Текст книги "Интуицио"

Голубой орел.

– Это она! Я уверен!

Мое сердце билось со скоростью сто пятьдесят ударов в минуту. Я находился в крайнем возбуждении, тело сотрясала нервная дрожь.

Башня со всех сторон была окружена себе подобными, поэтому я и не заметил ее раньше.

– Срочно вызывай базу, – крикнул Роберт пилоту.

Все затаили дыхание, однако в вертолете чувствовалось сильнейшее возбуждение каждого из членов команды.

Выполняя приказ, пилот включил громкоговоритель, в нем что-то затрещало, и затем раздался голос:

– Принято. Передаю информацию. Оставайтесь на связи.

Вертолет подлетел поближе к башне «Барклайс», сохраняя высоту. Над крышей здания плавало облако тумана, окружая его белой вуалью.

Нам пришлось подождать секунд тридцать-сорок, прежде чем на линии снова раздался треск.

– Они уже знают, – произнес скрипучий голос. – Мне сообщили, что сигнал тревоги поступил тридцать восемь минут назад. Башня уже эвакуирована.

– Черт! – выругался Роберт, стукнув кулаком по ладони левой руки.

Я был одновременно разочарован, но и рад, что людей из башни успели эвакуировать, и счастлив оттого, что мое предвидение подтвердилось. И все же разочарование доминировало…

– Смотрите, – вдруг крикнула Анна. – На крыше человек!

Туманное покрывало немного раздвинулось, и в самом деле на вершине небоскреба возник силуэт человека. Это был мужчина в странном одеянии, напоминавший римлянина в тоге. Он вытянул руки в нашем направлении и замахал ими.

– О боже! – воскликнула Анна. – Пожар уже начался…

Клубы дыма, смешиваясь с туманом, медленно поднимались над башней.

Я был потрясен.

– Ему не спастись, – сказал ошеломленный Гленн.

Роберт покачал головой:

– Для него это конец.

– Нужно подобрать его! Садитесь на крышу! – велела Анна пилоту.

– Это невозможно.

– Конечно возможно! Смотрите, сколько там места!

– Слишком опасно!

– И что, теперь мы позволим ему погибнуть у нас на глазах! Не тратьте время зря, спускайтесь!

Пилот помотал головой:

– Поглядите сами: из лифтовых шахт уже идет дым. Это затрудняет видимость, и так низкую из-за тумана. Маневр слишком сложен, я не смогу сесть.

– Тогда спустите ему веревку, – попросила Анна, – или как там эта штука у вас называется. Должен же быть какой-то способ забрать его на борт.

– Вертолет оборудован веревочной лестницей, но она находится снаружи. Этот человек не сможет подняться на борт. Трос, удерживающий лестницу, закреплен на днище вертолета и никак не связан с дверью. Данная конструкция используется исключительно для перемещения военных по воздуху на небольшие расстояния и не предназначена для того, чтобы с ее помощью проникали в кабину.

– Он мог бы забраться хотя бы на лестницу, – сказал я, – и затем мы отвезли бы его куда-нибудь.

– Это сумасшествие – перемещать его вот так, по воздуху, – возразил пилот. – Его будет болтать во все стороны. Он же не тренированный военный, он сорвется.

– Лучше попытаться, чем обрекать его на верную смерть! – вышла из себя Анна.

Ее голос прозвучал в кабине так громко, что с ним мог бы сравниться лишь рев винтов вертолета.

Анна была права. Мы не могли просто улететь, ничего не сделав. Это было невозможно…

– Дым сгущается, – снова произнес пилот. – Это очень опасно. Даже если не брать в расчет жар, который поднимается из лифтовых шахт, и огонь, который может вырваться из них в любой момент. В одиночку я не возьму на себя ответственность подвергнуть каждого из нас такой опасности.

Возникло минутное колебание, пока все мы осознавали, что речь идет о наших собственных жизнях…

– Я… я готова рискнуть, – проговорила Анна довольно неуверенно.

Гленн с совершенно несчастным видом покачал головой и сжал губы. Его явно раздирали жестокие внутренние противоречия. И все же спустя несколько мгновений он медленно опустил подбородок.

– Я тоже, – сказал он.

Что до меня, то мне было страшно, очень страшно. Но готов ли я на самом деле принять тот факт, что невинный человек погибнет из-за моего нежелания идти на риск? Смогу ли я нормально жить, имея такое на совести?

– Я тоже, – произнес я, едва шевеля губами.

По правде говоря, в этот миг больше всего на свете я мечтал лишь о том, чтобы как можно скорее убраться подальше от чертовой башни и почувствовать под ногами земную твердь.

Все взгляды обратились к Коллинзу.

Его лицо было напряжено и серьезно. Он смотрел прямо перед собой, молчаливый и непроницаемый.

– Сейчас или никогда, – требовал ответа пилот. – Дым стал еще гуще.

Все члены команды не сводили глаз с Коллинза.

– Роберт? – окликнула его Анна.

Он даже не пошевелился.

Все мы словно приклеились к его губам.

Тогда я осознал, что втайне надеялся на его отказ, надеялся, что он возьмет на себя ответственность за гибель приговоренного, одновременно избавив меня от мук совести. Мне тут же стало стыдно за собственный эгоизм, и я изо всех сил пожелал, чтобы Роберт тоже согласился.

– Хорошо, – наконец выдавил он.

– Я попытаюсь, – сказал пилот. – Если вы не умеете молиться, у вас тридцать секунд, чтобы научиться.

Гленн перекрестился.

Анна закусила нижнюю губу.

Вертолет медленно приблизился к крыше башни, одновременно снижаясь. Черный дым, окружая нас со всех сторон, лизал стекла кабины.

Внутри стояла мертвая тишина.

Вертолет завис на месте в добром десятке метров над крышей.

Пилот потянул рукоятку, и я увидел сквозь частично остекленное дно кабины, как под нами разворачивается веревочная лестница.

Теперь я мог получше рассмотреть мужчину. Ему было лет сорок, он закутался в кусок ткани, как в шаль.

Пилот взял в руку микрофон. Его голос раздался над крышей.

– Поднимитесь на первую ступеньку лестницы, затем хватайтесь покрепче, – приказал он. – Не пытайтесь подниматься выше. Я повторяю: не поднимайтесь по ступенькам. Просто держитесь, мы перенесем вас в безопасное место.

Мужчина не заставил себя упрашивать. Он вцепился в одну из ступенек лестницы и поставил ноги на нижнюю перекладину, что немедленно вызвало эффект маятника.

Больше он не мог удерживать ткань, в которую был завернут, и та соскользнула на крышу.

На нем были плавки.

Красные.

17

Все, кто находился на борту вертолета, затаили дыхание. Машина поднялась немного выше, затем медленно, очень медленно переместилась вбок. Мы тонули в клубах дыма, и я спрашивал себя, как пилоту удается вести вертолет. Когда мы отклонились от края башни, человек повис над бездной. Мысленно представив себя на его месте, я немедленно почувствовал страшное головокружение. Не в состоянии оторвать взгляда от спасенного, я пришел в ужас от одной мысли, что тот может не удержаться. Вертолет медленно поднялся, чтобы облететь соседние башни, нависавшие над нами. Клубы черного дыма уступили место туману, словно нарочно обернувшему нас белой ватой, чтобы не дать нам разглядеть опасные места.

В кабине стояла звенящая тишина. Все побледнели.

Гленн, как и я, смотрел на спасенного через небольшое стекло в днище вертолета. Анна закрыла лицо руками. Роберт уставился куда-то вдаль.

Туман был настолько густым, что мне даже не удавалось разглядеть конец веревочной лестницы. Я опасался, что мы можем налететь на какую-нибудь из башен. Пилот управлял вертолетом почти вслепую, уповая на то, что хорошо запомнил расположение соседних небоскребов, более высоких, чем «Барклайс». С комом в горле я начинал сожалеть о помощи, которую мы решили оказать. Мы все поплатимся за это собственной жизнью, неизбежно…

Я снова посмотрел под ноги, но веревочная лестница скрылась в тумане, исчезнув из виду…

– Это нормально, что так сильно запахло керосином? – поинтересовался я.

Мне ответил лишь рев винтов. Пилот явно был занят другими делами.

– Причина в том, что мы поднимаемся слишком медленно, – сказал он наконец отсутствующим тоном.

– Как часто происходят крушения вертолетов? – спросил Гленн.

– Заткнись, – ответил ему Роберт.

От того, что я вдруг увидел, у меня кровь застыла в жилах.

Анна испустила душераздирающий крик.

Веревочная лестница снова показалась из тумана. Но на ней никого не было, она просто вяло болталась из стороны в сторону.

– Что случилось? – крикнул пилот.

Я ощущал себя словно парализованным, неспособным передать весь ужас ситуации.

Анна зарыдала в тишине, закрыв лицо руками. Гленн выглядел совершенно подавленным.

– Что случилось? – повторил пилот громким голосом.

– Они плачут, потому что этот тип упал, – спокойно сказал Роберт.

Бесчувственность Роберта вызвала в моей груди волну возмущения.

– И потому что они болваны, – добавил он.

Все взгляды обратились на него.

– Этот тип упал с метра или двух, – сказал Роберт, – ну, может, с трех. Если он сломал себе лодыжку, значит он растяпа. Не стоит так переживать…

– Смотрите! – крикнул я. – Там, слева!

Сквозь небольшой просвет в тумане мы увидели мужчину в красных плавках на крыше одной из соседних башен.

– Вы знали, что он отцепился? – спросил я пилота.

– Ответ отрицательный. Я планировал опустить его на одну из башен второй линии. Те, что расположены ближе к «Барклайс», могут пострадать во время обрушения. Я вызвал базу, чтобы ему открыли выход с крыши.

Анна вытерла слезы, стекавшие по ее щекам.

– Черт… – сказал Гленн, выдохнув весь воздух, скопившийся в его легких. – Не могу прийти в себя…

– У меня тоже все еще нехорошо в желудке, – заявил я следом за ним.

– Я все спрашиваю себя, что этот тип делал на крыше «Барклайс» в плавках? – заявил Гленн.

Роберт пожал плечами:

– Там, наверное, есть сауна или бассейн на последнем этаже. Такое часто бывает в офисных зданиях.

– И теперь, – предположил Гленн, – ему придется спуститься через всю башню почти голышом, и это как раз во время закрытия офисов. Представляете, каково ему?.. Не хотел бы я оказаться на его месте.

Роберт улыбнулся:

– Он может сказать, что банк оставил его без штанов.

Взрыв общего смеха стал желанным выходом для накопившихся эмоций.

Но мои мысли витали где-то очень далеко.

Я был совершенно сбит с толку тем, что только что осознал: во время сеанса предвидения, часом или двумя ранее, человек в красных плавках еще не поднимался по лестнице… Мое сознание не только переместилось в пространстве, чтобы визуализировать событие на расстоянии, оно также переместилось во времени, позволив мне получить информацию о будущем.

18

Час на ужин. Пилот отказался лететь в Форт-Мид ночью, да еще в таком тумане. Анна была вынуждена ночевать в Нью-Йорке и решила, что останется здесь на весь следующий день, чтобы поработать со мной. Поскольку я предполагал, что попрощаюсь с ними в конце дня, стоило использовать это время максимально эффективно, а не тратить его на бесполезные перелеты. Гленн попросил местное отделение ФБР выделить нам помещение на двадцать четыре часа. Мы отправились туда после ужина, чтобы возобновить сеанс «Удаленного видения», продвигаясь все дальше в освоении методики. На следующее утро, на рассвете, мы должны были встретиться с Гленном и Робертом, чтобы предоставить им результаты сеанса.

Я изнывал от любопытства перед следующим этапом и был воодушевлен близким реваншем. Бесполезность моего последнего сеанса, впрочем весьма удачного, сильно меня удручала. Однако разочарование подталкивало к тому, чтобы продолжить. Я хотел закончить на волне успеха.

Помимо помещения для занятий, ФБР забронировало нам с Анной еще две комнаты в отеле на Манхэттене, недалеко от местного отделения бюро, чтобы мне не пришлось мотаться в Квинс и обратно не в самое подходящее время. Ночевать в отеле, хотя мой собственный дом находился не так уж далеко, мне показалось довольно странным решением, но в этой гонке на счету была каждая минута.

Гленн и Роберт отправились на встречу с коллегами к месту пожара. Мы с Анной решили быстро поужинать, прежде чем заняться работой.

Когда ко мне в Нью-Йорк приезжали друзья, я обычно водил их в свой любимый мексиканский ресторан, из которого открывался невероятный вид на огни Манхэттена. Но в тот вечер мы хотели забыть о небоскребах во время еды. Так что мы нашли убежище в маленьком очень уютном ресторанчике с дружелюбной атмосферой, полосатыми кремово-коричневыми обоями на стенах и созвездием небольших ламп в медно-красных абажурах, источавших золотистый свет. Нас усадили в удобные кресла современного дизайна из венге, обитые серым бархатом.

– Я крайне огорчен тем, что мои предвидения ни к чему не привели.

– Я тоже. Мы опоздали совсем чуть-чуть, – сказала Анна с бокалом мерло из долины Напа в руке.

Мы чокнулись за успех пожарных Нью-Йорка: башня «Барклайс» была выжжена огнем, но все же не рухнула. Несколько человек, правда, пострадали в чудовищной давке, возникшей во время эвакуации.

– Пролетая сейчас над городом, я осознал, насколько сильно выражена его мужская идентичность, – заметил я. – Все эти вертикально торчащие небоскребы, выстроенные и расположенные до ужаса рационально, без всякого чувства красоты и гармонии. Только бетон и металл, это грубо, холодно… да еще их так много…

Анна улыбнулась.

Я сделал глоток красного вина. Яркая фруктовая нотка во вкусе с нюансами подлеска.

– И все же, – сказала Анна, – изначально Нью-Йорк был довольно женственным местом. Скотт Фицджеральд называл его «зеленой грудью Нового Света»…

– А теперь это самая большая городская агломерация Соединенных Штатов, сеть забитых уличных магистралей, небоскребы, насколько хватает глаз, Уолл-стрит…

– Мужские качества всегда ценятся, в соревновании без них не обойтись. Но женщины выигрывают в смысле вечности. Мать-природа еще возьмет свое…

Нам принесли еду. Тушеную говядину – для меня, лазанью с овощами – для Анны.

Ресторан был полон, но атмосфера по-прежнему оставалась интимной.

– Кстати, вот еще… – сказал я. – Я совершенно сбит с толку тем, что смог предвидеть будущее событие. Если честно… это лишено смысла, это попросту невозможно, потому что будущего в настоящий момент не существует. Ерунда какая-то…

Анна адресовала мне легкую улыбку; ее сияющие глаза, казалось, освещали матовую кожу лица.

– Да, поначалу это может сбить с толку. Но вы разберетесь, вот увидите…

Она взяла приборы и приступила к лазанье.

Я вопросительно посмотрел на нее:

– С вами такое бывало?

– Да, сотни раз в лаборатории.

– Я не могу в это поверить, уж простите. С чего вдруг мне привиделся этот тип в красных плавках? Ведь как-то он попал ко мне в голову. Либо это совпадение, либо я брежу… не знаю, что еще сказать.

Она не ответила.

– Но вы же понимаете, что это невозможно, – продолжал я.

– В лаборатории, – ответила она, – предсказывали даже исторические события, например нападение на фрегат ВМС США «Старк» в мае 1987 года, детально описанное в Форт-Миде… за два дня до того, как это случилось.

Я покачал головой:

– Не могу в это поверить. Это просто невозможно…

Она не отреагировала на мои слова и, не глядя на меня, продолжала жевать свою лазанью. Мое неверие решительно ее не беспокоило.

– …Согласно вашему видению Вселенной и времени.

Я положил вилку на стол.

– Вы это о чем?

– Вы считаете, что живете в понятном стабильном мире, в котором происходят события, разворачивающиеся из прошлого в будущее.

– Ну да… по-моему, это очевидно.

Она ничего не ответила, и я добавил:

– Я, конечно, не утверждаю, что прямо все стабильно. В мире есть инертные вещи, камни, например, и другие объекты, а также живые существа, они движутся, действуют, стареют с течением времени и в конце концов умирают.

– То есть вы рассматриваете время как продолжительное линейное течение событий, которые следуют одно за другим в неизменном мире, основанном на неподвижных вещах вроде материальных объектов.

– Да, в каком-то смысле.

– Все же это не совсем то, что происходит в реальности…

– Но…

– В сущности, все это не точно.

Если есть на свете что-то, что меня действительно бесит, так это отрицание очевидного. Это как если бы она с жаром убеждала меня, что ее черный пуловер на самом деле желтого цвета.

– Есть вещи, которые трудно признать, – сказала она, – и тем не менее они истинны. Случается, что наши чувства нас обманывают, наше восприятие оказывается ложным, а наши представления о тех или иных вещах не имеют ничего общего с реальностью.

– В какой-то мере, да, я с этим сталкивался…

– Достаточно посмотреть на небо, чтобы увидеть, что солнце явно вращается вокруг нас. Когда Коперник в шестнадцатом веке заявил, что это не так, но никто ему не поверил, его теория даже вызвала всеобщее возмущение. А примерно сто лет спустя Галилея приговорили к тюремному заключению за то, что он доказал, что Коперник был прав. Целого века оказалось недостаточно, чтобы изменить устоявшееся мнение… Судьи Святой инквизиции даже обязали Галилея отречься от собственных слов, заставив его признать, что Земля неподвижна. Но очевидцы сообщали, что украдкой он все же буркнул в бороду: «И все-таки она вертится!»

– Да, но сегодня, к счастью, церковь уже не контролирует науку.

– Для ошибочных предрассудков не нужна церковь. Хотя бы потому, что видимость иногда обманчива. Когда мы летели на вертолете из Форт-Мида, небо было светло-голубым, а под нами оказалось море облаков, белых облаков, сформировавших плотную массу, сквозь которую было невозможно разглядеть землю. Когда я была ребенком, я думала, что могла бы прыгать на них, как на толстом матрасе.

– Я тоже!

– Но когда мы спускались над Манхэттеном, мы пролетели сквозь эти облака, которые в тот момент выглядели как очень тонкая и легкая дымка с торчащими из нее башнями. Эта дымка, похожая на пар, не имеет ничего общего со слоями белой материи: на самом деле она представляет собой облако микроскопических капель воды, находящихся во взвешенном состоянии в воздухе, легких и прозрачных. То, что казалось нам плотным веществом, когда мы были детьми, в действительности есть не что иное, как пустота, заполненная частицами воды.

Анна легонько стукнула ладонью по столу, послышался глухой хлопок.

– Вы думаете, – сказала она, – что этот стол представляет собой твердый инертный объект…

– С этим трудно поспорить.

– И все же это не так.

Я снова почувствовал растущее во мне раздражение.

– Материя состоит из атомов, собранных в молекулы. Так что стол, определенно, твердый.

– Но если бы ваш взгляд был достаточно острым, чтобы различить все эти атомы и то, что их составляет, вы бы также увидели еще кое-что, очень похожее на дымку: девяносто девять целых девяносто девять сотых процента объема атома состоит из пустоты, в которой плавают довольно отдаленные друг от друга элементарные частицы и облако электронов… А в мире частиц все состоит из вибраций и волн. В нем нет ничего неподвижного. Даже пустота между частицами в высшей степени заряжена энергией: там нет места ничему инертному. Все эти частицы находятся в постоянном взаимодействии друг с другом. Самый твердый камень в действительности представляет собой вибрацию полей, взаимодействие сил, которые дают нам иллюзию стабильности, но по природе своей они эфемерны, и этот камень снова станет пылью.

Она ненадолго замолчала, а потом добавила:

– Мир – не скопление предметов, это сеть событий.

И она пристально посмотрела на меня своими голубыми глазами, словно хотела придать своим словам больше веса.

Мир – не скопление предметов, это сеть событий.

Ясное дело, это никак не соответствовало моему образу мыслей об устройстве мира… события! Кроме того, осознавать, что в основе Вселенной находятся твердые вещества… это как-то успокаивает.

Очевидно, Анна прочла мои мысли, потому что она снова взялась за свое:

– Ничто не пребывает в покое, все непостоянно, как говорят буддисты.

Я неуверенно кивнул.

В ресторане было полно народу, официантки летали от стола к столу, принимая заказы и подавая блюда.

– Тем не менее это не объясняет, как можно визуализировать будущее, – сказал я.

– Понять это непросто.

– И все-таки давайте попробуем, – предложил я ей со смехом.

Она с наслаждением отпила вина и сделала глубокий вдох.

– В девятнадцатом веке физики полагали, что в общих чертах поняли, как устроен мир. Их вычисления оказывались верными, с некоторыми допущениями, и они предлагали нам холодное механистичное видение Вселенной: материя состояла из атомов, которые собирались в молекулы, как кубики в детской игре, их положение и скорость можно было точно вычислить, гравитация объяснялась законами Ньютона, а газ подчинялся законам термодинамики. Время текло постоянно и непрерывно, Вселенная представлялась чем-то вроде гигантского механизма, где одно цепляется за другое и может быть объяснено чередованием причин и следствий, в высшей степени предсказуемых. Это видение мира было настолько скучным, что породило движение романтизма в литературе, музыке и живописи: художники хотели вернуть себе свою жизнь, свои чувства и не знать заранее, когда они влюбятся! Затем, в самом начале двадцатого века, такие физики, как Макс Планк и Луи де Бройль, заинтересовались бесконечно малым миром и открыли, что атомы в действительности состоят из куда более мелких частиц… которые не подчиняются законам классической физики! Так родилась квантовая физика. Механистическое видение мира рухнуло, увлекая за собой в небытие уверенность классических физиков.

– Но какое отношение это имеет ко времени?

– Прежде классическая физика принимала понимание времени, унаследованное от Исаака Ньютона, времени, текущего размеренно и постоянно в любой точке Вселенной. Но вслед за Планком и де Бройлем, в 1905 году, Эйнштейн доказал, что на время влияет масса тела и его скорость. Это было совершенно невероятное открытие, которое ставило под вопрос решительно все, тем не менее оно никак не повлияло на нашу жизнь. Все осталось по-прежнему, будто бы ничего не произошло…

– А… почему открытие Эйнштейна ставило все под вопрос?

– Потому что теперь мы знаем: если взять два сверхточных часовых механизма, поместить один на равнине, а другой на вершине горы и немного подождать, то можно констатировать, что они показывают разные значения – в горах время течет быстрее.

– Правда?

– Правда.

– Но… в таком случае какие же часы показывают правильное время?

– В этом-то и вопрос! А ответ заключается в том, что не существует правильного времени, потому что бывает разное время.

– Но это бред! Не может быть нескольких времен… в одно и то же время!

– Тем не менее таковы измерения. Впрочем, об этом известно тем, кто занимается разработкой системы GPS. Спутники, которые они запускают, находятся на приличном расстоянии от Земли, так что время там течет медленнее. Инженерам приходится закладывать в свои программы постоянную коррекцию времени на часах GPS, чтобы иметь возможность нивелировать разницу во времени, иначе спутник будет отклоняться от курса минимум на десять метров в минуту!

– Я никогда об этом не слышал.

– Приведу еще один пример. Представьте себе, что во время завтрака вы желаете своей семье приятного аппетита и тут же улетаете на космическом корабле. Если бы существовал корабль, способный лететь со скоростью, близкой к скорости света, вы бы вернулись домой после завтрака, чтобы обнаружить… что все ваши близкие умерли миллионы лет назад.

Я ничего не ответил.

Анна спокойно ела свою лазанью.

Я же так и не притронулся к тушеной говядине.

– Но это немыслимо, – сказал я. – С трудом все это себе представляю. Едва ли я в состоянии осознать, что это значит на самом деле. Потому что если абсолютного, универсального времени не существует, то кто мы в таком случае? И кстати, сколько нам лет?

– Верно, это открытие настолько ошеломляющее, что по большому счету почти не повлияло на нас, как я уже говорила. До Эйнштейна научные открытия вели человечество к тому, чтобы пересматривать старое и адаптироваться к новому мировоззрению. Но не в этот раз. Уж слишком невероятной казалась теория Эйнштейна. В результате мы вроде бы продолжали жить как прежде, словно существовало абсолютное время. От науки отвернулись даже философы. Раньше они питались ею, опираясь на научные открытия, чтобы рождать новые учения, новые споры. Но тут физика стала слишком абстрактной, слишком сложной. Бергсон, великий философ, все же попытался устранить этот разрыв: он встретился с Эйнштейном в надежде обсудить с ним значение времени. Это был диалог немого с глухим… И тогда философы предпочли просто-напросто устраниться… Что же касается ученых, они сами почувствовали себя неуверенно, испытав головокружение от сделанных ими открытий. Поэтому сегодня подавляющее большинство из них вообще предпочитает об этом не думать. Физики сосредоточены на своих математических вычислениях и стараются не погружаться в размышления о метафизических следствиях собственных исследований.

Она замолчала и улыбнулась.

– Я не планировала разговаривать с вами об этом и даже боялась того, что вы начнете задавать мне подобные вопросы…

– Но почему, черт возьми?

Она пожала плечами и снова запустила вилку в лазанью.

– Я боялась, что у вас тоже закружится голова и вы пошлете все к черту. Я бы предпочла, чтобы мы сконцентрировались на сеансах «Удаленного видения», поскольку нам надо арестовать поджигателя. Ставки очень высоки… Кстати, нам не стоит тут засиживаться.

В этот момент я вспомнил о своей говядине.

– Ну вот, – добавила Анна, – с учетом всего вышесказанного, в этом вопросе остается еще масса неясностей, в конце концов, даже у физиков нет единого мнения о том, что такое время. И что особенно странно, так это то, что законы, управляющие миром бесконечно малых величин в квантовой физике, в корне отличаются от тех, которым подчиняется мир, доступный нашему зрению, в классической физике. Никто не может найти этому причину, но в разных мирах все происходит по-разному.

– Если это лишь вопрос размеров, то я не понимаю, откуда разница…

– На самом деле все выглядит так, словно на квантовом уровне не существует ни времени, ни даже пространства. У меня есть два поразительных примера. В начале восьмидесятых французский физик по имени Ален Аспе сумел провести опыт, показавший, что две частицы, разделенные большим расстоянием, могут влиять друг на друга. И влиять мгновенно. Когда с одной из них что-то происходило, вторая реагировала на это незамедлительно, хотя они и были очень далеко друг от друга. Опыт демонстрировал те же результаты, даже если между частицами оказывались десятки тысяч километров. Как будто на квантовом уровне, то есть на уровне бесконечно малых величин, пространства вовсе не существует…

– Это поистине удивительно. Но можете быть спокойны: я пока что не спасаюсь бегством!

Анна улыбнулась и продолжила:

– Еще более поразительным выглядит опыт со временем, предложенный физиком Джоном Уилером, отцом водородной бомбы. Данный опыт показывает, что определенное воздействие на фотон (элементарную частицу) в состоянии изменить его… прошлую траекторию.

– Но это невероятно! Нельзя изменить прошлое!

– Теперь, кажется, можно, – сказала она. – Другой великий физик, Тибо Дамур, французский ученый, недавно награжденный золотой медалью Национального центра научных исследований, а также получивший Гран-при Французской академии наук, утверждает, что существуют далекие вселенные, где время течет… совсем не так, как у нас!

– От этого в самом деле можно рехнуться…

– За месяц до смерти Альберт Эйнштейн написал письмо, которое закончил словами: «Различие между прошлым, настоящим и будущим – всего лишь иллюзия, хотя и стойкая».

– Тем не менее моя говядина остыла, хотя была горячей, когда ее принесли. Она остыла с течением времени… И это никакая не иллюзия. А когда я смотрю на себя в зеркало, я отлично вижу, что выгляжу не так, как на фотографиях, сделанных десять лет назад.

– Но ваше лицо, как и ваша говядина, принадлежат к видимому, макроскопическому, а не микроскопическому миру.

– Спасибо за сравнение.

– По всей вероятности, в этих двух мирах время течет по-разному.

– Мне жаль, но это не для меня. Я не понимаю, как может быть несколько времен.

Анна сделала знак официантке принести нам счет.

– Пока что могу ответить только кратко, нам действительно надо идти, не повезло вашей говядине: последние исследования доказали, что квантовый мир состоит из потенциалов, неопределенных и изменчивых событий, которые сменяют друг друга во времени не обычным способом, когда причина порождает следствие. Похоже, в мире бесконечно малых величин возможно решительно все, в том числе и его противоположность. Есть нечто, способное сделать эти события ощутимыми, придав им смысл или направление, которые они сохранят в неизменности.

– И что же это?

Она посмотрела мне в глаза, и у меня внезапно возникло ощущение, будто она глядит мне прямо в душу.

– Ваше сознание.

– Мое сознание?

– Да, сознание человеческого существа, которое наблюдает за этими событиями. Было доказано, что с того момента, как начинается наблюдение за тем, что происходит в мире бесконечно малых величин, наблюдаемая реальность фиксируется в том виде, в котором она пребывала в это мгновение, как будто этот мир стабилизируется и становится реальным только с того момента, когда вступает во взаимодействие с сознанием.

– Поразительно…

– Да.

– И наводит на мысль о дальневосточных философах, согласно которым чистое сознание предшествовало материальному миру.

Анна задумчиво кивнула.

– Так что же со временем? – спросил я. – По вашим словам, времени вроде как не существует на квантовом уровне. Но как насчет нашего сознания, того самого, что закрепляет реальность, за которой наблюдает, куда вы его поместите? На какой уровень?

Она снова улыбнулась:

– Кто может ответить? В любом случае, и это всего лишь мое личное мнение, я думаю, что, если материя подчинена времени, дух не находится в его власти. Тело стареет и умирает, а сознание нет.

Внезапно ее слова напомнили мне о моем друге, пострадавшем в серьезной автокатастрофе. Он рассказывал о том, что пережил случившееся в замедленном темпе, что видел все сверху, словно сознание покинуло его тело и он стал лишь наблюдателем, не чувствуя ни страха, ни боли.

– Сознание находится вне времени, – продолжила Анна. – Несомненно, именно поэтому оно может с помощью предвидения получить доступ к прошлому, настоящему… или будущему.

Слова Анны будто повисли в воздухе, время, казалось, замедлилось, чтобы закрепить их навечно в моей памяти. Я не мог оторвать глаз от ее лица.

Официантка принесла счет в маленькой коробочке, которую она поставила на стол с глухим стуком, прозвучавшим как щелчок хлопушки на киносъемках. Время вернулось в прежнюю колею.

Анна протянула руку к коробке, но я не хотел позволить ей платить, так что сделал быстрое движение, чтобы взять счет первым. Анна оказалась проворнее меня на долю секунды, и в последний момент моя рука опустилась поверх ее руки.

Анна выглядела столь же удивленной, как и я, и собиралась было отдернуть руку, но… все же оставила ее в прежнем положении…