Текст книги "Как разграбили СССР. Пир мародеров"

Жириновский Владимир Вольфович – заместитель председателя Государственной думы. Родился 25 апреля 1946 г. в Алма-Ате. В 1989 году основал и возглавил ЛДПР. Участник четырех президентских выборов в России в 1991–2008 гг.

– В декабре 1993 года, впервые после распада Советского Союза, демократические партии не праздновали триумф после парламентских выборов. А помешала этому ЛДПР. Почему Вы победили?

– Потому что нас везде показывали. Дебаты каждый день, по всем каналам. Три раза за вечер по десять минут. Представляете? Люди услышали и увидели. Вот вам и победа партии – пожалуйста! Вы не можете нас упрекать – мы уже побеждали. Потом Ельцин окреп. Демократы, чиновники все сформировали и давай душить ЛДПР. И уже через два года большее число голосов получают коммунисты. Мы на втором месте. Но не потому, что они лучше нас… Воспряли все коммунисты России! А их – бывших членов КПСС – на территории России было десять миллионов. С членами семей – тридцать миллионов человек! Их даже агитировать не надо было. Бывшие члены КПСС всегда проголосуют за КПРФ. Поэтому и в 1995 году мы реально были на первом месте.

– То есть Ваш успех был напрямую связан с вложенными в рекламу средствами?

– Никаких денег в победу ЛДПР вложено не было! Миллионы были вложены в Шахрая, в Гайдара и во все остальные партии. И они проиграли! Потому что это были самые первые свободные выборы.

Я сегодня как раз просматривал наши агитационные материалы накануне первых выборов в Думу. Это был ноябрь 1993 года. Все, что я тогда говорил, все и свершилось. Я критиковал статью 5 Конституции, по внутреннему устройству государства. Вот, Кавказ – война, пожалуйста, уже почти 10 лет. Хотя в ноябре 1993 года все еще было спокойно. В 1993 году было 12 блоков и партий. Из них никто даже рта не открыл, что есть такой народ – русские! Мы поднимали этот вопрос. Он постоянно был в повестке дня, и теперь уже много новых партий, которые эту тему поднимают. Мы предупреждали об опасности продажи земли. Мы были сторонниками лишь ее аренды на 50 лет и передачи аренды по наследству. И вот продажа показала, что очень много земли скуплено и не используется по профилю. То есть то, о чем мы предупреждали, случилось. Земля – в частных руках, но она не обрабатывается. Собственники ею только спекулируют. Кто-то наживает деньги на разнице цены на землю. А земля сама по себе стране ничего не дает.

– А самое большое политическое поражение?

– Попытка отстранить нас от выборов в декабре 1999 года. Единственную партию пытались не допустить! Все допустили, а ЛДПР не допустили. Мы пошли под другими знаменами. Из всего многообразия партий, которые в разное время участвовали в выборах, – сегодня в Думе только ЛДПР. И это приятно осознавать. Я говорил в ноябре 1993 года: «Мы единственная партия! Остальные ничего не смогут». Там был блок, где был Гавриил Харитонов, Демпартия Травкина, «Женщины России», КЕДР, «Гражданский союз»… Двенадцать партий! Сегодня ни одной из них нет! Потом исчезли и остальные. «Демвыбор России», ПРЕСС Шахрая, «Яблоко», СПС. То есть все, кого я критиковал. Исчезли они не потому, что я хотел их ухода, избиратель отправил их из политики. Но отправили их через пятые выборы в Госдуму, а я говорил еще до первых! Прогнозы, диагнозы и оценки были абсолютно точными. Это большой успех партии.

– Но КПРФ же тоже осталась?

– КПРФ – наследница КПСС. Это не новая партия. Так что в партийном строительстве у нас было все правильно.

– Вы всегда все знаете, Владимир Вольфович. Скажите, что нужно было делать, чтобы сохранить Советский Союз?

– В ноябре 1990 года ко мне пришло телевидение, вот так, как вы, на работу. Телевизионная служба новостей. «Что делать?» Я им сказал: ввести чрезвычайное положение на всей территории СССР. Я ж не знал, что будет ГКЧП!

– Ввели же…

– Ввели! Но как ввели! Ты арестуй и расстреляй Горбачева! А потом объявляй, что он погиб, инфаркт. Все! Я – Янаев, становлюсь президентом СССР. И наводи порядок! Не вводи танки в Москву! В Москве все в порядке. Гамсахурдия прибежал, ключи положил на стол командующему округом! Ты сначала там, на местах, введи. Скажи: сдать ключи, опустить знамена, провозглашаем Россию единым и неделимым государством. Ничего не сделали. Устроили в августе 1991 года нам ТЮЗ – театр юного зрителя. Трудно быть партией… Когда я все это говорю, мне отвечают: это уже было! Я отвечаю: исполнители были не те. Важно, кто будет делать! Все варианты в мире уже отработаны: социализм, нацизм, капитализм, демократия, либерализм… Так что пока нам надо терпеть, ждать, покориться, смириться и накапливать ресурсы.

– Кто из политиков 1990-х нанес самый большой вред России?

– Горбачев, Ельцин, Гайдар. Три человека. По-русски это… троица!

– Радикальная расправа с политическим оппонентом, с Вашей точки зрения, до какой степени все-таки возможна? Расстреливать можно?

– Нежелательно. Сегодня все-таки достаточно тюремного заключения. И все. Расстреливать не надо. Это все-таки тяжелое наказание и бесповоротное… Тот же Ходорковский. У него уже вот левый поворот в голове. Из тюрьмы выйдет, в КПРФ вступит и будет дворником работать.

– Эмоциональность – плюс в политике?

– Обязательно, обязательно! Когда говорят, вот он там громко говорит или руками жестикулирует… Слушайте, это же переживание за собственную страну!

– У Вас это продуманно или от души?

– Это должно быть спонтанно! Если это выдумывают какие-то там имиджмейкеры кому-то, то у меня все спонтанно. Вот оперный певец – он поет, и все силы брошены на это пение. Так и оратор. Он должен говорить, он должен переживать, он должен чувствовать свою страну. Если же он будет читать… Вот некоторые в Госдуме не выступают, а читают чужой текст! Ну что это? Так не годится!

– Какой главный человеческий недостаток у Вас?

– Доброта, доброта… Она мне мешала. Я верил людям, и они меня подводили. Или где-то я не мог принять более жесткого решения. Доброта! В политике она вредит. Нужны жесткость и сухость.

Москва, май 2009 г.

Ненашев Михаил Федорович – завкафедрой периодической печати в Московском государственном университете печати. Родился 10 ноября 1929 г. в селе Бородиновка Челябинской области. Экс-министр печати СССР, бывший руководитель Гостелерадио СССР, работал заместителем заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС.

– На критике СССР Ельцин пришел к власти в России в 1990-е годы, но, когда пришло его время править, созидательно он этого делать не мог?

– Ельцин критиковал уходящую советскую власть. А когда он стал президентом, он резко перестал заниматься критикой. Ельцин правил, не созидая, а соглашаясь или не соглашаясь с теми предложениями, которые ему представляло окружение. Его самостоятельная концепция возрождения страны закончилась клятвами, что, если приватизация и рынок автоматически не приведут к тому, что через 3–4 месяца люди будут жить в благоприятных экономических условиях, он ляжет на рельсы. На этом кончилось все созидательное, что принес России Борис Ельцин.

Москва, октябрь 2010 г.

Коржаков Александр Васильевич – депутат Государственной думы. Родился 31 января 1950 г. в Москве. Генерал-лейтенант. Создатель и руководитель Службы безопасности президента России. Автор книги «Борис Ельцин: от рассвета до заката».

– После гибели Советского Союза Россия, оставшись один на один с Ельциным, вкусила все издержки его пороков. Вы, как никто другой, можете сказать, в какой момент началась деградация личности Ельцина. С чем это было прежде всего связано: с опьянением властью или алкоголизмом?

– Ельцин отличался безумной жаждой никому не подконтрольной власти. Он относился к категории людей, о которых древний философ Платон сказал: «Не следует, чтобы к власти приходили те, кто прямо-таки был влюблен в нее». Вся политическая деятельность Ельцина, особенно в Москве, характеризовалась именно необузданным стремлением к власти. Алкоголизм же – это его патологическое свойство еще со времен его работы в Свердловске.

Вот эпизод, раскрывающий истинный смысл и цели «политической борьбы» Бориса Николаевича. После избрания Ельцина председателем президиума Верховного Совета РСФСР мы с ним впервые вошли в кабинет Воротникова (в 1988–1990 гг. – предшественник Ельцина на этом посту. – Прим. авт.) Распили там без закуски бутылку. И Борис Николаевич, оглядев обширный кабинет, сказал: «Да! За это стоило побороться!» Кстати, когда мы попали в кабинет Горбачева, такого пафоса не было. Там было больше суеты. Шла передача власти. После этого Ельцин с Горбачевым больше никогда не встречались. Кроме того, Ельцин ведь не стал сидеть в кабинете Михаила Сергеевича. Ему оборудовали помещение в четырнадцатом корпусе Кремля.

– Алкоголизм сыграл в жизни Бориса Николаевича злую роль. Вас не обвиняли, что Вы его спаивали?

– Да, однажды мне Наина заявила, что я сделал Ельцина алкоголиком! Я ей ответил, что они из Свердловска в Москву привезли Бориса Николаевича уже состоявшимся алкоголиком. В то время бывали случаи, когда Ельцин запирался на два дня и к нему не пускали даже поваров, чтобы они не видели, как он напивался вдрызг. В такие запойные моменты с ним только дочка и Наина общались. Ельцин на девятнадцать лет старше меня, как я мог сделать его алкоголиком? Это могло быть только наоборот! Работая у Бориса Николаевича, мне нередко приходилось выпивать с ним большие дозы крепких спиртных напитков! Представляете, сколько пришлось в себя яда впихнуть?! Ельцин ведь не пил один. А со мной ему было пить приятнее всего, потому что я «не сачковал»! В то время у меня было настолько сильное нервное напряжение, что водка меня не брала. Я не пьянел. И мог выпить наравне с президентом! Меня спасал спорт с его физическими нагрузками, которому я старался уделять все свободное время.

– Не лучше ли для Вашего здоровья тогда было все бросить?

– Я думал о России, и здесь ельцинский алкоголизм отходил на второй план. Были моменты, когда Ельцин пребывал в совершенно непотребном виде. И мне приходилось идти за пульт управления. Так что, когда меня иногда спрашивают: «Александр Васильевич, вы были вторым человеком в стране?», я отвечаю: «Порой бывал и первым!» Речи о том, чтобы уйти от президента, не было, потому что на мне была Служба безопасности, которую я создал и которая великолепно функционировала. Эта служба защищала и обеспечивала безопасность существующего в России института президентства как совокупности норм права, регулирующих отношения президента с государством, обществом и гражданами России на основе Конституции. У СБП было решительное намерение подрубить корни коррупции, которая расцвела пышным цветом. Служба располагала серьезными данными о многих и о многом. Таким образом, СБП начала мешать президенту, потому что «залезла» на территорию Семьи, которая пользовалась услугами рвущихся к власти олигархов. Семья и расправилась с СБП, подведя политическую подоплеку под ее деятельность, обвинив так называемую партию войны, куда якобы входили Коржаков, Барсуков, Сосковец, в подготовке переворота и, естественно, в желании сорвать президентские выборы 1996 года. Нас уволили, СБП расформировали, оставив за ней только охранные функции.

После расставания с Ельциным мы больше с ним не общались. Хотя первый год он вспоминал обо мне постоянно. Выходя из машины, Ельцин каждый раз задавал вопрос: «Где Коржаков?!» Настолько сильно он со мной сросся.

– Кстати, касательно Вашего увольнения в июне 1996 года. Бытует версия, что его спровоцировала некая «голубая мафия» из Администрации президента. Якобы Вы наступили ей на мозоль расследованием «дела Беленкова».

– В 1994 году, занимаясь у себя дома сексуальными оргиями с лицами одного с ним пола, выпал из окна сотрудник Администрации президента Беленков (по предположениям некоторых СМИ, в 2002 г. в возрасте 48 лет умер от СПИДа. – Прим. авт.). Естественно, наша служба расследовала это происшествие. В результате скандал решили не поднимать, а просто уволили Беленкова из Администрации. После моего увольнения в 1996 году Беленкова тут же восстановили на работе, даже повысив в должности!

– Говорят, Вы даже конкретную цифру гомосексуалистов среди сотрудников Администрации президента в середине 1990-х гг. установили. Может, за это они Вас и убрали с должности?

– Никто из нас никаких цифр не давал! Вранье все это! Да, мы знали некоторых людей нетрадиционной ориентации в этой структуре. Но источником информации служили сами же гомосексуалисты. Те, кто не скрывал своей ориентации, рассказывали нам о других. В то время в Администрации президента работала примерно тысяча человек. Если взять за основу, что в природе гомосексуалистов среди людей обычной ориентации около одного процента, то можно прикинуть, что в Администрации их было где-то около десятка. Но к моему увольнению с должности руководителя Службы безопасности президента они непричастны. О причинах же моего увольнения я сказал выше. Они всего лишь способствовали поднятию шума во время ситуации с пресловутой «коробкой из-под ксерокса».

Москва, июнь 2009 г.

Глава четвертая
Березовский, Лужков и другие олигархи

Термин «олигархи» в шутливой форме в 1990-е годы запустил в общество вице-премьер правительства России Борис Немцов. (В этой главе Борис Ефимович расскажет о главных олигархах 1990-х со знанием дела.) Словечко прижилось, а вскоре приобрело зловещий оттенок. Ибо олигархи, это вам не «новые русские», для которых предел мечтаний «шестисотый» «мерин» да крученая золотая цепь на бычьей шее. Олигархи в 1990-е конвертировали свои капиталы не только в недвижимость на Лазурном Берегу и на Рублевке, но, что важнее, во власть. Вернее, в рычаги воздействия на разного рода ветви власти. Прежде всего имеются в виду, конечно, СМИ. Редкий олигарх в 1990-е годы обходился без ручных газет и телеканалов. Преуспел на этой стезе Борис Абрамович Березовский, который в эру своего могущества (точнее – влияния на Семью, которое у него потом отнял аполитичный Абрамович) владел крупнейшим телеканалом России – ОРТ (фактически) и телеканалом ТВ-6, федеральными газетами «КоммерсантЪ», «Независимая газета» и «Новые известия».

История «Новых известий» показательна с точки зрения жадности и нелепой амбициозности олигархов. Дело в том, что в середине 1990-х Березовский решил купить газету «Известия» (классическую, ту, что еще недавно была на Пушкинской площади), но его опередил Потанин. В то время олигарх-вице-премьер. (Тема слияния капитала и власти – впереди.) Борис Абрамович обиделся и… купил ведущих журналистов «Известий» во главе с главным редактором Голембиовским, ныне покойным, и «золотым пером» Лацисом, тоже ныне покойным. А под них создал «Новые известия». Просто так. Чтобы насолить Потанину.

Ладно бы энергия и политический зуд Березовского, Гусинского (ему Ельцин подарил советский четвертый, учебный, телеканал), Ходорковского и иже с ними были направлены исключительно на медиапроекты. Но нет! Покупка журналистов, как я уже говорил, была лишь этапом в борьбе за власть и, само собой, за самые лакомые куски госсобственности. Помню, «Независимая газета» эпохи Березовского, где я трудился в 1990-е годы, едва ли не еженедельно выплескивала на свои страницы компромат на противников Бориса Абрамовича в борьбе за дармовые советские активы. Сколько эти публикации стоили нервов Чубайсу и как они привели к отставке премьера Кириенко (наряду со сливом из других СМИ, конечно), эти господа, уверен, будут помнить до конца жизни[25]25
  Важно оговориться, что, хотя компромат и занимал центральное и привилегированное место на полосах той же «Независимой газеты», во всем остальном там шла обычная, «человеческая», нормальная профессиональная жизнь.


[Закрыть]. Не отставали от «НГ» ни газета «Сегодня» (Гусинский), ни «Комсомольская правда» (Потанин), ни другие издания 1990-х.

Березовский, Гусинский, Ходорковский – тогда еще удачливые бизнесмены, но не олигархи, – сплотившиеся в начале 1996 года в Давосе, чтобы посадить на российский престол больного, полумертвого Ельцина, после удачно проведенной президентской кампании рассорились вдрызг. Рассорились от хорошей жизни. Ибо именно они теперь были реальными хозяевами России, тем более что главный на тот момент недруг олигархов генерал Коржаков пал жертвой их околосемейных интриг. (Эту главу откроет интервью Сергея Лисовского, который, по существу, своей коробкой из-под ксерокса дал дорогу российской олигархии.) Им отныне предстояло делить между собой богатства России. (Читай: СССР.) А в такие моменты, сами понимаете, дружба отступает на самый дальний план.

Гарантией, что остатки народной собственности будут отныне эксплуатироваться не государством, а только доморощенными капиталистами, были – правильно! – все те же секретные соглашения Бориса Ельцина с Госдепартаментом США. Тронуть зеленые олигархические ростки ему было нельзя. Не позволял Вашингтон. Которому те же Гусинский с Березовским вряд ли импонировали, но зато усиленно изживали такое неудобное для окончательной экономической гибели СССР явление, как красные директора, которые и в 1990-е годы, не забывая, конечно, о себе, продолжали поддерживать основные советские промышленные фонды на должном уровне. А в результате эксплуатации этих фондов олигархами они быстро приходили в негодность. А значит, окончательно подрывали мощь советской экономики, за счет которой все еще держалась Россия 1990-х.

Я не буду пересказывать читателю сенсационные детали этого подлого разграбления родины, вы узнаете об этом в данной главе от более знающих людей. А я хотел бы акцентировать ваше внимание вот на чем. В 1990-е годы Россию поразил еще один недуг – государственный олигархизм. Недуг куда более страшный, чем олигархизм обычный, финансовый. В большой власти появились люди, которые алчно аккумулировали в своих руках не только властные полномочия, но и с их помощью огромные деньги. Кричащим примером государственного олигархизма стал, конечно, мэр Москвы Юрий Лужков, не только создавший самую мощную коррумпированную чиновничью систему, но и конкретно, посредством жены – Елены Батуриной, укравший миллиарды долларов государственных средств. (Извиняюсь, заработавший.)

Государственные олигархи были в сто раз страшнее, чем олигархи обычные. Вырвать их жала из тела России, к которому они присосались в начале 1990-х, Путину с Медведевым оказалось посильным только в 10-е годы XXI века. Справиться с коррумпированной чиновничьей спайкой в масштабах мегаполиса – это вам не выгнать из страны Гусинского с Березовским, это намного сложнее. В арсенале сопротивления Лужкова были техногенные катастрофы, промышленный саботаж, все что угодно, а у Рахмонова с Шаймиевым еще и искусственный подогрев сепаратизма. (Кстати, то, что проворовавшийся Лужков не ушел по-хорошему, а вынудил Медведева вышвырнуть его вон (браво, Дмитрий Анатольевич!), как раз и говорит о том, что мэр в кепке по-тихому шантажировал федеральную власть упомянутыми мной катаклизмами.)

В этой главе читатель узнает все о Лужкове из уст бывшего руководителя Москвы Юрия Прокофьева, участвовавшего в карьере мэра в кепке, когда тот был еще никем.

Знаком с Юрием Михайловичем и я. Вспомнил тут о нем недавно, когда экс-мэр Москвы, открывая церемонию вручения одной из престижных журналистских премий, посетовал, что в России сегодня «нет свободы СМИ, демократии». Слышать это от Юрия Михайловича, признаюсь, было дико. Ибо нет в современной России человека, более яростно сражавшегося со СМИ последние 15 лет, чем Лужков. При этом в методах своей борьбы с журналистами Лужков был не брезглив. Знаю, о чем говорю. 12 лет назад сам получил от находящегося тогда на самом пике своего политического могущества мэра Москвы исковое заявление о защите чести, достоинства и деловой репутации аж по 9 пунктам.

…А предварил его Юрий Михайлович, размахивая зажатым в руке экземпляром «Независимой газеты» с непонравившейся моей статьей на 13-й полосе, гневной тирадой про «продажных журналистов Березовского» в прямом эфире главного столичного телеканала.

По нынешним меркам, когда плевок во власть предержащих считается хорошим тоном и сходит практически всегда безнаказанно даже работающим в государственных СМИ журналистам, тот мой скромный репортаж не стоит и выеденного яйца. Нескольким старушкам в престижном районе Москвы Кунцево, на Кастанаевской улице, где рушили пятиэтажки, не хватило квартир во вновь построенном для них там же доме. На окраину их выселить было нельзя по закону, и местные власти их стали выживать силой. Мерзкая история. Понимали это и близкие к мэру люди. Ибо сразу после выхода материала – и соответственно, перед судом надо мной – мгновенно нашлись квартиры в том самом престижном районе, и старушки покинули, наконец, нежилой полусклеп с выбитыми окнами, с наркоманами и бомжами, но без электричества и отопления, где обретались месяцами по воле местного начальства. И Лужкова. Ведь именно Юрий Михайлович, почтивший своим присутствием торжественное расселение этого дома, лично пообещал одной из этих старушек, что в случае хоть одной жалобы «всех уволю».

Но в тогдашнем телегневе будущему радетелю свободы отечественных СМИ, конечно, было не до самокритичной оценки собственных слов и полного отсутствия каких-либо поступков, с ними связанных. Более того, Юрию Михайловичу было невдомек, что всуе публично унижает он и человеческое достоинство журналиста, и задевает его деловую репутацию. В слепой чиновничьей ярости не мог, разумеется, он и представить, что гонорар «адепта Березовского» за разозливший его материал составил всего-то 70 рублей и что изначальным мотивом репортажа был позыв написать позитивный текст о программе расселения столичных пятиэтажек, а проблемы с этим самым расселением, которые, к досаде мэра нашли отражение в тексте, выявились лишь в процессе работы над ним.

А все потому, что в глазах Лужкова журналист – есть и будет – лишь инструмент чьей-то конкурентной политической воли. Березовского, Чубайса, Путина, Медведева… Но не самостоятельная величина. И уж тем паче никакая там не «четвертая власть».

Сразу после эфира с разгневанным мэром «интересные и удивительные» явления стали происходить уже в моей профессиональной жизни. И их с лихвой хватало, чтобы понять, каким образом Юрий Лужков и высшая власть 1990-х в его лице блюдут свою «деловую репутацию» и «поруганную честь».

К примеру, каждый раз накануне очередных судебных слушаний в моем редакционном кабинете появлялся представитель мэра в суде Марат Гафуров, бывший следователь, а тогда главный специалист Государственного правового управления мэрии Москвы. В выражении его лица не читалось и тени смущения от того, что отстаивает он честь и достоинство Юрия Михайловича в свое рабочее время за деньги столичных налогоплательщиков, одним из которых являюсь и я. Тон бывшего следователя был недобрым. Намеки прозрачными. Взгляд испепеляющим. При этом он настаивал на… мировой! Ее условием, правда, была позитивная публикация о деятельности Юрия Михайловича в нашей же газете. Сообразив там у себя в правовом управлении, что дела ему не выиграть, а пытаться убедить Лужкова отозвать иск равносильно увольнению, бедолага хотел хотя бы не проиграть, а заодно и позволить мэру сохранить лицо.

Но на такую мировую мы не шли. Поэтому представителю истца ничего не оставалось, как регулярно переносить судебные заседания. Получался эдакий замкнутый круг. Не уверен, что Юрий Михайлович читал Кафку, но затеянный им процесс мог бы конкурировать с сюжетом главного произведения гениального австрийца. Длился он месяцами. Порядком изматывал нервы. В том числе и несчастным старушкам, которых приходилось всякий раз привозить в здание суда в качестве свидетелей, где ровно в назначенное для заседания время мы и узнавали об очередном переносе процесса.

Этим мэрский нажим, впрочем, не заканчивался. Опять же накануне судебного заседания в редакции газеты вдруг возникали люди из жилищного комитета мэрии, недовольные слишком низкой арендной платой, которую платила газета за помещения на Мясницкой улице, где располагалась со дня основания, еще до назначения Лужкова мэром Москвы. Да что там люди московского правительства… Им-то хоть если не по общечеловеческой морали, то по иерархической логике пристало блюсти честь высокого патрона сомнительными методами. А под какую логику и моральную категорию подпадают, скажем, действия моего коллеги – журналиста Сергея Сокута, унесшего у меня из кабинета подшивку с моими статьями о деятельности мэрии… – интернет-сайтов тогда не было – в мэрию же? «Чтоб судить легче было?» – помню, пошутил недоуменно. Как в воду глядел. А ведь выиграй суд Лужков, значит, и газете, и всем в ней работающим, и самому Сокуту был бы от этого прямой материальный убыток. Юрий Михайлович меркантильную сторону иска обставил изящно. В случае поражения мы должны были выложить ему всю выручку за реализацию номера нашего издания, вышедшего с моей статьей. 88 тысяч рублей.

Спустя срок, работая уже в «Московской правде», наткнулся как-то на редакционный материал под примерным заголовком: «Лужков – журналисты – 30:0. Юрий Михайлович выиграл все суды у журналистов». Потряс и профессиональный мазохизм автора, и то, что это была неправда. Лужков не выиграл у меня и проиграл, по крайней мере, одной моей коллеге, с которой мы присутствовали на одном-единственном заседании, к досаде Юрия Михайловича, кое-как все-таки состоявшемся, по его иску.

Впрочем, дело даже не в том, выиграл Лужков у всех журналистов или нет. Публично кичиться выигранными судами у журналистов, пусть даже тогдашнее общество разгула свободы СМИ и понятия не имело, как эти победы мэру достаются, это, знаете, симптом политического нездоровья. Политическая болезнь и душевный человеческий изъян. Для этого надо быть только Лужковым с его косным мозгом политического феодала образца 1990-х. В вотчине которого можно было только проигрывать. В вотчине которого понятие «справедливость» было значимо лишь настолько, насколько сильные люди стояли за материалами дерзкого журналиста. В этом был весь Лужков. Кстати, причины нынешней несвободы СМИ в регионах, на мой взгляд, в том, что там еще полным-полно таких вот лужковых на разных уровнях и вовсю царят 1990-е.

…Не припомню, кстати, хоть одного суда Ельцина с журналистами. А уж его они терзали, не дай бог Юрию Михайловичу! Или. Не помню Путина и Медведева, судящихся с прессой.

Поэтому и не могу понять коллег-журналистов, аплодировавших Лужкову при открытии церемонии вручения престижной журналистской премии, где Юрий Михайлович упрекнул в ограничении свободы СМИ нынешнюю власть, ревностным служителем которой, к слову, сам экс-мэр являлся аккурат со дня проигрыша «Отечеством» парламентских выборов в 1999 году и до своего позорного сентябрьского отрешения.

Лично мой упрек нынешней власти, что Лужков до сих пор не в тюрьме. (Или Батурина.) Да и, честно говоря, слишком долго его терпели у власти. Могли бы справиться и побыстрее.