Текст книги "Как разграбили СССР. Пир мародеров"

Макаревич Андрей Вадимович – певец, поэт, композитор. Родился 11 декабря 1953 г. в Москве. В 1969 году основал группу «Машина времени». В дни ГКЧП выступал перед защитниками Белого дома. Бывший ведущий телепередачи о кухне и пище «Смак». Имеет орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени. Народный артист России.

– Почему у Вас ордена не надеты, Андрей Вадимович?

– Я в них только сплю, а когда просыпаюсь – сразу снимаю.

– В связи с юбилеем рассчитываете на очередную правительственную награду?..

– Я похож на идиота или нет?.. Нет?! Ну, тогда давайте дальше…

– Тысячи моих ровесников вместо уроков разучивали аккорды на гитаре к Вашим песням, учили Ваши и писали свои стихи под влиянием Ваших стихов. Вы несете моральную ответственность за то, что тысячам советских выпускников школ испортили аттестаты и не дали поступить в вуз?

– Нет, конечно. Я, можно сказать, из-за «Битлов» практически вылетел из института. Мне что, сейчас к ним счет предъявлять или моральные претензии? Во-первых, если я и был идиот, то сам. Во-вторых, не жалею ни о чем абсолютно!

– Где Вам в Москве будет памятник стоять?

– Я еще раз задаю вопрос: я похож на самодовольного идиота?

– Нет, конечно! Но вот Кобзону уже стоит же в Донецке.

– Я не Кобзон.

– Хорошо. Высоцкому стоит памятник.

– Я не Высоцкий. Моя фамилия Макаревич. Я не думаю ни о каком памятнике, мне хватает вопросов по жизни.

– Ваша первая книга «Все очень просто» заканчивается на пессимистической ноте, смысл которой в общих словах в том, что, к Вашему разочарованию, на волне гласности и перестройки вместо притока молодежи в ряды поклонников качественного рока немало молодых людей ломилось на концерты «Ласкового мая»…

– Это не самый конец книги, но такой момент в ней действительно есть.

– Это я к тому, что мог бы тот же Джон Леннон вести кулинарную передачу?

– Не знаю. Я абсолютно не могу предположить, чем бы он занимался, дожив до 55 лет. Кроме того, я не проецирую свою жизнь на других людей, даже если они мне сильно симпатичны и интересны. Я – это я, а Леннон – это Леннон. Я не собирался с него писать свою жизнь и никому не советую свою жизнь писать с меня.

– Макаревич со «Смаком» вписывается в свой образ, который был до «Смака»?

– Я терпеть не могу создавать какой-то образ. Я тот, кто я есть! Всю жизнь я занимался, занимаюсь и буду заниматься тем, что мне интересно, и тем, что я считаю нужным. И мне, извините, безразлично, кто и что на этот счет думает. Все, что я делаю, я делаю исключительно для себя. Если вокруг находится какое-то количество людей, которым это интересно, я счастлив вдвойне.

– То есть и в данном случае Вы не несете моральной ответственности перед поклонниками за свое творчество? Я, к примеру, был несколько разочарован, увидев Вас в «Смаке»…

– Я несу ответственность за свое творчество, но не за своих поклонников. Как я могу нести ответственность за вас?! Творчество и поклонники – это разные вещи: субъект и объект. И не надо подменять одно другим! Я отвечаю за качество того, что я делаю, перед самим собой. Один будет с моей песней молиться, а другой с этой же песней бабушку убьет. Я не собираюсь вам нравиться, разочаровались – это ваша проблема. Я не собираюсь всю жизнь жить в соответствии с вашими представлениями о том, какой я, по-вашему, должен быть. Тем более я не имею ни малейшего представления о том, что вы обо мне в этот момент думаете. Вот и все! Более того, я считаю, что «Смак» – это мой самый рок-н-ролльный поступок, потому что рок-н-ролл предполагает свободу. И я поступил абсолютно свободно, так, как хотел! Люди с седыми прядями, боящиеся вылезти из своей косухи, вызывают у меня сожаление – нельзя цепляться за образ тридцатилетней давности ноготками. Они все равно не похожи на двадцатилетних и выглядят при этом жалко.

– Удовольствие от прослушанной в советское время песни на затертой пленке было больше, чем сейчас, в эпоху изобилия музыкальной техники? Обилие не девальвирует удовольствие?

– Сейчас мне ровно такое же удовольствие доставляет делать какую-то новую песню, как и тогда. Как только мне надоест играть на гитаре, я прекращу это делать. А то, что сейчас легче достать мою запись, чем 35 лет назад, – это я понимаю. Но это вам добавляло дополнительной сладости. Я же не специально создавал трудности, через которые вы доставали наши подпольные записи… Наоборот! Я мечтал, чтобы наши пластинки продавались в магазинах! Вот мечты и осуществились. А оказалось, что вам было интереснее биться за пленки, чем само содержимое пленок.

– Не согласен!.. К тому же Вы сами писали, что если считать популярностью количество буйнопомешанных поклонников вокруг группы «Машина времени», то пик популярности у Вас пришелся на начало 1980-х.

– Согласен. Но в тот момент случилась сенсация, которую никто не ждал: «Машину времени» вдруг пустили на стадионы и во дворцы спорта. С ее репертуаром, а не с песнями советских композиторов! Поэтому девять десятых молодежи от этого обалдело, а одна десятая стала кричать, что «Машина времени» продалась. Правда, неизвестно кому и неизвестно за что. «Они играли в подполье, а теперь выступают на советской сцене!..»

– Вы имеете в виду Росконцерт? Ну и что?

– А мы в Росконцерт в 1980 году и попали. И я тоже говорил: «Ну и что?» Но крику было масса! А потом, когда за нами другие команды пошли, крики как-то поутихли. Мы всю жизнь брали на себя первые удары. Меня это не удивляет – так получалось. Поэтому мы всегда очень спокойно относились ко всяким экстремальным реакциям на свои поступки, включая «Смак» и прочее.

– Давайте про Ваши книги… Аннотация на «Занимательную наркологию»: «Алкоголь… Курение… Наркотики… Что заставляет человека искать все новые способы расслабления? О своем опыте, хотя он, по словам автора, «небогат и крайне субъективен», рассказывает легендарный музыкант Андрей Макаревич».

– Ну… с сильным перекосом! Потому что процентов на девяносто там речь идет об алкогольных напитках. Я пробовал все что угодно, но это никогда не было главной составляющей моей жизни. Кстати, и алкоголь, и никотин – это тоже наркотики, причем не самого лучшего пошиба по всем категориям. Просто алкоголь официально разрешен, но это совершенно не меняет его качеств. А поскольку, в силу советских обстоятельств, с этим прошла молодость и юность, то здесь есть чем поделиться и что вспомнить. Кстати, в конце ноября «Занимательная наркология» выходит в дополненном и расширенном издании. И будет она называться теперь «Мужские напитки». Это красивая, со знанием истории и хорошим юмором оформленная книга, такого же формата, как моя «Мужская кулинария». Так что их можно будет поставить рядом на полку.

– Жизнь, условно говоря, малосоциальной «Синей птицы» долгосрочней, чем, к примеру, исполненной гражданского пафоса «Родины-уродины» Шевчука?

– Не знаю… Во-первых, зачем сравнивать вещи, которые совершенно не сравнимы? Зачем? Вы сравнивайте песню Шевчука с другой песней Шевчука. Тогда будет понятно, что у него получилось лучше, а что хуже. Почему вы Шевчука с Пахмутовой не сравниваете? С Полом Маккартни? Делать, что ли, нечего?.. Зачем?

Москва, ноябрь 2009 г.

Кобзон Иосиф Давыдович – советский и российский эстрадный певец, народный артист СССР. Родился в 1937 г. в Часов Яре, Украина. Депутат Государственной думы РФ. Член правления Федерации еврейских общин России. Почетный гражданин 28 городов.

– В 1994 году Всемирная лига евреев признала Вас лучшим евреем мира.

– И что? У них надо спросить.

– За что? Вы, наверное, спрашивали или догадываетесь… Ведь не просто так?

– Ну, я так думаю, я так предполагаю, что достаточно широко пронес, так сказать, еврейскую фамилию и еврейское имя. Я никогда не менял ни имя, ни фамилию и никогда не скрывал своего еврейского происхождения. Я думаю, за это. За то, что проявлял мужество…

– …не брать псевдоним, грубо говоря?

– Не только это… Но, во всяком случае, я не был никогда в антисионистском комитете. Что тоже важно, потому что я был против этой идеологии… Сион – это звезда еврейская. Если был бы комитет по борьбе с израильской агрессией – это один комитет. А когда борьба с еврейством – это не для меня. Я не религиозный человек, я не хожу в синагогу. То есть я прихожу иногда в синагогу…

– Вы – не верующий?

– Я – верующий, но не религиозный, я бы так сказал. Я хожу в храм православный… Мне больше всего нравятся православные храмы. Я ощущаю какое-то отдохновение. У меня два крестных ребенка, хотя я никогда не крестился и не положено неправославному, некрещеному человеку крестить ребенка, но… так уж сделали исключение для меня. Я награжден многими церковными орденами. И православными, и буддийскими… Но, еще раз повторяю, я не религиозный, но уважающий веру.

– Иосиф Давыдович, в принципе, прошло уже много лет… пятнадцать лет. Помните, возникала тема о связях…

– …с русской мафией?

– Ну да. У меня, знаете, общий вопрос… Дружить можно с кем угодно. Тогда, может быть, это было в диковинку людям…

– …для меня никогда не было в диковинку.

– У меня более пространный вопрос: что общего Вы находили в общении с этими людьми? Что Вам было интересно?

– Мне был интересен человек. Такой вопрос мне задавал мой сын. Когда, скажем, у меня за столом сидел министр обороны…

– …ну вот! Вы же могли и с Дмитрием Лихачевым, и с любым министром общаться.

– Я мог и общался. А что вызвало недовольство в обществе и дало основание потом пресловутому окружению Ельцина посылать кляузные файлы в Соединенные Штаты, куда я уже 15 лет не езжу…

– …из-за Иванькова?

– Нет, не из-за Иванькова, а из-за Отария Квантришвили. А потом прибавили и Иванькова. Но это личности! Знаете, и тот, и другой – личности! Я бы ни в коем случае не подал бы руки уголовникам, которых я знаю. Хотя есть оступившиеся люди, а есть профессиональные уголовники. Это разные совершенно понятия. Но, например, Иваньков, которого вы назвали, – очень интересная личность. Очень! Я помню, когда в Нью-Йорке – я много раз был в Америке до 1994 года – Вайнберг, хозяин «Нового русского слова», умолял меня представить его Иванькову Вячеславу Кирилловичу, которого я тогда еще не знал и который тогда там находился, в Америке. Для беседы. И на Брайтоне я разыскал Вячеслава Кирилловича, познакомился с ним и предложил такую встречу. Он от нее не отказался. После чего Вайнберг сказал: «Господи! Я вообще-то думал, что он неординарный человек, но что настолько интересный – я не предполагал». Человек, который знает наизусть Есенина, Блока. Человек, который рассказывал, как он провел эти тюремные годы. Это действительно очень интересная личность, с характером хорошим. Я не говорю уже об Отари Квантришвили, с которым создавали ассоциацию по оказанию помощи спортсменам… Действительно! Страна аплодирует нашим спортсменам, восхищается… Вот стали мы опять чемпионами мира по хоккею. А почему в нынешнем составе чемпионов мира 14 человек из состава сборной прошлого года? А почему не сказали, где остальные? Какова судьба остальных? Почему их не взяли? Потеряли ли они форму. Спились ли. Ушли ли…

– Вы что-нибудь знаете о них?

– Вот мы об этом заботились. О семье Боброва. Заботились о семье Яшина. С Отарием Квантришвили. У него четверо детей – два сына и две дочери. И его безжалостно расстреляли. Притом его не уголовники расстреляли. То, что он мешал, так сказать, создавая партию спортсменов, мешал режиму, – это однозначно.

– Говорили, что он что-то плохое сказал о Рушайло и его убили?

– Да, совершенно верно.

– Из-за этого?

– И Рушайло, кстати, отправил на меня компромат в Америку.

– Вы еще тогда говорили, что и для Вас киллера нанимали? Это все реально было?

– Все это реально было…

– Я перечитал недавно Ваше интервью того времени с Карауловым… Помните? Он говорит, что все это вокруг Вас возникло потому, что Вы пошли в бизнес с нефтью, с «мигами»… Нет?

– Во-первых, нефтяного бизнеса у меня никогда не было. Был бизнес – концертно-зрелищная дирекция «Москва». А потом – акционерное общество «Московит». Занимались бизнесом, да…

– Из-за этого давление на Вас было? Вы же и раньше общались, с кем хотели…

– Потому что я был в окружении Юрия Михайловича Лужкова. Они боролись с Лужковым, но очень сложно было бороться с мэром, а вот с окружением его… Ведь в Америке вышла статья: «Царь русской мафии певец Кобзон, в банду которого входит мэр Москвы Лужков, замминистра обороны Громов, банкир Гусинский и другие…» Я сказал, что я готов быть таким царем-предводителем такой банды. Время такое было. Пресса заказная делала то, что ей говорили из Кремля.

Я по сей день рассчитываю… Вот Примаков вел переговоры с Олбрайт, Иванов Игорь Сергеевич вел переговоры с Колином Пауэлом… Я рассчитываю, что сейчас министр иностранных дел – после того как пленарное заседание Госдумы приняло решение защитить честь и достоинство депутата Кобзона – Сергей Викторович Лавров с новым госсекретарем Хилари Клинтон будет разговаривать. Я готов поехать в Америку, встать перед судом и, так сказать, ответить на все вопросы. Если там есть эти вопросы.

– Вы даже в суд на Госдепартамент США подавали.

– Полтора года я судился. Адвокаты сказали: здесь искать нечего, все концы в России. Я собрал все данные по запросу Думы всех ведомств… Они не могут доказать… Они даже не открывают файл. Они даже не говорят, что в файле. И когда я в Страсбург обратился, у меня не приняли документы. Сказали: Америка вас не обвиняет, она вас подозревает. А подозревать они могут любого гражданина и не выдавать ему визу. Но они подозревают не только меня, но и мою жену и моих детей. Они никого не пускают. Ну и ничего, тем не менее… Я стал почетным гражданином Москвы. Самое высокое звание, которое получил в жизни.

Москва, май 2009 г.

Церетели Зураб Константинович – российский художник и скульптор. Родился 4 января 1934 г. в Тифлисе (ныне Тбилиси). Народный художник СССР. Президент Российской академии художеств. Автор столичных памятников Российско-грузинской дружбе, Петру I и многих других.

– Не так давно Вы заявили о своем желании создать нечто более высокое, нежели Эйфелева башня: «Высота Эйфелевой башни 300 метров, а это будет 400-метровой высоты». И Петр I, и Центральный монумент Победы в Москве тоже далеко не самые Ваши маленькие памятники, Зураб Константинович. Как Вы относитесь к обвинениям в гигантомании?

– … Мы с вами сейчас пойдем в музей, и вы увидите, что там достаточно моих скульптур маленького размера. Размер произведения искусства я не выдумываю просто так, его мне диктует архитектура и пространство местности. Масштаб какой-то конкретной скульптуры или памятника вырабатывают архитектурные институты, создается макет, а потом я уже получаю заказ на эту работу. То есть в одном месте памятник должен быть одной высоты, а в другом месте схожий памятник может быть уже иного размера. Возьмите, к примеру, мой памятник жертвам теракта в Беслане, который стоит в Москве. Он что – большой?

Обвинения меня в гигантомании были специально инспирированы группой людей, чтобы дискредитировать в моем лице представителей высшего политического руководства, которые одобрили ряд моих проектов. Так что все это смешно! Я даже считаю, что эти люди создали мне определенную рекламу. Кстати, многие из простых людей, задействованных в нападках на меня, пишут мне письма с извинениями. Многим из них давали деньги за то, чтобы они подписывали письма протеста против моего творчества в Москве. Ко мне потом приходили родители студентов архитектурного института и рассказывали, что их детям давали деньги, чтобы они выходили на митинги протеста против установки моего памятника Петру. Мой Христофор Колумб гораздо выше московского Петра – я на днях улетаю в Пуэрто-Рико устанавливать этот 126-метровый памятник в океане. По идее, Колумб должен был стоять уже давно, но помешала как раз эта кампания в России против меня. Американцы – они же в этом смысле, как дети – на время заморозили установку. Сейчас просят возобновить. Кстати, на создание больших скульптур уходит гораздо больше времени и нервов, создание их – процесс очень тяжелый…

– …в котором не последнюю роль играет, очевидно, государство. Насколько велика зависимость творца от власть предержащих? Вы, один из самых удачливых и востребованных скульпторов современности, сами пришли к правителям или они Вас нашли?

– Я приведу вам пример… Когда я жил в Тбилиси, главный архитектор города попросил меня принять участие в планировании строительства детского кинотеатра. Я сделал эскиз, в котором отразил близкую к детской пластику. Этот эскиз висел в кабинете главного архитектора до тех пор, пока из столицы не приехал заместитель главного архитектора Москвы Мдоянц. И как мне потом рассказали, Мдоянц, увидев мой эскиз, поехал к Посохину – они строили тогда объекты в Пицунде, – говорит ему: «Я нашел художника, которого мы ищем – он мыслит монументально». Меня приглашает к себе Посохин и говорит: «Видите, у нас все здания получаются одинаковые. Если у вас родится идея, как можно придать им индивидуальность, – дайте мне, пожалуйста, знать».

Я начал размышлять… И знаете, что мне помогло? То, что в свое время я изучал этнографию и археологию. Первым моим местом работы был тбилисский Институт истории, этнографии и археологии, в котором я проработал 7 лет. Мое творческое мышление было сформировано таким образом, что я начал с того, что изучил эпоху, когда возникла Пицунда. Так я наткнулся на идею использовать мозаику: выяснил, что в свое время в Пицунде были известнейшие в тех краях красиво оформленные бани… Корпуса домов я тоже назвал нестандартно: «Колхида», «Амра»… Семь корпусов – семь оригинальных названий.

Все эти свои задумки я вынес на обсуждение в Моспроект, куда представили свои проекты по этим объектам и другие молодые художники. Выиграл конкурс. Так было сформировано и впервые воплощено в жизнь мое творческое мышление – синтез монументальной архитектуры и искусства. В Пицунду часто приезжало высшее руководство страны. Там были их госдачи. Косыгин нередко даже проводил в Пицунде выездные правительственные заседания. Там заседало и ВЦСПС (аббревиатура названия центральной профсоюзной организации в СССР. – Прим. авт.). Естественно, они могли видеть мою работу. Только я закончил работу в Пицунде, сверху поступило распоряжение направить меня в Адлер, участвовать в строительстве детского городка. Потом меня приглашали работать в Сочи, Мисхор, Хосту…

– Недоброжелателей на этом пути хватало?

– Позже, когда я уже работал в Ульяновске. Там был огромнейший бассейн в виде отражения от огромнейшего здания гостиницы «Венец». Что я мог сделать с этим бассейном? Конечно же, создать на его дне «морской мир». И вот тогда я вдруг почувствовал, что против меня начинаются какие-то интриги. Я закончил работу, все почистил и улетел домой. Вскоре меня вызывают в ЦК к Шауро (в то время зав– отделом культуры ЦК КПСС. – Прим. авт.). Захожу в кабинет. Рядом с Шауро сидит человек из Ульяновска и зло на меня смотрит. Потом он напал на меня: «Как можно было в ленинском городе сделать каких-то рыбок, какое-то морское дно!» Я испугался и спрашиваю: «А что я, по-вашему, должен был там изобразить?» – «Как что?! Революцию! Ленина!» Я вдумываюсь в его слова: «Как это – Ленина под водой в бассейне?»

Шауро моментально встал со своего места, пожал мне руку, проводил до дверей. Вот так бывало. (Смеется.) Это была другая эпоха. Эти люди просто не представляли себе свободную пластику, свободный цвет… И в этом не их вина, виноваты чиновники, не разбиравшиеся в искусстве. Они мыслили исключительно политически. Однако в СССР было много хорошего. Развивалась монументальность, было много ярких художников… Возьмем президента Академии художеств Томского, Вучетича, Кербеля – это были гиганты. Мощнейшая школа!

Сразу после этого разговора мне поручили оформление советского посольства в Бразилии. По окончании работ меня пригласил Громыко (в то время министр иностранных дел СССР. – Прим. авт.). Благодарил. И приказал назначить меня главным художником МИДа. Вскоре я получил звание народного художника СССР. После этого я работал над посольствами СССР в Португалии, Сирии… В посольстве СССР в Вашингтоне я делал огромное панно с историческими видами Москвы. Опять же, мне сильно помогало то, что я когда-то изучал этнографию. Представительство в Нью-Йорке оформлял тоже я. Будете там, посмотрите мои витражи.

Что мне помогало? То, что дали мне мои учителя. Предмет по конституционному праву нам в школе читала Вера Лордкипанидзе. Сейчас она ушла из жизни. Мы не пропускали ни одного ее урока. Почему? Потому что, прочитав нам пять минут для порядка лекцию непосредственно по теме урока, она переходила к истории России и Грузии. Откуда я знал в советское время так много о русских царях? Из ее уроков. Мы слушали, но, конечно, думали, что то, что она рассказывает – так и нужно по учебной программе. И только позже я понял, что происходило на самом деле. Ведь тогда нельзя было и слова сказать о Елизавете, о Екатерине, мало что знали даже о Петре. Мои домашние мне очень помогали, которые были художниками: мама, дядя… Все! Больше никто. Я работал, трудился… Все произошло как-то само собой.

– Вас, насколько я помню, упрекали когда-то еще и в монополизации монументальных проектов в столице, Зураб Константинович. Как реагируете на эти упреки?

– …Вы не можете себе представить, как мы дружим сейчас с теми, кто писал эти вещи, и как они извиняются передо мной, когда бывают у меня в мастерской. Все нападки подобного рода на мою творческую деятельность на меня не действуют. Я давно знаю, что я делаю правильно, а чего делать не стоит.

Моя мудрейшая бабушка процитировала мне как-то в детстве слова из Библии: «Если тебя ударили по правой щеке, подставь левую». Мы гуляли с ней в лесу, я был еще маленький и не мог тогда понять всей глубины этого выражения. Теперь же оно стало для меня одним из главных принципов, которыми я руководствуюсь в жизни.

Москва, июль 2010 г.