Текст книги "Непрямое говорение"

Распределение голосов по позициям субъекта и предиката как базовая синтаксическая диспозиция бахтинского двуголосия осуществляется именно в этой вторичной авторской предикации: голос чужого мнения помещен в позицию субъекта, авторский – в позицию предиката. Привычной грамматической формы предикативного акта эта предикация в самом примере не имеет (мы условно придали ей таковую в иллюстративных и объяснительных целях, грамматически эксплицировав смысловое соотношение; в дальнейшем мы еще вернемся к этой проблеме), но все теоретические условия предикации в ней, тем не менее, выполнены: мы отчетливо воспринимаем, что авторский голос идентифицирует чужую речь и нечто утверждает о ней.

Референциальное основание вторичной предикации. Отсутствие привычных формально-грамматических оснований для выявления предикативного акта не означает, что таковых нет вовсе: вторичная предикация имеет для своего выявления референциальное основание.

Отличительной языковой особенностью авторского предицирования в ДС является совмещение двух разных авторских предикаций в формально одном и том же языковом фрагменте (в нашем тематическом примере – в одном и том же придаточном предложении). Обе авторские предикации связаны с ЧР, но направлены на ее разные синтаксические составляющие. Чужое высказывание реконструируется в нашем примере как Мердль имеет перед обществом большие заслуги. Первичная авторская предикация направлена на синтаксический субъект (референт) этого чужого высказывания (Мердль выжал из общества кучу денег); вторичная направлена на предикат чужого высказывания (То, что общее мнение считает заслугами перед обществом, есть умение выжать из него деньги, более отчетливо – в «смысловой вытяжке»: Заслуги перед обществом– это умение выжать из него кучу денег). Получается, таким образом, что всегда дважды предицирующий авторский голос как бы расчленяет ЧР на синтаксический субъект (референт) и предикат и к каждому из них производит отдельную предикацию посредством одного и того же синтаксического фрагмента.

Первичная авторская предикация осуществляется в привычной грамматической форме (отчетливый синтаксический субъект и грамматически ясная привязка к нему предиката), вторичная, как уже говорилось, таковой формы не имеет. В результате извлечения вторичной предикации из глубинной смысловой структуры ДС и фиксации ее во внешне выраженной синтаксической форме грамматически «нормального» предикативного акта отчетливо проявляется то обстоятельство, что вторичная предикация как бы надстроена над (или «пристроена» к) первичной, одновременно получая, тем самым, и свободу от формального предикативного синтаксиса, и лингвистическую легитимность – референциальное основание.

В самом деле, вторичная предикация, при всей ее прокламируемой нами лингвистической свободе, может подключаться отнюдь не к любому слову или фрагменту высказывания, а только к тем из них, которые являются чужими предикатами к тому референту, к которому внешним синтаксическим образом подключена первичная авторская предикация (в нашем тематическом случае – кМердлю). Поскольку же первичный референт фактически заимствуется при совмещении голосов, как мы видели, из ЧР, дублируя его, постольку оба голоса ДС оказываются по этому референциальному основанию непосредственно лингвистически (синтаксически) связанными. Мы определяем факт подключения вторичной предикации именно на основании общего для ЧР и авторского голоса первичного референта – Мердля.

Так происходит и в репликах диалога: каждая реплика одновременно направлена и на общий предмет обсуждения, и на предшествующую или предвосхищенную чужую реплику об этом же предмете. Синтаксический смысл этой одномоментной двунаправленности в обоих случаях один и тот же: предицируя предмет, реплика предицирует и чужую речь об этом предмете. Как предмет диалога является его референциальным основанием, так синтаксический субъект ЧР является референциальным основанием вторичной авторской предикации самой ЧР.

Блуждающий характер вторичной предикации. Принцип референциального основания действует и на более широких синтаксических пространствах. К числу отличительных свойств вторичной авторской предикации относится ее блуждающий характер. В самом деле, если первичная авторская предикация осуществляется только там и так, где и как она «прописана», то есть где реально синтаксически подключен авторский голос, то вторичная предикация может осуществляться не только в месте этого реального подключения, но и «блуждать» по высказыванию. Она может, по Бахтину, подключаться, как и в диалоге, к любой точке передаваемого чужого высказывания без каких-либо специальных внешних технических средств из арсенала формального синтаксиса. Подключение может произойти как внутри предложения (например, как в нашем случае сМердлем – на шве сложного предложения), так и за пределами предложения – позже или раньше, в последующем или предшествующем контексте.

Так, в нашем примере тематического ДС идущее от авторского голоса придаточное производит аналогичную вторичную предикацию не только к человеку с такими заслугами перед обществом, но одновременно и к другим отмеченным Бахтиным островкам той же чужой речи в приведенном отрывке – Знаменитый муж:, украшение отечества. С точки зрения «малого» одноголосого синтаксиса этот фрагмент и авторское придаточное не имеют реальных синтаксических связей, но с точки зрения ДС они являются субъектом и предикатом: ведь вторичная диалогическая интенция авторского придаточного предложения с равным успехом может быть отнесена здесь не только к человеку с заслугами перед обществом, но и к этим синтаксически отдаленным от него словам. Извлекая этот вторичный предикативный акт из глубинной смысловой структуры фразы, получим: Тот, кто считается украшением отечества, выжал из него кучу денег (смысловая вытяжка: Украшение отечества выжало из него кучу денег). Механизм тот же: авторский голос предицирует предикат чужого (чужое высказывание в данном случае: Мердлъ – украшение отечества). Голоса здесь синтаксически разобщены (отдалены друг от друга), внешних синтаксических показателей акта предикации нет, но он отчетливо ощутим.

Блуждающая предикация также опирается на введенный выше принцип референциального основания. В нашем, например, случае авторский голос может дополнительно диалогически подключиться только к тем синтаксически удаленным фрагментам, которые также являются чужими предикатами к Мердлю. Именно таковым является словосочетание украшение отечества, синтаксически отдаленное от авторского придаточного, и именно поэтому оно становится ощутимым для нас синтаксическим субъектом вторичной предикации со стороны автора.

Можно и еще более расширить действие вторичной авторской предикации. То же придаточное предицирует в нашем примере и окончание содержащего его сложного предложения, то есть предицирует не только реконструированный нами предикат ЧР, свернутый в именную группу (Человек с такими заслугами перед обществом → Мердлъ имеет перед обществом большие заслуги), но и предикат, синтаксически выраженно содержащийся в данном предложении (не должен оставаться простым гражданином). Мы получим уже третье условное выражение вторичной авторской предикации: Тот, кто, по общему мнению, не должен остаться простым гражданином общества, на самом деле выжал из него кучу денег.

Бахтин не останавливается и на этом: в случае максимального расширения идеи предикации голоса могут пониматься как сочетающиеся предикативно не только вне синтаксического единства конкретного предложения, но и в скрытом диалоге или полемике, когда один из предикативно скрещиваемых голосовых компонентов в языковом отношении полностью отсутствует (имплицитный, неявленный предикат чужой речи), но, тем не менее, реально влияет на смысл вторичных предикаций высказывания посредством своего рода семантического внедрения в их синтаксический субъект, то есть за счет того же референциального основания. Эта возможность зафиксирована Бахтиным в его схеме типов слов в качестве третьего, «активного», типа ДС.

Пример тонального ДС. Описанное выше тематическое ДС далеко не исчерпывает бахтинского двуголосия, но лишь отчетливо демонстрирует его отличительные особенности. Второй, наряду с тематической, разновидностью двуголосия, является тональное JifZ, в котором описанные выше особенности двуголосых конструкций еще более специфицируются.

Мы употребляем здесь понятие «тональность» в качестве условно обобщенного выражения разветвленного и терминологически по-разному выражавшегося особого смыслового пласта бахтинской концепции. В философских контекстах этот пласт терминологически связывается Бахтиным с модальностью и аксиологией (прежде всего, с категорией оценки), а в собственно лингвистических контекстах – с понятием интонации.

Отношения между темой и тоном могут пониматься по-разному. Чаще всего они рассматриваются либо изолированно, либо в жесткой связке. В первом случае берутся в расчет или только тематические соотношения компонентов (чистая семантика), или только аксиологические связи (например, в стилистике). Во втором случае, наоборот, между тематикой и тоном усматривается глубинная сущностная связь.[107]107
  Прямое отношение к этому кругу вопросов имеет известная и излюбленная лингвистикой гумбольдтовская проблема о связи языка и мировоззрения, которая неоднократно «всплывала» и в работах Бахтина.


[Закрыть]

У Бахтина и здесь своя, причем та же логика. Тон и тема соотносятся между собой как два голоса, то есть тематическая и тональная сферы, как и голоса ДС, рассматриваются как имеющие в реальной речи одновременно независимое и взаимосвязанное существование и как способные вступать между собой в диалогические отношения. Объединение в речи тематизма и тональности, по Бахтину, обязательно, но обязательно при этом и одновременное сохранение каждой стороной своей специфики, что означает свободную комбинаторностъ сращений тематизма и тона, их изменчивость и текучесть. Это – фундаментальный постулат всех бахтинских текстов. Выражался он по-разному, начиная с известного тезиса о том, что значения как таковые формируются оценкой, и кончая часто воспроизводимой идеей о словах как простых материальных носителях для нужной нам диалогической интонации.

Тональность, таким образом, уравнена в смысловых правах с тематизмом. В известном смысле тональная сфера даже доминирует у Бахтина над тематической, поскольку она «ближе» к персоналистической границе голосов, сохраняя показатели голосового разделения и при полном погашении тематических различий. Не случайно именно на основе тонального критерия строится одна из наиболее часто воспроизводимых бахтинских формул полифонии, звучащая как проведение одной и той же темы по разным сознаниям, в которых эта тема получает различную акцентуацию, что может менять и ее «последний смысл».

Будучи повышена в смысловом «чине», тональность становится и не менее синтаксически многофункциональной, чем тематизм. Тон, по Бахтину, может занимать обе главенствующие синтаксические позиции – и позицию субъекта, и позицию предиката. При этом тон может обладать абсолютной независимостью от темы: автор может подключиться в ДС к чужому тематическому высказыванию с помощью одной только его тональной предикации. Формальные грамматические показатели предикативного акта уже как бы «естественно» отступают здесь на второй план.

Приведем для иллюстрации как самой тональной предикации, так и ее сходств и различий с вышеописанной тематической предикацией еще один бахтинский пример двуголосой конструкции (из «Нови» Тургенева):

«Зато Калломейцее воткнул, не спеша, свое круглое стеклышко между бровью и носом и уставился на студентика, который осмеливается не разделять его „опасений“ (ВЛЭ, 132).

В отличие от первого примера (с Мердлем) здесь не авторская речь вклинена в чужую, а чужая речь вклинена в авторскую. Можно условно назвать гибридные конструкции первого типа «скрытой авторской речью», второго типа – «скрытой чужой речью», но механизм двуголосия в обоих типах один и тот же. Принципиальное же отличие состоит не в этом, а в природе исходящей от автора диалогической предикации: в первом примере она осуществляется тематически, во втором – тонально.

Разберем второй пример по той же схеме, что и первый. Сколько здесь референтов и каков их соотносительный статус? Авторский голос предицирует в общей сложности три раза. Во-первых, самого Калломейцева как «обычного» внелингвистического референта (воткнул и уставился..), во-вторых, студентика и, в-третьих, предикат ЧР к этому же студентику. Первую предикацию мы, чтобы еще более не утяжелять рассуждение, оставляем здесь в стороне,[108]108
  Отметим только, что первая предикация обеспечивает возможность подключения к высказыванию голоса самого Калломейцева.


[Закрыть] сосредоточившись на второй и третьей предикации, тем более, что ядро ДС сконцентрировано именно в них. В этих двух предикациях, как и в примере с Мердлем, авторский голос имеет два разноприродных референта: во-первых, студентика и, во-вторых, предикат речи Калломейцева об этом же студентике. Тот же и механизм: автор предицирует и студентика (то есть референт самой ЧР), и предикат речи Калломейцева об этом студентике с помощью одного и того же предиката. Действует здесь, следовательно, и принцип референциального основания вторичной авторской предикации.

Отличие же, и принципиальное, от нашего первого примера с Мердлем здесь в том, что в данном случае вторичная авторская предикация к предикату ЧР не имеет изолированно-«самоличного» тематического выражения и наложена как бы поверх тематического предиката самой ЧР. В содержательном отношении Студентик, который осмеливается не разделять его опасений – это одновременно и чужая речь Калломейцева о студентике, и первичный предикат авторской речи о том же студентике (безакцентно взятая тематическая сторона этого выражения равно здесь принадлежит и Калломейцеву, и автору), и, в-третьих, вторичная авторская предикация, направленная уже не на студентика, но на тональный компонент предиката речи Калломейцева об этом студентике. Эта последняя «невидимая» предикация осуществляется с помощью тональной переакцентуации тематики чужого предиката: мы одновременно чувствуем в этом фрагменте и тон высказывания о студентике самого Калломейцева, «которому не до иронии», и иронизирующий над этим высказыванием голос (тон) автора. Если в случае тематического ДС мы могли в объяснительных и иллюстративных целях эксплицировать глубинную семантическую структуру вторичной предикации в имеющих привычный грамматический вид предикативных синтаксических конструкциях, то в данном случае это становится практически невозможным (попытка лексически и грамматически эксплицировать вторичную предикацию в тональных ДС требует, как минимум, разработки особого формализованного метаязыка).

И тем не менее, вторичный предикативный акт в тональных ДС отчетливо ощутим. Так же, как это происходило в первом – тематическом – примере, тона разных голосов вступают здесь между собой в фундаментальные для соотношения голосов в ДС предикативные отношения: тон чужой речи занимает позицию синтаксического субъекта, авторский тон – позицию предиката. Имеется здесь и референциальное основание вторичной тональной предикации, синтаксически связывающее ее с чужой речью, – студентик. Если в первом примере с Мердлем вторичная предикация осуществлялась между тематическими компонентами, то здесь в качестве синтаксического субъекта выступает тон и тоном же он предицируется.

Тематизм и тональность. Можно, следовательно, говорить, что среди разновидностей ДС имеются два таких варианта скрытых двуголосых конструкций, различие между которыми проходит по границе между тематической и тоновой сферами: 1) в одной гибридной конструкции без всяких синтаксических показателей предикативно скрещены отчетливо разделяемые тематические фрагменты разных голосов (пример с Мердлем); 2) в одной гибридной конструкции без всяких синтаксических показателей в одном и том же тематическом фрагменте соединены разные акценты двух голосов (пример с Калломейцевым). В первом случае предикативно скрещиваются тематические компоненты, во втором – тональные.

В терминах предикативного акта это различие поддается более дифференцированной формулировке: если чужой голос размещается – с точки зрения формально выраженной внешней (не глубиной) синтаксической структуры самого ДС – в позиции субъекта, то он предицируется автором тематически (случай с Мердлем); если же чужой голос размещен с точки зрения внешней синтаксической структуры ДС в позиции предиката, то, трансформируясь «волей» авторского голоса в субъект скрытого диалогического предицирования, он предицируется автором тонально (интонационно).

Тональность и тематизм составляют, таким образом, самостоятельные разновидности диалогической предикации. Наиболее интересны, конечно, случаи разного рода совмещений той и другой предикации, но это – тема следующего раздела, поскольку именно в этом направлении лежит дорога к полифонии. Здесь нам пока важно зафиксировать, что и в тематической, и в тональной предикации действуют одни и те же «скрытые» синтаксические механизмы.

Диалогизм вторичной предикации как первая половина ответа на лингвистическую загадку ДС. Итак, два равно слышимых голоса вступают в предикативную синтаксическую связь только во вторичной предикации; именно в ней, следовательно, сконцентрирована лингвистическая загадка ДС, от толкования которой зависит понимание и самого двуголосия, и, с другой стороны, монологизма и полифонии.

Может показаться, что поиск термина для определения «загадочной» специфики вторичной предикации лишь риторически имитируется нами. Действительно, искомый термин лежит на поверхности и уже назывался нами: специфика вторичной предикации состоит в ее диалогичности. Между субъектом и предикатом вторичной авторской предикации, поскольку они исходят от разных голосов, устанавливаются диалогические отношения, то есть отношения, аналогичные отношениям между репликами реального диалога. В плане это отношения согласия, несогласия, вопроса, ответа, иронии, благоговения и т. д.

Как возможно проникновение отношений такого рода внутрь предикативного акта? Ведь при его традиционном понимании, согласно которому только предикат нечто утверждает (описывает и пр.), субъект же принципиально не утверждает, а именует (референцирует, идентифицирует) предмет, диалогические отношения между субъектом и предикатом немыслимы, как немыслим диалог между именем, даваемым говорящим предмету, и последующим утверждением того же говорящего об этом предмете. Между именем и предикатом в их традиционном понимании имеются в виду совершенно иные по типу семантические связи (аналитические, синтетические, отношения истинности, нарративные и т. д.).

Интересующее нас проникновение элемента диалогичности внутрь вторичной предикации ДС возможно потому, что позицию субъекта, как мы видели, занимает здесь предикат ЧР, то есть то, что генетически само является утверждением. Предикация утверждения, идущего от первого голоса и лишь функционально трансформированного в синтаксический субъект, другим утверждением, идущим от второго голоса, и приводит к диалогизации отношений между субъектом и предикатом, то есть к установлению между ними отношений согласия, несогласия, иронии, благоговения и пр. Так, в нашем тематическом примере ДС мы имеем вариацию несогласия авторского голоса с чужим мнением по поводу оценки «общественной деятельности» Мердля (в тональном примере мы чувствуем авторскую иронию по отношению к тону речи Калломейцева о студентике).

Поскольку диалогичность утверждается в рамках бахтинской концепции как принципиальное качественное свойство вторичной предикации в ДС, постольку для оттенения этой качественной особенности полезно контрастно сопоставить ее с предикативными актами в их традиционном «одноголосом» понимании. Вопрос этот касается фундаментальных глубин языка и как таковой требует, конечно, отдельного целенаправленного рассмотрения, поэтому мы здесь лишь наметим некоторые гипотетические пункты этого различия.

Диалогичность как следствие сопоставления двух генетических утверждений (предикатов) означает, что между субъектом и предикатом вторичной предикации ДС имеется определенная семантическая связь, а не абсолютно произвольное соположение смыслов (как, например, в нарративной конструкции Лыжник улыбнулся, в которой между понятиями «лыжник» и «улыбаться» нет имманентной семантической связи, например, аналитической, поскольку улыбчивостъ не входит в семантический состав понятия лыжник). Напомним, что поверхностной семантической экспликацией глубинной вторичной предикации служило в нашем тематическом примере выражение То, что общее мнение считает заслугами перед обществом, есть умение выжимать из него кучу денег, а смысловой вытяжкой из этого выражения – Заслуги перед обществом – это умение выжимать из него кучу денег. По последней фразе отчетливо видно, что между субъектом и предикатом здесь имеется несомненная семантическая связь (в данном случае – по типу контекстуальной антиномии). Иначе и быть не могло: наличие между субъектом и предикатом имманентной семантической связи – естественное следствие диалогической природы этой предикации (любое утверждение по поводу чужого утверждения не может не содержать семантического «моста» между ними). Сам диалог есть в определенном смысле форма семантической связи.[109]109
  Это относится не только к тематическим ДС. В тональных ДС механизм тот же: тональный акцент авторской предикации находится с акцентом чужого голоса в таких же внутренне закономерных отношениях, как и тематическая предикация в первом примере. То вторичное предикативное соотношение, которое имеется в нашем примере между тоном Калломейцева в его оценке студентика и тоном автора, имеет одновременно диалогический и закономерный характер. В языке, по Бахтину, есть особая тональная сфера, и она имплицитно упорядочена в себе безотносительно к внелингвистическим референтам речи и к чистому тематизму. Между тонами есть свой аналитизм, свой синтетизм, свой антиномизм и символизм, которые и влияют на взаимопредикацию тонов. Последнее утверждение является естественным лингвистическим следствием фундаментального бахтинского тезиса об амбивалентной взаимосвязи серьезности и смеха как внутренних форм мышления (мы вернемся к этой теме во втором разделе).


[Закрыть]

Если конструкция двуголоса и диалогична, то есть если в позиции субъекта находится предикат чужого высказывания, то авторский голос обязательно должен вступить с этим чужим предикатом в семантическую связь. Если этого не происходит, высказывание становится «странным». Напомним интересные примеры А. Вежбицкой с тем же лыжником на необычно звучащие конструкции, типа Хороший лыжник улыбнулся. Просто Лыжник улыбнулся есть обычная произвольная, то есть семантически не связанная, нарративная предикация, никакого странного эффекта не вызывающая. Почему же такой эффект появляется в Хороший лыжник улыбнулся^?

Потому, что здесь есть два голоса, но между ними не установлены семантические отношения. В позиции субъекта здесь, по Вежбицкой, цитация, то есть, по нашей терминологии, – чужой предикат. Цитацией или чужим предикатом является здесь определение хороший.[110]110
  Определение хороший может быть, конечно, и самоцитацией, отсылающей к собственному предшествующему речевому акту того же говорящего, но дела это не меняет.


[Закрыть] Авторский предикат улыбнулся предицирует только лыжника (аналог Мердля), то есть только референт чужой речи, не предицируя, как того требует презумпция ДС, одновременно и чужого предиката к этому референту, каковым является определение лыжника как хорошего, а значит и не вступая с ним в диалогическую семантическую связь. В этой «недоработке» авторского голоса и состоит одна из причин «странности» такого рода фраз. Странность исчезнет, даже если при интерпретации этой фразы имеющееся в ней соотношение разных голосов будет учтено в его максимально редуцированной форме, то есть если мы разделим хорошего лыжника на субъект и предикат и поймем фразу как: Тот лыжник, который считается (я выше назвал, вы считаете, и пр.) хорошим, улыбнулся. Здесь между хорошим и улыбнулся установлена, хотя и формальная, но именно семантическая связь по типу простой формальной отсылки к предшествующей реплике в тех же нарративных целях (а не для их диалогического сопоставления). Более же выразительно этот пример зазвучит, а странность «окончательно» исчезнет, если мы составим не нейтрально-отсылочную и нарративную по замыслу, а диалогически разнонаправленную двуголосую конструкцию, в которой чужой и авторский предикат будут оспаривать друг друга, например: Хороший лыжник то и дело падает (внешней экспликацией глубинной вторичной предикации диалогической природы будет здесь: Тот, кого вы считаете хорошим лыжником, в действительности то и дело падает). Эта фраза, выпукло демонстрирующая интересующую нас особенность вторичной предикации, была специально искусственно построена, как легко можно заметить, по аналогии с примером о Мердле, то есть между чужим предикатом как субъектом авторской речи и авторским предикатом была установлена семантическая связь по антиномичному принципу.

Итак, между субъектом и предикатом вторичной диалогической предикации обязательно должна быть семантическая связь. С другой стороны, однако, сама по себе опора на имманентную семантическую связь не является спецификой двуголосия; на семантических взаимоотношениях между субъектом и предикатом строятся многие одноголосые дискурсы (логический, диалектический, символический и пр.). Дело, надо понимать, не в факте наличия семантической связи, но в ее специфичности.

Если искать отличия между двуголосием и одноголосыми дискурсами, также основанными на семантической связи, то прежде всего очевидно, что условно само введенное нами основание их внешнего сходства – категория семантики, поскольку последняя в ее обычном понимании для бахтинской концепции «тело инородное». У Бахтина эта сфера покрывается теорией интенционального расслоения языка, основанной на персоналистическом (а не аналитическом или синтетическом) критерии разделения, сопоставления или объединения смысловых компонентов, вбирающем в себя в том числе и отсутствующие в чистой семантике тональные компоненты смысла. Поскольку бахтинский интенционально-персоналистский подход к области смысла есть отражение его общей установки на диалог, постольку этот подход используется им и применительно к диалогической по своей природе вторичной предикации ДС. Можно и обобщить: бахтинская теория интенциональности персоналистически и диалогически переосмысливает все те семантические связи, которые обычно рассматриваются как участвующие в формировании одноголосых предикативных актов с семантически непроизвольной природой (то есть дискурсов логического, диалектического или символического типа).

В общем приближении это переосмысление сводится к следующему. Ориентация вторичной предикации ДС на диалогическое соотношение смыслов делает ее безразличной к внутренним семантическим закономерностям как таковым – к тому, что в логике и диалектике называется самопорождением, саморасчленением и саморазвитием смысла и что не только составляет их основной предмет, но и является опорой для создания логических и диалектических предикативных актов. Эта сфера имманентных смысловых закономерностей выпадает из бахтинского двуголосия потому, что в ней действуют сверхличные правила «чистой» семантики, вмещенной в пределы нейтрального и общего сознания, и не действует принцип диалогического соотношения смыслов по персоналистическому критерию, предполагающему соприкосновение разных голосов (сознаний). По тем же причинам не вовлечены в бахтинскую интенциональность и различные типы взаимоотношений безлично понимаемых смыслов с областью онтологических (предметных или сущностных, имманентных или трансцендентных) референтов. Не аналитические или синтетические отношения смыслов между собой и не непосредственные отношения смысла речи с предметом, пусть и самые сложные, вплоть до символических, но отношение слова к чужому слову об этом же предмете, а через него и с самим предметом – в центре бахтинской версии семантики, а значит и в центре вторичной предикации ДС.

В лингвистически же конкретном плане это абстрактно-обобщенное отличие между семантически непроизвольным типом предикации в логике, диалектике и т. п. и семантическими отношениями между субъектом и предикатом вторичной предикации ДС может быть описано как отличие принципа возможного сложения смыслов в некое семантическое сверхъединство от принципа обязательного сохранения семантической и/или тональной противопоставленности голосов (их антиномичности – в широком персоналистическом смысле) и потому невозможности их слияния в некое единое смысловое образование, имеющее совокупную референцирующую силу. В рамках единого сознания можно лингвистически «складывать» в такое единство практически все смыслы, при объединении же в одной языковой конструкции двух сознаний (голосов) смыслы – и при всем возможном их согласии друг с другом – всегда сохраняют раздельное бытие (не нейтрализуются). Этот всегда сохраняющийся семантический и/или тональный зазор между голосами и составляет, собственно говоря, истинный смысл диалогической вторичной предикации. Не субстанция смысла, не смысл как таковой, но соотношение смыслов – коммуникативная и референциальная цель диалогической предикации.

Принцип сложения смыслов в некое одно осуществляется в одноголосом синтаксисе самыми разными способами. В том числе и сам предикативный акт может пониматься как выражение изначально совокупного общего смысла, то есть как имя, распустившееся в предложение (таковы по своей «конструкторской идее» чистые аналитические конструкции). Логическое Все птицы летают может быть свернуто в Летающие птицы или в Полет птиц или в финале просто в понятие «птица».[111]111
  Поэтому, в частности, и та как бы логическая, то есть построенная по аналогии с аналитическим типом семантической связи конструкция, которая также приводится Вежбицкой в ее ряду примеров с лыжником – Хороший лыжник никогда не злоупотребляет мазью, не вызывает (в отличие от Хороший лыжник улыбнулся) эффекта необьганости. Здесь нет второго голоса, и потому эта конструкция может быть свернута в именную группу Никогда не злоупотребляющий мазью хороший лыжник, а в пределе и в просто Хороший лыжник.


[Закрыть] Символическое Смерть оживляет может быть свернуто в Оживляющая смерть и т. д. В пределе допустимо и сложение компонентов диалектического синтетического предикативного акта в новое сложносоставное имя (Эйдос одновременно движется и покоится → Эйдос есть движущийся покой – ^-Движущийся покой эйдоса). Более того, в пределах одноголосого синтаксиса возможно и понимание в качестве сложного имени и несвернутого («несложенного») предикативного акта в его исходном двусоставном целом, то есть понимание предикативной конструкции как общей пропозиции, которая может обрастать разными иллокутивными функциями (см., например, классический пример из теории речевых актов: пропозиция Иван зарядил ружье может иметь разные иллокутивные функции – функцию вопроса, предупреждения об опасности, функцию простого нарратива и т. д.). При таком понимании грамматический предикативный акт в его целом фактически трансформируется в имя, поскольку он в своем исходном предикативном (а не свернутом в именную группу) виде как бы занимает по отношению к иллокутивной функции речевого акта позицию синтаксического субъекта. Добавляющаяся же к нему иллокутивная функция выполняет миссию коммуникативного предиката.[112]112
  Теория речевых актов имеет много точек соприкосновения с бахтинским двуголосием; в ее рамках возможна в том числе и диалогическая интерпретация соотношений между пропозицией (аналогом субъекта) и иллокуцией (аналогом предиката).


[Закрыть] Существенно и то, что в одноголосом синтаксисе может «сложиться» в текущую контекстуальную дескрипцию с функцией общего и единого моноименования и предикативный акт, не являющийся таковым изначально, то есть составленный, в отличие от логики или символического высказывания, в семантическом отношении произвольно (по типу Лыжник улыбнулся → Улыбнувшийся лыжник). Получается, что одноголосые предикативные акты с семантической связью между субъектом и предикатом объединяются по этому признаку с нарративными конструкциями, не предполагающими такой связи, и единым объединенным фронтом противостоят двуголосой предикации.