Текст книги "Живой Пушкин. Повседневная жизнь великого поэта"

Утрачен сердоликовый перстень, коим так дорожил поэт, но осталась в целости другая реликвия: золотое кольцо с сердоликом. У пушкинского кольца долгая история, сопряжённая с замечательными людьми своего времени – семейством Раевских. И с трагическим событием – восстанием декабристов на Сенатской площади в Петербурге.

Пятью годами ранее, в 1820-м, Пушкин отправляется в Бессарабию, «к главному попечителю колонистов южного края России, генерал-лейтенанту Инзову». По пути, в Екатеринославле, искупавшись в Днепре чуть ли не в день своего рождения, подхватывает сильнейшую лихорадку. Больного навещают генерал Николай Николаевич Раевский и его младший сын Николай, будучи проездом из Киева на юг.

«Мой отец приютил его (Пушкина) в то время, когда он был преследуем императором Александром I за стихотворения, считавшиеся революционными, – вспоминала Мария Волконская – Отец принял участие в бедном молодом человеке, одарённом таким громадным талантом, и взял его с собою, когда мы ездили на Кавказские воды, так как здоровье его было сильно расшатано. Пушкин этого никогда не забывал; он был связан дружбою с моими братьями и ко всем нам питал чувство глубокой преданности».

С разрешения добрейшего генерала Инзова слабый ещё после болезни Пушкин, вместе с Раевскими, отправляется в незабываемое путешествие к крымским берегам, а затем и на Кавказ.

Известно оно в подробностях благодаря письмам Пушкина брату: «С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма. Морем приехали мы в Керчь.<…> Из Керчи приехали мы в Кефу (Кафу, Феодосию – Л.Ч.) <…> Отсюда морем отправились мы мимо полуденных берегов Тавриды, в Юрзуф, где находилось семейство Раевского».

Крым подарил Пушкину, быть может, самые светлые и радостные дни в его жизни, в чём он восторженно признавался Лёвушке: «Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался, – счастливое полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображение, – горы, сады, море…»

На гурзуфской даче у Раевских (имение герцога Ришелье) Пушкин провёл три счастливейших недели: «В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тотчас привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностью неаполитанского Lazzaroni (итал. Лаццарони – бездельник). Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря – и заслушивался целые часы».

В Гурзуфе, в доме Раевских было весело – молодежь (а это братья: Александр и Николай; сёстры: Екатерина, Елена, Мария и маленькая Софья) забавлялась всевозможными играми. Любима всеми была и лотерея.

Золотое кольцо, с вырезанными на сердолике тремя амурами в ладье, являвшими собой извечную символику любви, Пушкин положил в лотерею, и колечко выиграла пятнадцатилетняя счастливица Мария, так восхищавшая своей невинностью и грацией поэта.

И не только Пушкин пленен был юной красавицей. Граф Густав Олизар, безуспешно просивший руки Марии Раевской, не мог забыть её, так и не ставшую ему невестой, – «высокого роста, стройную, с ясными чёрными глазами, с полусмуглым лицом, с немного вздёрнутым носиком, с походкою гордою и плавной». Неудачное сватовство титулованного поляка стало первопричиной этих пушкинских строк:

 
И наша дева молодая,
Привлёкши сердце поляка,
Отвергнет, гордостью пылая,
Любовь народного врага.
 

Счастливым избранником красавицы Марии суждено было стать князю Сергею Волконскому, генерал-майору и одному из основателей тайного Южного общества. В октябре 1824-го князь-жених сообщит ту новость поэту, знакомцу и «баловнику муз»: «…Уведомляю вас о помолвке моей с Марией Николаевной Раевскою – не буду вам говорить о моем счастии, будущая моя жена была вам известна. <…> Навсегда неизменно вам преданный Сергей Волконский».

Пройдёт не так много времени, и милой Марии, любимице старого генерала, предстоит пройти свой крестный путь… Став женой опального князя, Мария Николаевна последует за мужем-декабристом в Сибирь.

Говорили, старый генерал Раевский, – его Пушкин называл «героем 1812 года, великим человеком», – взглянув перед кончиной на портрет дочери, промолвил: «Вот самая удивительная из женщин, которую я знал!»

С собой в дальний и опасный путь княгиня Волконская взяла и пушкинское кольцо на память о счастливых юных днях. Княгиня не снимала заветное кольцо с руки в годы всех горьких скитаний. Перед смертью подарила драгоценную реликвию сыну Михаилу, родившемуся в Забайкалье, на Петровском заводе, в марте 1832-го.

Далее история развивается почти по фантастическому сценарию. Окончив Иркутскую гимназию с золотой медалью, Михаил Волконский был определён чиновником особых поручений при генерал-губернаторе Восточной Сибири графе Муравьёве-Амурском.

Вернувшись в 1855-м в Петербург, сын каторжника совершил буквально головокружительную карьеру: получил чин тайного советника, стал сенатором, членом Государственного совета, товарищем министра народного просвещения.

Сохранился снимок Михаила Сергеевича с матерью Марией Волконской, сделанный фотографом-любителем в начале 1860-х. На фотографии Мария Николаевна выглядит измождённой худенькой старушкой, но взгляд её больших чёрных глаз спокоен и проницателен; она – на пороге вечности… Видимо, в это время она и передала сыну заветное кольцо.

Сын Михаил к тому времени уже семейный человек: в мае 1859-го он венчался со светлейшей княжной Елизаветой Волконской. Помолвка состоялась в Риме, куда приехал в то время с семьёй его отец-декабрист, а сама свадьба – в Женеве, где жила тогда тётушка княгиня Софья Григорьевна Волконская. (Именно в её доме на набережной Мойки и снимал последнюю свою квартиру Пушкин.)

Молодая супруга доводилась внучкой светлейшему князю Петру Михайловичу Волконскому, министру двора, и одновременно – графу Александру Христофоровичу Бенкендорфу, шефу корпуса жандармов и начальнику III отделения «Собственной Его Императорского Величества канцелярии».

Княжна Елизавета Григорьевна славилась не только красотой, но образованностью: изучала богословие, писала стихи и книги, в их числе и труд «Род князей Волконских». Именно она во многом определила круг интересов своих детей.

Много позже её сын Сергей Михайлович оставил памятные «Записки»: «В 1826 году, когда Сергей Григорьевич сидел в Петропавловской крепости, его посетила любимая племянница его, дочь Софьи Григорьевны, Алина. Она писала бабушке, старухе Александре Николаевне в Москву: “На нашем свидании присутствовал генерал Бенкендорф”. Кто бы мог подумать тогда, что через 33 года, в Женеве, сын этого каторжника женится на внучке этого генерала?..»

Сколь фантастическое скрещение судеб!

К тому времени, когда фотограф-любитель запечатлел Михаила Сергеевича с матерью, в семействе молодого князя подрастали два сына: Сергей, наречённый в честь деда-декабриста, и Пётр.

Первенец Сергей появился на свет в мае 1860-го в эстонском имении Шлосс-Фалль. «Дивный Фалль» – так позднее, в воспоминаниях, называл усадьбу Бенкендорфа, своего прадеда, князь Сергей Волконский. В ответ на приглашение молодых родителей дедушке Сергею Григорьевичу погостить у них, дабы повидать младенца-внука, старый князь заметил: «В Фалле мне ещё другое утешение – поклониться могиле Александра Христофоровича Бенкендорфа – товарищу служебному, другу, и не только светскому – но не изменившемуся в чувствах – когда я сидел под запором и подвержен был Верховному Уголовному Суду». Невероятное признание…

В усадьбе, являвшей собой замечательный памятник архитектуры эпохи романтизма, не единожды бывали император Николай I вместе с супругой-императрицей и дочерьми, великими княжнами. Августейшая семья и положила начало традиции: сажать в усадебном парке в память своих посещений русские берёзки.

Получив прекрасное домашнее образование, Сергей Волконский поступил в петербургскую гимназию, бывшую на Васильевском острове. К ученическим годам относится и первое знакомство князя Сергея с театром – неизбывной любовью, да и страстью всей его жизни. По окончании гимназии в 1880 году князь-отец Михаил Волконский, обрадованный недюжинными успехами сына, передал юному театралу пушкинское кольцо.

В будущем Сергею Михайловичу суждено будет стать видным деятелем отечественной культуры: педагогом многих балетных школ, беллетристом, театральным критиком, режиссёром, директором Императорских театров.

Летом 1914-го, всего за несколько недель до начала Первой мировой, князь Волконский вернулся из Швейцарии в Россию. В тот тревожный для Отечества военный год и пришла князю Сергею Волконскому счастливая мысль – пожертвовать кольцо с сердоликом Пушкинскому Дому. Что он вскоре и исполнил, сопроводив свой дар посланием: «Прошу Вас принять и передать в дар Пушкинскому Дому при Императорской Академии наук прилагаемое кольцо, принадлежавшее Александру Сергеевичу Пушкину. Оно было положено поэтом в лотерею, разыгранную в доме Н.Н. Раевского, и выиграно бабушкой моей – Марией Николаевной, впоследствии княгиней Волконской, женой декабриста, и подарено мне моим отцом князем Михаилом Сергеевичем Волконским, когда я кончил гимназию… в 1880 г.»

Когда писалось это письмо, адресованное пушкинисту Борису Львовичу Модзалевскому, шел 1915-й – совсем немного оставалось до великих потрясений. Титулованный даритель волею судеб стал свидетелем грозных событий: свержения монархии, Февральской революции, Октябрьского переворота, расстрела царской семьи, красного террора, – не иначе как чудом сам он уцелел в большевистской России. Зимой 1921 года князь Сергей Волконский навсегда покинул революционный Петроград, где преподавал мимику в балетном училище и выступал с лекциями о декабристах в Доме литераторов, – начиналась долгая жизнь в изгнании. Ему не пришлось, как большинству русских эмигрантов, крутить баранку такси или прислуживать в ресторанах – его ожидала иная стезя: профессора, затем и директора Русской консерватории в Париже. Жизнь князя Волконского, истинного патриота, так и не сменившего за годы скитаний российского гражданства, мирно угасла в октябре 1937-го, в одном из городков американского штата Виргиния…

И если бы не добрая и разумная воля князя Сергея Волконского (надо полагать, решение принято было им не без колебаний – ведь то была не только пушкинская, но уже и фамильная реликвия!) отдать золотое кольцо в надёжные руки, оно было бы навеки потеряно.

Кольцо с резным сердоликом после многих земных странствий ныне обрело покой в квартире первого своего владельца – Александра Сергеевича. В доме на набережной Мойки – доме князей Волконских.

После смерти мужа его любимый перстень с изумрудом Наталия Николаевна подарила доктору Далю, не отходившему в скорбные январские дни от постели смертельно раненного поэта.

«Мне достался от вдовы Пушкина дорогой подарок, – подтверждал славный доктор и не менее славный литератор, – перстень его с изумрудом, который он всегда носил последнее время и называл – не знаю почему – “талисманом”».

Может, потому, что драгоценный изумруд ещё и подлинно мифический камень – символ мудрости и надежды; в Древней Греции его называли «камнем сияния»; считалось также, что изумруд способен открывать истину, наделяет своего владельца даром предвиденья – и Пушкину о том было ведомо. Изумруд для поэта был счастливым камнем и по дню рождения: считалось, по символике камней, что он покровительствует людям науки и искусства.

 
Мои алмазы, изумруды…
 

В апреле того несчастного года Даль писал князю Владимиру Одоевскому о дорогом подарке: «Перстень Пушкина… для меня теперь настоящий талисман. Вам я это могу сказать. Вы меня поймёте. Как гляну на него, так и пробежит по мне искорка с ног до головы и хочется приняться за что-нибудь порядочное».

После кончины Владимира Даля, последовавшей в 1872-м, перстень с крупным изумрудом квадратной формы достался его дочери Ольге. Ольга Владимировна, в замужестве Демидова, и предоставила его для показа на юбилейной Пушкинской выставке 1880 года. Позднее она сочла нужным передать драгоценную реликвию великому князю Константину Константиновичу.

Блистательный поэт, известный в литературных кругах своим скромным псевдонимом «К.Р.», он был страстным поклонником Пушкина. Именно великому князю Константину Константиновичу пришлось принять на себя все заботы и хлопоты по устроению в России пушкинских торжеств – столетия со дня рождения русского гения.

В мае 1899-го великий князь открыл заседание вверенной ему Императорской академии наук, посвящённое юбилею поэта, огласив приветственную телеграмму государя Николая II.

Константин Константинович возглавил юбилейный комитет и стал одним из первых, кто ратовал о создании Пушкинского Дома.

 
Но пусть не тем, что знатного я рода,
Что царская во мне струится кровь,
Родного православного народа
Я заслужу доверье и любовь…
 

Великий князь одержал победу в поэтическом турнире – закрытом конкурсе на лучшее стихотворение, посвящённое памяти русского гения. Имена участников конкурса держались в строжайшей тайне и до решения жюри никому не открывались. Так что победа князя-трубадура, как в рыцарском поединке, была честной и безупречной. А наградой К.Р. стала кантата, положенная на музыку Глазуновым и прозвучавшая на торжестве в Академии наук в день столетия Пушкина!

В июне того же юбилейного года князь-поэт не без гордости записал в дневник: «Государь очень хвалил мне мои новые стихи, говоря, что вряд ли Пушкин написал бы лучше». Многие годы Константин Константинович считал достойным для себя занятием рецензирование произведений, представленных на Пушкинскую премию. И делал это со свойственным ему литературным аристократизмом.

Все дети великого князя разделяли увлечение отца пушкинской поэзией, преклоняясь перед памятью русского гения. И особенно – сын Олег Константинович, первый августейший князь-пушкинист.

С началом Первой мировой на долю титулованного поэта выпало немало испытаний. Самое горькое из них – героическую смерть любимца Олега – он так и не смог пережить…

Константин Константинович скончался в июне 1915 года. И стал последним из великих князей императорской России, кто был похоронен в усыпальнице Петропавловского собора со всеми подобающими почестями.

Страницы дневника великого князя сберегли исповедь его души: «Как бы мне хотелось быть гениальным поэтом! Но я… никогда не буду гением, как Пушкин, Лермонтов, ни даже гениальным талантом, как А. Толстой. Буду разве навек талантливым, и только!»

Незабытыми остались не только стихи, но и одно деяние великого князя: по завещанию Константина Константиновича из его личного собрания в Пушкинский Дом поступил золотой перстень с изумрудом. Тот самый, с коим Пушкин пожелал быть запечатлённым на тропининском портрете!

Вот что удивительно: и изумрудный перстень поэта, и его сердоликовое кольцо волею их тогдашних владельцев переданы на вечное хранение в одном и том же 1915-м!

…Некогда юный Пушкин размышлял о судьбе поэта:

 
Доволен скромною судьбою
И думаю: «К чему певцам
Алмазы, яхонты, топазы…»
 

Все те драгоценные камни – символы богатства и праздности, совсем иное – перстни-обереги, с сокрытой в них чудесной таинственной силой…

Осталось загадкой: что за кольцо просил брата Пушкин прислать ему в Михайловское? Поздравляя с Рождеством, он наказывал Лёвушке: «Да пришли мне кольцо, мой Лайон». Видимо, неведомый ныне талисман (или же речь шла об изумрудном перстне?) был жизненно необходим поэту в печальном его уединении.

О дорогом подарке Пушкина известно лишь со слов воспетой им красавицы Анны Керн. В зрелые годы Анна Петровна написала свои мемуары, воскресив многие эпизоды жизни поэта и оказав тем неоценимую услугу поклонникам русского гения.

Из воспоминаний Анны Керн:

«В год возвращения его (Пушкина) из Михайловского свои именины праздновал он в доме родителей, в семейном кружку и был очень мил. Я в этот день обедала у них и имела удовольствие слушать его любезности. После обеда Абрам Сергеевич Норов, подойдя ко мне с Пушкиным, сказал: “Неужели вы ему сегодня ничего не подарили, а он так много вам писал прекрасных стихов?” – “И в самом деле, – отвечала я, – мне бы надо подарить вас чем-нибудь: вот вам кольцо моей матери, носите его на память обо мне”. Он взял кольцо, надел на свою маленькую, прекрасную ручку и сказал, что даст мне другое. <…>

На другой день Пушкин привёз мне обещанное кольцо с тремя бриллиантами и хотел было провести у меня несколько часов; но мне нужно было ехать с графинею Ивелич, и я предложила ему прокатиться к ней в лодке. Он согласился, и я опять увидела его почти таким же любезным, каким он бывал в Тригорском».

Поэт знаком был с матушкой Анны – Екатериной Ивановной Полторацкой, чьим кольцом отныне он владел. В девичестве Екатерина Ивановна носила фамилию своего далёкого шведского предка.

Низкий поклон Гарольду Вульфу, что в XVII столетии отважился покинуть родную Швецию для неведомой ему России! Знать бы бесстрашному шведу, сколь много его далёких наследниц станут адресатами пушкинской лирики: Анна Керн, её младшая сестра Лиза Полторацкая, Катенька Вельяшева – все по матери Вульф, Анна (Нетти), Евпраксия (Зизи), Анна (Аннета), урождённые Вульф!

В тверских имениях потомков славного шведа, «Вульфовых поместьях», подолгу гостил Пушкин – в Павловском, Малинниках, Бернове явились миру его поэтические шедевры.

Целая история России трёх минувших столетий намертво въелась в мощные каменные стены барского особняка в Бернове. Здесь любили рассказывать гостям о славном предке – шведе Гарольде Вульфе, что приехал на Русь в царствование Фёдора Алексеевича, был наречён Гаврилой и дослужился до полковника; добрым словом поминали матушку Екатерину I, что своим милостивым указом «за раны и за понесённые в службе многие труды» даровала Петру Гавриловичу Вульфу, отцу хозяина дома, тверские земли, кои в стародавние времена принадлежали боярам Берновым и где спрятал свои сокровища старицкий князь Андрей Храбрый, опасаясь «венчанного гнева» Ивана Грозного.

Хозяйка дома Анна Фёдоровна, урождённая Муравьёва, с гордостью сказывала, как она вместе с дочерью Катенькой Вульф (в замужестве Полторацкой) представлялась самой государыне Марии Фёдоровне, супруге императора Павла.

В берновской усадьбе, родовом гнезде, жила и юная Анна Полторацкая, в будущем генеральша Керн, сохранившая воспоминания о чудесном доме и матушке, о радужных днях детства – самых светлых в её долгой, полной превратностей, удивительной жизни.

Судя по рассказу Анны Петровны, она, сняв кольцо с руки, подарила Пушкину, тотчас надевшему его. Какой символический жест, схожий с обрядом обручения!

 
Да здравствуют нежные девы
И юные жёны, любившие нас!
Полнее стакан наливайте!
На звонкое дно
В густое вино
Заветные кольца бросайте!
 

Ну а свой день рождения – Пушкину сравнялось двадцать восемь лет – он отмечал в петербургском доме, что снимали родители. Известен и адрес, куда собрались на торжество родные и друзья именинника: дом Устинова на набережной Фонтанки, у Семёновского моста. Там 26 мая 1827 года и вручила Александру Сергеевичу заветное золотое колечко красавица Анна.

Среди чудесных строк, что посвятил ей поэт, и эти, почти забытые:

 
Ты прав, что может быть важней
На свете женщины прекрасной?
Улыбка, взор её очей
Дороже злата и честей…
 

О судьбе же тех двух колец, коими обменялись поэт и его муза, ничего более не ведомо.

Золотое кольцо с бирюзой, оберег, не спасший поэта… Почему-то поэт пренебрёг просьбой друга, не надев кольцо в день поединка, – видимо, в смятении чувств просто-напросто забыл…

Названием своим бирюза обязана персидскому языку: «фируз» – значит «распустившийся цветок или радость»; «пируз» – это «победа», персы почитали камень талисманом в боях. Яркий самоцвет, будто впитавший лазурь небес, издавна почитался талисманом для отчаянных храбрецов.

Из воспоминаний Веры Александровны Нащокиной:

«Незадолго до смерти поэта мой муж заказал сделать два одинаковых золотых колечка с бирюзовыми камешками. Из них одно он подарил Пушкину, другое носил сам, как талисман, предохраняющий от насильственной смерти. Взамен этого поэт обещал прислать мне браслет с бирюзой, который я и получила уже после его смерти при письме Натальи Николаевны, где она объясняла, как беспокоится её муж о том, чтобы этот подарок был вручён мне как можно скорее. Когда Пушкин после роковой дуэли лежал на смертном одре и к нему пришёл его секундант Данзас, то больной попросил его подать ему какую-то небольшую шкатулочку. Из неё он вынул бирюзовое колечко и, передавая его Данзасу, сказал:

– Возьми и носи это кольцо. Мне его подарил наш общий друг Нащокин. Это – талисман от насильственной смерти.

Впоследствии Данзас в большом горе рассказывал мне, что он много лет не расставался с этим кольцом, но один раз в Петербурге, в сильнейший мороз, расплачиваясь с извозчиком на улице, он, снимая перчатку с руки, обронил это кольцо в сугроб. Как ни искал его Данзас совместно с извозчиком и дворниками, найти не мог».

Ранее Вера Александровна рассказывала Бартеневу, что суеверный Пушкин перенёс свой отъезд из Москвы за полночь не столько из-за пролитого на стол прованского масла, что почиталось дурной приметой, но потому, что дожидался, когда привезут заказанное другом кольцо… Она уверяла, что, коли бы муж знал «о предстоящей дуэли Пушкина с Дантесом, он никогда и ни за что бы её не допустил и Россия не лишилась бы так рано своего великого поэта». И приводила веский довод: «Ведь уладил же Павел Воинович ссору его с Соллогубом, предотвратив дуэль, уладил бы и эту историю».

В памяти Владимира Соллогуба, примирившегося вскоре с Пушкиным, сохранилась «словесная дуэль», почти незамеченная, что случилась между поэтом и Дантесом:

«Однажды, на вечере у князя Вяземского, он (Пушкин) вдруг сказал, что Дантес носит перстень с изображением обезьяны. Дантес был тогда легитимистом и носил на руке портрет Генриха V.

– Посмотрите на эти черты, – воскликнул тотчас Дантес, – похожи ли они на господина Пушкина?

Размен невежливостей остался без последствия. Пушкин говорил отрывисто и едко». По словам писателя-графа, ему довелось «быть свидетелем и актёром драмы, окончившейся смертью великого Пушкина».

…Таинственно исчезли многие кольца поэта, но вот бирюзовое золотое колечко Наталии Пушкиной, с выгравированной на внутренней его части датой: «A.P. 6 April. 1832», счастливо уцелело.

Кольцом заветным сопряжён…

Долгие годы кольцо Наталии Николаевны хранил её внук Григорий Пушкин, выпускник Императорского Александровского лицея. Боевой полковник, ветеран Первой мировой, а затем и Гражданской войн. В 1928 году Григорий Александрович передал фамильную реликвию (кольцо поэт подарил своей Наташе в память дня их помолвки) в Пушкинский Дом, где она и пребывала долгие годы перед тем, как вновь очутиться в последней петербургской квартире поэта.

Не каждому дано свершить подобный поступок. Как благодарны все мы, и не одни музейщики, внуку поэта, сберёгшему не только бирюзовое колечко, но и бесценные рукописи «Истории Петра» своего великого деда! «Бескорыстная мысль, что внуки будут уважены за имя, нами им переданное, не есть благороднейшая надежда человеческого сердца?» – вопрошал некогда Александр Сергеевич. И сколь иным, вещим смыслом полнится ныне его восклицание!

Нет известий ни о парном кольце с бирюзой, принадлежавшем Нащокину, ни о бирюзовом браслете, заказанном Пушкиным в подарок Вере Александровне. Слабая надежда: быть может, дорогие вещицы не утрачены, а, переданные детям и внукам замечательной четы, хранятся у далеких потомков? К слову, и ныне здравствующих.