Текст книги "Непрямое говорение"

В речи «тотальная импрессия» в полном смысле невозможна (слушающий всегда сам «насильно» вычленит предмет или, если потребуется, сделает предметом саму недифференцированность авторской импрессии). В полном смысле невозможна в языке и «тотальная экспрессия». В обоих случаях играет свою запретительную роль язык – но по-разному. Если невозможность тотальной импрессии можно объяснить всеобщностью семантики, которая тем самым всегда так или иначе порождает ощущение, пусть и миражное, предмета речи (за каждой лексемой для сознания «маячит» предметность), то невозможность тотальной экспрессии можно объяснить тем, что и всеобщая семантика (сфера языковых значений) всегда для говорящего получужая (часто она для него не «всеобщая», а интенционально расхищенная разными голосами), и потому в любом случае вместе с семантикой, мыслимой авторским голосом как всеобщая, в высказывании начинают звучать чужие голоса, размывающие предполагаемый тотально-экспрессивный облик предмета речи.

Тотальная импрессия невозможна и потому, что слушающий изначально начинает рассматривать в таких случаях в качестве предмета речи представленную конфигурацию импрессивно-оценочно-тональных нитей и ноэс, да и сам говорящий – в случае целенаправленного создания именно так задуманного высказывания – изначально тоже выдвигает в положение предмета речи своего высказывания некую особую, получающую предметный статус и ценность конфигурацию импрессивно-тональных нитей, фактически – особо сотканную конфигурацию безноэмных ноэс, которая сама становится тем самым сложносоставленным интенциональным объектом, оторвавшимся от автора в позицию противостоящей ноэмы. Такого рода высказывания – это разновидности ноэтически-ноэматических инсценировок: и движение в сторону никогда не достигаемой тотальной экспрессии, и установка на также недостижимую тотальную импрессию – частные способы передачи непрямого смысла.

Детальный разбор сложной темы «тональности сознания и языковых высказываний» не входит сейчас в нашу задачу (хотя некоторые ее детали и будут поясняться по ходу дела). Нам необходимо было лишь дать общее представление об этой значимой для языкового смысла сфере в ее импрессивно-экспрессивном аспекте. Здесь же остановимся лишь на самом моменте придания (или экспликации) предмету речи собственной формы тональности (экспрессии).

§ 57. Моменты придания и экспликации экспрессии («вложение» и «проникновение»). Бахтин выделяет случаи «вложения» экспрессии в предмет извне и «проникновения» в имманентно присущую предмету экспрессию. В последнем случае «облик» предмета (его как-данность и, в пределе, как-бытие) меняется.

«Вложение» происходит при «вчувствовании», «проникновение» (это, по-видимому, ивановское по происхождению понятие, использовавшееся при описании особенностей авторской позиции в романах-трагедиях Достоевского) – при особо постулируемом Бахтиным подходе, называемом им «симпатическим сопереживанием, сродном любви». «Вплетаем ли мы ее <любовь – Бахтин говорит о симпатическом сопереживании, сродном любви> в переживания героя <предмета речи> и как? Можно думать, что мы эту любовь свою так же вчувствуем <вкладываем> в эстетически созерцаемый объект, как и другие внутренние состояния: страдание, покой, радость, напряжение и пр. <т. е. также вкладываем в предмет извне идущие импрессивные оценки). Такое понимание было бы, по Бахтину, неверным: при сродном любви симпатическом сопереживании происходит другой процесс – «проникновение»: «Мы называем предмет и человека милым, симпатичным, т. е. приписываем эти качества, выражающие наше отношение к нему, ему самому – как его внутренние свойства. Действительно, чувство любви как бы проникает в объект, меняет его облик для нас <влияет на наше как-восприятие, а, возможно, и на как-данность ноэмы, и на понимание предмета речи, и на сам предмет), но тем не менее это проникновение носит совершенно иной характер, чем вложение, вчувствование в объект другого переживания, как его собственного состояния, например, радости в счастливо улыбающегося человека, внутреннего покоя в неподвижное и тихое море и пр.».[345]345
  Эта тема имеет отношение к разделению имманентных и акцидентальных предикатов в аналитике. См. аналогичную постановку вопроса у Дж. Серля: «Одной из труднейших – и наиболее важных – задач философии является прояснение различия между теми свойствами мира, которые внутренне присущи ему в том смысле, что они существуют независимо от любого наблюдателя, и теми, что зависят от наблюдателя в том смысле, что они существуют относительно некоторого внешнего наблюдателя или пользователя. Например, то, что объекту присуща определенная масса, есть его внутреннее свойство. И если бы мы умерли, у него по-прежнему была бы эта масса <"масса", возможно, у него и была бы – только вот никто не назвал бы ее „массой“. – Л. Г>. А вот то, что этот же самый объект является ванной, не есть внутреннее свойство: оно существует только по отношению к пользователям и наблюдателям, которые и придают ему функцию ванны. Обладание массой является внутренним свойством, но вот быть ванной – это зависит от наблюдателя даже несмотря на то, что данный объект одновременно имеет массу и оказывается ванной» (СерлДж. Открывая сознание заново. М., 2002. С. 21–22).


[Закрыть] В случае вложения (вчувствования) в предмет вкладывается авторская импрессия, в случае проникновений происходит иное, чем при «вложениях» – мы проникаем в собственную экспрессию предмета речи: проникновение «оживляет внешний объект изнутри, создавая осмысливающую его внешность внутреннюю жизнь, любовь как бы проникает насквозь и его внешнюю, и его вчувствованную внутреннюю жизнь, окрашивает, преобразует для нас полный объект, уже живой, уже состоящий из души и тела». Можно заострить: производимое с помощью тональности проникновение в собственную экспрессию предмета преобразует сам предмет.

Если вернуться к гуссерлевой терминологии, то этот процесс можно определить как преобразование ноэмы тональной ноэсой. Вещь для чистой феноменологии сомнительная (тональность, например, оценка, по Гуссерлю, может наслаиваться на ноэму или отслаиваться от нее, но никак не проникать в нее, преобразуя саму ноэму; она может и сама стать ноэмой, но другой, нежели исходная), для бахтинской же «феноменологии переживания другого» и для феноменологии говорения это – вещь обычная. Причем речь не обязательно идет в случаях проникновения о «любви» в ее «позитивном» понимании, не только о милующем преобразования «человека» в «милого человека». Хотя Бахтин здесь не говорит об этом, но несомненно имеет в виду: чем случай преобразования «человека» в «неприятного человека» отличается от первого случая? Только содержанием тональности (содержанием находимой в самом предмете речи экспрессии).

§ 58. Ноэматическая и ноэтическая тональность. В итоге мы можем, таким образом, зафиксировать, что бахтинское понимание экспрессии и импрессии хорошо сочетается с феноменологической терминологией. Фактически можно при интерпретации бахтинских идей – как и говорилось при первых подступах к этой теме – выйти на два новых понятия феноменологии говорения: на ноэматическую тональность (экспрессия самого предмета) и поэтическую тональность (импрессия). При концептуально точном попадании эти понятия, тем не менее, представляются менее выразительными, чем экспрессия и импрессия – и потому, что первые слишком «общи», и потому, что вторые именно благодаря своему нестандартному бахтинскому толкованию влекут за собой значимый ряд разнообразных ассоциаций. Бахтин стремился придать ноэтической и ноэматической тональности равную значимость для инсценирования целостности предмета речи и самого высказывания (теория завершения в АГ – это концепция преобладания ноэтической тональности над ноэматической, теория полифонии – это концепция преобладания ноэматической тональности или, если учитывать перспективу, равновесного положения обеих).

§ 59. Разновидности тональности по оси «смех/страх». Второй выделяемый нами тип разновидностей тональности связан, как уже говорилось, с ее передвижениями по оси смех/страх или (в развернутом варианте) по оси смех/ серьезность/нейтральность/страх и т. д. (сюда же примыкают ирония, пародия, стилизация и т. д.). Это – одна из фундаментальных тем концепций тональности и аксиологии, в том числе, как известно, и у Бахтина. Затрагивать ее сколько-нибудь серьезно мы здесь не можем (о ней косвенно говорится в статье о бахтинском двуголосии и в § «Заостренные и нейтральные версии ноэтического смысла. Хайдеггер и Бахтин» и § «Диапазон тональности»), зафиксируем лишь для нас главное – «место» этого вектора в общем концептуальном пространстве проблемы тональности.

Само существование такого вектора тональности и его значимость вряд ли могут вызвать сомнение, но проблема толкования топоса и статуса этого круга вопросов всегда относилась к разряду «трудных». В нашем случае оказывается, что описанный выше вектор тональности по оси экспрессия/импрессия может послужить здесь существенным подспорьем. Дело в том, что и смех, и страх возможны только по отношению к тому, что само тонально. Если смех или страх относятся к предмету речи, значит он – имманентно тонален, в принятой нами терминологии – содержит «экспрессию». В общем виде этот тезис может быть сформулирован следующим образом: тональная ось смех/страх может быть понята как наслоение на ось экспрессия/импрессия. В обычном случае смех и страх – ноэтические тональности, исходящие от «автора», т. е. импрессивного, а не экспрессивного происхождения.[346]346
  Конечно, и предмет речи тоже может быть внутри себя «боящимся» или «смеющимся», но эти тональности все равно останутся экспрессивными – в том смысле, что они не будут оказывать решающего воздействия на языковую модальность высказывания, которая в значительной степени определяется именно импрессией (ноэтической тональностью). Если «автор» не «засмеется вместе с предметом речи», т. е. тонально иначе отреагирует на «смеющийся» предмет речи, например, оценит эту его экспрессию как не имеющую реальных причин или лицемерную, то само содержащее эту ситуацию языковое высказывание не будет иметь отношения к имеющемуся здесь в виду вектору тональности по оси смех/страх. Оно может быть эпически-спокойным, серьезным, саркастическим, просто описывающим, рассказывающим, изображающим и т. д.


[Закрыть] Если бы предмет речи не воспринимался (имплицитно или эксплицитно) как обладающий своей ноэматической тональностью (экспрессией), ноэтические тональности страха и смеха не к чему было бы прилагать. Так, нельзя смеяться или иронизировать над камнем как «предметом речи», бояться его – если, конечно, предварительно на наделить его экспрессией (не вложить в него тональность необоснованного безмятежного покоя, неподвижной тупости, готовности угрожающе-опасно сдвинуться с места, напускного безразличия и пр.).

В общем смысле можно, таким образом, рискнуть дать определение: для данного вектора тональности необходимо наличие и импрессии, и экспрессии, причем по «механизму» и смех, и страх, и серьезность, и благоговение, и ирония и пр. – все являются разновидностями импрессивной реакции на экспрессию, или – разновидностями наложения ноэтической тональности на ноэматическую. В большинстве случаев такие ноэтические тональные реакции на ноэматическую тональность полностью не семантизуемы и потому отходят в своей существенной доле в зону непрямого смысла.

§ 60. Коммуникативный вектор тональности. Оппозиция экспрессия/импрессия бралась выше, как понятно, в изоляции от коммуникативных параметров (в рамках условного знака равенства между говорящим и слушающим, автором и воспринимающим). Подключение коммуникативного аспекта еще более усложняет тональную структуру речи: тон высказывания может существенно меняться в зависимости от иерархических взаимоотношений говорящего и слушающего (как равных или находящихся в той или иной субординации, отсюда – просьба или приказ, строгость или свобода выражения), от степени их предполагаемой говорящим близости (фамильярный или официальный тон) и т. д. Конкретнее об этих и других видах «я – ты» взаимоотношений и их влиянии на тональность и смысл высказывания см. Глава 4, § «Коммуникативная позиция».

§ 61. Сводная номенклатура намеченных разновидностей ноэтического смысла. Перечислим основные из намеченных выше конкретных разновидностей ноэтического смысла, имеющие отношение к непрямому говорению: различные семантические стяжения и «растяжки» ноэтически-ноэматических структур, феноменологическая инверсия, семантизированные и несемантизированные формы передачи ноэтического смысла (через интонацию), «изображение» ноэтических смыслов; наслаивание и переконфигурация ноэс, опущение ноэм и другие ноэтические трансфигурации, свойственные тропологии, модальность, тональность и ее разновидности (связанные с оппозициями «кругозор/окружение», «экспрессия/импрессия», «смех/страх», «ноэматическая/ноэтическая тональности», иерархически-аксиологические взаимоотношения говорящего и слушающего) и др. В дальнейшем предполагается расширять номенклатуру разновидностей и форм выражения ноэтического смысла по трем основным направлениям.

В качестве первой отдельной разновидности выражения ноэтического смысла будет введено понятие «фокусы внимания» и описаны их смены, наложения, временные перестановки, сращения, прием «дефокализации» и «ложных смен» (в тропологии) и т. д.

Второе направление – разновидности ноэтических смыслов, связанные с языковыми модальностями, рассмотренными в совместном с тональностью ракурсе: модальные сдвиги, скрытые смены фокусов внимания в связи со сдвигами модальности, смены модальностей как способ развертывания смысла при приостановке смен фокусов внимания; непрямые смысловые эффекты при сменах языковой модальности; соотношение модальных сдвигов и переконфигурации ноэм и ноэс в тропологии и т. д.

Третье направление – интерсубъективная эгология. Здесь будут описаны разновидности ноэтических смыслов и их выражения, связанные с понятием «точка говорения»: зазор между фокусом внимания, первичным автором и точкой говорения, а также различные типы частных и парных точек говорения и особенности их «поведения» в высказывании: «речевые центры» я и он, «коммуникативные позиции» я и ты (их связь с трехголосием, с рассказчиком и другими вторичными авторами); «диапазон причастности» точки говорения по шкале «я-мы-все-никто»; передвижения точки говорения по «диапазону тональности». Особо будут оговорены гипотезы о «предмете речи» как свернутой точке говорения; о смене точек говорения изнутри и извне семантики; будут описаны различные формы инсценировок из точек говорения, а также будет – отдельно – рассмотрена проблема авторской позиции как типической конфигурации точек говорения (включая «инсценированные» смерть и самоубийство автора).

Глава 3. Фокусы внимания, языковые модальности и тональность

§ 62. Интенциональные и эгологические сдвиги и сцепления. В местах сочленения актов, составляющих единый поток, происходят, если пользоваться гуссерлевой терминологией, «интенциональные события»: разнообразные изменения в интенциональности сознания («интенциональное событие» – это всегда некий смысловой «сдвиг» сознания, происходящий на шве сочленения разных актов – § 92). В речи также есть события-сдвиги на швах сочленения языковых актов, которые – в параллель к сдвигам интенции – тоже всегда означают появление какого-либо нового смыслового компонента, нового «смыслового события».

Между сдвигами сознания и языковыми сдвигами, инсценирующими первые, все те же отношения неизоморфной корреляции. Поскольку смысловой «сдвиг» – эффект от синтактического сцепления актов, для выявления типологии происходящих смысловых событий нужна типология сдвигов как разновидностей сцепления актов. Таких разновидностей и параметров их выделения много, здесь будут акцентированы два: 1) сдвиги интенции (аттенциональные, модальные и временные сдвиги, связанные с изменением направленности, характера или языковой инсценировки акта) и 2) сдвиги, связанные с изменением источника исхождения смысла (о них – в следующей главе).

§ 63. Фокус внимания и его смены.[347]347
  Первые внефеноменологические попытки обоснования «фокуса внимания» и его смен см. в работах: Гоготишвили Л. А. Хронотопический аспект смысла высказывания // Речевое общение: цели, мотивы, средства. М., 1986; Она же. Философия языка М. М. Бахтина и проблема ценностного релятивизма // Бахтин как философ. М, 1992.


[Закрыть] Фокус внимания (ФВ) и его перемещения связаны с постоянными сменами подразумеваемых ноэтических ситуаций на всем протяжении высказывания. Под фокусом внимания будет пониматься то, что находится в «производящей Теперь-точке» текущей последовательности языковых актов, точке, которая – как и в течении неязыковых актов – «беспрерывно каким-либо образом заполнена».[348]348
  Гуссерль Э. Феноменология внутреннего сознания времени. М., 1994. С. 28. В основе этой работы – лекции, читавшиеся Гуссерлем в 1905 и 1910 годах (т. е. учтенные в своем существенном смысле в «Идеях 1»), но изданные впервые в 1928 году (в опубликованном тексте есть разновременные вставки, так что интервал написания работы помечается так: 1893–1917). Этот текст высоко ставится и всеми критиками Гуссерля. Производимое здесь феноменологическое описание потока восприятия мелодии и ее отдельных тонов имеет декларированное автором качество упрощенной иллюстрации, предполагающее возможность транспонирования высказанных идей на понимание других типов организованной последовательности актов сознания, в том числе и на поток индуцируемых и инсценируемых актов порождения (и восприятия) высказывания. Учесть изложенные здесь Гуссерлем идеи в их полном составе и корректно транскрибировать их в языковой контекст – отдельная сложная тема.


[Закрыть] Под «сменами фокуса внимания» как формой сцепления языковых актов будет пониматься специально языковая инсценировка того, что Гуссерль называл интенциональными и аттенциональными сдвигами или поворотами в потоке актов сознания («Феноменологически взаимосвязь дана уже вообще возможными поворотами взгляда, которые могут совершаться в пределах любого акта, причем те составы, какие доставляются этими поворотами взгляду, сплетены между собою разного рода сущностными законами» – § 148).

Дадим предварительные и показательные (за счет опоры на внешнее референциальное поле, что далеко, как мы увидим далее, не обязательно) примеры с целью избежать неясности в вопросе о том, что именно имеется в виду под сменами фокуса внимания: «У дверей, на каменной скамье, той самой скамье, встав на которую Генерал Друо четвертого марта прочел перед толпой изумленных обитателей Дина прокламацию, написанную в бухте Жуан, сидел жандарм» (В. Гюго). Или: «Услышав шаги старика, мальчик оглянулся, а старик, заметив его, почувствовал, что бледнеет» (М. Дрюон). Подчеркнутые слова (может, и не одни они) фиксируют последовательность смененных во фразе фокусов внимания. Смены ФВ могут осуществляться, как видно, на границах предложений, внутри сложных предложений, внутри простых предложений, например, при придаточных предложениях, причастных и деепричастных оборотах и т. д.

Фокус внимания перемещается в ноэматическом пространстве. При интенциональном сдвиге появляется новый интенциональный объект, при аттенциональном – взгляд сдвигается на другой ноэматический фрагмент того же целостного, многокомпонентного и многослойного, интенционального поля (включая «обозримые» кругозором акта окружение и фон – «ноэтическую ситуацию»). Язык действует схожим образом: инсценируемый фокус внимания выделяет в текущем конструируемом семантическом пространстве и ноэтической ситуации один из элементов в качестве центра, относительно которого – как его кругозорный фон – группируются все остальные ноэматические и ноэтические «участники» семантического состава предложения. ФВ закрепляется на одном из компонентов предложения, в логически стандартном случае – на подлежащем (как в гуссерлевых некоммуникативных актах логического выражения), но в конструкциях, сколько-нибудь отклоняющихся от грамматических и логических шаблонов, возможно закрепление ФВ и на любых других синтаксических позициях. Смысл этой двойственности – возможности фиксации ФВ и на субъектной, и на любой другой синтаксической позиции – будет по ходу дела концептуально толковаться нами ниже.

В литературе факт наличия в языке явлений такого рода отмечается часто, но не в меньшей степени к существу дела относится также то, что в высказываниях идет процесс постоянных смен ФВ (как в только что закончившемся предложении, где ФВ сменяется с исходного «факта наличия ФВ» на «существо дела» и далее – на «процесс смен ФВ»). Факт постоянных смен ФВ связан с тем, что все высказывания – как и ноэтическая последовательность актов сознания – «становятся»: «Любое переживание в самом себе есть поток становления… оно есть непрестанный поток ретенций и протенций, опосредуемых также текущей фазой первозданности, в каковой живое „теперь“ переживания сознается по контрасту с «до» и «после»» (§ 78).[349]349
  См. ту же идею в иной понятийной обработке у Бахтина (АГ): «Отношение мое к каждому предмету кругозора никогда не завершено, но задано, ибо событие бытия в его целом открыто; положение мое каждый момент должно меняться, я не могу промедлять и успокаиваться. Противостояние предмета, пространственное и временное, – таков принцип кругозора, предметы не окружают меня, моего внешнего тела, в своей наличности и ценностной данности, но противостоят мне, как предметы моей жизненной познавательноэтической направленности в открытом, еще рискованном событии бытия, единство, смысл и ценность которого не даны, а заданы».


[Закрыть] Каждый фокус внимания в фазе «теперь» имеет своего предшественника и сменщика. Выбирая ту или иную языковую форму и синтаксическую роль для тех или иных фрагментов смысла, т. е. поочередно фокусируя одни и оттесняя на второй план ноэтической ситуации другие ноэматические фрагменты, говорящий управляет движением «взгляда» слушающего, индуцируя тем самым не только один определенный акт, но через смену ФВ – посредством измененного тем самым направления внимания – индуцирует вспыхивание нового акта, а через череду связных смен ФВ – и становящуюся последовательность актов. Примером на индуцирование последовательности актов опять может послужить только что законченная фраза – как, собственно говоря, и всякая другая.

Текущие и сменяющие друг друга в последовательности семантические компоненты фразы удерживаются сознанием в своем совокупном единстве за счет особенного свойства содержимого «точки Теперь» (в языке – фокуса внимания) – еще некоторое время удерживаться в сознании, «еще осознаваться» после его удаления с этой позиции. Другой стороной этой способности можно считать то, что при «уходе» словесных конструкций в «прошлое время» их смысл «сжимается» («рефлективное погружение в единство расчлененного процесса позволяет нам наблюдать за тем, что артикулированная часть процесса при погружении в прошлое „сжимается“ – вид временной перспективы, аналогичный пространственной перспективе…» – там же, с. 29) и, «сжимаясь», уплотняется именно вокруг того, что находилось в позиции ФВ (а это не обязательно подлежащее).

Все это приводит к мысли, что кроме очевидных способов фиксации фокусов внимания и их смен (на границах предложений, внутри сложных предложений, внутри простых предложений, при придаточных оборотах и т. д.) имеются, как можно полагать, и более изощренные сложные случаи, например, смена ФВ внутри атрибутивных сочетаний или внутри предикативного акта. Так, теоретически не исключено, хотя это трудно практически иллюстрировать, что язык способен произвести аттенциональный сдвиг и на протяжении любого непредикативного словосочетания, например, при неаналитическом заполнении валентности ведущего слова. Такая теоретическая возможность выводится из того уже отмеченного выше обстоятельства, что изолированная семантика слова может содержать в себе наряду с ноэматическими и ноэтические компоненты смысла (ту или иную информацию о «позиции наблюдателя»), т. е. – в феноменологическом плане – ту или иную информацию о соответствующей ноэсе. Меняя же синтаксическими средствами, т. е. изменениями в сочетаемости слова, эту исконно принадлежащую слову ноэтическую характеристику, говорящий может сместить фокус внимания внутри этого словосочетания (чего не произошло бы при аналитическом заполнении валентности).

Мы встречались с аналогичными случаями в поэзии Вяч. Иванова, названными «антиномическим заполнением валентностей». Повторим пример и комментарий на трансформацию непредикативного сочетания с аналитическим заполнением валентности проститься до завтра в символически-антиномичное по временному параметру сочетание проститься до вчера, в котором смещен вектор аналитического движения времени:… Прости] /До тесной прости колыбели, /До тесного в дугах двора, – /Прости до заветной цели, /Прости до всего, что – вчера (2, 275). Вместе с конструкцией прости до вчера здесь одновременно даны и антиномизированные конструкции прости до сейчас («до тесного в дугах двора») и прости до рождения («до колыбели»), т. е. использовано характерно ивановское нанизывание нескольких антиномических конструкций на единый синтаксический стержень. Дана здесь и аналитическая норма – прости до цели, создающая фон для антиномического звучания всего фрагмента.

В новой терминологии феноменологии говорения можно сказать, что, например, в «прости до рождения» (До тесной прости колыбели) производится смена ФВ: слушающий вынужденно переводит внимание на необычное заполнение валентности, требующее от него изменения «закодированной» в глаголе ноэтической установки: с установки на «будущее время» – на установку на «прошедшее» («не бывшее», «остановленное», «настоящее» и т. д.).

§ 64. Фокус внимания как один из содержательных параметров акта говорения. В самом общем приближении можно, кажется, говорить, что ФВ и смены ФВ способны дать один из параметров для членения высказывания на последовательность «актов говорения», или (заходя с другой стороны) можно в общем приближении говорить, что понятие ФВ и смен ФВ дают фрагмент содержательного наполнения для нашего ранее «полого» понятия «акт говорения»: акт говорения можно теперь понимать как тот фрагмент высказывания, в котором содержится один ФВ и который с обеих сторон ограничен сменами ФВ.[350]350
  В наиболее близком к описываемому здесь подходу направлении разрабатывается с 1970-х годов эта тематика У. Чейфом, объясняющим языковые явления и процессы на основе и в корреляции с явлениями и процессами, происходящими в сознании (принцип «совместного рассмотрения – раздельного толкования»). К предлагаемому понятию «фокус внимания» у Чейфа есть близкое по функциональной идее, но не совпадающее по содержательному наполнению понятие «фокус сознания»: Чейф использует его для анализа языкового отражения непосредственного визуального опыта, т. е. находимое в фокусе сознания имеет здесь преимущественно внешнереферентную природу, что соответствует принципиальной установке Чейфа на непосредственное чувственное восприятие, т. е. на сознание «здесь и теперь» или сознание-сейчас, и на устный язык (в «фокусе внимания» же располагаются фрагменты ноэтически-ноэматического состава потока актов сознания; вопрос о внешнем референте возникает здесь «позже»). Подробно анализировался Чейфом и процесс смен фокусов сознания (проблема языковых коррелятов движущихся в мире референтов «фокусов сознания» на фоне динамических временных процессов в сознании говорящего). Наиболее, может быть, существенно для нас то, что Чейф выделил на основе понятия «фокус сознания», сподвигнув и нас решиться на сходный шаг, «единицу» высказывания, аналогичную «акту говорения»: единица структуры дискурса, по Чейфу, соответствует одному фокусу сознания. Ниже по тексту статьи мы присовокупим, однако, и другие, кроме смен ФВ, параметры для вычленения акта говорения.


[Закрыть] Именно в этом смысле выше говорилось, что постоянная сменяемость ФВ понимается как преобразованный языковой аналог ноэтической синтактики: как в последней связываются в последовательности акты сознания с разными аттенциональными лучами, так и акты говорения, сменяя друг друга в моменты смен ФВ, образуют связную последовательность. Фокус внимания, таким образом, подвижен в согласии с феноменологически неотмысливаемой перманентной сменяемостью актов сознания, имеющей место даже при максимальной степени его спонтанности. Смены ФВ в высказывании столь же неотмысливаемы, сколь постоянны сцепления актов различной природы в потоке сознания.

Вместе с тем ФВ и смены ФВ – не единственная форма связи актов говорения и, соответственно, не единственный параметр вычленения актов говорения из их последовательного и связного течения в высказывании. Ниже, как мы увидим, на такую же роль будут претендовать и другие явления, прежде всего – смены модального типа акта и смены точки говорения, которые могут сигнализировать о смене акта говорения и без того, чтобы здесь же произошла смена ФВ (смены ФВ – об этом будет говориться ниже – могут приостанавливаться, не прерывая течения речи, могут иметь скрытые формы, могут быть «ложными» и т. д.). Тем не менее фокус внимания – фундаментальное понятие: возможны случаи, когда акт говорения вычленим только на основании смены ФВ и когда, соответственно, только эти смены обеспечивают связную последовательность смыслового течения высказывания.

§ 65. Фокус внимания, фокализация и голос. Схожие с фокусом внимания явления давно известны и зафиксированы в лингвистике, поэтике, нарратологии – в таких терминах, как эмпатия, ориентация, фокализация, точка зрения и т. д. Толкования всем этим явлениям даются самые разные, поскольку и сами явления при наличии зон пересечения значительно разнятся, и ракурсы их рассмотрения часто весьма отличны друг от друга. В общем – «техническом», а не объемно содержательном – плане фокус внимания можно интерпретировать в ряду этих явлений как фиксацию минимальной по языковой длительности и максимальной по скорости смен актовой единицы высказывания.

Так, если сопоставлять ФВ с терминологически созвучной «фокализацией» Ж. Женетта, то фокализация – это категория, принципиально, по замыслу, относящаяся к более объемным фрагментам и потому имеющая по сути дела другое наполнение. В искомом результате фокализация выходит на совсем иные языковые процессы, не связанные непосредственно с потоком актов сознания. Термин «фокализация» избирается Женеттом «во избежание специфических визуальных коннотаций» в понятии «точка зрения»[351]351
  Женнет Ж. Фигуры. Т. 2. С. 204–205.


[Закрыть] и в общем смысле означает точку, с которой ведется повествование, т. е. фиксирует свойство высказывания, остающееся неизменным на протяжении его длительных фрагментов или даже на всем его протяжении. Смены же ФВ происходят в каждом предложении или – как минимум – при сочленении каждых двух предложений. Женетт говорит о возможности (наряду с фокализованными) нефокализованных текстов – высказываний же полностью без фокусов внимания, их смен или той или иной инсценировочной «игры» с ними не существует (и фиксацию, и смены ФВ можно наблюдать и в нефокализованных, по Женетту, текстах). Фокализация – как и ФВ – тоже сменяется: «фокализованные» повествования делятся Женеттом на повествования с фиксированной фокализацией и с переменной фокализацией, например, в «Госпоже Бовари», где фокализующим персонажем (персонажем, с позиции которого ведется повествование) сначала является Шарль, затем Эмма, затем снова Шарль и т. д. (с. 205). Возможны и множественные фокализации (повествование об одном и том же с позиций многих персонажей), и более частые их смены – все это описано Женеттом. Тем не менее, понятно, что речь идет о другом: смена фокализации – это изложение повествуемого, в том числе и одного и того же, с разных смысловых позиций, смена фокусов внимания – это перевод акцентируемого сейчас внимания с одного фрагмента сообщаемого или повествуемого на другой. Для контрастности можно сказать, что процесс смены ФВ отчетливей просматривается с одной и той же «позиции» или, в терминах Женетта, с «нефокализованной» позиции, но точнее будет говорить, что смены ФВ усматриваемы и в текстах, условно взятых как «нефокализоеанные» и – добавим сразу – как одноголосые. Понятие «голос» применяется нами в специфически бахтинском смысле (обсуждавшемся ранее в статье о двуголосии): фокализация – это фиксация той точки зрения, с которой освещается происходящее и описываемое, т. е. фиксация позиции «того, кто ощущает происходящее»; «голос» – фиксация «того, кто говорит». Ощущающий, в том числе видящий, и говорящий при этом не обязательно совпадают.

Но не обязательно совпадает с ними и – условно – «фокусирующий внимание». Действительно, мы отчетливо видим смены ФВ в любом фрагменте, ничего при этом не зная о его принадлежности к тому или иному фокализатору или к тому или иному «голосу». Так, в нашем сквозном примере на двуголосое слово – Зато Калломейцев воткнул, не спеша, свое круглое стеклышко между бровью и носом и уставился на студентика, который осмеливается не разделять его «опасений» – мы воспринимаем сами фокусы внимания на Калломейцеве, стеклышке, студентике и опасениях и их поочередную смену безотносительно к тому, слышим ли мы здесь второй голос или нет. Смены ФВ, таким образом, можно понимать как процесс, в некотором отношении автономный от смен в высказывании разного рода инстанций говорения.[352]352
  Ниже (в эгологическом разделе) понятие «голоса» будет проинтерпретировано как одна из разновидностей «точек говорения», все типы которых также – и по схожим причинам – не совпадут с фокусом внимания.


[Закрыть] Разумеется, для восприятия полного смысла знание о фокализаторе и голосе необходимо. Но не менее значимо для смысла и знание о фокусировании внимания и его сменах. И дело не только в том, что фокусируемый и сменяемый смысл и сам окрашивается характерными для фокализатора и голоса особенностями, и таким же образом окрашивает их, но и в том, что смена ФВ может совпасть со сменой фокализатора или сменой голоса. Интересующие нас дополнительные непрямые смыслы как раз и появляются в том числе тогда, когда смены ФВ сопровождаются сменами фокализации или голоса (так, на студентике совместились и смена ФВ, и подключение второго голоса). Тем не менее можно, по-видимому, полагать, что само восприятие наличия фокализатора или голоса может состояться только на основе прохождения понимания сквозь череду смен ФВ.

Все это говорит в пользу того, что при всем отчетливом содержательном разведении понятий «фокализация», «голос» и «ФВ» и при относительной автономности последнего, они внутренне связаны – как всегда связано видимое с характером смотрения и говоримое с говорящим и характером говорения (аналогично корреляции как-данности ноэмы с тетическими характеристиками ноэсы). Но в этой «связке» ФВ и их смены представляют, по-видимому, более базовое свойство языка, теснее связанное с семантикой: фокализацию же и голос можно оценивать как то, что наслаивается на фокусирование внимания. Либо – это, наверное, корректней – ФВ и его смены можно понимать как то, что язык «обязан» делать всегда, в том числе и при фокализации, и при ее смене, и при ее нейтрализации, в том числе и в одноголосой, и в двуголосой, и в условно «безголосой» (логической) фразе. Фокализация (в смысле Женетта) и «голос» (в смысле Бахтина) более акцидентны, не столь «обязательны», не столь «ядерны». ФВ есть в любом высказывании, и в любом сколько-нибудь протяженном высказывании (не односложной реплике) есть смена ФВ – поскольку их природа связана с моментом воплощения ноэтических и ноэматических событий и сдвигов сознания в языковую семантику.

§ 66. ФВ и синтаксический субъект. Дело здесь совсем не в логической версии обязательности субъект-предикатного строения языковых фраз, но в неотмысливаемой ноэтически-ноэматической организации актов сознания и их последовательности. Когда говорится или слышится «смеркается», в фокус внимания помещается само это «смеркается», а не якобы метафизически вставляемый феноменологией мифический «субъект смеркания». В соответствующем «еще» не выраженном акте сознания в позиции ноэмы тоже находится само «смеркание» (факт «смеркания»), а не мифическое «нечто», что «смеркается». Ноэсой же этого акта является его модальность, придающая ноэме «смеркается» тот или иной (утверждаемый, вопросительный или описательный, изобразительный и т. д.) модус бытия или выражающая эмоционально-оценочное отношение к «факту смеркания». Да, подлежащее часто является носителем фокуса внимания, но оно является привилегированным фокусом сознания только в логической речи, стремящейся отстраниться – по мере сущностной возможности – от коммуникативности, выразительности, нюансировок смысла и т. д. В других видах и регистрах речи в фокус внимания может быть помещена, как уже говорилось, любая синтаксическая позиция – силами, например, одной только интонации. Обязательность здесь одна: фокус внимания должен быть и он должен быть сменен, а то, в каком именно синтаксическом месте это происходит – решать высказыванию. Поэзия знает это хорошо и пользуется возможностью «заставлять» читателя искать замаскированный, но всегда имеющийся фокус внимания. Так, в манде льштамовской строке, начинающей стихотворение «5 Петербурге мы сойдемся снова», читатель не может сразу определить ФВ: им может оказаться любое их этих слов, ведь интонационно данную строку можно прочитать с фокусирующим ударением и на мы (подлежащем), и на сойдемся (сказуемом), и на Петербурге, и на снова. В этой неопределенности или отсроченной определенности фокуса – поэтическая игра языка с сознанием. Только вторая строка – «Словно солнце мы похоронили в нем» – подскажет, что в первой строке ФВ скорее всего стоял на «Петербурге».