратностей и трудностей судьбы, постоянно встречающихся на жизненном пути каждого человека.

Литература

1. Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу в трех томах. Т. 2. – М.: «Индрик». 1994. – 795 с.

2. Даль В.И. Сборник Даля. Пословицы русского народа – М., 1957. – 992 с.

3. Ильин И А. Одинокий художник / Сост. В.И. Белов. – М., 1993; Померанцева Э.В. О русском фольклоре. – М.: Наука. 1977. – 120 с.

4. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки; ред., комм. И.В. Пешкова. – М.,2000.

5. Пропп В.Я. Русская сказка; ред., комм. Ю.С. Рассказова. – М., 2000.

6. Шуклин В.В. Русский мифологический словарь. – Екатеринбург: Уральское изд-во, 2001. – 384 с.

7. Язык и фольклор. – М., 2007.

2.6. Влияние заимствований западных ценностей на культурно-ментальный уровень российского общества

В современном мире усиливаются тенденции, связанные с взаимопроникновением ценностей общественного сознания различных стран. Ценности любого общества традиционно связаны с его ментальностью – глубинным пластом общественного сознания, совокупностью коллективных представлений, содержащихся в сознании моделей поведения и стереотипных реакций.

Под влиянием американских ценностей в 90-е гг. XX в. сложились некоторые особенности развития формирующегося российского общества:

– происходила гибридизация культуры;

– изменялись параметры социальных структур сознания и поведения;

– ценности глобального уровня доминировали над ценностями локальными;

– в конструировании реальности проявлялась некоторая мозаичность восприятия и фрагментарность мира.

Специфический смысл приобрело в России воздействие таких ценностей как свобода и демократия, лежащих в основе мировоззрения граждан США.

Когда на фоне социально-экономического упадка российского общества на первый план выдвинулись ценности, способствующие приспособлению к новым социально-экономическим реалиям без учета морально-нравственных ориентиров, стало наблюдаться бурное распространение таких негативных явлений, как беспризорность, социальная и педагогическая запущенность, детский труд, детская преступность, алкоголизм, наркомания и т. п.

На современном этапе социокультурного развития проявляются две противоположные тенденции – активное заимствование западных ценностей, с одной стороны, и возрождение отечественных российских ценностей, – с другой. Ряд исследователей отмечают наличие «аксиологического парадокса»: несмотря на то, что аксиосфера культуры представляет собой круговорот стабилизирующих и изменяющихся ценностей, в своих границах она константна: это постоянство задается центральной зоной культуры, отбирающей вновь поступающие ценности, исходя из их соответствия «ценностной основе».

Заимствование новых ценностей происходит частично: принимаются лишь их неосновные элементы, благодаря чему этническая культура не теряет самобытности, остается самотождественной в веках. Это ее свойство может исполнять двоякую роль: как помогать осваивать новые сферы жизнедеятельности и развиваться, так и «консервировать» культуру.

Взаимопроникновение культурных ценностей имеет еще одну сторону: западные заимствования могут деструктурировать сложившийся ценностный универсум этноса, выполняя негативные функции. Динамика ценностного универсума выявляет факторы, минимизирующие деструктивные тенденции в культуре, и доминанты сохранения и развития ценностно-смыслового ядра культуры.

Любая система ценностей основывается на ее смысловом характере. С этой позиции, разделяемые представителями этноса культурные смыслы, лежащие в основе этнических ценностей, объединяют людей в уникальную и целостную общность.

Э. Шилз считал, что ценностные доминанты социума существуют в виде «центральной зоны культуры», начало которой – сакральное. Важнейшая ее функция – приведение подсистем общества в соответствие с экзистенциальными идеалами этноса в целом. Символически значимые образы-авторитеты, священные тексты, сакральные события, представления о добре и зле, о жизни и смерти, о предпочтительности моделей поведения играют объединяющую роль. Периферия (этнические меньшинства, субкультуры и т. д.) тоже создает свои системы ценностей, отчасти пересекающиеся с господствующей, а отчасти отрицающие ее.

По мысли Э. Шилза, значимы не столько сами ценности (в своем сакральном качестве они сходны у разных народов), а их место в аксиологической структуре общества. Ценности должны распространяться на весь этнос. Для этого недостаточно их принятия внутри «высших слоев» общества. Необходимо, чтобы ценности центра соответствовали культурным смыслам периферии. Значимо то, что именно периферия часто является транслятором заимствованных ценностей (так, например, молодежные субкультуры привносят в господствующую культуру феномен моды), часть которых со временем может войти в число общеэтнических ценностей.

Это значит, что этническая аксиосфера представляет собой не законченный «идеал», а процесс движения и взаимовлияния ценностей: от субкультур к центральной зоне культуры и от центра к периферии. В этом залог процессуальности ценностей и этнической культуры в целом.

Можно классифицировать два вида ценностей (по М. Рокичу):

– терминальные;

– инструментальные.

Первые связаны с этническими идеалами и выражают конечные сверхцели общности, вторые же исполняют подчиненную функцию «моментальных» ориентиров. Заимствуются, главным образом, инструментальные ценности, не способные существенно размыть аксиологическую основу этнической культуры.

Для М. Рокича актуальность вопроса определяется необходимостью культивирования исконно этнических ценностей, но не в качестве «музейных экспонатов», а как действенных критериев самоопределения и этнического бытия в целом.

Состав этнических ценностей заключается в совокупности жизненных ориентиров, идеалов, образцов, культурных традиций, предпочтительных черт характера представителей данного этноса и других параметров, которые считаются наиболее значимыми для самосохранения и развития своего народа и для реализации его предназначения в мировой истории и культуре.

Эти ценности, в первую очередь, есть основа духовной жизни представителей этноса, служащие основаниями его идентичности. Любой артефакт, любой элемент культуры, в том числе и материальной, может стать этнической ценностью, если его содержание воспринимается не как «чистая материальность», предполагающая его практическое использование, а как «идея», находящаяся под толщей этой материальности.

В своей совокупности культура и высокие духовные смыслы общности, и модели поведения, и артефакты (в том значении, о котором говорилось выше) – своего рода строительный материал, из которого возводится «здание» этнической культуры.

Две основные тенденции свойственны этнической культуре – развитие и стабильность Соответственно, все ценности культуры можно разделить на два типа – «динамические» и «стабилизирующие». Динамические ценности связаны с освоением нового содержания в процессе развития этноса. Стабилизирующие отвечают за внедрение динамических ценностей в толщу культуры, за их закрепление в устойчивых формах. Однако ценности не бывают раз и навсегда заданы в качестве стабилизирующих или динамических. Возникнув как динамическая, ценность со временем она может стать стабилизирующей, а затем вновь обрести императивное наполнение [4].

Культурологи опасались относительно дестабилизирущей роли ценностных заимствований. Возникает вопрос: можно ли подменить наши национальные ценности, смысловые доминанты российской культуры? Это сделать не так уж просто.

Во-первых, влияние никогда не бывает однонаправленным, тем более в случае, когда ценности заимствуются ненасильственным путем. Так, например, в современных условиях, когда каждый третий клиент фирм США – с Востока, эти фирмы не могут позволить себе не учитывать его происхождения и традиций. Потому они вынуждены изучать культурные ценности тех этносов, с представителями которых имеют дело, обеспечивать им привычный комфорт (рестораны с восточной кухней, фэн-шуй как принцип оформления учреждений и т. д.). Так что вестернизации с необходимостью сопутствует и противоположный вектор, который можно назвать «истернизацией».

Во-вторых, этнос присваивает лишь те инновации, которые соответствуют его иерархии ценностей. Центральная зона культуры является звеном, ответственным за фильтрацию ценностей. Заимствования, не отвечающие центральной зоне, могут существовать какое-то время либо в качестве общеэтнической моды, либо как прерогатива какой-то субкультуры (в таком случае это заимствование имеет явный престижный характер, представляет собой своего рода символический капитал), но затем вымывается из культуры. Так, например, ушел французский язык в качестве средства общения в России XIX в. Одна из существенных причин этого – смена культурно-законодательной элиты этноса: если в начале XIX в. это была аристократия, то в конце – разночинная интеллигенция. На смену краткой моде пришел родной язык – и это в стране, где грамотность была прерогативой «верхов»!

В-третьих, если заимствованные ценности других народов остаются в культуре на долгое время, то причина этого такова: «непоименованное» настойчиво требует именования, механизм которого традиционной культурой – в силу отсутствия в ней этих явлений – не выработан. Таковы, например, универсальные термины науки: поскольку феномены, которые в этих терминах определяются, открыты на Западе и как таковые на Востоке отсутствовали, немудрено, что они приходят в культуру Востока в своих западных наименованиях. Впрочем, в таком случае этнос находит способ промаркировать заимствование: если заимствованный феномен – элемент вербальной культуры, он «присваивается» с помощью собственной орфографии, шрифта, оформления текста [4].

Многие изменения в социокультурной жизни России начались с аксиологических изменений в сфере потребления. Их укоренение было связано с обращением к подсознательному в психике людей, апелляцией к иррациональному. «Банановая революция», как называли демократические преобразования в странах социалистического лагеря, была отчасти вызвана изменениями в сфере еды и продовольственного рынка. Достаточно было противопоставить разнообразие продовольственных продуктов на Западе дефициту в советском обществе и предложить новую формулу еды в качестве индикатора общественного и социального благополучия, чтобы вызвать и другие изменения в бытовой жизни.

Пища отражает склад национального характера, внутреннюю культуру, изобретательность в создании полноты человеческого бытия. Потребляемая пища является объединяющим элементом в поддержании идентичности группы, а в более широком культурном пространстве она становится символическим артефактом и несет с собой частичку определенного культурного кода. Вкус еды, сохраняющийся с детства, означает связь человека с культурой и собственным прошлым. Поэтому, знакомясь с особенностями чужой кулинарии, люди приобщаются и к другим формам потребления. Процесс культурного разнообразия в потреблении продуктов в России можно наблюдать на уровне повседневности через создание супермаркетов, ресторанов инонациональной кухни, распространение различных кулинарных стилей и пр. [3]. Количество ресторанов «Макдоналдс» увеличивается с каждым годом и на данный момент составляет 360 ресторанов по всей России.

В российский быт в конце XX в. вошли самые разнообразные кулинарные новации. Американский гамбургер, итальянская пицца, японские суши стали своего рода символами перемен, a coca-cola и pepsi-cola обозначением «поколения пепси» – молодых людей, для которых газированный напиток в сочетании с сигаретами «Marlboro» и «Kent» воплощал «западную мечту». Реакцией на процесс потери идентичности стал возросший интерес к рецептам национальной кухни.

Поездки за границу стали важнейшим фактором, приведшим к радикальным переменам в отечественной интеллектуальной жизни, несмотря на то, что возможностью посещать зарубежные страны пользуется только 21 % россиян [1]. Из путешествий люди привозят не только впечатления о другом образе жизни, но и вещи, которые напоминают о чужом быте, а часто используются и в своем. Такие элементы зарубежной культуры как бытовая техника, изделия и материалы интерьера, косметика и моющие средства, пищевые продукты и кулинарные рецепты, популярные музыкальные новинки легко входят в нашу жизнь.

Сейчас многие иностранные слова «вжились» в лексикон жителей России. Смысловое значение инокультурного контекста, сопутствовавшего появлению понятий, утратилось и приспособилось к иной реальности. Новая лексика проникает в русский язык через экономическую сферу (бартер, чартер, ипотека, маркетинг), через музыку (ток-шоу, рейтинг, саундтрек, диджей), интернет (сайт, чат), молодежный сленг (унисекс, тинейнджер) и т. д. Появление электронной почты привело к удивительно запутанной смеси английского с русским: «факс на смету», «регардс», «сэнкс» и прочие новообразования определяют сегодня интернет-общение.

В результате иностранных культурных влияний меняется стиль речи и способ отражения реальности. Языковые новации касаются лексического запаса, грамматической структуры, интонации, фонетики. Отечественные словари иностранных слов не успевают за шквалом языковых нововведений. При этом процент россиян, которые не умеют говорить ни на одном иностранном языке, поразительно высок – 82 % [1].

Можно сделать вывод: процесс заимствований ценностей отражает объективные тенденции глобализации. Он сложен, многоаспектен. Поэтому оценивать заимствования только негативно неправомерно, тем более что ценности заимствуются далеко не в полном объеме, более или менее обоснованно здесь можно говорить лишь об их поверхностном слое. Причина этого – в наличии центральной зоны культуры, сортирующей инокультурные заимствования. Более того, принятые заимствования всегда подстраиваются под параметры, определяемые центральной зоной культуры: об этом свидетельствует приведенный нами ранее пример маркировки чужого языка примордиальными средствами (первоначальными, основными, генетически присущими). Можно вспомнить и так называемую народную этимологию, когда иностранные элементы подстраиваются под знакомую систему родного языка: так на латентном уровне осуществляются ценностные типизации.

Поэтому минимизация негативных влияний инокультурных ценностей зависит от укрепления факторов, стабилизирующих идейно-смысловое ядро традиционной культуры.

Литература

1. Аузан А. Институциональная экономика // Esquire. – 2011. – № 65.

2. Чернявская Ю.В. Народная культура и национальные традиции: Учебное пособие. – Минск, 1998.

3. Шапинская Е.Н. Культура Другого в классических и постклассических теоретических исследованиях//Культура «своя» и «чужая». – М.,2003.

4. Хантингтон С. Кто мы? / С. Хантингтон. – М.: ACT, 2004. – 635 с.