Текст книги "Ни дня без мысли"

ЛОПАЙ, ЧТО ДАЮТ?

На экране телевизора три благополучных, очень обеспеченных господина защищали народ и ругали правительство. Правда, народ защищали не весь, а лишь ту его часть, которая выпускает отечественные легковушки. А правительство ругали не вообще, а за конкретную вещь – за то, что пошлины на подержанные иномарки ввели поздно и слишком низкие. В результате чего конвейеры отечественных автозаводов остановились. Два благополучных господина, руководители наших автозаводов, сокрушались, что в результате сомнительных акций правительства машины не покупают, и зарплату рабочим платить нечем. А третий благополучный господин, телеведущий, предрекал кошмарные социальные последствия: что будет, если все конструкторы, сборщики и менеджеры по продажам выйдут к Белому дому с орудиями труда?

Убедительность передачи немного снижала информация, что все три благополучных господина ездят на иномарках, и охрана – на иномарках, и жены – на иномарках, и любовницы – на иномарках. Впрочем, это уже детали.

Не вступая в спор с благополучными господами, все же замечу, что острие их критики направлено не по адресу. В том, что остановились конвейеры наших автозаводов, правительство не виновато. Виноват народ. Не тот народ, который машины производит, а тот, который их покупает. Или – не покупает. Вот он и виноват. С него и надо спрашивать.

АЗЛК выпускал «Москвича» – народ не покупал. Пошли навстречу, выпустили «Ивана Калиту» и «Князя Владимира» – опять не берут! Ну что за люди! Какого еще рожна им надо? «Святогора» выпустили – и того не берут! Не ценят наших славных предков.

Сам я в автомобильном смысле как раз патриот, тридцать лет подо мною крутились отечественные колеса. И я бы со всей гражданской яростью поддержал благополучных господ, если бы не одна история.

История вот какая.

До дыр и лязга изъездив старые «Жигули», я собрался с духом, напряг родственников и купил новые. Причем, не абы где, а в фирменном салоне, и не абы какие, а новенькую «Десятку» цвета «белая ночь». Обошлась она, страшно сказать, в семь тысяч условных единиц. И то лишь потому, что я сумел отбиться от очень вежливого продавца, который долго уговаривал набрать еще долларов на восемьсот каких—нибудь блестящих прибамбасов. Впрочем, кое—что накинуть все же пришлось: полторы тысячи рублей за предпродажную подготовку. Зачем нужно специально готовить к продаже новую машину, я не понял, но вежливый молодой человек объяснил:

– Вы что, не знаете, как у нас собирают? Гайки—то надо подкрутить…

Часа через три на машине с подкрученными гайками я отправился домой. Проехал три километра – зажглась тревожная лампочка, тосол на нуле. Купил тосол, долил до упора, проехал еще четыре километра, как раз до дома – зажглась тревожная лампочка, тосол на нуле. Позвонил вежливому молодому человеку. Он вежливо сказал, что это странно. Я согласился – странно, тем более что я оплатил предпродажную подготовку.

– Одно с другим не связано, – объяснил молодой человек, – при предпродажной подготовке проверяют гайки, а у вас, наверное, шланг отвалился. Шланги мы не проверяем, мы проверяем гайки.

– Но ведь машина на гарантии.

– Ну ладно, – сказал он после долгой паузы, – подъезжайте, посмотрим.

– Как же, – говорю, – можно ехать, когда тосол на нуле? А если двигатель заклинит?

– Не должно бы, – сказал молодой человек.

– В случае чего, отвечать вы будете?

– Ну, притащите на буксире, – посоветовал вежливый продавец.

Я ответил, что тащить некому, пусть пришлют «летучку».

– «Летучку» можно, – вздохнул молодой человек, – но это будет вам дорого стоить.

– Вы не поняли, – возразил я, – это будет вам дорого стоить. Я напишу про эту историю в газету, и у вас никто не станет покупать машины.

Через сорок минут приехала «летучка», симпатичный парень приладил на место шланг. И все бы хорошо, если бы… Если бы на следующий день у меня с интервалом в пять минут не отлетели оба дворника. Поскольку случилось это за городом, «летучку» вызывать я не стал, снял две панели и сам подкрутил гайки, проделав работу, за которую, по идее, мне бы фирма должна заплатить полторы тысячи рублей как за предпродажную подготовку.

Со временем выяснилось, что мне еще повезло: сосед гонял в тот же салон свою новую «Девятку» одиннадцать раз!

Не вчера и не мною замечено – любая монополия прямым курсом ведет к загниванию. Проще – к халтуре. По человечески понятно стремление благополучных директоров неблагополучных заводов убрать конкурентов и вернуть в российский обиход большевистский принцип: «Лопай, что дают»! Но я не директор, я машины не продаю, я на них езжу. И прекрасно понимаю: чем острей конкуренция на рынке, чем трудней живется директорам автозаводов, тем легче живется мне. Потому и считаю, что заботиться в первую очередь нужно не о тех, кто продает, а о тех, кто покупает. Комфортно на рынке должно быть автовладельцу!

В связи с изложенным у меня два вопроса.

Первый: какие получатся социальные последствия, если все хозяева бракованных отечественных авто придут к воротам ВАЗа с орудиями своего труда, среди которых могут оказаться не только топоры и вилы, но и автоматы Калашникова, поскольку майоры и подполковники на службу тоже не пешком ходят?

Второй: какие пошлины надо ввести на иномарки, чтобы у наших родных «Жигулей» в первый же день не отваливались шланги, а во второй не отлетали дворники?

БИЗНЕС НА КРОВИ

Ночью не спалось, включил ящик. Какой—то фильм. Сперва смотрел в полглаза, потом захватило. Неожиданно и непривычно. Не стреляют, не насилуют, ни одного окровавленного трупа. Все одетые. Просто – человеческие отношения. Несчастливая издерганная девушка. Безнадзорный мальчишка лет двенадцати, то ли влюбленный в нее, то ли просто жалеющий. Еще какие—то люди. Когда могут, помогают друг другу, не могут, так хотя бы сочувствуют. Живут, как умеют – но по—людски, как и положено людям. Тонкий, грустный, очень человечный фильм.

В конце – титры. «Парниковый эффект», наше производство, прошлый год выпуска. Кто авторы, пропустил, видно, было вначале.

Обрадовался за создателей картины, разозлился на телевизионщиков. Почему хороший отечественный фильм крутят в три ночи, когда почти все спят? Кто его увидит? И почему в лучшее время гонят убогую халтуру, убеждающую, что половина из нас бандиты, а другая половина сыщики. Что, и профессий иных нет? Бездарно дерутся, бездарно мирятся, скучно воруют, а если и ложатся в постель, совокупляются так же скучно, как воруют. Неужели мы не стоим лучшего? Почему, в конце концов, телевизионная шатия держит нас за быдло?

Лучше бы я этот вопрос себе не задавал.

Почему держат за быдло? Да потому, что мы и есть быдло. Ведь телевизионные боссы вовсе не звери, они нормальные торгаши. И продают то, что продается. Они же не силой втюхивают нам халтуру. Сами смотрим! И дети наши смотрят, и те из них, кто послабей, строят реальную жизнь по экранной модели.

Я не верю ни в какие государственные запреты. Как запрещать, если половиной эфира владеет государственная компания «Газпром». Сами себя запретят?

А мы, телезрители, что—нибудь можем? Еще как можем! У нас в руках грозное оружие – пульт. Нажал на кнопку, и нет халтуры. Вот составить бы заговор телезрителей и при первом же трупе разом вырубить лукавый канал. Но как сговориться? По телевизору объявить? По телевизору круглые сутки талдычат обратное: «Не переключайтесь»!

Хуже всего, что нынешние первоклашки, когда вырастут, будут искренне думать, что это и есть правильное искусство – когда стреляют, когда гоняются за стрелявшими, когда детально насилуют во весь экран. Красный цвет здорово смотрится в кадре, вот он и хлещет из ящика только что не ведрами.

Сегодня бизнесом на крови считается торговля оружием. Завтра так станут называть телевидение.

МОЖЕТ, СПАСЕТ АНЕКДОТ?

Бывают же совпадения! Словно на АТВ секретно работают хакеры, и один из них ночью залез в мой компьютер, не нужный никому, кроме меня. Позвонили с «Времечка» и позвали на дискуссию о насилии на телеэкране. Действует это на зрителей или нет?

Набор гостей на «нравственной» передаче стандартный: психолог, священник, телевизионный критик Ира Петровская и я в качестве писателя. Ну и, конечно же, зал. Что крови на экране избыток, согласны все. Но – что делать?

Как обычно, первая идея – законодательно запретить. Возражают – карательные меры не помогут. Я, по опыту зная, к чему приводят российские запреты, поддерживаю скептиков: стоит принять закон, и в плане борьбы с насилием на экране тут же закроют «Времечко», уволят с работы Иру Петровскую, а нас с Димой Быковым посадят на пятнадцать суток.

Молодая женщина из зала утверждает, что ничего делать не надо, потому что насилие на экране точно отражает уровень насилия в жизни. С ней спорят. Мне вдруг приходит в голову неожиданный аргумент. В последние годы наши каналы стали ежеквартально, а то и ежемесячно повторять сюжеты о кровавых бандах, разоблаченных еще в брежневские или горбачевские времена. Почему? Да потому, что реального насилия для рейтинга маловато, свежих трупов не хватает, приходится выгребать старые из телевизионных холодильников.

Кто—то пытается обнадежить: руководители нескольких каналов собираются встретиться, чтобы решить задачу совместно. И, скорей всего, примут какую—нибудь декларацию. Авось, поможет. Но люди в зале скучнеют, в начальственные декларации никто давно не верит.

От полной безысходности предлагаю ввести для руководителей канала специальный налог. Черт с ними, пусть на экране будет столько убийств, сколько им нужно для рейтинга. Но каждый вечер руководитель канала будет обязан прочесть с экрана столько лирических стихотворений, сколько покойников он настрогал за день. Придется бедолаге либо срочно учить стихи, либо убирать трупы.

Зал хохочет. А мне бы хотелось, чтобы к предложению отнеслись серьезно. А вдруг оно осуществимо? Слишком часто в жизни, когда не помогает никакая логика, неожиданно спасает анекдот.

ДЕНЬ БЕЛОГО ЛОСКУТКА

В моей машине, национально ориентированном «Жигуленке», нет приемника. Значит, нет и антенны. Но я уж как—нибудь прилажусь – скажем, прицеплю белые ленточки к дворникам. Главное – присоединюсь к акции. Выражу протест.

Полагаю, сегодня несколько миллионов водителей выедут на улицы с белыми ленточками, и выглядеть это будет внушительно. Да еще и митинги пройдут. Да еще и депутаты выскажутся навстречу выборам. Да еще и пресса поддержит. Протест против проклятых «мигалок» должен быть услышан! И в этой сплоченной толпе будет болтаться на ветру и моя ленточка.

Ну, а если по сути – против чего протестую лично я? Лично мне «мигалки» здорово мешают ездить?

Положа руку на сердце – практически не мешают. В Москве три миллиона машин, и сколько бы ни было в столице этих синих блямб, они почти незаметны. Ну, может, раз в неделю противно провопит за спиной мчащаяся мимо стремительная черная торпеда. Даже заметить не успею, кто в ней сидит: президент страны, мэр, врач «скорой помощи» или жулик с центрального рынка. Куда больше меня колышет такая, например, вещь, как возвращение эвакуаторов. Ставить машины негде, стоянки практически не строят, и вся деятельность власти по упорядочению уличного движения сводится к стремлению содрать с бесправного автовладельца побольше минимальных зарплат.

Но если все так, зачем мне на дворнике белая ленточка? Что меня подвигло на протест? Чего требую?

Требую я, прежде всего, вот чего: чтобы выпустили на волю осужденного на четыре года водителя Щербинского. Не место ему в тюрьме. Не за что.

Невероятно жаль даже не столько покойного алтайского губернатора, сколько замечательного артиста Михаила Евдокимова. Какой был классный актер! Какой классный человек! Но – простите, причем тут Щербинский? Не обгонял, не подрезал, не нарушал. На свою беду попался на пути стремительного губернаторского лимузина.

Губернатор – лицо государственное, его должны охранять силовики. Не охраняли. Слишком уж не любили местные чиновники чужого в их среде человека, чтобы заботиться о его безопасности. Смерти ему, конечно, не желали, но лишний раз подловато уязвить, лишив положенной охраны, не преминули. Виновного функционера куда—то передвинули, и даже фамилию его забыли. Но когда гибнет чиновник столь высокого ранга, кто—то должен ответить. Правоохранители продемонстрировали служебное рвение: ответил случайный автовладелец, оказавшийся поблизости. Не будь Щербинского, посадили бы на четыре года дерево, в которое врезался губернаторский лимузин.

Нравственные качества наших прокуроров и судей хорошо известны – тут особых иллюзий нет. Но в деле Щербинского цинизм перешел допустимые рамки. Нам с хамоватым презрением продемонстрировали, кто в лесу медведь. А мы в ответ своими белыми ленточками показали, что нас много, и деликатно намекнули, что у медведя шкура прочная, но все же не бронированная, и в дальнейшей своей кабинетной деятельности косолапому лучше не упускать из виду возможность рогатины.

Ну а «мигалки», они что – просто повод для игры в белые ленточки?

Не совсем так. Синий проблеск на гладкой крыше иномарки не столько существенная помеха дорожному движению, сколько довольно мерзкая деталь российского общественного быта. «Мигалка» – наше мелкое, но регулярное унижение. Не больно, но противно. Видимо, надоело. Достали нас наши разнообразные слуги.

Кто они, которым мы должны уступать дорогу, шарахаясь в стороны, как крепостные от кареты помещика? Самые умные? Самые честные? Самые заслуженные? Да будет вам! Шостакович, Смоктуновский и Окуджава с «мигалками» не ездили. А если они не сподобились, то кто нынче достоин?

Спецсигналы – наиболее заметная часть той спецжизни, которую в полумраке полусекретности мастерят для себя чиновные хозяева жизни. Это раздражающая льгота, которая сохранилась после отмены льгот: у нас отняли, но себе оставили. И это, пожалуй, более чем льгота – это символ принадлежности к высшей касте, знак отличия, куда более важный, чем медаль или даже боевой орден: герои войны лишь по большим праздникам надевают честно заслуженные награды, а «мигалки» ежедневно прочерчивают и подчеркивают границу между гражданами России и хозяевами России.

Мне кажется, депутатам в собственных корыстных интересах разумней эту привилегию убрать: а вдруг, представьте, в день уже недалеких выборов к избирательным участкам по всей стране подкатят, дребезжа на отечественных ухабах, машины с белыми ленточками?

Говорят, начальству нельзя опаздывать, работа встанет. Резонно – опаздывать плохо. Но, мне кажется, недельку промучившись в пробках, наши лидеры всех масштабов наконец—то поймут, что эвакуатор не единственное и даже не лучшее средство борьбы с дорожными тромбами. Наверное, если бы в тридцатом году прошлого века усатый диктатор покупал сосиски в магазине, он не решился бы под корень изводить российское крестьянство.

Скорей всего, уже завтра большинство водителей белые ленточки отцепят: погода нынче переменчивая, слякотная, и благородный символ протеста может быстро потерять свой безгрешный цвет. Отцепят – но ведь не выбросят.

Я почти уверен, что Щербинский пробудет за колючкой недолго: не так уж глупы наши власти, чтобы не понимать, что такой случай проявить гуманность, восстановить справедливость и побрататься с широкими массами у них появится нескоро. Но в любом случае тревожный праздник белых лоскутков отложится в памяти народа. Запомнится, что нас много. Запомнится, что мы очень не любим, когда нас пытаются унизить даже таким тупым способом, как начальственный рык автомобильного спецсигнала и подмигивание синей бородавки на полированной крыше иномарки.

ЗАЧЕМ ИМ ЭТО НАДО?

Как же трудно у нас жить любому предпринимателю, от хозяина овощного ларька до владельца завода: окружающие охотно считают деньги в их карманах, хотя полезней бы считать их рабочие часы – ведь их в сутки не восемь, не десять, порой и не пятнадцать. И что бы задать себе вопрос: почему человек, уже заработавший и на детей, и на внуков, продолжает сжигать свои силы и годы, то и дело впрягаясь в очередную телегу, хотя корысти от этого никакой? Зачем, например, мой друг Леня Тавровский, президент огромной ассоциации, в три ночи прилетев из Сан—Франциско, уже в девять входит в свой московский рабочий кабинет? Зачем крупный предприниматель из Черкесска Стас Дерев грузил себя все новыми и новыми заботами, что стоили ему пота, крови и, увы, здоровья, которого, в конце концов, не хватило? Неужели мало было ему уже заработанных денег?

Я мог бы ответить разве что встречным вопросом: а почему актер, увенчанный всеми мыслимыми лаврами, тот же, например, Зельдин, на десятом десятке репетирует новую труднейшую роль? Почему великий Ренуар, когда с годами пальцы стали отказывать, продолжал работать над новыми картинами, привязывая кисть к запястью? Почему гениальный Бетховен, потеряв слух, писал музыку, услышать которую уже не мог?

Не зря говорят, что талант – это добровольная каторга. Настоящий предпринимательский талант, вопреки любым доводам разума и врачей, требует реализации. Для иной жизни, вальяжной, размеренной, благополучной, ни большой актер, ни большой художник, ни большой предприниматель просто не годны.

ПАМЯТИ ЕЛЬЦИНА

Вот оно и случилось. Строго говоря, можно было ожидать: и возраст изрядный, и ноша, что тащил полтора десятилетия, непомерна, и инфарктов было то ли пять, то ли шесть, и сердце, даже заштопанное умелыми хирургами, не могло ведь служить вечно. Но даже неотвратимое известие оглушило – мог бы и еще пожить, хоть немного, хоть сколько—то. При нем было лучше: болел за наших теннисистов, пил чай с Растроповичем, Путин, подчеркивая преемственность демократического курса, приезжал на дачу поздравить с днем рождения, патриарх приезжал… Вроде бы, мелочи, формальности – но в стране, все же, было посветлее, дышалось полегче. Конечно, не обходилось без иллюзий: на каком—то разгоняемом митинге, говорят, кричали – «Почему молчит Ельцин»? А что он мог сказать – он в это время лежал в своей последней реанимации.

Смерть Бориса Николаевича отмечали по разному. Толпа шла к храму Христа Спасителя с цветами и слезами, великие политики Двадцатого века прилетели прощаться, миллионы людей по всей стране, не чокаясь, поминали основателя свободной России. Зато в Думе, на то она и Дума, случилась непристойность. Когда предложили почтить память Первого президента, честные люди встали, а коммунисты остались сидеть. Зрелище получилось, как в общественном туалете – фракция КПРФ так и не смогла подняться со своих унитазов. Коммунистов, конечно, понять можно: и в девяносто первом, и в девяносто третьем их по вине Ельцина круто прихватывала медвежья болезнь, вот и в две тысячи седьмом сработала инерция. Условный рефлекс: при имени Первого президента России политических карликов так и тянет к унитазу.

Телевидение, в общем, держалось прилично. Но и там не обошлось без грязи – всякого рода пушковы не упустили случая тявкнуть на покойного начальника, надеясь угодить живому: авось, заметят, оценят, вдруг да и перепадет косточка с барского стола.

Про Первого президента России много врали и много врут, от частого повторения вранье стало чем—то вроде факта. Развал Союза, расстрел Белого дома, грабительская приватизация. Но какое отношение имел Ельцин к распаду СССР? Такое же, как врач, выписывающий справку о смерти, к самой смерти. Страну развалила коммунистическая верхушка – именно после ее августовского «путча дрожащих рук» все до единой республики (а во главе их, кстати, стояли вчерашние секретари местных ЦК), заявили о своей независимости. Что должен был сделать Ельцин – посылать войска? Хороший был бы акт братской дружбы! Во всех республиках прошли референдумы. И везде – везде! – народ высказался за отделение от московской партийной номенклатуры. Так что если кто и развалил СССР, так это Зюганов и его единомышленники, если то, что объединяло этих кабинетных коммерсантов, можно назвать мышлением.

А расстрел Белого дома? Что же это, извините, за расстрел, при котором не пострадал ни один депутат? И Хасбулатов, и Макашов, и все их перетрусившие подельники выходили прямо под телекамеры целехонькими.

О приватизации разговор особый – не будь ее, мы бы и нынче стояли в километровых очередях за молоком и овсянкой, а зерно по—прежнему везли бы нам сухогрузами из Америки Христа ради. При дележке собственности мало досталось каждому? Очень мало! А мы чего хотели? Ведь при коммунистах не только заводы, не только колхозы – вся страна была неконкурентоспособна. Вспомните, за чем давились в ГУМе да ЦУМе? За болгарскими кроссовками и обычными мужскими носками. Мы делили на всех общую нищету, вот ее, по куску на брата, и получили в собственность.

Все, что страна имеет теперь – а имеет много! – мы получили благодаря Ельцину. Он посадил яблоню, которая, как и положено, принесла обильные плоды через десяток лет. И подло корить уставшего садовода за то, что не хватило сил дождаться главного урожая.

Чем же в реальности был для России Борис Николаевич? Чем войдет в историю?

Вроде, человек как человек, похожий на всех нас. Крепкий, волевой, но ведь и с недостатками, особенно, с одним, столь типичным для русского мужика. Любил это дело, было. Однако прошло несколько дней со дня смерти – и стало ясно, что в самом главном был он для нашей родины уникален. Другого такого в отечественной истории не сыщется.

Порой России везло с правителями. Но только Ельцин, только он один, дал народу свободу. Конечно, был Александр Второй, был Витте, был Хрущев, был Горбачев. Они здорово облегчали гнет, огромное им за то спасибо. Но только Ельцин принес стране свободу без всяких ограничительных определений.

И еще уникальность: только он один в России добровольно ушел от власти. Николай Второй отрекся, когда выхода не осталось, когда вся империя гнала от трона чуть не пинками – не столько ушел, сколько бежал. Борис Николаевич ушел сам, когда понял, что сил на огромную страну уже нет.

Говорят, главным для него была власть. Обычное вранье! Ельцин был человеком миссии – главным для него была демократия в России. И опасался выпустить из рук руль потому, что в себе был уверен больше, чем в возможных преемниках. При нем на свободу печати никто не посягал. Чего только не писали о президенте – даже полную чушь, вроде кредитной карточки, по которой он якобы получает деньги в западных банках. Но Ельцин ни разу не подал в суд на газетных наемников. Лужков, между прочим, с гордостью говорил, что выиграл у газет сорок исков – все, разумеется, в столичных судах. А Ельцин терпел, резонно тревожась, что если дать вполне справедливый пинок пусть даже какой—нибудь «Советской России», судейские чиновники по всей стране поймут это как сигнал. Он знал цену российской свободе и берег ее, платя собственными нервами, собственным здоровьем.

И – слава ему за это вечная! – именно он вернул крестьянам землю, которую при коллективизации отняли большевики. Чиновники, нынче из под полы распродающие участки под дачи, сделали все, чтобы замотать указ Президента, но отменить его все же не смогли. Когда—нибудь он сработает – дай Бог, чтобы не взрывом, не бунтом, бессмысленным и беспощадным…

Сегодня разнородная политическая шваль, словно следуя любимому афоризму Льва Толстого, скопом рванула в патриоты. Ельцин патриотом себя не называл, но Россию любил так, как дай Бог всем нам ее любить. Именно он вытащил страну из трясины. Именно он проложил ей дорогу в пристойное (а там, будем надеяться, и в достойное) будущее. Именно его, не сомневаюсь, очень высоко оценят потомки.

Нам же остается лишь низко поклониться свежей могиле на Новодевичьем.