Текст книги "Пирамида, т.2"

Лишь теперь Дымков убедился окончательно, что звали его сюда отнюдь не для эстрадных упражнений. Никакого воображения не хватило бы представить порхающее пальто под высоким, в потемках пропадающим потолком в этом слишком обширном и до казенного глянца зашлифованном кабинете. Ничего лишнего не виднелось тут, как в стволе нацеленной пушки.

Кабинет освещался лишь настольной, канцелярского типа, лампой с зеленоватой тканью в прорезях плоского абажура. Стоявший вполоборота к двери, уже знакомый Дымкову Хозяин давешнего пира в полувоенном кителе раздумчиво набивал себе трубку выкрошенным из папирос табаком. Из-за ковровой дорожки и занятый своим делом, он и впрямь не слышал чьего-то появленья на пороге, ибо одновременно и, видимо, не впервые пробегал глазами листы разброшюрованной машинописи, умещавшиеся в световом кругу на столе. То было обстоятельное, ровно неделей позже прибытия на землю начатое досье на ангела Дымкова с полным перечнем его знакомств и приключений, кроме прежних небесных либо в силу сверхиллюзорности своей ускользнувших от поверхностного агентурного наблюденья, зато с приложеньем забавнейших фотодокументов самого интимного свойства. Хотя обеспеченный успехами новейшей техники метод такого рода и диктовался необходимостью – чтобы инструмент политического воздействия плотнее пришелся по руке, однако и в случае победы вредность его все равно значительно превосходила пользу. Так как живому существу порою свойственны состояния крайней физиологической наготы, то заключенный такого рода в полицейской папке секретнейший материал и должен был неминуемо внушать профессионалам худшее, чем к насекомым, презрение к людской природе, во имя которой все чаще творились отвратительные беззакония, навечно погребающие идею гуманизма. И если после досконального ознакомления с дымковской подноготной в диапазоне от его космических воззрений до перистальтики великий вождь встречал его без тени обычной иронии, напротив, с подчеркнутым вниманьем, тому причиной было не исключение из правил, а подоспевшая нужда любыми средствами сделать решительный рывок в область противоборствующих обстоятельств. Не отрываясь от листа бумаги перед собою, Хозяин молчал и, похоже, вслепую изучал посетителя – знает ли тот по возможному всеведению своему некую страшную тайну про него, что роковым образом уже отозвалась на судьбе многих? Судя по затянувшейся паузе, он не задумался бы испробовать ту же акцию на бессмертном, кабы не одна назревшая надобность в его услуге.

Вдруг он повернул голову и некоторое время, продолжая уминать трубку, рассматривал вошедшего, словно сравнивал только что прочитанное с оригиналом. И показательно, что тот не бледнел при встрече с ним, не бормотал чего-то помертвевшими губами и даже улыбался с каким-то клоунским разрезом рта. Это могло объясняться скорее неосведомленностью, чем бесстрашием, и следовательно, наилучшим образом подтверждало его ангельскую достоверность.

Приписываемая ангелам прозорливость, чуткая на малейшую неискренность, требовала от Хозяина откровенности, непривычной для политика. Разумнее было не раскрываться поначалу, вести беседу в тоне уважительного равенства. На пробу, имея в виду сомнительную реальность гостя, он с шутливой похвалой отозвался по поводу его появленья запросто, в партикулярном облике, что внушало надежду на плодотворное сотрудничество впереди. Он признался также, что, хотя, как помнится от семинарских времен, по сохранившемуся свидетельству Оригена земной эфир буквально кишит ангелами, сам он видит одного из них впервые. Чтобы не осложнять стройного материалистического мировоззрения, также прибавил вождь, он не стремится вникать в природу ангельского существа. «К примеру, мы не знаем, что такое электричество, тем не менее широко пользуемся им для хозяйственных надобностей».

– Кстати, прошу извинить маленькую конспиративную хитрость с ложным вызовом под предлогом концертного выступленья... Да еще обрекаем на бессонную ночь, хотя и у вас, по слухам, самая рабочая пора, когда все спят. Дело в том, что мы нашли вам занятье более достойное вашего дарованья и рассчитываем, что найдем и общий язык. Входите же посмелей... – продолжал он, с пригласительным жестом двигаясь навстречу и не торопясь с рукопожатьем. – Боюсь, беседа наша затянется надолго, располагайтесь по-домашнему, чтобы в дальнейшем не тратить попусту слова и время.

Но тут произошла досадная заминка, заметно омрачившая радушие Хозяина. Когда он с подчеркнутым расположеньем, самолично, как бы придвинул гостю почетное кресло у стола, чего-то испугавшийся Дымков предпочел стоявшую на отлете табуретку стенографистки. По счастью, бесшумная горничная в наколке внесла на подносе протокольные, в подобных случаях, стаканы чая с припасом сахара, лимона и аскетических сушек. Блюдце янтарного изюма под крахмальной же салфеткой указывало на осведомленность властей насчет особых пристрастий посетителя. Ввиду простудной погоды последнему в полувопросительной форме были предложены заодно напитки покрепче, но тот просто не понял, о чем речь. Вслед за тем вскользь и уже с холодком ангелу было высказано удовлетворение, что ведомственные донесения квартирной хозяйки о замеченных недомоганьях ее жильца оказались преувеличенными. Небывалое в кремлевской практике раскрытие служебной тайны диктовалось не столько попыткой потеснее, через неограниченное доверие, сблизиться с несомненным теперь напарником по работе, как стремленьем показать этому провинциальному господину его полную досягаемость. А пока не завершится черновая подработка сроков и справок любезный Хозяин рекомендовал истратить каникулы на отдохновенье в уютном высокогорном уголке, если только привыкшего к потустороннему комфорту устроит правительственный санаторий.

Самый характер в полушутку облеченного приглашенья еще раз показывал, как тщательно, с учетом привходящих обстоятельств планировалась нынешняя встреча:

– Озеро, конные прогулки и отменная тишина! Нам думается, двухнедельная сказка вдвоем на лоне природы не повредила бы здоровью нашего друга, охапковского отшельника, не так ли? – в духе мужской фамильярности усмехнулся Хозяин, намекая на публичные, одно время, появления дымковские с наследницей киевского капиталиста, тоже не ускользнувшие от всевидящего лубянского ока.

Смущенное молчанье ангела и впрямь походило на признанье своих земных шалостей. Тогда-то, жестом приятельского поощренья коснувшись его лукава, Хозяин и осведомился у будущего коллеги насчет каких-либо добавочных пожеланий для немедленной реализации. В те годы почти в каждом тлела и чадила одна и та же невыполнимая мольба о продленье чьей-то обреченной жизни. И хотя у диктатора нет способа легче, чем буквально мановеньем перста снискать вечное поклоненье безымянных жен, бабушек, полусироток там внизу, этот был скуповат на милость. Малейшее злоупотребление пощадой ослабило бы движущую пружину режима. Да и бывший обитатель небес настолько успел заземлиться, что понимал риск как раз обратного решенья от властелина, раздраженного обращеньем пусть даже за мнимого врага... Но более подходящий момент для ходатайства за несчастного Дунина братца мог и не повториться. Нерешительная пауза пояснила вождю смысл предстоящей просьбы. Ставка была чрезмерна, тем не менее он сделал знак великодушного дозволения на самую дерзкую просьбу.

Вдохновляемый заплаканным, по памяти, взором старо-федосеевской подружки, Дымков начал с перечисленья добродетелей своего подзащитного, не способного на проступок, сомасштабный постигшей его каре. Затем, тоже понаслышке от Дуни и несколько в древнежитийном стиле, перешел к описанию его родителей, от благочестивого союза коих в старину имели обыкновение рождаться выдающиеся иерархи либо особо прочные великомученики. Полуотвернувшись, Хозяин слушал с видом скучающего долготерпения, потом признаки недоуменья, подозрительной озабоченности и, наконец, гнева посменно обозначились в его чуть рябоватом лице.

Когда возникла идея привлечь к серьезнейшему сотрудничеству бесхозно расходуемый небесный потенциал, тотчас все лица в окружении Дымкова были взяты на учет в качестве живых клавиш для убеждения строптивца косвенным болевым нажимом на его близких, если бы вздумал противиться запряжке. Конечно, ангелу не составляло бы труда обеспечить своих подопечных экстерриториальным убежищем со сверхрайскими удобствами, но вряд ли удалось бы уговорить их на неизбежные притом земные превращенья. Запоздалое обнаруженье лоскутовского первенца, наивыгоднейшего козыря хотя бы и в беспроигрышной, до мелочей расчисленной игре представлялось вождю первостепенным доказательством вопиющих изъянов не в одной только системе информации.. Возможно, из-за тогдашней ведомственной перегрузки сведения о юном, к тому же обезвреженном враге так и не попали в московское досье старо-федосеевских жителей, что теперь лежало рядом, на соседнем столе. Между тем скромная, в той же папке и сапожным ремеслом подмаскированная для простаков, биография о.Матвея – плод долгого, кропотливого и заочного обследованья – становилась подобием темной шахты... И вот уже недоставало воображения охватить сокрытые в ней тайности, если поверхностная раскопка сразу повлекла неоценимые, ввиду надвигающейся войны, находки вроде скандального скудновского разоблаченья. Молодой, из рабочих выдвиженцев, смышленый следователь почти документально установил его застарелые, хоть без внешнего приятельства и даже мимолетного общенья, подпольно-националистические связи с захолустным попом, не без комиссарской протекции, разумеется, переведенного впоследствии с Вятчины в московскую епархию. Доскональное изучение всех проживающих в домике со ставнями началось сразу по разгадке дымковского инкогнито, еще до налоговых неприятностей о.Матвея. Остается тайной, каким образом на дому у него могло состояться то до нахальства откровенное сборище с участием виднейшего представителя нечистой силы, несмотря на запрет чьих-либо конспиративных, потусторонних, в особенности, посещений. Заметим в скобках, что отнюдь не промыслом небесным, коего нет, а лишь тайным вмешательством Кремля обеспечено было чудесное избавление Лоскутовых от стотысячного налога, хотя и совпадавшего с приездом криминального гавриловского дяди. Однако пугающая тень, омрачившая лицо вождя, объяснялась не самовольным, вопреки его личному запрету, вторжением властей на заповедную с тех пор старо-федосеевскую территорию или дерзновенностью заступничества за политического противника. Причина заключалась в давно известных ему и наглядно проявившихся аппаратных несовершенствах, в совокупности образующих общегосударственную гангрену.

С карандашом в руке Хозяин склонился над календарем пометить на завтрашнем листке вызов виновников для примерного разноса, но раньше всего следовало немедленным исполненьем просьбы приобрести расположенье будущего соратника. На протяжении двух последующих часов ангел смог неоднократно убедиться в безупречно, до автоматизма, налаженной дисциплине кремлевских работников. Так, например, единственно по служебному чутью, без сигнала появившийся помощник машинально, словно в предвиденье секретного разговора, первым делом выключил верхний свет.

– Скажите... – вполголоса к вошедшему осведомился Хозяин, – вам знаком молодой человек по имени Вадим Лоскутов?

– Лично нет, – заметно вздрогнул тот, уловив нотки гнева в чересчур ласковом тоне обращенья, – но если имеется в виду старший отпрыск того вятского священника, что руку лобызал нашему... – замялся он, не решаясь произнести вслух опальную и вечному забвенью преданную фамилию. – Словом, этому двурушнику...

– Это нам известно, но не будем уклоняться в сторону, – не повышая голоса, сказал вождь. – Чем же вы объясняете, что вам данная личность знакома, а я, несмотря на мой давний интерес, даже не подозревал о ее существованье?.. В чем тут суть?

Помощник искоса кинул намекающий взор на Дымкова, чтобы не посвящать постороннего свидетеля в государственную тайну.

– Возможная суть в том... – без выраженья и понизив голос, стал объяснять помощник, – что молодой Лоскутов проходил через тройку не самолично, а списком по делу супругов Филуметьевых, на чьей квартире и был взят.

– Как вы сказали, Филуметьевых? Не помню, подскажите в двух словах, о чем там шла речь? – приказал Хозяин на случай щекотливых подробностей, нежелательных для мировой огласки.

– Ну, если вкратце... – отойдя чуть в сторонку, неразборчивой скороговоркой заторопился помощник, – обвиненные собирались стрелять по одной правительственной машине, так сказать, подмороженной ртутью, причем начальная скорость ампулы обеспечивала пробой стекла. Испарявшаяся тотчас за отверстием капля совершала отравление пассажира и как улика исчезала бесследно...

– Понятно... но почему же тогда, зная мой интерес к лоскутовскому семейству, вы не сочли нужным посвятить меня в немаловажное для обеих сторон событие?

Словно подражая шефу, генерал нерешительно переступил с ноги на ногу:

– Ну, во-первых, рядовое по тем временам Арбатское дело, где лоскутовский сын имел лишь косвенную причастность, завершилось еще до возникновения вашего интереса к данному предмету, то есть до обнаружения гражданина-ангела... – изловчился он, чтобы не оскорбить сидевшего за спиной простым показаньем пальца.

– Резонно. Что у вас во-вторых?

– Кроме того, не сразу удалось установить личность захваченного при облаве. Из опасений повредить семье криминальным родством парнишка по старинке назвался беспамятным. Как ни бились над орешком...

– Построже справиться у квартирохозяев не догадались?

– К сожаленью, оба в преклонном возрасте умерли в самом начале следствия. Мальчишку местными средствами раскололи на пересыльном пункте. Но к тому времени подвалилась уйма срочных дел, и было решено не утомлять инстанции поименным перечисленьем осужденных. – В голосе послышалось собственное недоверие к сообщаемым фактам, полным сомнительных и дразнящих темнот. – О состоявшемся у Лоскутовых аресте сам я узнал лишь вчера, и не было смысла беспокоить вас до прояснения неувязок, просто неразберихи местами. На мой взгляд...

Последовала резкая перебивка без права на препирательство:

– А на мой – скорее цепь служебных упущений, ладно еще бескорыстных! Мало того, что ускользнувший сквозь пальцы наших ротозеев без помехи отмахал транссибирские расстоянья, он еще трое суток нежится под крылом у родителей, прежде чем замели... Снова без моего ведома почему то. К утр подготовьте список сопричастных лиц, невзирая на должности и заслуги. Однако из-за краткости сроков и праздников на носу этапировать юнца вряд ли успели... Без промедленья и никому не препоручая, отвезите сюда этого безусого деятеля. Посмотрим, что за растяпа. И пусть посидит в приемной, отдохнет, пока не кликнем!

Генерал сделал уклончивое движенье плечом:

– Имеются некоторые непредвиденные препятствия...

– Простите, какого, какого рода у вас имеются препятствия, если не секрет? – с жестоким любопытством подался в его сторону Хозяин.

Помимо досады по случаю бесполезно растрачиваемого времени, оба испытывали чувство неловкости перед оставленным без внимания ангелом. Правда, предоставленный самому себе тот рассеянно, длинными перстами склевывал с блюдечка свою любимую пищу и вряд ли дошло до него хоть слово из сказанного выше, чем, кстати, за отсутствием других источников и объясняются возможные здесь процедурные неточности. Но впереди значилось еще одно совещанье, и следовало скорее установить местонахожденье заключенного, пока не кончился дымковский изюм.

Итак, требовалось выяснить логическую последовательность всех фаз происшествия:

– Сам я о задержании предполагаемого беглеца узнал из сообщения нашей, известной вам бабули из Охапкова насчет просьбы приезжавшей девочки заступиться за брата. Предполагалось обращение непосредственно к вам после концерта. По наивности своей затея вполне детская, однако на случай вашего благоприятного решенья я сразу дал команду заблаговременно привести заключенного в опрятную готовность... Но никакого Лоскутова в московской наличности не оказалось.

Снова хуже прежних потекла взрывчатая пауза. Косая усмешка раздраженья где-то в усах вождя предвещала нешуточную грозу. Конечно, все могло случиться с бродячей бездокументной особью в суматохе тогдашнего скоростного правосудия, но вряд ли учрежденье, информированное об особой хозяиновой директиве насчет неприкосновенности лоскутовского семейства, посмело бы тотчас по аресте пускать в расход и заведомого беглеца. Если факт его пребывания в столице выявлял серьезное неблагополучие всей охранительной системы, то загадочное исчезновенье легче объяснялось неуклюжей, в общем-то, ведомственной уловкой – поскорее спровадить беднягу воздухом назад по месту лагерной приписки. Но практика участившихся политических процессов заставляла в особенности приглядываться к мнимым пустякам, когда под безобидной служебной оплошностью, чуть ковырнуть – открывался расплод не менее чем эпохальных злодеяний. А с подобными накладками в тылу было бы безумьем выходить на совсем уже приблизившийся поединок миров, первую пробу новаторского государства на историческую прочность!.. Меж тем пороховая искра подозренья резво набирала скорость и высоту. Самовольная отлучка из лагеря с контрольно-сторожевыми вышками по периметру и многолюдной службой внештатного наблюденья представлялась неосуществимой без чьего-то высокого и тайного покровительства. Следом возникло законное недоуменье, как неопытному истощенному юнцу в условиях сезонного бездорожья удалось просочиться тысячью безлюдных якутских километров, если не предположить пускай не заговор, но очевидную договоренность видных должностных лиц, обеспечивших ему транспорт, ночлег и питание по всему маршруту следования.

Недостающим осколком во впадинку возникшего было сомненья сама собой контурно лепилась темная личность разоблаченного Скуднова, не одними лишь узами землячества связанная в прошлом с родителем чересчур что-то летучего арестанта. В целом дело представлялось куда серьезней простой халатности. В этом и состоит механизм подозрительности, что воспринимаемое в сложнейшей, глубинной перспективе, нежели обстоит в действительности, происшествие захватывает в себя все смежные мало-мальски загадочные обстоятельства. В подобных случаях всегда применялось умиротворительное притворство с клинком молниеносного мщенья в бархатных ножнах.

– Куда же мог он завалиться у нас, озорник такой? Не иначе как потерялся в сутолоке большого города! – с невинным удивленьем в голосе развел руками Хозяин. – А вы не проявили естественного любопытства, по крайней мере, если не распорядительности, кем и за каким номером выдан был ордер на арест?

– Проявлял, но... оказалось, что на данное лицо никем и никому ордер не выдавался.

Немножко смахивало, будто кто-то, по соседству присутствующий, в кошки-мышки играет с великим вождем. Попутная догадка, что беглеца по подложному документу брали свои же сообщники, опровергалась самой нелепостью предположенья: незачем было освобождать и без того находившегося на воле, вдобавок, если даже агентура кругового наблюденья и прошляпила сквозь лаз в ограде ночное прибытье беглого поповича, то целой группе вряд ли удалось бы проникнуть на территорию кладбища незамеченно. Требовалась особая выдержка никого не спускать до поры, пока вся шайка с тем шутником во главе не окажется в железной горсти.

– Надо было заглянуть в их гроссбухи, – тихо сказал Хозяин, – из-за решетки легче убежать, нежели из тюремной ведомости. В старину, помнится, арестованные подлежали обязательной регистрации при поступленье... хотя бы на предмет амуниции и прочего довольствия. Или наши умники для упрощенья отменили теперь?

Трудно было придумать в ответ более ошеломительную новость.

– Да... но по наведенным справкам за последние три месяца заключенные с помянутой фамилией за Лубянкой вообще не значились.

Недобрым жестом, словно усмиряя себя, Хозяин огладил усы. Круглые часы над дверью вновь напомнили ему о вопиющей трате кремлевского времени на розыск мальчишки, возможно, по прежнему пребывающего в своих заполярных нетях. И никак нельзя было прервать эту недостойную здесь, чисто игрушечную возню, ибо такого рода невинные игрушки с непонятным секретцем внутри имеют обыкновение взрываться под ногами вождей.

– Как видно, не поддается разгадке окаянное чудо в решете, не так ли? – комично вскинул плечи Хозяин, и волевое напряженье обозначилось в заблестевших скулах. – Или все же поддается, если здравый смысл приложить?

Но тут-то и подтвердилась его мимолетная догадка. По сходному мнению помощника, недоразумение объяснялось фальшивой тревогой на основе недостоверных показаний дымковской домохозяйки. По вечерней поре разговор с Дуней велся намеками и вполголоса, слушавшая его сквозь дощатую перегородку да еще с ковром на ней бабуля могла счесть прежний, полуторагодичной давности Вадимов арест за только что случившийся. Наверно, приветливую старушку обманула жаркая, слишком свежая мольба девчоночки за пропащего братца. Правда, не все гладко сходилось и в данной версии, но здесь примечательней всего – с какой быстротой разум на смутительном перепутье торопится чем попало, словно разбитое окно в зимнюю стужу, заткнуть дыру в иррациональную неизвестность.

Словом, все завершалось ко всеобщему благополучию. Властелину представлялся приятный случай нажатием кнопки оказать милосердие страждущему человечеству, ибо нет ничего слаще, как творить ближнему добро без особых хлопот, личных расходов и даже умственного напряжения.

– Вот и получается, зря на весь дом панику навели, впредь учтите! – уже для всеобщего сведенья подвел итоги Хозяин. – Озаботьтесь же срочной доставкой драгоценной пропажи непосредственно в мой адрес первым же рейсом... нет, лучше военным самолетом. К сожаленью, мы не располагаем ни номером, ни хотя бы приблизительным районом лагеря, но у вас целая ночь впереди. Пошарьте по дальним углам, разбудите почивающих, свяжитесь с уполномоченными, а где надо и подстегните побольней... Пошевеливайтесь! Но предварительные сведения об отправке желательно иметь уже к концу беседы!

Он округлил приказанье условным знаком запрещенья входить, разве лишь по наивысшей надобности. С той минуты ничего важней не могло происходить во всем прочем мире. Было в том жесте – словно добычливую степную птицу кидал с рукава в сибирские ненастные пространства. И хотя пониманью ангела недоступно было, какая розыскная машина запустилась в ход этим броском, холодный ветерок его коснулся дымковского лба. Долгим взором Хозяин проследил ее полет, пока не затихло что-то, внятное ему одному. Посдвинув наугад опустевшее блюдечко, ангел послушным взором следил за вождем, как тот в беспредметном хожденье из угла в угол готовился к изложенью, наверно, самой самоубийственной идеи, когда-либо поражавшей человеческое сознанье.

– Вам предстоит услышать сомнительные рассужденья, казалось бы, несовместимые с политическим обликом человека, который их вам сейчас произнесет... – начал диктатор с оттенком непримиримости, словно защищался не перед ангелом, все равно вряд ли способным понять его до конца. – При оценке деятелей моего профиля обычно упускаются из вида главнейшие, может быть, из координат, образующих каркас их исторической личности. При неизменном направлении корабля на заветную цель рабочий парус ставится в зависимости от сочетания ветров, определяющих политическую лоцию. Кормчий на капитанском мостике виден народу лишь снизу. Но одно дело митинговая импровизация на умственном уровне толпы, совсем иное – штабная речь над картой завтрашнего боя, когда, наряду с посвящением в диспозицию, надо вдохновить победителей на смертный труд подвига.

Я обрек себя на труд и проклятье ближайшего поколенья.

Если пресловутое шествие к звездам продолжать по старинке, на верблюдах, то вождю положено думать, в каком облике мы окажемся по прибытии на место, не так ли? Не разумнее ли ринуться туда в обход тысячелетий, напропалую, сквозь дым и живое мясо? Как напророчил один у нас сочинитель почти семьдесят лет тому назад: «За перевалом светит солнце, да страшен путь за перевал». А во избежание опасных склок над пропастью требуется во что бы то ни стало донести энтузиазм масс до обожествления вождя перед последней и решительной атакой... тем более что это единственное средство внушить им бесчувственность к боли на случай неминуемой в конце концов ненависти к оператору, чтобы тот, увлеченный своим занятием, не поранил руку о зубы рассердившегося пациента. К сожалению, опыт показывает, что фанфарная анестезия нашего Агитпропа не способна полностью заглушить переживания народа от слишком частой перешивки внутренностей в его хозяйственном механизме и самый всевластный вожак бессилен предписать историческое поведенье своему преемнику, который в осуждение его беспощадного, сквозь живое мясо, рывка к заветной цели может отменить все декреты и самую тактику предшественника под предлогом чрезвычайной дороговизны явно не оправдавшейся затеи.

Может так обернуться, что по прибытии к месту назначения, на фоне всеобщей сытости, грамотности и правовой гарантии личности, куда наглядней проявится смертельно оскорбительное для масс биологическое неравенство людей, осознавших качественный примат элитарного меньшинства над собою. Окажется вдруг, что и на утопической высоте, несмотря на успехи просвещенья, одни почему-то независимо от классовой категории будут тратить свой досуг на пиво и домино, другие же ночи напролет спорить о структуре мирозданья или биографических тайностях божества, украдкой, разумеется, из боязни, что настороженная теперь стихия большинства усмотрит в их смиренной социальной мимикрии, в подпольных волхвованиях стремленье к абсолютной умственной гегемонии для реванша. Однажды по рассеянности случившаяся оплошность (загадочный термин, формула, чертеж) чудака из обреченной горстки, не успевшей сжаться в кулак, взорвет тишину мнимого единства. Допускаю, к чести той обреченной горстки интеллектуалов, что каждый из них мужественно встретит разгневанную волну черни, которая смоет в пучину их островок архаической мудрости.

Тема предстоящего нашего с вами разговора – древняя боль земная. Люди настолько притерпелись к ней, что страданье, добровольное в особенности, стало кое-где дорогой к святости. Неизбежность страданья породила даже мощную церковную доктрину с культом кротости и подчиненья сильным. Опираясь на те же контингенты труждающихся и обремененных, мы ведем свою родословную не от Христа, а от его почти современника, фракийского раба с его более реалистическим подходом к проблеме. При внешнем сходстве наши цели размещены в прямо противоположных этажах, небесном и земном. Живучесть христианства мы объясняем надеждой низов хоть загробно понежиться в чудесной обители без помехи в лице помещиков и капиталистов. Было запримечено, впрочем, что не для всех нищета является уделом бытия, иные половчей достигают благоденствия и при жизни. Равенство перед законами, но неравенство в шансах на благоденствие. Разоблачение секретца сопровождалось постепенным крушением иллюзий перевоспитать хищника посредством крестообразных пассов, а освободительные чаянья, перекочевавшие из молитвы и песни в народные сказанья о царстве справедливости, оформились сперва в философские раздумья о мнимых владыках бытия, а позже в социальную науку с опорой на все возрастающий промышленный потенциал. Признаться, поход за справедливостью рисовался нам в юности гораздо проще. Вспоминаются жаркие семинарские дебаты: кто же повинен в нищете людской – общественное ли неустройство или всеродительница природа, одних коронующая в Архимеды, других низводящая на уровень плесени земной?

Воспринимаемый в низах как явление общественно-безнравственное и лишь попущеньем Божиим объяснимое, талант и в глазах науки представляется патологическим, вроде жемчужины, отклонением от нормы, нередко сопровождаемым свитой болезненных признаков и с противовесом на обратном фланге в виде всяческого уродства. Сконцентрированная в понятии гениальности одаренность становится анархической угрозой в системе планового государства.

Однако нельзя отрицать общественную полезность таланта, КПД которого, порою даже мелкокалиберного, вполне окупает расходы на его содержание, включая поощрительное пособие, без чего птичка быстро чахнет, начинает петь не в ту сторону, доставляет лишние хлопоты органам наблюдения. Конечно, перепутав функциональное назначение бритвы и топора, легко повредить физиономию либо испортить ценный инструмент. Однако чересчур быстрое перерастание избытка в текущий счет оказывает деморализующее действие на бесталанное большинство. Вообще-то природу, как хозяйку всего сущего, не заботит отставанье вида на век-другой, но в нынешнем мире без него нас досрочно расклюют соседи! С повышением уровня цивилизации, зачастую обслуживающей самые порочные прихоти избранников, все грозней становятся возрастающие, уже не только материальные, как раньше, но и нравственные чаянья пробудившихся масс по части абсолютного равенства. Словом, на смену терпящему бедствие христианскому компромиссу, навеявшему труженикам, как говорится, сон золотой, мы предложили единственно рациональный план продлить историю людей, крушение которого повлекло бы нежелательные последствия. Ибо разуверившись в непосильном для всех верхнем маршруте по заоблачным горным хребтам, иное резвое поколенье может предпочесть низовой, покороче, путь к заветной цели – возвратом к обычаю прошлых времен, где универсальное райское блаженство жителей достигалось отсутствием соблазнов.

В скоростной победе за власть нам помогла природная у русских тяга, отчетливо выраженная в народной мудрости, будто бы на миру и смерть красна, и тем более пусть любая нищета, лишь бы поровну. Обратимся к лавинному, из небытия прямиком в большую историю, вторжению пресловутого маленького человека. Названное явленье, не трактуемое в политических программах, размещается за пределами социальных понятий, по ту сторону мещанства, даже не толпы или черни, а безликой плазмы людской. В ней-то, охраняемая системой концентрических усложняющихся оболочек, и образуется, видимо, эпохальная личность. Наивно думать, будто традиционная в классической литературе и бесконечно оскорбительная, наравне с собачкой Муму, жалость к безгласному существу на задворках жизни примирила его с привычно-трущобной участью. Длительная закалка страданьем повышает живучесть организмов, наделяя их средствами, смертельными в обороне.