Текст книги "Живой Пушкин. Повседневная жизнь великого поэта"

Однажды мне посчастливилось держать в руках крохотные, почти невесомые креслица и столик-«сороконожку», со стройными, точёными, в виде балясин ножками, обитые латунными «подковками», из обстановки знаменитого домика. Случилось то в Петербурге весной 1995 года, в мемориальной квартире Пушкина на набережной Мойки. Вернее, в музейных запасниках, где и находилась в то время бесценная реликвия. Хранительница фондов Елена Валентиновна Огиевич бережно, едва касаясь хрупких вещичек, достала из массивного шкафа миниатюрные напольные часы английской работы, раздвижной обеденный столик-«сороконожку», канделябры…

И тогда подумалось: удивительно распорядилась судьба – предназначенный некогда его владельцем в подарок Наталии Николаевне «нащокинский домик», претерпев за свою долгую историю немало превратностей, утраченный и вновь обретённый, оказался в стенах петербургского дома. В её доме…

Павел Нащокин – единственный из друзей Пушкина, кто навестил вдову и детей поэта в калужском имении Полотняный Завод. Старался как мог утешить Наталию Николаевну, поддержать в самые горькие для неё дни, хотя и сам страдал безмерно. «Смерть Пушкина – для меня – уморила всех – я всех забыл – и тебя – и мои дела и всё, – жаловался он Сергею Соболевскому – Ты не знаешь, что я потерял с его смертью, и судить не можешь – о моей потере. По смерти его и сам растерялся – упал духом, расслаб телом. Я всё время болен». Нащокин остался верным памяти друга до своего последнего часа.

…Не столь давно исторический домик совершил путешествие из Петербурга в Москву: из пушкинского музея, что на набережной Мойки, в пушкинский музей, что на старинной Пречистенке. И вновь оказался в родном для него городе, необычайно близко от своего «прототипа» – счастливо уцелевшего дома Нащокина в Гагаринском переулке.

Необычный музейный экспонат – он, словно магнитом, притягивает к себе сотни людей. И вправду, есть в малом домике что-то от колдовства – невозможно оторвать взгляд от его стеклянных стен, словно разделяющих века девятнадцатый и двадцать первый…

Тысячу раз был прав Александр Куприн, уверяя, что за жизнью Пушкина «гораздо точнее и любовнее можно следить по “нащокинскому домику”, чем по современным ему портретам, бюстам и даже его посмертной маске».

Писателю-классику принадлежат иные вещие слова: «Эта вещь драгоценна как памятник старины и кропотливого искусства, но она несравненно более дорога нам, как почти живое свидетельство той обстановки… той среды, в которой попросту и так охотно жил Пушкин».

Павлу Нащокину судьбой было дано оставить яркий след и в жизни русского гения, и в истории отечественной культуры. И даже воздвигнуть памятник себе и своей эпохе. Не величественный, из бронзы и мрамора, а совсем малый, рукотворный, почти игрушечный. Но такой, что вот уже третье столетие имя его создателя с любовью произносится благодарными соотечественниками.

«Я нанял светлый дом»

Достопамятные адреса

Пиши мне, если можешь, почаще: на Дворцовой набережной в дом Баташова у Прачешного моста…

Пушкин – Нащокину

Ах, как говорливы камни! Они впитали в себя голоса, звук шагов, младенческий плач, шелест платьев, смех, ночные всхлипывания… И готовы говорить, говорить без умолку. Им надо столько успеть рассказать, пока они есть, пока безудержное всесильное время не источило их и не лишило памяти.

До сих пор стоит каменный дом по Соляному переулку, где осенью 1799-го остановилось семейство Пушкиных с полугодовалым Александром. Где-то здесь неподалёку, когда нянька прогуливалась с кудрявым своим питомцем, гневный возглас императора Павла остановил её, приказав снять с мальчика картуз.

Самый первый петербургский адрес Пушкина.

Когда-то, выйдя из Лицея, Пушкин обосновался в той части Петербурга, что издавна именовалась Коломной и считалась городской окраиной. Неподалёку от слияния Фонтанки с Екатерининским каналом.

Квартиру из семи комнат на втором этаже доходного дома снимали родители поэта, сыну Александру отвели в ней небольшую комнатку с одним, смотревшим во двор окном. Впрочем, за исключением трёх парадных окон, выходивших на Фонтанку, остальные также глядели во двор.

Двухэтажный каменный дом Клокачёва, что для деревянной Коломны считалось редкостью, стоял на правом берегу Фонтанки, у Калинкина моста.

И Надежда Осиповна, и Сергей Львович хозяйственными хлопотами себя особо не утруждали, предпочитая им светские развлечения.

«Дом их был всегда наизнанку, – вспоминал лицейский сотоварищ поэта Модест Корф, – в одной комнате богатая старинная мебель, в другой – пустые стены или соломенный стул; многочисленная, но оборванная и пьяная дворня, с баснословною неопрятностью; ветхие рыдваны с тощими клячами и вечный недостаток во всем, начиная от денег до последнего стакана. Когда у них обедывало человека два-три лишних, то всегда присылали к нам, по соседству, за приборами».

Семейство Корф снимало квартиру в том же доме на Фонтанке – к ним, как соседям, не единожды обращались родители-Пушкины, ожидая гостей. Барона Модеста Андреевича Корфа, как мемуариста и как человека, трудно заподозрить в симпатии к бывшему однокашнику. Он единственный, кто откровенно не любил поэта, не считая должным скрывать тех чувств.

А что же комната Пушкина в родительском доме? Именно её он называл «мой угол тесный и простой».

Осталось живое свидетельство: «У дверей стояла кровать, на которой лежал молодой человек в полосатом бухарском халате, с ермолкою на голове. Возле постели на столе лежали бумаги и книги. В комнате соединялись признаки жилища светского человека с поэтическим беспорядком учёного». Таким увидел кабинет поэта Василий Эртель, когда в феврале 1819-го, вместе с кузеном Баратынским и бароном Дельвигом, навестил Пушкина в доме на Фонтанке.

Жилище поэта – полная противоположность квартире его героя, петербуржца Чарского: «В кабинете его… ничто не напоминало писателя; книги не валялись по столам и под столами; диван не был обрызган чернилами; не было того беспорядка, который обличает присутствие музы и отсутствие метлы и щётки».

Может, потому-то Пушкина (дабы не испугать музу!) не очень и заботило отсутствие порядка в его кабинете. Ну а сам дом в Коломне долго ещё помнился поэту:

 
Люблю летать, заснувши наяву,
В Коломну, к Покрову – и в воскресенье
Там слушать русское богослуженье.
 

Негласным центром почти патриархальной Коломны, средоточием духовной жизни, была церковь Покрова Пресвятой Богородицы.

Обитатели петербургской окраины тщеславились одетой в гранит и украшенной чугунными решётками набережной Фонтанки да Калинкиным мостом с причудливыми фигурными башенками. Здесь, в Коломне, застроенной почти сплошь деревянными домишками, и «поселил» Пушкин своих героинь:

 
Жила-была вдова,
Тому лет восемь, бедная старушка,
С одною дочерью. У Покрова
Стояла их смиренная лачужка
За самой будкой. Вижу, как теперь,
Светёлку, три окна, крыльцо и дверь.
 

На петербургской окраине «обосновался» и бедный Евгений из «Медного всадника»:

 
…Наш герой
Живёт в Коломне; где-то служит,
Дичится знатных…
 

Почти три года жизни Пушкина связаны с «мирной» Коломной. Её покинул он в начале мая 1820-го, когда дорожная коляска тронулась от крыльца петербургского дома и помчалась через Лугу, Порхов, Великие Луки по дорогам Белоруссии и Малороссии, по южнорусским степям к далёким крымским берегам, в Бессарабию и Одессу. В долгий путь лицейского товарища (вместе с его верным дядькой Никитой Козловым) проводили друзья Дельвиг и Яковлев – южная ссылка поэта только начиналась…

О важном событии не преминул сообщить брату Александр Тургенев (это по его совету отрок Пушкин был определён в Лицей!): «Пушкин ускакал к Инзову курьером… <…> Стихов Пушкина сообщать нельзя. Можно повредить и ему, и себе теперь».

А вот и Карамзин, в письме князю Вяземскому, замечает: «Ему (Пушкину) дали рублей 1000 на дорогу. Он был, кажется тронут великодушием Государя, действительно трогательным». Воистину, царский жест!

Сколько адресов пришлось сменить за годы странствий коллежскому секретарю Александру Пушкину: Екатеринослав, Таганрог, Гурзуф, Кишинёв, Каменка, Одесса, Михайловское, Петербург, Москва, Болдино! По каким только дорогам не мчала его то кибитка, то коляска, пока, наконец, не достигнув московской заставы, встала у деревянного дома с антресолями, что печально глядел своими окнами на Большую Никитскую.

Итак, в декабре холерного 1830 года, вырвавшись из своего «болдинского заточения», Пушкин вновь в Москве. Первый визит в дом невесты принёс разочарование: будущая тёща устроила поэту-жениху далеко не любезный приём. Но примирение всё-таки состоялось.

По Москве – только и разговоров, что о предстоящей свадьбе Пушкина! Первоначально поэт собирался венчаться в домовой церкви князя Сергея Михайловича Голицына на Волхонке, но митрополит Московский Филарет не дал своего разрешения. И тогда выбор пал на храм Большое Вознесение у Никитских ворот, приходской храм невесты.

Потянутся томительные дни ожидания. И наконец решено – свадьба назначена на среду, 18 февраля 1831 года, последний день перед Великим постом, когда по церковным канонам можно венчать.

Загодя до свадьбы, в январе, поэт нанял второй этаж арбатского особняка. Его владельцы – губернский секретарь Никанор Никанорович Хитрово и его супруга Екатерина Николаевна – той зимой, испугавшись холеры, уехали из Москвы в своё имение в Орловской губернии.

«…Нанял я, Пушкин, собственный г-на Хитрово дом… в приходе Троицы, что на Арбате, каменный, двухэтажный, с антресолями…» – запись та сохранилась в маклерской книге.

Накануне торжества, во вторник, Пушкин проводит в снятом им доме на Арбате свой знаменитый мальчишник. В старом особняке царило веселье.

 
Пушкин! Завтра ты женат!
Холостая жизнь, прощай-ка!
Обземь холостая шайка…
 

Шуточные куплеты князя Вяземского Пушкин, как память о прощании с холостой жизнью, сохранил. Сам же поэт, по воспоминаниям, был необычайно грустен. Тем же вечером, после дружеской пирушки Пушкин спешит к невесте, на Большую Никитскую. По заведенному тогда свадебному этикету невеста также прощалась со своей девичьей жизнью, собирая подруг на девичник…

А на следующий день, февральским утром, Пушкина ждало неприятное известие: Наталия Ивановна послала сказать будущему зятю, что свадьбу придется отложить, поскольку «у неё нет денег на карету».

Но этот досадный случай никоим образом не мог считаться серьёзным препятствием: Пушкин деньги послал, и к парадному крыльцу гончаровского дома, «тёщину терему», был подан свадебный экипаж! Отсюда, из дома на Никитской, свершила свой путь к храму Большое Вознесение Наталия Гончарова, чтобы предстать перед алтарём со своим женихом Александром Пушкиным.

Невеста была очень хороша под венцом, «совершенством красоты» называли её те, кому посчастливилось быть на свадебном торжестве.

Первый семейный дом Пушкина – дом Хитрово на Арбате, что в приходе церкви Живоначальной Троицы и неподалеку от церкви Николая Чудотворца, что в Плотниках.

В нём всё было готово к праздничному свадебному ужину – торжеством распоряжался Лёвушка Пушкин. Князь Пётр Вяземский с сыном и Павел Нащокин приехали ранее новобрачных и на пороге арбатского дома встречали молодую чету святым образом.

Десятилетнему Павлуше Вяземскому запомнились лишь обои в цветочках в нарядной гостиной да разговор поэта «о прелести и значении богатырских сказок». Но будучи в зрелых летах, он гордился, что «принимал участие в свадьбе и по совершении брака в церкви отправился с Павлом Воиновичем Нащокиным на квартиру поэта для встречи новобрачных».

Среди гостей были родители молодой супруги, её сестры и старший брат Дмитрий. А посажёными родителями со стороны жениха стали князь Пётр Вяземский и графиня Елизавета Потёмкина, со стороны невесты – её двоюродный дядюшка Иван Нарышкин, обер-церемониймейстер и тайный советник, и Анна Малиновская, жена начальника Московского архива Министерства иностранных дел, мать близкой подруги Натали Катеньки Долгоруковой.

В доме на Арбате молодым супругам предстояло прожить счастливейшие дни в их жизни. Но его стены помнят и слёзы юной Натали. Первыми огорчениями она поделилась с доброй и всё понимающей княгиней Верой Фёдоровной.

Вот как о том рассказывала княгиня: «…Муж её в первый же день брака как встал с постели, так и не видал её. К нему пришли приятели, с которыми он до того заговорился, что забыл про жену и пришёл к ней только к обеду. Она очутилась одна в чужом доме и заливалась слезами».

Так ли оно было на самом деле? Свидетельств тому нет, да и быть не может. Вспомнить хотя бы пушкинский наказ жене: «Никто не должен знать, что может происходить между нами; никто не должен быть принят в нашу спальню. Без тайны нет семейственной жизни».

Бытует, правда, некая легенда: поэт, в слезах от восторга, якобы простоял всю ночь на коленях у брачной постели! Но эта пастораль слабо согласуется с живым пушкинским темпераментом!

 
О, как милее ты, смиренница моя!
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняяся на долгие моленья,
Ты предаёшься мне нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь…
 

Живо и другое предание, также документально не подтверждённое, – будто бы во время свадебного ужина Пушкин увлёкся с друзьями беседой о литературе и бедная невеста от обиды не смогла сдержать слез…

Чредой для молодой четы промелькнула неделя балов и маскарадов. И вскоре Натали пришлось впервые выступить в роли хозяйки – Пушкины приглашали к себе гостей на Арбат.

«Пушкин славный задал вчера бал, – делился восторгом с братом Александр Булгаков 28 февраля 1831 года – И он, и она прекрасно угощали гостей своих. Она прелестна, и они как два голубка. Дай Бог, чтобы всегда так продолжалось. Много все танцевали, и так как общество было небольшое, то я также потанцевал по просьбе прекрасной хозяйки, которая сама меня ангажировала… Ужин был славный; всем казалось странным, что у Пушкина, который жил всё по трактирам, такое вдруг завелось хозяйство…»

В числе приглашённых к Пушкиным на бал числились и старый князь Николай Борисович Юсупов, и брат Натали Дмитрий Гончаров, только вернувшийся из Персии, где разбирал бумаги убитого там Грибоедова, друзья и знакомцы поэта.

А 1 марта пришлось на последний день Масленицы. Катанье в санях (в них участвовал и несостоявшийся жених Натали князь Платон Мещерский), блины у Пашковых. Москва, как говорили, тряхнула стариной. Праздникам и веселью, казалось, не будет конца. Как и поздравлениям поэту с женитьбой…

Одно из, пожалуй, самых ярких и образных замечаний о Пушкине тех дней: «Пьян своею женою!» Именно так писал Степан Петрович Шевырёв, литературный критик и знакомец поэта, живший на ту пору в Риме. Вот куда долетели вести о счастливой женитьбе Пушкина!

И хотя арбатская квартира была нанята ровно на полгода – до двадцатых чисел июля, уже в марте поэт просит друга Петра Плетнёва подыскать ему дачу в Царском Селе: «…Мочи нет, хотелось бы… остановиться в Царском Селе. Мысль благословенная! Лето и осень таким образом провёл бы я в уединении вдохновительном, вблизи столицы, в кругу милых воспоминаний… А дома, вероятно, ныне там недороги: гусаров нет, Двора нет…»

Просьбы Пушкина всё настойчивее: «…Ради Бога найми мне фатерку – нас будет: мы двое, 3 или 4 человека да 3 бабы. Фатерка чем дешевле, тем, разумеется, лучше… Садика нам не будет нужно, ибо под боком будет у нас садище… Ради Бога, скорее же!»

Ещё до женитьбы, в январе 1831-го, поэт словно предчувствовал будущие осложнения: «Я не люблю московской жизни. Здесь живи не как хочешь – как тётки хотят. Тёща моя та же тётка». Супружеская жизнь Пушкина впервые подверглась столь серьёзным испытаниям. Он, муж, глава семейства, принимает волевое и единственно верное решение: «Я был вынужден уехать из Москвы во избежание неприятностей, которые под конец могли лишить меня не только покоя; меня расписывали моей жене как человека гнусного, алчного, как презренного ростовщика, ей говорили: ты глупа, позволяя мужу… и т. д. Согласитесь, что это значило проповедовать развод… Не восемнадцатилетней женщине управлять мужчиной, которому 32 года. Я проявил большое терпение и мягкость, но, по-видимому, и то и другое было напрасно. Я ценю свой покой и сумею его себе обеспечить».

Ах, как неприятно было читать эти строки тёще, Наталии Ивановне!

…Дорожный экипаж, увозивший молодую чету из Москвы, догоняла депеша, адресованная петербургскому обер-полицмейстеру и гласящая о том, что «Александр Пушкин выехал из Москвы в Санкт-Петербург вместе с женою своею, за коим во время пребывания здесь в поведении ничего предосудительного не замечено».

Свадебное путешествие только начиналось.

Свадебное путешествие в мае 1831-го – и куда? В Царское Село! Пушкину хотелось поскорее увезти юную жену от московских тётушек и кумушек, от их советов и наставлений, мечталось очутиться вдруг «в кругу милых воспоминаний».

Супруги сняли небольшую дачу с мезонином и верандой, принадлежавшую вдове придворного камердинера Анне Китаевой. Дача – всего в нескольких минутах ходьбы от Лицея и Екатерининского парка. Здесь Пушкины прожили с мая по октябрь. И доставили немало удовольствия всем любопытствующим, наблюдавшим, как поэт под руку гулял возле озера с женою, одетой в белое платье и с наброшенной на плечи, свитой по тогдашней моде красной шалью.

Став женой русского гения, Натали приняла как венец магическое имя Пушкина и с той самой минуты перестала принадлежать лишь себе. Теперь и на неё, как и на знаменитого супруга, были направлены взоры тысяч людей – испытующие, восхищённые, завистливые, ревнивые. Отныне она рядом с Пушкиным, и ей даже «дарован» своеобразный титул – «поэтша».

Безоблачные месяцы жизни молодой четы! Поистине, те летние месяцы были озарены поэтическим вдохновением: написаны «Сказка о царе Салтане…», письмо Онегина к Татьяне, «Бородинская годовщина», «Клеветникам России», готовились к изданию «Повести Белкина». Молодая супруга помогала поэту – переписывала набело его рукописи. Была и первой слушательницей новых стихов.

 
Днём свет божий затмевает,
Ночью землю освещает…
 

В мезонине Пушкин обустроил рабочий кабинет: поставил в нём диван и круглый стол с чернильницей и бумагами. Рядом на маленьком столике стоял обычно графин с водой, лёд и банка с крыжовенным вареньем. На полках, на столе, на полу – книги, книги, книги…

«Я… поднималась вместе с его женой в его кабинет… Когда мы входили, он тотчас начинал читать, а мы делали свои замечания», – вспоминала фрейлина Россет.

Не всё так благостно – есть в мемуарах Александры Осиповны и язвительные строчки: «Так как литература, которою угощает меня Пушкин, наводит смертную скуку на его жену, то после чтения я катаю её в коляске, чтобы привести её в хорошее положение духа»; «Ужасно жаль, что она так необразованна; из всех его стихотворений она ценит только те, которые посвящены ей: впрочем, он прочёл ей повести Белкина, и она не зевала».

Достойный образчик светского злословия. Можно сказать, классического: «Раз, когда он (Пушкин) читал моей матери стихотворение, которое она должна была в тот вечер передать Государю, жена Пушкина воскликнула: “Господи, до чего ты мне надоел со своими стихами, Пушкин!” Он сделал вид, что не понял, и отвечал: “Извини, этих ты ещё не знаешь, я не читал их при тебе”. Её ответ был характерен: “Эти ли, другие ли, все равно. Ты вообще надоел мне своими стихами”».

Пушкин будто бы ответил: «Натали ещё совсем ребёнок. У неё невозможная откровенность малых ребят».

Примечание то сделано дочерью Александры Осиповны Ольгой Смирновой. Пушкинисты до сих пор спорят о том, фальсифицированы ли «Записки А.О. Смирновой, урождённой Россет» её дочерью или нет. Но даже если Ольга Николаевна и добросовестно передала воспоминания матушки, то не кроется ли в них ревность Натали, её способ самозащиты, такой по-детски наивный? И дело вовсе не в том, что будто бы она не любила и не понимала поэзию, – ей просто хотелось, чтобы Александра Россет, интересная и умная дама, которой вполне мог увлечься её знаменитый супруг, поскорее покинула бы их дом…

Поверим Жуковскому, на правах соседа и старинного приятеля часто гостившему у поэта, – он не ошибся: «А жёнка Пушкина очень милое творение… И он с нею мне весьма нравится. Я более и более за него радуюсь тому, что он женат. И душа, и жизнь, и поэзия в выигрыше».

И молодой Гоголь тем же летом волею судеб оказался в сем чудесном уголке. «Всё лето я прожил в Павловске и Царском Селе, – сообщал он приятелю – Почти каждый вечер собирались мы: Жуковский, Пушкин и я. О, если б ты знал, сколько прелестей вышло из-под пера сих мужей. У Пушкина повесть, октавами писанная: Кухарка, в которой вся Коломна и петербургская природа живая. Кроме того, сказки русские народные – не то, что Руслан и Людмила, но совершенно русские».

«Теперь, кажется, всё уладил, – радовался новой жизни Пушкин, – и стану жить потихоньку без тёщи, без экипажа, следственно – без больших расходов и без сплетен…»

Но вот стечение обстоятельств – двор переезжает из Петербурга в Царское Село из-за вспыхнувшей эпидемии холеры. «Двор приехал, и Царское Село закипело и превратилось в столицу», – не без грусти замечает поэт. Здесь, прогуливаясь с мужем по живописным аллеям парка, юная красавица Пушкина встретится с российским самодержцем и его августейшей супругой – Александрой Фёдоровной. Но и для поэта та встреча с императрицей станет первой и весьма значимой для него в будущем.

Как ни странно, но Александра Фёдоровна тогда проявила больший интерес не к Пушкину – её поразила необычайная одухотворённость молодой супруги поэта. Фрейлина Александра Россет запишет в своём дневнике: «Императрица сказала о Natalie: “Она похожа на героиню романа, она красива, и у неё детское лицо”».

Мать поэта, Надежда Осиповна, сообщит последние новости дочери Ольге: «…Император и императрица встретили Наташу с Александром, они остановились поговорить с ними, и императрица сказала Наташе, что она очень рада с нею познакомиться и тысячу других милых и любезных вещей. И вот она теперь принуждена, совсем этого не желая, появиться при Дворе».

Сколько юных красавиц были бы в восторге от столь оглушительного успеха – Наташа готова лишь подчиниться монаршей воле…

Дедушке Афанасию Николаевичу в Полотняный Завод летит её трогательное письмо: «Я не могу спокойно прогуливаться по саду, так как узнала от одной из фрейлин, что Их Величества желали узнать час, в который я гуляю, чтобы меня встретить. Поэтому я и выбираю самые уединённые места».

На даче в Царском Селе поэт поздравил свою Наташу с девятнадцатилетием. Да и свёкор Сергей Львович, расщедрившись, преподнёс невестке ко дню рождения изысканный коралловый браслет. (Фамильную драгоценность много позже передаст музейщикам Наталия Сергеевна Шепелева, урождённая Мезенцова, и ныне резной коралловый браслет украшает будуар её прабабушки в мемориальной квартире в доме на Мойке.)

Время в России неспокойное – кругом холера, и до Москвы долетают злые слухи, что Пушкин якобы стал её очередной жертвой, а бедная беременная жена – молодой вдовой. Закончилось царскосельское лето, наполненное волнениями и яркими впечатлениями: дворцовыми праздниками, знакомствами, встречами с друзьями. Наступила благодатная осень, близился и заветный лицейский день. Но встретить его поэту в Царском Селе не довелось – незадолго до славной годовщины Пушкины переехали в Петербург.

…А в 1910-м царскосельская дача, по согласию тогдашней её владелицы – статской советницы Ивановой, украсилась мраморной доской с выбитыми на ней золотыми буквами: «В этом доме жил А.С. Пушкин…»