Текст книги "Пирамида, т.2"

Дело в том, что близ полночи, словно толкнули, Дуня непроизвольно открыла глаза. Она огляделась, не отрывая головы от подушки, – нет, никто не сидел возле в потемках, не пугал взором, не дожидался ее пробужденья, не звал в ночные скитанья по мирам, которых нет. Тишина кладбищенская стояла, и только по меловой бумаге потолка неслышно качались тени древесных ветвей от фонаря у кладбищенских ворот. Крадучись от спящих стариков, ступая поближе к перильцам во избежанье скрипа половиц, Дуня спустилась вниз и, как была босая, выскользнула на крыльцо.

Снаружи стояла пронзительно ясная, первым заморозком тронутая звездная светлынь. Ничьих очертаний уже не различалось в кромешной черноте небес, потому что за протекшее с разлуки время ангел успел удалиться на сверхмыслимое расстоянье и давно перестал различать вселенские объекты чуть меньше галактики. Но Дуня знала в ту минуту, что, растворяясь в своем математическом небытии, он все еще видит ее, земную девчушку, исчезающую в щепотке пространства на ладони.

Глава XIX

Здесь-то Никанор Шамин и преподал мне напоследок одну еще теорию в духе модных нынче на Западе профессорско-эсхатологических бредней, которые у нас опровергнет любой школьник, воспитанный в режиме железного оптимизма. Итак, сказал он при заключительной встрече, в отличие от чисто физических недугов душевные, вроде описанного выше, если в должной мере напитались духом своего времени, способны порождать целые системы взаимодействующих видений. Доверенные бумаге эти живые миражи, подобно кораблям, носятся затем по морям веков, забираясь иногда в необозримую даль – пропорционально прочности своей конструкции, размеру паруса и силе эпохального ветра. Особой живучестью обладают почему-то гимны радостям жизни, доставляемым самим фактом пребывания под солнцем, а именно скрупулезные описания случившихся кораблекрушений, обусловленных внезапным разочарованием душевным или заблуждением ума. Повествования эти – нередко с оттенком любования самим процессом – и показали, какую нестерпимую боль телесную преодолевает воля во исполненье великой цели, тем более трагической, что может впоследствии оказаться всего лишь прихотью мечты. Немудрено, что многие знаменитые книги являются по существу историями древнейших – применительно к дате написания всегда одних и тех же душевных заболеваний, составляя в библиотечной массе своей анатомический атлас, где во всевозможных рассечениях представлена человеческая душа. Наиболее художественно выполненные вызывали в потребителе все новые, зачастую необузданные желанья и надобности не всегда духовного ранга, удовлетворять которые в массовом порядке цивилизация уже не поспевала. В свою очередь возрастающая неутоленность насущных отныне потребностей, сопровождаемая частыми социальными потрясеньями, постепенно отравляла наше сознанье предчувствиями апокалиптического заката и аварийным ощущеньем старческой неполноценности наряду с симптомами мнимого биологического отмиранья. Таким образом, неожиданно закруглился мой Никанор, современному человечеству, вовлеченному в недостойную собачью гонку за собственным ускользающим хвостом, ничего не остается, кроме как воротиться к суровому регламенту природы и ценою, пускай некоторого отступленья от достигнутых стандартов, стабилизировать свое существованье без расхода основного капитала, каким является ценность бытия.

Признаться, и мне в этой заумной путанице послышалась целенаправленная и тем большая зловредность, что внешне смыкается с известным теперь лишь случайно не осуществленным тезисом великого вождя о некоторой урезке... нет, не мышления вообще, по утверждению врагов, а только мысли личной в пользу мысли общественной, то есть во благо человеческой популяции в целом.

Пока передовые мыслители дружно опровергают изложенную выше ересь, хотелось бы в порядке искания указать на исключительную для некрепких умов и на собственном опыте проверенную заразность заболевания. Свыше десятка лет, уже после Дуниного выздоровления терзали меня ее призраки, пока не удалось захлопнуть всю ораву в предлагаемую книгу. Имеется в виду не только вполне реалистическое, словно наяву, общенье мое с мнимым корифеем неизвестных наук Шатаницким, но и неоднократные по ходу работы хронологические смещения событий, способные хоть кого довести до помрачения рассудка. Каким образом, к примеру, придя на место происшествия post factum мог подслушать я лекцию корифея об ангелах, по логике сюжета состоявшуюся незадолго до дымковского прибытия. Но раз уж пришлось коснуться скользкой темы, стоит помянуть и другие, никем не подмеченные загадочные обстоятельства. Так в прискорбный вечер моего первознакомства с Финогеичем две странные, как бы сменившиеся звезды стояли тогда над нами в зените знаменуя по старинным приметам гибель цезаря и великой державы, а полгода спустя присоединившаяся к ним в небе красная планета приоткрыла и каким именно средством астрологическое пророчество будет приведено в исполнение. Но если война началась уже в будущем июне, то как в указанный срок могла уложиться более чем десятимесячная старо-федосеевская эпопея, на моих глазах завершившаяся сокрушением помянутого некрополя.

Никогда не бывал зимой в тех краях, но вот непонятное, с утра, томление повлекло меня к ним на окраину. К обеду сумрачная погода разветрилась, бочком из голубой небесной промоины проглянуло солнце... Тем розовей показалось мне проплывавшее над крышами птицефабрики известковое облачко пополам с дымом. Одновременно слуха моего достигли протяжный скрип и неопознаваемый издали цепной скрежет. Так объяснялась моя боязнь опоздать к чему-то: сносили старо-федосеевскую обитель.

Присев на округлый, верно из купола, кирпичный обломок с изображением орлиного крыла, наблюдал я творившуюся вкруг себя ударную суету. Как ни больно признаваться, любая работа у русских, тем более предпраздничная, идет куда скорее в чаянии премии, которая в прежние годы именовалась чаевыми. Казалось бы, благодарение создателю, мучительно и долго томившее меня наважденье схлынуло наконец и сквозь наползавшие с запада тучи угадывалось чистое небо далеко впереди, но вместо ожидаемого облегченья овладевал мною непонятный, с примесью отчаянья, страх неизвестности, каким сопровождаются все эпохальные выздоровленья – от мечты, от прошлого, от самого себя в том числе. Кто-то из случившихся на месте происшествия из бывших клиентов М.П.Лоскутова сообщил мне, что местный сапожник еще месяц назад собирался отбыть вместе с семьей куда-то в зауральскую глухомань.

Мне пришлось отойти в сторонку от старо-федосеевской истории, и уже не могу обрисовать, как в дальнейшем участники ее продолжали жить и действовать во исполнение назначенных им судеб.

Потянуло оглянуться перед уходом. Ни звонков трамвайных, ни паровозных окликов с окружной, в безмолвии вечерней окраины только и слышалось потрескиванье исполинских костров. Столбы искр взвивались в отемневшее небо, когда подкидывали новую охапку древесного хлама на перемол огню. Они красиво реяли и гасли, опадая пеплом на истоптанный снег, на просторную окрестность по ту сторону поверженного наземь Старо-Федосеева, на мою подставленную ладонь погорельца.