Текст книги "Живой Пушкин. Повседневная жизнь великого поэта"

Не пройдёт и шести лет с той печальной отметки, как Россия будет потрясена смертью русского гения! Трагедия, случившаяся в Петербурге, на Чёрной речке, чуть слышным эхом отзовётся в безвестном тверском сельце Чукавино…

Войдёт в силу век двадцатый, и перед самой Великой Отечественной любитель-краевед Цветков из близлежащей Старицы отыщет в старом барском доме настоящий клад. Ему невероятно повезёт взять в руки первую главу «Евгения Онегина» и прочесть сделанною Софьей Великопольской надпись: «Эту книгу вместе с портретом сына Александра мне подарила Надежда Осиповна Пушкина, пациентка моего покойного батюшки». Была проставлена и дата: «6 февраля 1833 года». (Тем же февральским днём в Петербурге Пушкин пометил последнюю главу романа «Дубровский».)

Встреча та могла состояться в Москве, в собственном доме Мудрова, что «на Пресненских прудах», где мать поэта, навестив дочь доктора, столько раз исцелявшего её сына, вручила свои подарки.

…Возьму на себя смелость утверждать: портрет Пушкина-ребёнка написан во флигеле московского дворца князей Юсуповых! Один из флигелей сказочно красивого терема-дворца и был осенью 1801-го нанят главой семейства Сергеем Львовичем.

Дворец, как и окружавший его дивный сад, принадлежал князю Николаю Юсупову, сыну знатного екатерининского вельможи, позже воспетому поэтом. В княжеском саду, «населённом» мраморными статуями, с затейливыми фонтанами, романтическими руинами и гротами, гулял с нянюшкой маленький Саша Пушкин. Неслучайно в наследии поэта осталась краткая автобиографическая запись: «Первые впечатления. Юсупов сад».

 
Но детских лет люблю воспоминанье…
 

Всё семейство Пушкиных числилось прихожанами ближайшего храма Трёх Святителей, что у Красных ворот. В церковной исповедной книге за 1802 год значились: Сергей Львович и Надежда Осиповна Пушкины, их дети: Ольга четырех лет, Александр трёх лет и Николай одного года – все «из двора Юсупова». Дворцовый флигель родители поэта снимали до октября 1803 года.

Рискну предположить, что художник-француз Ксавье де Местр, кому «позировал» непоседливый малыш, оставил и другой его портрет. Иначе вряд ли Надежда Осиповна пожелала бы расстаться с единственным младенческим изображением сына!

Глава «Евгения Онегина», дорогая находка, обретённая в Чукавине, увы, безвозвратно погибла в пламени минувшей войны, что опалила и тверскую землю…

А вот портрет маленького Пушкина счастливо уцелел. Бесценная реликвия многие десятилетия хранилась у потомков славного доктора: вначале в Москве, потом в тверском имении, затем в Петербурге. Внучка Софьи Матвеевны оставила в воспоминаниях фамильное предание: «…М.Я. Мудров бывал на литературных вечерах, устраиваемых С.Л. Пушкиным, отцом поэта, и, кроме того, как отличный врач пользовал семью Пушкиных. К этому именно периоду и относится миниатюра А.С. Пушкина <…> Вообще память поэта была для нашей семьи священна. Миниатюра А.С. Пушкина висела всегда на стене в комнате бабушки С.М. (Софьи Матвеевны), и нам, детям, не позволяли до неё касаться. Помимо детских воспоминаний, уже взрослой, будучи замужем, я слышала от бабки моей Софьи Матвеевны, дожившей до глубокой старости, что эта миниатюра действительно А.С. Пушкина, и как она к ней попала. Миниатюрой у нас в семье чрезвычайно дорожили. Известный историк и пушкинист Модзалевский, неоднократно бывавший в Чукавине у моей матери, очень просил мою мать (Надежду Ивановну Великопольскую, в замужестве Чаплину – Л.Ч.) продать ему эту миниатюру, а также письма поэта к Великопольскому, но моя мать не согласилась. После её смерти миниатюра досталась мне, а переписка поэта погибла во время революции в имении».

Всё-таки Надежда Ивановна передала Борису Львовичу Модзалевскому семейный архив за исключением четырёх писем поэта к её отцу и пушкинской миниатюры. Младшая её дочь Екатерина, в первом браке фон Дрейер, жена подполковника царской армии, во втором – Гамалея, наследовала бесценную реликвию. В Ленинграде, где жила Екатерина Николаевна (близился 1937-й – год печального пушкинского юбилея), её разыскал сотрудник Государственного литературного музея и предложил продать миниатюру. Однако, по заключению закупочной комиссии музея, точнее – по мнению одного из видных пушкинистов, заявившему, что «ничего общего с А.С. Пушкиным предлагаемая миниатюра не имеет», реликвию вернули владелице.

Тогда-то по просьбе искусствоведов и составила памятную записку правнучка знаменитого врача. «Мне 70 лет, – писала она, – бабушка (Софья Великопольская) умерла, когда я была взрослой замужней женщиной, слышала и знала от бабки об их жизни в Москве и отношениях к семье А.С. Пушкина. Миниатюрой бабка моя очень дорожила». Екатерины Николаевны, носившей в девичестве фамилию Чаплина, не стало в Ленинграде в страшном блокадном 1942-м…

Смерть матери её дочери видеть не довелось: в самом начале войны Елена Чижова ушла на фронт. Вместе с мужем-ополченцем и сыном. Оба они погибли в боях: единственный сын пал смертью храбрых в штыковой атаке под Ленинградом. Судьба готовила ей чудовищное испытание: самой вытащить убитого сына с поля боя и похоронить его в общей солдатской могиле…

За годы войны старшей медсестрой и фельдшером Еленой Чижовой спасены многие жизни. Красноречивы строки из фронтовой газеты: «Об этой женщине тепло вспоминают сотни бойцов и командиров, от души желая ей долгой и хорошей жизни. Три её ордена свидетельствуют о бесстрашном сердце русской женщины, идущей с санитарною сумкой по полям боев».

Секретный некогда приказ уже давно не является таковым:

«Секретно. ПРИКАЗ частям 125-й Стрелковой Красносельской Краснознамённой Дивизии Ленинградского фронта. Действующая армия. 30 июня 1944 г.

От имени Президиума Верховного Совета Союза ССР за образцовое выполнение боевых заданий Командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество НАГРАЖДАЮ:

Орденом “КРАСНАЯ ЗВЕЗДА”

Лейтенанта медицинской службы Чижову Елену Александровну. Фельдшера эвакуационного отделения 147 Отдельного Медико-Санитарного Батальона…»

Читаем строки из наградного листа на второй орден Красной Звезды:

«Тов. Чижова в составе дивизии с первых дней Отечественной войны. Имеет хорошую специальную подготовку и практический 30-летний опыт работы по медицинской помощи. На протяжении всего периода боевых действий исключительно самоотверженно работала по оказанию медицинской помощи как на поле боя, своевременным обеспечением вынося раненых из сферы огня, так и своевременной эвакуацией в Медсанбат и госпитали.

В боях 19–24.4.1944 года… тов. Чижовой оказана медицинская помощь непосредственно на поле боя свыше 300 бойцам и офицерам.

24.6.1944 года, когда отдельное подразделение попало на минное поле противника, тов. Чижова, следовавшая с ним, с риском для жизни, непосредственно на минном поле оказала медицинскую помощь 7-ми раненым бойцам, несмотря на то, что сама при взрыве мины была также ранена.

На протяжении всего периода её работы, несмотря на 50-летний возраст, помогает нижестоящему медицинскому персоналу и передаёт свои знания и практический опыт».

А вот что сама героиня писала на страницах «Ленинградской правды»: «Пруссия горит. Она горит, как когда-то горели Колпино, Пушкино и Красный Бор. Я в стране, которая убила моего сына. Но я пришла сюда не мстить, а помогать моей армии».

Елена Чижова участвовала в боях за Вену и Прагу. После войны вернулась в родной Ленинград. Но возвращаться, по сути, было некуда: её квартиру, точнее комнатную перегородку в ней, в щепы разнес залетевший немецкий снаряд. Как уцелела пушкинская миниатюра, одному Богу ведомо?! Она осталась висеть на нетронутой стене, лишь на изящной рамке появилась зловещая царапина.

Что мог созерцать с миниатюры Пушкин-ребёнок?! Перед его вдумчивым, серьёзным взглядом мелькали отнюдь не детские картины: медленно, мучительно умирала от голода его хранительница, безутешно, навзрыд рыдала в осиротевшей квартире вернувшаяся с войны её дочь…

Из рассекреченных ныне документов, в их числе и регистрационная карточка добровольца Елены Чижовой, 1894 года рождения, известно, что проживала она по адресу: «Ленинград, улица Каляева, дом 14, квартира 10».

Эта одна из старейших улиц Петербурга, пролегающая от Литейного проспекта до Потёмкинской, за столетия не раз меняла название. Именовалась Пушкарской в бытность здесь Пушкарской слободы, затем – Артиллерийской, именовалась и Захарьевской. Название было дано по церкви Святых праведных Захария и Елисаветы, числившейся при лейб-гвардии Кавалергардском полку. Старинная церковь в стиле елизаветинского барокко стояла неподалёку от дома, где жила Елена Александровна. И верно, ей было нестерпимо больно, когда красивейший и намоленный храм, хранивший и полковые регалии – штандарты, Георгиевские кресты кавалергардов, павших в Отечественной войне 1812 года, – в одночасье разрушили. Календарь отсчитывал дни и месяцы 1948 года…

Ещё ранее с карты Северной столицы исчезло старое название улицы – её переименовали в честь Ивана Каляева, члена эсеровской террористической организации. Того самого, кто в феврале 1905 года в Кремле метнул бомбу в карету московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Почти восемьдесят лет, пока не вернули прежнее название – Захарьевская, славная улица носила имя убийцы и террориста.

А сам дом, откуда ушла на фронт Елена Чижова и где «пережил» Ленинградскую блокаду портрет Пушкина-ребёнка, можно по праву считать историческим. На его месте в начале XVIII века находилась усадьба царевны Натальи Алексеевны, любимой сестры Петра I.

Позже здесь возник комплекс зданий Главного дворцового управления, включавший и Лазаретный дом А в 1826-м под лазарет Придворного ведомства для мастеровых возвели каменный дом в стиле классицизма.

Итак, Захарьевская улица, дом под номером четырнадцать. Вот и ещё один пушкинский адрес открылся самым необычным образом!

В юбилейном 1949-м – в год 150-летия со дня рождения поэта – Елена Александровна Чижова пыталась передать семейную реликвию в Пушкинский Дом. Но… учёные мужи вновь усомнились в подлинности портрета, опять же «вследствие иконографической недостоверности». Довод «убедительнейший»: глаза у малыша на портрете карие, а вовсе не голубые, как у Пушкина! (Позднее научно доказано: соединения свинца в составе красок привели к их потемнению, и цвет глаз малыша на портрете изменился.) Да и рыжеватого цвета волосы у ребёнка вызывали сомнения… К тому же, на беду, чья-то озорная детская рука нацарапала на обороте миниатюры имя «Лиза». Получалось, что изображена на портрете некая девочка Лиза!

И тогда – шёл 1950-й – Елена Чижова, восхищённая игрой Всеволода Якута, сыгравшего Пушкина (Московский театр имени Марии Ермоловой гастролировал в Северной столице с пьесой Глобы «Пушкин»), подарила ему младенческий портрет поэта. Сделала это в антракте, протянув артисту маленький свёрточек со словами: «Очень прошу вас, Всеволод Семёнович, это семейная реликвия, примите… Там всё объяснено…» Она устала что-либо доказывать и пушкинистам, и чиновникам от культуры. И доверила портрет самому… Александру Сергеевичу!

Как вспоминал Якут, когда чуть позже, отойдя от театральной суматохи, он развернул обёрнутый в тряпицу портрет, то ахнул! С миниатюры взирал на него будущий поэт! С дарительницей – она ему запомнилась статной и красивой женщиной – артист подружился, много раз бывал в её ленинградской квартире, а однажды, не застав Елену Александровну, стал разыскивать и услышал, что она ушла в монастырь. А ему нужно было срочно увидеться с ней, дабы испросить разрешения передать миниатюру в музей. «Не мог, не имел я права держать дома такую ценность, такую святыню. Чувствовал – грех, – рассказывал Всеволод Якут – Убедил. Расспрашивать, почему она ушла от мира, не стал. Но она бросила такую фразу, что, дескать, была очень одинока и, может быть, сделала бы это раньше, но что-то её удерживало. Вот отдала мне портрет и почувствовала себя совсем свободной. Ничто её не держит».

Маленький Пушкин стал её последней связью с земным миром. И пока не пристроила его в добрые руки, не было покоя исстрадавшейся душе…

Замечательный артист преподнёс миниатюру в дар музею Пушкину, что в начале шестидесятых распахнул свои двери в Москве, в старинном особняке на Пречистенке. Елена Александровна новость узнала и со свойственной ей скромностью откликнулась: «…Я была очень рада, а потом, когда многажды упоминали меня в разных случаях – я очень переживала».

Её разыскала в маленьком городке Печоры Наталья Владимировна Баранская, на ту пору заместитель директора нового пушкинского музея. Она и записала рассказ былой хранительницы реликвии. Память у Елены Александровны была превосходной – она помнила ещё прабабушку Софью Великопольскую. «Портрет маленького Пушкина я знала всегда, – поведала ей монахиня – Раньше у бабушки в имении, где мы проводили летние месяцы, а после её смерти у мамы. Прабабка и бабка жили в деревянном флигеле. У Надежды Ивановны комната была разделена портьерой… В передней части комнаты висели портреты – несколько миниатюр в разных рамочках, среди них и миниатюра Пушкина».

Родившаяся в Российской империи в царствование Александра III, выпускница Смольного института и лейтенант Советской армии, кавалер трёх боевых наград и монахиня, Елена Александровна Чижова тихо почила в октябре 1973 года в Печорах, под Псковом.

Валентина Пикуля занимала судьба этой необыкновенной женщины, ставшей сестрой милосердия ещё в Первую мировую, и вспоминалась она ему как «добрая русская женщина, шагающая в солдатской шинели». Они были знакомы, переписывались – Валентин Саввич посылал ей свои книги с дарственными надписями. Он восхищался Еленой Александровной: «Одинокая и доброжелательная ко всему живому, она подбирала на улицах бездомных щенков и кошек, лечила их, кормила, ухаживала».

Как же походила она на славного далёкого прапрадедушку доктора Мудрова!

Валентин Саввич в исторической миниатюре, посвящённой судьбе моряка Николая фон Дрейера, родного брата Елены Александровны, отметил, что получил от своей корреспондентки фотографию: «Старушка, каких немало на Руси, сидит в кресле, поглощённая чтением, а на столе подле неё – портрет сына Ярослава Игоревича, для неё, для матери, вечно молодого…»

Возможно, то единственная фотография наследницы замечательной фамилии, оставшаяся в архиве писателя. Сведений о других её изображениях ныне нет.

Сам же Валентин Пикуль, не имея доводов для спора с маститыми пушкинистами, вынужден был признать, что обретённый чудесным образом портрет Пушкина не более чем семейная легенда…

О случившемся вскоре грустном событии именитому писателю сообщил племянник Елены Александровны: «Похоронили мы тётю на печорском кладбище при большом стечении народа, после соблюдения всех православных обрядов. А впереди гроба несли её боевые ордена и медали, что вызвало немалое удивление всех печорских жителей».

Жила она близ Псково-Печорского монастыря, в пещерах коего, именуемых «Богом зданными», нашли свой последний предел и предки Александра Пушкина. Жила монахиней в миру: постриглась в инокини с именем Исидора. В жизнеописании одного из старцев древней обители повествуется о монахине, доставлявшей в лагерь, где томились политзаключённые, Святые Дары для совершения тайных богослужений. Имя подвижницы: Елена Александровна Чижова.

Правнучке заядлого картёжника Великопольского, отмолившей его былые грехи, выпала судьба стать последней владелицей миниатюры – той, что сберегла младенческий облик поэта. Столь причудливым образом соединились, уже в веке двадцатом, имена былых соперников по штосу: Пушкина и Великопольского.

Ну а подлинность портрета Пушкина-ребёнка, вокруг коего долго не стихали словесные баталии, ныне подтверждена самыми авторитетными искусствоведами, криминалистами и антропологами. С одним из них – профессором, доктором юридических наук, светилом в области портретной экспертизы Александром Михайловичем Зининым, сказавшем веское «да», – мне посчастливилось быть хорошо знакомой.

И вновь слово Всеволоду Якуту – его письмо к Елене Александровне Чижовой. Он успел сказать ей самые важные, самые нужные слова: «Дорогая моя, милая и дорогая! Вы не можете даже предугадать всю мою нежность, благодарность к Вам! Никогда в жизни не будет более дорогого человека, чем Вы. Нет меры благодарности за вашу добрую, просвещённую душу… Пушкин наше счастье, наша уверенность в разум и гений человечества. Вы, дорогая моя, причастны к тому, что образ его навсегда будет, пусть в пятилетнем возрасте, жить среди людей».

 
Две-три весны, младенцем, может быть,
Я счастлив был, не понимая счастья;
Они прошли, но можно ль их забыть?
 

Есть в том высшая справедливость, что самый ранний портрет Пушкина, написанный некогда в Москве, вновь вернулся на родину поэта. И смотрит с миниатюры русский мальчик с пухлыми африканскими губами, в белой распахнутой рубашечке, отороченной кружевами, смотрит пытливо сквозь глубь веков, будущая надежда и любовь России.

«Строен, лёгок и могуч»

«Вот на шахматную доску…»

Строй за строй расставил он…

Александр Пушкин

Не одни карты занимали часы вольного досуга Пушкина. Он любил и хорошо играл в шахматы. Если его герои не так часто двигают шахматные фигуры, то сам поэт предавался этой умной древней игре с неменьшим пылом, чем картам.

Пожалуй, самые известные строфы, что приходят на память:

 
Уединясь от всех далёко,
Они над шахматной доской,
На стол облокотясь, порой
Сидят, задумавшись глубоко,
И Ленский пешкою ладью
Берёт в рассеянье свою.
 

Партию, что разыграли пушкинские герои, во все времена будоражила воображение шахматистов. Так, журнал «Всемирная иллюстрация» за 1870 год подивил читателей следующим сообщением: «Недавно мы были приятно изумлены чрезвычайно интересным открытием: редакция… получила несколько партий, игранных 40 лет назад между… Ольгой и Ленским!»

Далее шёл детальный разбор партии: пояснялось, на каком именно ходу Ленский взял пешкою свою ладью, уточнялась расстановка фигур… Говорилось, как именно Ольга, не позволив своему обожателю переменить ход, выиграла ту партию.

Другое значимое пушкинское творение, посвящённое шахматам и, увы, незавершенное:

 
Царь увидел пред собой
Столик с шахматной доской.
Вот на шахматную доску
Рать солдатиков из воску
Он расставил в стройный ряд.
Грозно куколки сидят,
Подбоченясь на лошадках,
В коленкоровых перчатках,
В оперённых шишачках,
С палашами на плечах.
 

Считается, и уже традиционно, что начало задуманной сказки соответствует эпизоду одной из книг писателя-романтика Вашингтона Ирвинга, «отца американской литературы». Солдатики в его творении служат магическими фигурками вражеских войск, а гибель их есть поражение неприятельской армии.

Те суждения некогда высказала Анна Ахматова: «Впервые Пушкин начал обрабатывать “Легенду об арабском звездочёте” (“Легенда об арабском астрологе” входила в сборник “Легенды Альгамбры” – Л.Ч.) в 1833 году. К этому времени относится набросок “Царь увидел пред собой…”, написанный тем же четырёхстопным хореем, что и “Сказка о золотом петушке”».

Но так ли справедливо замечание поэтессы? Она не предполагает, нет, – утверждает! А почему бы не связать начало незаконченной сказки с историческим фактом, и уж точно известным Пушкину?! Царь Иван Грозный в последний свой земной день парился в бане и, вернувшись в дворцовые палаты, потребовал принести ему шахматную доску. За ней-то после полудня 18 марта 1584 года и настигла грозного самодержца внезапная смерть. О том необычном предсмертном желании русского царя и его смерти за шахматной доской писал сэр Джером Горсей, английский дворянин и дипломат. Вспомним, что и шахматное воинство у Пушкина наряжено вовсе не в испанские средневековые доспехи, коли бы он следовал Ирвингу, а в истинно русские – те, что при грозном государе носили ратные люди.

В черновых набросках – несколько иной вариант, с ещё большим национальным колоритом:

 
Вот на шахматную доску
Рать солдатиков из воску
Строй за строй расставил он —
Копья дротиков блестят,
Веют шёлковы знаменны…
<…>
Перед пешками стоят
Воеводы на лошадках…
 

Да и сама яркая и неоднозначная фигура Ивана IV занимала воображение Пушкина-историка. «Гнев венчанный», по слову поэта, пощадил многих из его предков, воевод и царедворцев, приближённых к трону грозного самодержца.

Та последняя царская партия, как и пушкинская сказка, осталась незавершённой…

Пожалуй, сказка о царе, склонённом пред шахматной доской, да партия, разыгранная меж Ольгой Лариной и её несчастным женихом, – вся поэтическая дань, отданная Пушкиным древней игре.

Зато свидетельств об игре Пушкина в шахматы осталось предостаточно. Оставил их и Алексей Николаевич Вульф, сосед и частый попутчик поэта. Развлечений в дороге немного: разве что сразиться в шахматы – Алексей Вульф вспоминает о шахматных баталиях с поэтом, что случались на почтовых станциях на их пути из Малинников в Москву.

О своём соседе, любителе шахмат, и его сбывшемся пророчестве упоминал и сам Александр Сергеевич: «В конце 1825 года я часто виделся с одним дерптским студентом. Однажды, играя со мною в шахматы и дав конём мат моему королю и королеве, он мне сказал: холера morbus подошла к нашим границам и через пять лет будет у нас…»

Пожалуй, самое редкостное известие о пристрастии Пушкина к шахматам. Принадлежит оно Платону Перцову, младшему брату Эраста Петровича Перцова, с коим поэт в сентябре 1833 года встречался в Казани и был приглашён к нему на обед. Переступив порог его дома и увидев множество гостей, Пушкин поначалу смутился и пытался было уехать. «Оказалось, что, по условию с Эрастом Петровичем, – вспоминал его младший брат, – на обеде не должно было быть никого, кроме семейных, и Пушкин приехал в домашнем костюме. <…> Выяснив обстоятельства, Пушкин успокоился и вошёл в зал. После обеда поэт и Эраст Петрович сели играть в шахматы». Все гости, как то и обещал хозяин, входили в круг его семейства.

И такая мельчайшая, но характерная подробность не ускользнула от наблюдателя, а сбереглась для потомков: «…Пушкин, у которого на мизинце правой руки был необычайно длинный ноготь, передвигал фигуры этим ногтем».

Особенно хороши своей непосредственностью воспоминания Екатерины Синицыной, воспитанницы Павла Вульфа, – «поповны», как ласково называл её Пушкин. Вот что запечатлелось в памяти юной барышни, имевшей счастье видеть поэта: «Вставал он по утрам часов в 9—10 и прямо в спальне пил кофе… После он обыкновенно или отправлялся к соседним помещикам, или, если оставался дома, играл с Павлом Ивановичем в шахматы. Павла Ивановича он за это время сам и выучил играть в шахматы, раньше он не умел, но только очень скоро тот стал его обыгрывать. Александр Сергеевич сильно горячился при этом. Однажды он даже вскочил на стул и закричал: “Ну разве можно так обыгрывать учителя!” А Павел Иванович начнёт играть снова, да опять с первых же ходов и обыгрывает его. “Никогда не буду играть с вами… это ни на что не похоже…” – загорячится обыкновенно при этом Пушкин».

Темперамент Пушкина весь в игре! Однако, читая воспоминания, неверно думать, что поэт играл слабо. Ведь шахматный опыт у него был невелик: полагают, что освоил он азы мудрёной игры лишь в 1825-м. Далее успехи поэта за шахматной доской возрастали, доказательством чему письмо Бориса Вревского шурину Алексею Вульфу. Барон признаётся, что Пушкин давал ему слона вперёд – жертвовал фигурой, давая фору в игре противнику.

Не пренебрегал поэт и игрой в шашки, требующей быстрых и оригинальных решений. Частым его партнёром по игре был Сергей Гончаров. В начале 1830-х, в пору своей петербургской юности, Гончаров-младший – частый гость в доме Пушкиных: сестра Наташа и её прославленный супруг встречали милого брата и шурина с искренней радостью.

Верно, не случайно так тепло относился к Сергею Гончарову, доброму молодому человеку и умному собеседнику, великий прозорливец Пушкин. «У меня отгадай кто теперь остановился? – спрашивает свою Наташу поэт – Сергей Николаевич, который приехал в Царское Село к брату, но с ним побранился и принуждён был бежать со всем багажом. Я очень ему рад. Шашки возобновились».

Мало кто знает, что Наталия Николаевна слыла неплохой шахматисткой, чуть ли не лучшей в Петербурге, и Пушкин приветствовал увлечение жены этой умной игрой: «Благодарю, душа моя, за то, что в шахматы учишься. Это непременно нужно во всяком благоустроенном семействе: докажу после».

А вот к её поэтическим опытам супруг относился весьма скептически: «Стихов твоих не читаю. Чёрт ли в них; и свои надоели. Пиши мне лучше о себе – о своём здоровье…»

Думается, Наталия Николаевна, обучаясь шахматам, пользовалась книгами по искусству славной игры, коих в домашней библиотеке было достаточно. Одна из них – «Шахматная игра, приведённая в систематический порядок, с присовокуплением игр Филидора и примечаний на оныя» – хранила дарственную надпись. Александр Дмитриевич Петров, писатель и шахматист, подписал изданный им труд: «Милостивому государю Александру Сергеевичу Пушкину в знак истинного уважения от издателя».

Выписывал поэт первый шахматный журнал «Паламед», издававшийся в Париже. Но успел получить лишь несколько номеров…

Необычная историческая параллель: была у Пушкина, как и у царя Ивана Грозного, своя последняя шахматная партия. Сыграна она была всего за три дня до поединка. И кто бы помнил о ней в тревоге и горячке тех январских дней, если бы не прапорщик лейб-гвардии Конной артиллерии Аркадий Россет? Приглашённый в гости к Мещерским, он застал хозяина князя Петра Ивановича играющим в своём кабинете в шахматы с Пушкиным. «Ну что… вы были в гостиной; он уже там, возле моей жены?» – спросил поэт, смутив тем молодого человека.

Да ещё сестра мемуариста Александра Смирнова-Россет записала в дневнике об иной партии, разыгранной тем же вечером: «Накануне провели вечер у Мещерских. Пушкин играл в шахматы с Михаилом Виельгорским. Он шутил, жена его была тут же с Екатериной Дантес. Дантес приехал очень поздно за женою, он был дежурным по полку в этот день. Раз только Пушкин взглянул на Дантеса, рассыпавшегося перед дамами, и прошептал: “Этот господин заслуживает урока”. Потом прибавил: “Этот офицер сделает мне мат, я его беру”. И он отнял офицера у Виельгорского, который думал, что вся фраза относится к офицеру шахматному…»

А ведь ту партию Пушкин выиграл!