Текст книги "Живой Пушкин. Повседневная жизнь великого поэта"

Вот он, адрес первой семейной квартиры поэта в Петербурге. Во всяком случае, так принято считать, – всего несколько дней прожили Пушкины на Вознесенском проспекте у Измайловского моста в доме Берникова по возвращении из Царского Села, где на даче Китаевой провели они счастливые месяцы. В середине октября 1831-го поэт привозит свою Натали в дом на Галерной. Понравилась ли ей квартира на унылой петербургской улице, где сплошь дома да камень, после роскоши царскосельских садов? Да и задавалась ли таким вопросом Натали, – ведь рядом был Он, знаменитейший в России поэт, её муж, и она уже носила под сердцем его дитя…

Вероятней всего, переехать на Галерную посоветовал Пушкиным Дмитрий Гончаров, временно поселившийся на ней, а затем навестивший сестру и её мужа в Царском Селе. Свои петербургские новости отписывает он «Любезнейшему Дедушке» в Полотняный Завод: «Прибывши сюда благополучно… переехал в Галерную улицу в дом Киреева… Я видел также Александра Сергеевича, между ими царствует большая дружба и согласие; Таша обожает своего мужа, который также её любит; дай Бог, чтоб их блаженство и впредь не нарушалось. Они думают переехать в Петербург в октябре, а между тем ищут квартиры».

Квартиры, что сдавала внаём вдова тайного советника Ольга Константиновна Брискорн, были: «в бельэтаже одна о 9, а другая о 7 чистых комнатах с балконами, сухим подвалом, чердаком… на хозяйских дровах по 2500 рублей в год». На одну из них (какую именно, уже не узнать) и пал выбор Александра Сергеевича.

Прежде таких дорогих квартир в Петербурге снимать Пушкину не приходилось. «Женясь, я думал издерживать втрое против прежнего, вышло вдесятеро», – пенял он на дороговизну петербургской жизни другу Нащокину.

Когда-то в Москве, устав от нравоучений тёщи, поэт мечтал о вольной жизни в столице: «То ли дело в Петербурге! заживу себе мещанином припеваючи, независимо и не думая о том, что скажет Марья Алексеевна».

На новой квартире Пушкиным предстояло прожить осень – первую в их совместной жизни, встретить Новый, 1832 год и его весну. Сюда, на Галерную, из мастерской Александра Брюллова, брата великого Карла, возвращалась с портретных сеансов Натали, – художник работал тогда над акварельным портретом красавицы Пушкиной. Супруг жаждал поскорее увидеть творение мастера: «Брюллов пишет ли твой портрет?»

Несколько недель, пока Пушкин уезжал по делам в Москву и жил у Нащокина, Натали пришлось быть одной. На Галерную, в дом Брискорн, «милостивой государыне Наталии Николаевне Пушкиной» доставлялись из Москвы его письма. Исполненные любовных признаний и беспокойства: «…Тоска без тебя; к тому же с тех пор, как я тебя оставил, мне всё что-то страшно за тебя. Дома ты не усидишь, поедешь во дворец, и того и гляди, выкинешь на сто пятой ступени комендантской лестницы».

Первые месяцы супружеского счастья, или, по Пушкину, – покоя и воли. А ведь ещё недавно друзей Пушкина так занимала его будущая свадьба: не погасит ли проза семейной жизни святой огонь поэзии?

Опасения напрасны: увидели свет восьмая глава «Евгения Онегина», третья часть «Стихотворений Александра Пушкина», подготовлен альманах «Северные цветы», изданный в пользу осиротевшего семейства друга Дельвига.

Мудрец Василий Жуковский, пристально наблюдая за душевным состоянием женатого Пушкина, нашёл, что его семейная жизнь пошла на пользу и поэзии.

В этом доме Натали и сама дерзнула писать стихи, или, точнее, послать их на отзыв мужу. «Стихов твоих не читаю. Чёрт ли в них; и свои надоели. Пиши мне лучше о себе, о своём здоровье» – Её робкие поэтические опыты Пушкин безжалостно пресёк. Почти как Онегин, резко одёрнувший милую Татьяну. Продолжала ли она втайне заниматься стихотворчеством? Кто может сейчас ответить…

Супружеская жизнь потребовала от неё вскоре иных забот, и дом на Галерной стал для Натали своего рода школой молодой хозяйки, а муж – первым наставником в житейских делах. Пушкин недоволен слугами Василием и Алёшкой, их дурным поведением. И выговаривает жене, не проявившей должной твёрдости с ними, да ещё принявшей без его ведома книгопродавца: «Вперёд, как приступят к тебе, скажи, что тебе до меня дела нет; а чтоб твои приказания были святы».

Жизнь в доме вдовы тайного советника по какой-то причине Пушкиных не устроила. Возможно, дело было в самой Галерной: в веке девятнадцатом, как и ныне, ни единое деревце на ней на не радовало глаз – сплошная каменная «першпектива». Рискну предположить, что, думая о будущем младенце, Наталия Николаевна хотела подыскать квартиру где-нибудь в зелёном уголке Петербурга. Видимо, дом Алымова на Фурштатской улице вблизи Таврического сада (да и окна самой квартиры выходили на бульвар) удовлетворял её пожеланиям. Как-никак, а место это считалось аристократическим кварталом Литейной части Петербурга.

В начале мая 1832-го чета Пушкиных перебирается на Фурштатскую: слуги перетаскивают в экипаж вещи, Александр Сергеевич бережно усаживает в карету отяжелевшую супругу. Наталия Николаевна на сносях…

Квартира на втором этаже состояла уже из четырнадцати комнат с паркетными полами, кухней, людской и прачечной. Уже оттуда Пушкин поздравляет Прасковью Александровну Осипову с рождением и крестинами внука: «Кстати, о крестинах: они будут скоро у меня на Фурштатской в доме Алымова. Не забудьте этого адреса, если захотите написать мне письмецо».

В доме титулярного советника Матвея Никитича Алымова в семействе поэта случилось радостное прибавление: родилась дочь Маша. Здесь Пушкин пережил все волнения, свойственные молодому отцу, и, как признавался друзьям, плакал при первых родах, и говорил, что обязательно убежит от вторых. С оттенком иронии и явного самодовольства сообщает он о счастливом событии княгине Вере Вяземской: «…Представьте себе, что жена моя имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы. Я в отчаянии, несмотря на всё своё самомнение».

Сергей Львович, не раз бывавший в гостях у сына и невестки, – иного мнения. Пушкин-отец в умилении от маленькой Маши, и свои восторги изливает дочери: «Она хороша как ангелок. Хотел бы я, дорогая Оленька, чтоб ты её увидела, ты почувствуешь соблазн нарисовать её портрет, ибо ничто, как она, не напоминает ангелов, писанных Рафаэлем».

Появление на свет Маши Пушкиной дало повод и для… злословия. «Пушкин нажил себе дочь, – замечает Егор Антонович Энгельгардт, бывший директор Царскосельского лицея – Но стихотворство его что-то идёт на попятную».

Младший брат Натали Сергей Гончаров, в сентябре 1832-го гостивший в доме Пушкиных на Фурштатской, сообщает брату Дмитрию в Полотняный: «Вот уже больше двух недель, как я поселился у Таши, мне здесь очень хорошо. Комната, правда, немножко маловата, но так как я и сам невелик, то мне достаточно».

В дом на Фурштатской наведывался и патриарх гончаровского рода дедушка Афанасий Николаевич. Будучи по делам в Петербурге, он ходатайствовал о получении субсидий для имения либо же о разрешении на продажу майоратных владений. И конечно же не преминул навестить свою любимицу Ташу. Поздравил внучку с новорождённой, положил той «на зубок» пятьсот рублей и крестил правнучку Машу.

Вслед за дедушкой ещё одна «гостья» из Полотняного Завода «пожаловала» на Фурштатскую – «Медная бабушка». Бронзовая статуя Екатерины Великой, назначенная Наташе в качестве приданого и потребовавшая в дальнейшем многих хлопот и Пушкина, и Наталии Николаевны, царственно «возлежала» во дворе дома титулярного советника.

История «бронзовой гостьи» достойна особого рассказа. Она давняя и связана с калужской усадьбой Полотняный Завод, имением Афанасия Гончарова – удачливого купца и промышленника славного XVIII столетия. Под парусами, что ткались на его фабриках, бороздили моря и океаны русские эскадры. Ходили под гончаровскими парусами и корабли иностранных флотилий.

Богател Афанасий Абрамович – всё роскошнее становилось и его родовое гнездо. Наслышавшись о красоте Полотняного Завода, богатстве и предприимчивости его владельца, Екатерина II изъявила желание посетить гончаровское имение и осмотреть фабрику. Возвращаясь из своего путешествия в Казань в декабре 1775 года, она на три дня остановилась в Полотняном Заводе.

То была небывалая честь для Афанасия Гончарова – сама императрица пожелала погостить в его усадьбе! Царственная гостья осталась весьма довольной оказанным ей пышным приёмом. Августейший визит имел благие последствия – отныне Афанасию Гончарову вкупе с пожалованной ему золотой медалью даровано было право именоваться «поставщиком двора Её Императорского Величества».

В память о тех днях Николаем Гончаровым, сыном Афанасия Абрамовича, и, верно, по поручению отца, была заказана в Берлине бронзовая статуя Екатерины II. Правда, есть версия, что статую императрицы немецкому скульптору Вильгельму Христиану Мейеру (Wilhelm Christian Meyer) заказал фаворит Екатерины князь Григорий Потемкин-Таврический. Над фигурой венценосной особы несколько лет трудились мастера, чему свидетельствовала надпись: «Мейер слепил, Наукиш отлил, Мельцер отделал спустя шесть лет в 1786 году». Но увидеть изваяние царственной гостьи Николаю Афанасьевичу не довелось – уже после его смерти, в 1791 году, статую доставили морем из Германии в Россию и далее – в Калужскую губернию. И хотя высочайшее позволение на установление памятника императрицы Николаю Афанасьевичу было дано, его наследник не торопился исполнить волю отца – статуя так и осталась в подвалах гончаровского дворца.

А потом в Российской империи наступили разительные перемены, и трон после кончины Екатерины Великой перешёл к её сыну Павлу I, как известно, не жаловавшему свою августейшую матушку. Намерение воздвигнуть памятник почившей государыне в родовой усадьбе могло быть приравнено к опасному вольнодумству.

Видимо, Пушкин, обращаясь с просьбой о разрешении на переплавку статуи, знал о ней только со слов Афанасия Николаевича, иначе не назвал бы её уродливой. И вот первое письмо поэта о возможной участи памятника, адресованное генералу Бенкендорфу (29 мая 1830 г.): «Прадед моей невесты некогда получил разрешение поставить в своём имении Полотняный Завод памятник Екатерине II. Колоссальная статуя, отлитая по его заказу из бронзы в Берлине, совершенно не удалась и так и не могла быть воздвигнута. Уже более 35 лет погребена она в подвалах усадьбы. Торговцы медью предлагали за неё 40 000 рублей, но нынешний её владелец г-н Гончаров ни за что на это не соглашался. Несмотря на уродливость этой статуи, он ею дорожил, как памятью о благодеяниях великой государыни…»

Когда времена изменились и статую можно было установить, у тогдашнего владельца Полотняного Афанасия Гончарова ни средств, ни желания исполнить задуманное уже не осталось. Так и пришлось бронзовой императрице покоиться в подземелье – необычная «ссылка» длилась четыре десятилетия.

При Афанасии Николаевиче жизнь в имении круто изменилась: наследник оказался большим любителем роскошных пиров, маскарадов, охотничьих забав и прочих увеселений! В отличие от своего достойного деда, приумножившего семейные капиталы, он обладал «особенным талантом»: сумел промотать миллионное состояние да ещё оставить долги.

О славных дедовских временах напоминали лишь парадный портрет Екатерины Великой, благодетельницы Гончаровых, и роскошная спальня в фамильном дворце, где изволила ночевать царственная гостья. И кто бы мог помыслить, что три исторических дня, проведённых императрицей в Полотняном Заводе, будут иметь такое неожиданное продолжение в судьбе Пушкина!

Внучки Афанасия Николаевича, в их числе и любимица Наташа, росли бесприданницами. И когда впервые Александр Пушкин, ещё женихом, в 1830 году приехал в Полотняный Завод, «бронзовая бабушка» по-прежнему пылилась в подвалах гончаровского дома. Ей была уготована незавидная участь – пойти на переплавку, чтобы хоть как-то поправить финансовые дела семейства. Наташина свадьба была уже не за горами. Статуя была назначена в качестве приданого Натали. Весила она 200 пудов и стоила, по расчётам, сорок тысяч рублей. Именно от её успешной продажи во многом зависело, когда же наступит долгожданная свадьба.

«Я раскаиваюсь в том, что покинул Завод – все мои страхи возобновляются, ещё более сильные и мрачные. Я отсчитываю минуты, которые отделяют меня от Вас» – пушкинские строки адресованы невесте в Москву.

Отныне от статуи, «заводской бабушки», как называл её поэт, зависело всё – душевное спокойствие, счастье, сама его жизнь! Она, «бронзовая гостья», таинственным образом вторглась в судьбу поэта и, словно живая властная государыня, противилась его близкому счастью.

Вначале поэт словно подсмеивался над столь нелепым препятствием. «Что поделывает заводская Бабушка – бронзовая, разумеется? Не заставит ли вас хоть этот вопрос написать мне?»; «Что дедушка с его медной бабушкой? Оба живы и здоровы, не правда ли?» – шутя спрашивает невесту. И уже нешуточно замечает: «Афанасию Николаевичу следовало бы выменять… негодную Бабушку, раз до сих пор ему не удалось её перелить. Серьёзно, я опасаюсь, что это задержит нашу свадьбу…»

Потом «бабушка» начинает ему досаждать – Пушкин не выдерживает и гневается. «За Бабушку… дают лишь 7000 рублей, и нечего из-за этого тревожить её уединение. Стоило подымать столько шума! Не смейтесь надо мной, я в бешенстве. Наша свадьба точно бежит от меня…» – пишет с горечью он милой Натали.

Много позже Александр Сергеевич отнесётся великодушно к замечательному памятнику, который, по его словам, «был отлит в Пруссии берлинским скульптором».

Статуя Екатерины II, изготовленная мастерами немецкой фирмы «Томас Рованд и Ко», являла собой величественное бронзовое изваяние высотой более трёх метров. Сохранилось её описание: императрица была представлена «в малой короне на голове, в римском военном панцире поверх длинного широкого платья, опоясанного поясом для меча, в длинной тоге, падающей с левого плеча. Левая рука приподнята, правая же опущена с указывающим перстом на развёрнутую книгу законов, ею писанных, и на медали, лежащие на этой книге и знаменующие великие её деяния. Эти предметы лежат на низкой колонне, стоящей близ монумента и наполовину закрытой опущенной материей».

А в 1832-м уединение «бабушки» всё же было потревожено, и ей пришлось вновь совершить «путешествие», на этот раз в столицу, в Петербург, и «обосноваться» на Фурштатской улице, в доме Алымова, – там, где в то время снимали квартиру Пушкины.

Оттуда Пушкин вновь направляет генералу Бенкендорфу обстоятельное письмо: «Два или три года тому назад господин Гончаров, дед моей жены, сильно нуждаясь в деньгах, собирался расплавить колоссальную статую Екатерины II, и именно к Вашему превосходительству я обращался по этому поводу за разрешением. Предполагая, что речь идёт просто об уродливой бронзовой глыбе, я ни о чём другом и не просил. Но статуя оказалась прекрасным произведением искусства, и я посовестился и пожалел уничтожить её ради нескольких тысяч рублей… Средства частных лиц не позволяют ни купить, ни хранить её у себя, однако эта прекрасная статуя могла бы занять подобающее ей место либо в одном из учреждений, основанных императрицей, либо в Царском Селе, где её статуи недостаёт среди памятников, воздвигнутых ею в честь великих людей, которые ей служили…»

 
Вот уж доподлинно:
Мне жаль великия жены…
 

Занимала судьба «заводской бабушки» и двадцатилетнюю Натали. В годовщину своей свадьбы – 18 февраля 1833 года – она обратилась к «его сиятельству милостивому государю» князю Петру Михайловичу Волконскому, министру двора: «Я намеревалась продать императорскому двору бронзовую статую, которая, как мне говорили, обошлась моему деду в сто тысяч рублей и за которую я хотела получить 25 000. Академики, которые были посланы осмотреть её, сказали, что она стоит этой суммы. Но не получая более никаких об том известий, я беру на себя смелость, князь, прибегнуть к Вашей снисходительности…»

Комиссия Академии художеств, состоящая из ректора академии скульптора Мартоса, профессоров Орловского и Гальберга, упомянув в заключении «о достоинстве сего произведения», сделала и любопытное замечание: статуя «вовсе не может почесться слабейшею из произведённых в то время в Берлине». Именитые ваятели, в их числе и Василий Демут-Малиновский, в июле 1832-го осмотрели бронзовую статую Екатерины II, что покоилась во дворе дома на Фурштатской.

Князь Волконский, однако, столь авторитетное мнение во внимание не принял и ответил госпоже Пушкиной вежливым отказом, сославшись на «очень стеснённое положение» императорского двора.

Известно, что Пушкин предлагал купить статую Екатерины II поэту и камергеру Ивану Петровичу Мятлеву. Тот был хорошим знакомым Гончаровых и их соседом по калужскому имению. И что существенно – весьма богатым помещиком. Сделка так и не состоялась…

«Мою статую ещё я не продал, но продам во что бы то ни стало» – Пушкин настроен решительно. По поводу «бронзовой бабушки» было ещё немало хлопот и беспокойств, – продать её удалось лишь осенью 1836-го «коммерции советнику» заводчику Францу Берду. Выручил за неё поэт не так уж много – всего три тысячи ассигнациями. Продана статуя была благодаря посредничеству Василия Юрьева, ростовщика, – его упоминает Пушкин в письме к Алымовой: «Милостивая государыня Любовь Матвеевна, покорнейше прошу дозволить г-ну Юрьеву взять со двора Вашего статую медную, там находящуюся. С истинным почтением и преданностью честь имею быть, милостивая государыня, Вашим покорнейшим слугою». Письмо к домовладелице отправлено осенью 1836-го, когда Пушкины уже жили в доме княгини Волконской, что на набережной Мойки.

…Ещё несколько лет пролежал заброшенный памятник (кстати, переплавленная статуя должна была пойти на барельефы Исаакиевского собора!) на дворе литейного завода, пока случайно не попался на глаза братьям Глебу и Любиму Коростовцевым, уроженцам Екатеринослава. По словам одного из них, Любима Ивановича, статуя находилась на заводе Берда и «Государь Император Николай Павлович неоднократно изволил её рассматривать». Однако шагов для спасения «августейшей бабушки» от переплавки Николай I не предпринял…

Зато братья Коростовцевы воспламенились идеей украсить родной город чудесным памятником: статуя императрицы была выкуплена за собранные ими семь тысяч рублей серебром, – пожертвованиями именитых горожан – и торжественно воздвигнута в центре губернской столицы, на площади перед собором, некогда заложенным самой царицей. На пьедестале золотом отливали слова: «Императрице Екатерине II от благодарного дворянства Екатеринославской губернии в 1846 г.»

Историк архитектуры Георгий Лукомский, увидев монумент, испытал восхищение: «Одним из лучших памятников в провинции является монумент-статуя Екатерины II в Екатеринославе, находящийся против собора… Памятник этот в стиле Людовика XVI, изображает статую императрицы на высоком пьедестале. Статуя очень хороша. Вокруг – решётка в готическом стиле с интересными на ней медальонами, изображающими шлемы, лиры и стрелы, заключённые в венки».

На Соборной площади памятник простоял почти семь десятилетий: в 1914-м, когда Россия объявила войну Германии, городские власти в патриотическом порыве решили перенести статую и установить её перед зданием Екатеринославского исторического музея. Затем грянул революционный семнадцатый – «императрицу» свергли с пьедестала. И всё же благодаря заступничеству директора исторического музея Д.И. Яворницкого бронзовая Екатерина была спасена: под покровом ночи учёный и его помощники закопали статую в землю. Лишь через два года памятник извлекли из тайника и установили в тихом музейном дворике среди… каменных «половецких баб». Сохранилась довоенная фотография – зрелище поистине фантастическое…

А в 1941-м в Днепропетровск (бывший Екатеринослав) вошли немецкие войска, и вскоре, в ноябре, трофейная команда вывезла «августейшую бабушку» в Германию. И следы её затерялись…

Странствия бронзовой императрицы по Российской империи завершились столь же внезапно, как некогда и её царствование: Берлин – Калуга – Полотняный Завод – Петербург – Екатеринослав и, возможно, – вновь Берлин. Круг таинственным образом сомкнулся.

Есть в том некое таинство: немецкая принцесса София-Фредерика-Августа и самодержица Российской империи Екатерина II будто соизволила покинуть страну, где память о её великих трудах и заслугах была предана забвению на долгие-долгие годы, и вернулась на родину, в Германию.

Вся эта необычная история дарит и надежду – весьма сомнительно, что прекрасное произведение немецкого искусства разделило участь простой глыбы металла и пошло на переплавку. Стоило ли ради того отправлять на её поиски особую трофейную команду! Если уж рукописи не горят, как утверждал классик, то и статуи не плавятся. Быть может, бронзовая Екатерина, вобравшая в себя три века российской истории, в их числе и столь разновеликие события: расцвет дворянского рода Гончаровых, венчание русского гения, Вторая мировая война, – отыщется в Германии и займёт подобающее ей место в Царском Селе, как мечтал о том Александр Сергеевич…

Но вернёмся вновь в Петербург, на Фурштатскую, в год 1832-й.

«Я хотел бы получить за нее 25 000 р., что составляет четвёртую часть того, что она стоила… – обращается Пушкин за содействием к Бенкендорфу – В настоящее время статуя находится у меня (Фурштатская улица, дом Алымова)».

Видимо, этот петербургский адрес помнился Натали необычным подарком – поэтическим подношением от графа Дмитрия Ивановича Хвостова, стихотворные опусы коего не раз вызывали усмешку её мужа. Стихотворение «Соловей в Таврическом саду» сопровождалось любезным посланием графа: «Свидетельствуя почтение приятелю-современнику, знаменитому поэту Александру Сергеевичу Пушкину, посылаю ему песенку моего сочинения, на музыку положенную, и прошу в знак дружбы ко мне доставить оную вашей Наталье Николаевне».

 
Любитель муз, с зарёю майской,
Спеши к источникам ключей,
Ступай послушать на Фурштатской,
Поёт где Пушкин-соловей.
 

«Жена моя искренно благодарит Вас за прелестный и неожиданный подарок», – спешит с ответом Пушкин и обещает на днях «явиться с женою на поклонение к нашему славному и любезному патриарху».

Напевала ли Наталия Николаевна подаренную ей «песенку»? Впрочем, почему бы и нет? Ведь однажды Пушкин в разговоре со старой уральской казачкой обмолвился: красавица-жена будет петь её старинную песню.

Ну а граф Хвостов, польщённый благосклонным отзывом Александра Сергеевича, не преминул сделать запись, что «музыка на сей голос и со словами помещена в Музыкальном журнале г Добри». Но разыскать ноты славной песенки, что когда-то порадовала Натали, пока так никому не удалось.

После рождения первенца Натали ещё более похорошела, и князь Вяземский сообщил о том супруге: «Наша поэтша Пушкина в большой славе и очень хороша».

Впервые посетив дом поэта, граф Владимир Соллогуб был покорён божественной красотой его супруги: «Самого хозяина не было дома, нас приняла его красавица жена. Много видел я на своем веку красивых женщин, много встречал женщин ещё обаятельнее Пушкиной, но никогда не видывал женщины, которая соединила бы в себе такую законченность классически правильных черт и стана. Ростом высокая, с баснословно тонкой тальей, при роскошно развитых плечах и груди, её маленькая головка, как лилия на стебле, колыхалась и грациозно поворачивалась на тонкой шее; такого красивого и правильного профиля я не видел никогда более… Да, это была настоящая красавица, и недаром все остальные даже из самых прелестных женщин меркли как-то при её появлении. На вид она была сдержанна до холодности и мало вообще говорила».

В записках молодого графа есть и весьма тонкие наблюдения, многое объясняющие в грядущих событиях: «В Петербурге, где она блистала, во-первых, своей красотой и в особенности тем видным положением, которое занимал её муж, – она бывала постоянно и в большом свете, и при Дворе, но её женщины находили несколько странной. Я с первого же раза без памяти в неё влюбился; надо сказать, что тогда не было почти ни одного юноши в Петербурге, который бы тайно не вздыхал по Пушкиной; её лучезарная красота рядом с этим магическим именем всем кружила головы; я знал очень молодых людей, которые серьёзно были уверены, что влюблены в Пушкину, не только вовсе с нею не знакомых, но чуть ли никогда собственно её даже и не видевших».

…В сентябре Пушкин выехал в Москву «поспешным дилижансом». Дом на Фурштатской опустел: Наталии Николаевне вновь предстояла разлука с мужем. А ему – новые тревоги: «Не можешь вообразить, какая тоска без тебя. Я же всё беспокоюсь, на кого покинул я тебя! на Петра, сонного пьяницу, который спит, не проспится…; на Ирину Кузьминичну, которая с тобою воюет; на Ненилу Ануфриевну (прислуга Пушкиных – Л.Ч.), которая тебя грабит. А Маша-то? что её золотуха?.. Ах, жёнка душа! что с тобою будет?»

Но «жёнка душа» вполне освоилась с ролью не только супруги, матери, но и хозяйки. «Ты, мне кажется, воюешь без меня дома, сменяешь людей, ломаешь кареты, сверяешь счёты, доишь кормилицу. Ай да хват-баба! что хорошо, то хорошо», – радовался Пушкин.

В этих стенах Натали довелось испытать и чувство, прежде ей почти неведомое. Верно, ревнивые строки молодой жены доставляли поэту особое, ни с чем не сравнимое удовольствие. Как радостно отшучивался Пушкин: «Грех тебе меня подозревать в неверности к тебе и в разборчивости к жёнам друзей моих. Я только завидую тем из них, у коих супруги не красавицы, не ангелы прелести, не мадонны etc. etc.»

Дом Алымова, единственный из всех петербургских адресов женатого Пушкина (за исключением снимаемых на лето дач), не сохранился: на его месте в 1876 году воздвигли великолепный каменный особняк.

А вот ангелочки, с коими Сергей Львович сравнивал некогда маленькую внучку, и по сей день взирают на прохожих с фасада изысканной в стиле барокко лютеранской церкви-ротонды Святой Анны, что на другой стороне улицы. Как и в те достопамятные времена, когда по Фурштатской прогуливались супруги Пушкины.