Текст книги "Живой Пушкин. Повседневная жизнь великого поэта"

Важная забота

…И думать о красе ногтей.

Александр Пушкин

Вспомним, как поражали современников ногти Пушкина – одних поражали, других удивляли, третьих страшили!

Вот молодой журналист Иван Панаев встречает поэта в книжной лавке Смирдина: «Я преодолел робость, подошёл к прилавку, у которого Пушкин остановился, и начал внимательно и в подробности рассматривать поэта. Прежде всего, меня поразили огромные ногти Пушкина, походившие более на когти».

Предаётся воспоминаниям и Вера Александровна Нащокина: «Говорил он (Пушкин) скоро, острил всегда удачно, был необыкновенно подвижен, весел, смеялся заразительно и громко, показывая два ряда ровных зубов, с которыми белизной могли равняться только перлы. На пальцах он отращивал предлинные ногти».

О необычно длинных пушкинских ногтях упоминает в своём девичьем дневнике умница Анна Оленина…

Но то суждения людей образованных, близких поэту по духу и воспитанию. Крестьяне же страшились незнакомого барина с «бесовскими когтями». Поэт сам описал комичный случай, что приключился с ним во время его путешествия на Урал, «по следам самозванца».

В оренбургской деревне, где Пугачёв простоял полгода, Пушкин встретил старую казачку Арину Бунтову, – её рассказы, полные «истины, неукрашенной и простодушной», обратились хрестоматийными строчками в «Капитанской дочке». Старая казачка после не без гордости добавляла: «Он же – дай Бог ему здоровья! – наградил меня за рассказы».

Правда, из-за подаренного ей золотого червонца приключился казус. Из Бердской слободы на другой день, как там побывал поэт, явились в Оренбург казаки и доставили начальству Арину Бунтову: «Вчера-де приезжал какой-то чужой господин, приметами: собой невелик, волос чёрный, кудрявый, лицом смуглый, – и подбивал под “пугачевщину” и дарил золотом; должен быть антихрист, потому что вместо ногтей на пальцах когти». Вспоминая о том происшествии, Даль заключал: «Пушкин много тому смеялся».

Славила поэта вампиром из-за его длинных ногтей и молва в Тверской губернии, где он подолгу гостил в милых его сердцу имениях Вульфов.

И не только досужие обыватели злословили по сему поводу. В журнале «Благонамеренный» появилась заметка, в коей аноним уверял: «Более же всего напугало меня то, что у господина сочинителя есть когти!» Пушкин не преминул ответить на тот выпад эпиграммой «Ex ungue leonem» – её названием стал латинский афоризм: «По когтям узнают льва».

 
Ни мне, ни площадному шуту
Не удалось прикрыть своих проказ:
Он по когтям узнал меня в минуту,
Я по ушам узнал его как раз.
 

История появления эпиграммы такова: прежде в печати появилось стихотворение, озаглавленное «Приятелям», за инициалами «А.П.».

 
Враги мои, покамест я ни слова…
И, кажется, мой быстрый гнев угас;
Но из виду не выпускаю вас
И выберу кого-нибудь любого:
Не избежит пронзительных когтей,
Как налечу нежданный, беспощадный,
Так в облаках кружится ястреб жадный
И сторожит индеек и гусей.
 

Вот на эти пушкинские стихи и откликнулся (анонимно!) поэт-баснописец Александр Измайлов, в то время издатель журнала «Благонамеренный», узнанный Пушкиным «по ушам».

Знакомец поэта и его партнёр по карточной игре Иван Ермолаевич Великопольский как-то отозвался Пушкину посланием, более схожим с эпиграммой:

 
В стихах ты – только что не свят.
Но счастье – лживая монета,
И ногти длинные поэта
От бед игры не защитят!
 

Пушкину не довелось прочесть тех ироничных строк, но ответить успел всем «приятелям»…

Необычные ногти Александра Сергеевича запечатлены на живописных полотнах кистью Тропинина и Кипренского, на альбомных страницах карандашом сестёр Ушаковых. И сам поэт, залюбовавшись однажды, зарисовал свою кисть с длинными ухоженными ногтями, да ещё «увенчал» её заветным перстнем-талисманом.

Самый длинный ноготь «достался» мизинцу, и Пушкин чрезвычайно боялся ненароком сломать тот красивый ноготь, иногда надевая на него золотой напёрсток. Вот колоритный эпизод, поведанный Пыляевым, знатоком и бытописателем старой Москвы: «Одно время отличительным признаком всякого масона был длинный ноготь на мизинце. Такой ноготь носил и Пушкин; по этому ногтю узнал, что он масон, художник Тропинин, придя рисовать с него портрет. Тропинин, передавая кн. М.А. Оболенскому, <…> что когда он пришёл писать и увидел на руке Пушкина ноготь, то сделал ему знак, на который Пушкин ему не ответил, а погрозил ему пальцем».

 
Восстав поутру молчаливо,
Граф одевается лениво,
Отделкой розовых ногтей,
Зевая, занялся небрежно…
 

Столь изысканные ногти требовали особо тщательного ухода, и Пушкин следовал собственному же правилу:

 
Быть можно дельным человеком
И думать о красе ногтей…
 

«Уединенный кабинет» Онегина наполнен безделушками, столь жизненно важными для всякого истинного денди:

 
Янтарь на трубках Цареграда,
Фарфор и бронза на столе,
И, чувств изнеженных отрада,
Духи в гранёном хрустале;
Гребёнки, пилочки стальные,
Прямые ножницы, кривые
И щётки тридцати родов
И для ногтей и для зубов.
 

Бесспорно, и Пушкин пользовался подобным маникюрным набором, где имелись ножницы самых разных типов. Лишь одни, принадлежавшие поэту и подаренные им сестре Ольге, счастливо сохранились. Стальные ножницы (с клеймом мастерской Ф. Кулински) в кожаном футляре, позднее достались её сыну, а он, Лев Николаевич Павлищев, дядюшкин подарок передал в библиотеку Александровского лицея. Демонстрировались старинные ножницы и на юбилейной Пушкинской выставке 1880 года, ныне же фамильная реликвия, возведённая в ранг бесценного экспоната, хранится в музее-квартире на Мойке.

«На туалет обращал он (Пушкин) большое внимание, – вспоминала Екатерина Синицына, “поповна”, как ласково именовал её поэт – В комнате, которая служила ему кабинетом, у него было множество туалетных принадлежностей, ногтечисток, разных щёточек…»

Нетерпимы были для Пушкина неухоженные ногти, особенно если то касалось дам. В одном из писем жене он описал радушный приём, оказанный ему в Казани семейством Фукс: «…Попал я на вечер к одной… сорокалетней несносной даме с вощёными зубами и с ногтями в грязи». Нелестные строки о поэтессе Александре Фукс, хозяйке литературного салона, объясняют тем, что Пушкин якобы пытался предупредить ревность Наталии Николаевны к возможной его поклоннице. Но будем справедливы: от пристального взора поэта не укрылась та «малость» в облике хозяйки дома (миловидной, судя по её портрету), как чёрный ободок под ногтями, и уж никакие изысканные наряды, ни умные её суждения не могли сгладить первое неприятное, даже брезгливое впечатление…

Всем своим недоброжелателям, осуждавшим его за невинную слабость, творец «Онегина» дал достойную отповедь:

 
Руссо (замечу мимоходом)
Не мог понять, как важный Грим
Смел чистить ногти перед ним,
Красноречивым сумасбродом.
Защитник вольности и прав
В сем случае совсем не прав.
 

Эти строфы Пушкин снабдил пространным комментарием, фрагментом «Исповеди» Жан Жака Руссо, философа и мыслителя: «Все знали, что он употребляет белила; и я, совершенно этому не веривший, начал догадываться о том не только по улучшению цвета его лица или потому, что находил баночки из-под белил на его туалете, но потому, что, зайдя однажды утром к нему в комнату, я застал его за чисткой ногтей при помощи специальной щёточки; это занятие он гордо продолжал в моём присутствии. Я решил, что человек, который каждое утро проводит два часа за чисткой ногтей, может потратить несколько минут, чтобы замазать белилами недостатки кожи».

И не преминул заметить: «Грим определил свой век: ныне во всей просвещённой Европе чистят ногти особенной щёточкой».

Помимо сего весьма важного новшества немецкий барон Фридрих Гримм стяжал славу как публицист, дипломат и энциклопедист. Состоял в многолетней переписке с Екатериной Великой, осыпавшей барона своими царскими милостями. Воистину, «важный Грим».

Реликвии

Перстни-талисманы

 
От измены, от забвенья
Сохранит мой талисман!
 

Александр Пушкин

Вот «несчастие», поразившее российское общество в 1830-х: «…Молодые люди начали носить перстни и кольца сверх перчаток, как во времена Рима, клонившегося к падению, Рима женоподобного». «Мы советуем им, просим их, – заклинали “безумцев” знатоки светской моды, – чтобы они оставили перстни и кольца женщинам и стражам Серальским; одно только кольцо воспоминанья или союза может носить мужчина и то не сверх перчатки». Загадочными «стражами Серальскими» именовались евнухи султанских гаремов, – им, словно в утешение за лишение мужских достоинств, дозволялось украшать кисти рук множеством перстней.

«Молодым людям в наше время, – строго предписывало “Собрание наставлений для уборного столика”, – не позволяется носить больше одного кольца английского золота на мизинце, людям же в зрелых летах – больше одного солитера соразмерной величины».

И не только молодёжь увлекалась ношением колец, числились среди их любителей люди степенные: так, сенатор и тайный советник Иван Александрович Нарышкин был «большой охотник до перстней», особенно с «прекрупными бриллиантами». Верно, будучи посажёным отцом невесты на свадьбе Пушкина, он поражал гостей блеском драгоценных камней, украшавших его старческие пальцы.

Пушкин, как известно, увещеваниями ревнителей этикета пренебрегал. Но никто и никогда не видел поэта «с перстнями на всех пальцах». Изо всех колец и перстней, что красовались некогда на аристократических пальцах поэта с длинными ухоженными ногтями, остались два: перстень с изумрудом и кольцо с резным сердоликом – ныне поистине драгоценное достояние Всероссийского музея поэта.

…Как-то генерал Александр Александрович Пушкин, его любимец «рыжий Сашка», упомянул в беседе с художником Константином Коровиным, что не снимает с руки отцовское кольцо. Но что за кольцо носил старый генерал-гусар и где оно ныне, никто не ответит. Исчезнувшие пушкинские перстни обратились легендами и стихами.

Кажется, сама ревность, страшная и искусно скрываемая, водила пером Воронцова. Очередное послание «Его Сиятельству графу Нессельроде»:

«Он (Пушкин) находится здесь и за купальный сезон приобретает ещё множество восторженных поклонников своей поэзии, которые, полагая, что выражают ему дружбу лестью, служат этим ему злую службу, кружат ему голову… <…> По всем этим причинам я прошу Ваше Сиятельство испросить распоряжений Государя по делу Пушкина. Если бы он был перемещён в какую-нибудь другую губернию, он нашёл бы для себя среду менее опасную и больше досуга для занятий».

Сила и власть на стороне генерал-губернатора. («Он холоден ко всему, что не он», – как-то заметит о графе Воронцове поэт). И 1 августа 1824 года добрейший дядька Никита Козлов погрузил в дорожную коляску нехитрые пожитки поэта, княгиня Вера Вяземская взмахнула платком, и экипаж тронулся в путь. С грустью покидал Пушкин милую ему Одессу – долгая дорога лежала в Псковскую губернию, в сельцо Михайловское.

Вместе с Пушкиным отправился в путешествие на север и подарок графини – заветный перстень-талисман с сердоликом, который он не снимал с руки; второй, парный перстень графиня Елизавета Воронцова заказала для себя.

 
Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан.
 

Сохранилось свидетельство Ольги Сергеевны, сестры поэта: по её рассказу, когда приходило из Одессы письмо с печатью, изукрашенною точно такими же каббалистическими знаками, какие находились и на перстне её брата, – последний запирался в своей комнате, никуда не выходил и никого не принимал к себе.

Да, письма Елизаветы Воронцовой поэт «читал с торжественностью, запершись в кабинете». И затем бросал заветные листы в камин.

«Пушкин по известной склонности к суеверию, – замечал его биограф Павел Анненков, – соединял даже талант свой с участью перстня, испещрённого какими-то каббалистическими знаками и бережно хранимого им».

 
Милый друг! от преступленья,
От сердечных новых ран,
От измены, от забвенья
Сохранит мой талисман!
 

Знаки эти отнюдь не являлись каббалистическими – востоковеды ещё в конце XIX века смогли расшифровать древнюю караимскую, неведомую для Пушкина надпись: «Симха, сын почётного рабби Иосифа, да будет благословенна его память».

 
Слова святые начертила
На нём безвестная рука.
 

Согласно восточным верованиям, красный сердолик украшал перстень самого пророка Мухаммеда. Подчас на самоцвете (а сердолик сулил своему владельцу богатство, славу и благоденствие!) вырезались строки из Корана или же небесные созвездия. По древним поверьям, сердолик считался застывшим закатом солнца – истинно поэтическое сравнение!

Поэт любил носить сердоликовый перстень на указательном либо на большом пальце, и тому есть зримые свидетельства: перстень можно разглядеть на прижизненном портрете Александра Сергеевича кисти Василия Тропинина. На большом пальце правой руки изображён перстень с изумрудом, а на указательном – художник запечатлел золотое кольцо витой формы, по описанию схожее с заветным перстнем. Правда, самого сердолика не видно, так как кольцо-печатка развёрнуто и камень обращён к тыльной стороне ладони. На другом портрете Пушкина (работы Карла Мазера), уже после смерти поэта заказанном его душевным другом Павлом Нащокиным, сердоликовый перстень чётко прорисован на большом пальце левой руки. Павел Воинович особо заботился о достоверности портрета, не забывая о характерных деталях.

Но и сам Александр Сергеевич на черновом листе запечатлел собственную руку с перстнем-талисманом на указательном пальце, рядом набросал портрет неизвестной дамы, стоящей вполоборота, – уж не графини ли Воронцовой?!

Этот лист входил в собрание парижской пушкинианы страстного коллекционера, избравшего для себя псевдоним Онегин. Ещё при жизни собирателя пушкинских реликвий указом императора Александра III псевдоним был официально преобразован в фамилию. Александр Фёдорович Онегин, любивший повторять, что «тень Пушкина его усыновила», появился на свет в Царском Селе в 1845 году. По легенде, а весьма вероятно, что и нет, приходился побочным сыном одному из великих князей. Его коллекция в парижской квартире, восхищавшая поклонников поэта, много позже не просто пополнила – обогатила собрание Пушкинского Дома.

Судьба сгинувшего перстня-печатки (оттиски же его уцелели на письмах поэта к Дельвигу, Катенину, Великопольскому) достойна отдельного рассказа. На смертном одре Пушкин завещал его Василию Жуковскому, не отходившему от постели умирающего в скорбные январские дни в доме на Мойке.

«Перстень мой есть так называемый талисман; подпись арабская, что значит – не знаю, – в июле 1837-го сообщал Жуковский – Это Пушкина перстень, им воспетый и снятый мною с мёртвой его руки».

Василий Жуковский встретился как-то с графиней Воронцовой на одном из концертов. Князь Вяземский, бывший на том концерте, вспоминал: «Сегодня Герберт, племянник графа Воронцова, исполнял на концерте романс “Талисман” на стихи Пушкина. Он не знал, что поёт о своей волшебнице тётке…»

 
Там волшебница, ласкаясь,
Мне вручила талисман.
 

Магический перстень по наследству перешёл к сыну Жуковского – Павлу Васильевичу, в будущем – известному художнику и автору проекта памятника Александру II в Московском Кремле. В свои зрелые лета Павел Жуковский подарил перстень-талисман Ивану Тургеневу.

Как радовался и торжествовал писатель, получив бесценное сокровище! «Я очень горжусь обладанием пушкинского перстня, – повторял он, – и придаю ему, так же как и Пушкин, большое значение. После моей смерти я бы желал, чтобы этот перстень был передан графу Льву Николаевичу Толстому… Когда настанет и “его час”, гр. Толстой передал бы мой перстень по своему выбору достойнейшему последователю пушкинских традиций между новейшими писателями».

В 1880 году перстень в специально изготовленном для него футляре впервые был представлен российской публике на Пушкинской выставке.

Иван Сергеевич мыслил сделать талисман поэта своеобразной литературной эстафетой, но этой мечте сбыться не довелось… После смерти Тургенева во Франции перстень стал достоянием его возлюбленной, певицы Полины Виардо, и та (честь ей и хвала!) передала реликвию в Петербург, в музей Александровского лицея, снабдив подарок памятной запиской:

«Перстень этот был подарен Пушкину в Одессе княгиней Воронцовой. Он носил почти постоянно этот перстень (по поводу которого написал своё стихотворение “Талисман”) и подарил его на смертном одре поэту Жуковскому. От Жуковского перстень перешёл к его сыну, Павлу Васильевичу, который подарил его мне.

Иван Тургенев. Париж. Август 1880».

Записка та написана была вскоре по возвращении Тургенева из Москвы, и, верно, под впечатлением от торжеств по случаю открытия пушкинского памятника на Страстной.

…Известен день, когда талисман вернулся в Россию – 29 апреля 1887 года. Ровно тридцать лет прославленный перстень покоился в своем сафьяновом футляре в музее Лицея, привлекая взоры бесчисленных поклонников Пушкина.

А в роковом для России семнадцатом перстень был украден. В опустевшей музейной витрине остались лишь его сургучный оттиск, футляр с золотыми буквами: «П Б А Л.» (Пушкинская библиотека Александровского лицея) и записка Тургенева… Да ещё описание пушкинской реликвии: «Этот перстень – крупное золотое кольцо витой формы с большим камнем красноватого цвета и вырезанной на нём восточной надписью. Такие камни со стихом Корана или мусульманской молитвой и теперь часто встречаются на Востоке».

Газета «Русское слово», вышедшая 23 марта того же года, скупо констатировала: «Сегодня в кабинете директора Пушкинского музея, помещавшегося в здании Александровского лицея, обнаружена пропажа ценных вещей, сохранившихся со времён Пушкина. Среди похищенных вещей находился золотой перстень, на камне которого была надпись на древнееврейском языке».

Думается, история сердоликового перстня, воспетого Пушкиным, таинственного талисмана, с коим поэт пожелал расстаться только в последние земные часы (лишь завещая перстень Жуковскому, так и не сняв его с руки!), не должна так обыденно завершиться.

Небольшое отступление. В 2000 году, в самом конце июля, мне довелось выступать в Крымской астрофизической обсерватории, что близ Бахчисарая. В тот день астрономы-первооткрыватели супруги Николай и Людмила Черных вручили мне свидетельство о малой планете, названной в честь моего отца, составителя уникального пушкинского древа. Попросили меня рассказать собравшейся учёной публике о его подвижническом труде, ярких открытиях в области генеалогии поэта.

Выступление моё закончилось, потянулись с вопросами слушатели. И вдруг один из них, седовласый сотрудник обсерватории, специалист в области динамики малых тел Солнечной системы, поведал мне необычную историю. Он, будучи избран в Крымский областной Совет народных депутатов, на одном из заседаний познакомился со своим коллегой, караимом по национальности. В доверительной беседе тот поделился семейной историей: давным-давно графиня Елизавета Воронцова обратилась к его прадеду, богатому караимскому купцу, с поручением заказать точную копию старинного перстня. Желание графини прадед исполнил, только заказал не парный перстень, как та велела, а ещё один – для себя. И тот перстень с сердоликом, родной «собрат» пушкинского талисмана, по сей день хранится в семье как память об успешном прадеде-караиме, удостоившемся доверия прекрасной графини.

Правдоподобность рассказа не вызывает сомнений. Не секрет – графская чета Воронцовых поддерживала деловые и дружеские связи с богатыми караимскими купцами, в их числе с Авраамом и Гавриилом Фирковичами.

Но как найти имя нынешнего владельца сердоликового перстня?! Беда в том, что за давностью лет почтенный крымский астроном запамятовал фамилию рассказчика-депутата. Так что реликвию, сопряжённую с именем Пушкина, стоит сегодня искать в Крыму.

 
Пускай же ввек сердечных ран
Не растравит воспоминанье.
Прощай, надежда; спи, желанье;
Храни меня, мой талисман.
 

Пушкин веровал в магическую силу перстня-талисмана, свидетеля былой страсти. И верно, любил созерцать туманно-красноватое свечение камня сердолика. Любовалась своим парным перстнем и графиня Воронцова. Елизавета Ксаверьевна, уже в зрелые свои лета, писала поэту, «что воспоминания – это богатство старости» и что она придаёт «большую цену этому богатству». И каждый день, будто в утешение, читала и перечитывала Пушкина! Так свидетельствовал Пётр Бартенев, лично знавший старую графиню, добавляя, что она «до конца своей долгой жизни сохранила о Пушкине тёплое воспоминание». А ему, первому биографу поэта, стоит верить…

Сердоликовый перстень – загадочный любовный амулет, воспетый Пушкиным и навечно соединённый с именем Елизаветы Воронцовой.