Текст книги "Песнь камня"

М. Таргис
Песнь камня

© Таргис, текст, 2015

© «Геликон Плюс», макет, 2015

Часть первая

Глава 1

Экипаж тронулся с места с визгом и грохотом, только плеснула из-под заднего колеса щедрая порция грязной снежной каши, с густым шлепком облепив платье Янины и саквояж. Ее слабый крик: «Постойте!» – утонул в стуке колес по камням мостовой, в исполненном стихийного ужаса ржании лошадей и нервном гиканьи не менее испуганного кучера. Янина ошиблась: экипаж, казалось бы, собиравшийся остановиться, всего лишь замедлил ход на крутом повороте, и никому не было дела до отчаянно жестикулировавшей элегантно одетой молодой женщины, стремившейся убраться из снежного ада не меньше его пассажиров. Спасая свою жизнь, не отвлекаешься на такие незначительные помехи – за сегодняшнее утро она это уже усвоила.

Янина, инстинктивно приподнявшая было подол, защищая от снежной грязи, сердито бросила тяжелые складки – не о кромке платья сейчас следовало думать. Впрочем, думать о чем-либо более важном, чем мокрый снег, острая, слепящая метель и осознание надвигавшейся опасности, она всё равно была неспособна. Неостановимый поток снега, грязи и воды, несущий с гор неподъемные валуны, выдранные с корнем деревья и обломки домов, уничтожал у нее на глазах очаровательный беззаботный городок.

Еще вчера главной темой, обсуждаемой во всех салонах, была австрийская компания[1]1
  Kompanie (нем.) – рота.


[Закрыть], расквартированная в небольшой деревне западнее по склону горного хребта и проводившая поблизости что-то вроде учений, и обещания наконец поехать и рассмотреть всё в деталях. Те редкие смельчаки, которые, несмотря на проливные дожди, перемежающиеся густыми снегопадами, не поленились подобраться поближе, остались довольны зрелищем. Повезло военным, они, вероятно, оказались в стороне от неожиданной природной катастрофы.

Янина затравленно огляделась, но очередной шквал колючей пурги превратил окружающее в стремительную белесую мглу, поглотившую весь свет, и визг метели заглушал лишь летучий грохот лавины пугающе близко.

– Это, называется, идеальный климат, исключительно полезный для здоровья! Уют и покой, – прохрипела Янина между приступами кашля.

В следующее мгновение из-за угла у нее за спиной вывернула плотная фигура, сильные руки обхватили ее и прижали к мягкой груди, защищая от ветра. Шквал выдал всё, что было в запасе, и на какое-то время стало потише, только грохот селевого потока словно бы усилился в несколько раз – на случай, если о нем забыли.

– Хильда! – вскрикнула Янина, когда горничная выпустила ее и сноровисто подхватила Янинин саквояж. – Где ты была?! Я уж думала… А если бы кто-нибудь остановился, думаешь, они стали бы тебя ждать?.. Впрочем, никто и не остановился, – добавила она по размышлении.

– На почтовой станции уже пусто, – доложила Хильда, решительно устремившись по крутой взбегающей на холм улице. – Бежимте, мадам, не надо стоять… Так нас снесет.

– Куда бежать-то, Хильда?! – простонала Янина. – Далеко мы, по-твоему, уйдем без транспорта? Надо найти экипаж…

– Пока искать будем, от города ничего не останется. Да и нету их уже.

– Но мы не можем… – Янина захлебнулась криком на полуслове, когда у нее на глазах из подвального окошка выскочили три здоровенные – с упитанную кошку – крысы и целеустремленно понеслись по мостовой.

– Богато здесь жили! – восхищенно протянула им вслед Хильда. – Не крысы, а поросята… Видите, мадам? – она повернулась к Янине, – Эти твари поумней людей, завсегда знают, когда и куда бежать. Вверх нам надо. Поток бежит вниз, значит, нам надо подниматься, – и перехватила тяжелый саквояж другой рукой.

– Вверх? Навстречу селю? – Янина с сомнением окинула взглядом стоявшее перед ней воплощение решимости и здравого смысла и тяжело вздохнула: – Вверх, так вверх. Может быть, все эти мучения скорее кончатся.

Янина снова приподняла сравнительно узкий подол платья, предназначенного для верховой езды и занятий спортом, подумала и подтянула его повыше – выше, чем позволяли приличия, но какие сейчас, к дьяволу, приличия? А вот потяжелевший от сырости подол сильно мешал. Через несколько минут быстрого хода она снова уронила его, не в силах поддерживать. Сил не хватало и на то, чтобы поминутно вытирать мокрую кашу, липнувшую к глазам. Быстроногие крысы давно уже скрылись из виду в метельной круговерти. Только Хильда натужно пыхтела в нескольких шагах впереди.

– Да брось ты к черту этот саквояж! – простонала Янина. – Тяжелый ведь…

– Ничего, мадам, не такой уж и тяжелый, – отрезала горничная и поменяла руку. – А вот повезет спастись – жалеть будете… Вы сами-то как? Идти можете? – она обернулась, озабоченно глядя на хозяйку.

– Могу. Я… Не останавливайся, идем. У меня всё хорошо, – простонала Янина, чуть не плача от жалости к себе самой и злости на всё вокруг. Они продолжили путь.

– Я хочу сказать… – выдавила Янина сквозь усталость, от которой почти мутилось сознание, – Хильда, спасибо тебе за то, что… осталась со мной. Чтобы ты знала, если мы… Ты ведь могла спастись с остальными слугами.

Хильда снова остановилась, воспользовавшись оказией на минутку поставить саквояж в грязь, и с искренним удивлением уставилась на Янину.

– Да вы, видать, не в себе с перепугу, мадам. Чтоб я, да вас бросила? Кто ж у меня на свете-то есть, окромя вас?

– Твоя верность может стоить тебе жизни, – грустно улыбнулась Янина сквозь слезы.

– Будет так, как Господь рассудит, – важно изрекла Хильда и размашисто перекрестилась. – А только как бы я потом Ему в глаза смотрела, хозяйку не уберегши?

– Ты не просто служанка, ты настоящий… – Янина хотела сказать «друг», но конец фразы утонул в приступе жестокого кашля, она споткнулась и упала на колени, погрузив руки в холодную жижу.

– Мадам… – беспомощно простонала Хильда, и в этот момент из узкого переулка с грохотом вылетел экипаж, лошадь едва успела свернуть в сторону и не затоптать скорчившуюся среди улицы фигурку.

Возница чертыхнулся по-венгерски и, налетев колесом на тротуар, экипаж остановился. Это была легкая двуколка с козлами и поднимающейся крышей, служившей в нынешнюю непогоду хоть какой-то защитой.

– Живы? – нелюбезно поинтересовался кучер по-немецки и добавил по-венгерски еще что-то, находившееся за пределами Янининого более чем скромного словарного запаса.

В этот миг дверца, разболтавшаяся от тряски и слегка перекошенная, с визгом распахнулась, и из коляски выскочил высокий мужчина в когда-то, несомненно, элегантной шляпе с широкими полями и коротком пальто, сейчас мокрых насквозь. Сильные руки осторожно подхватили Янину под локти и помогли подняться.

– Простите этого невежу. Вы не ранены, мадам? – осведомился мужчина по-немецки с сильным акцентом.

– Я цела, благодарю вас, – прошептала Янина и посмотрела сквозь слезы в светлые глаза незнакомца. – Я просто…

– Промокли, испуганы и растеряны, – тотчас вынес он заключение. – Сегодня это нормальное состояние для жителей Эштехедя. Забирайтесь в коляску, и будем молиться, чтобы у нашего славного скакуна хватило сил вывезти нас всех. Говорю сразу, надежды покинуть город, прежде чем его сметет напрочь, почти нет, но это «почти» – уже что-то…

– Я вам кто, добрый самарянин? – прошипел возница. – У нас нет ни времени, ни места! Я уже объяснял, что без герра доктора из города не уеду!

– А кто спорит, Ярнок? – отмахнулся светлоглазый. – Только позволь тебе напомнить, что если бы не мы с Фрэнки, ты бы до сих пор сидел, застряв колесом в выбоине. Только благодаря нам ты можешь исполнять свой лакейский долг и…

– Хватит уже, поехали! – рыкнул кучер, нервно перебирая длинными пальцами кнут.

– Прошу прощения, – светлоглазый поправил съехавшую Янине на лицо шляпку. – Good God! – выдохнул он. – Да это никак мисс Линдентон?!

Янина невесело улыбнулась, прекрасно сознавая, как далека ее жалкая улыбка от еще вчерашнего лучистого сияния на сцене здешнего театра.

– Вот видишь, Ярнок, – бросил ее спаситель кучеру. – По твоей милости, мы едва не бросили тут умирать звезду сцены!

– Мое почтение, Ярнок, – сухо представился кучер и сноровисто вскарабкался на свое место.

– Залезайте же, – светлоглазый быстро запихнул Янину в набитый до отказа экипаж и повернулся к Хильде.

– О, я вижу, вы даже собрали вещи? Более чем разумно!

– Д-да… – замялась Янина. – У Хильды было время…

– Давай сюда, милочка. – Он забрал у горничной саквояж, присвистнул, взвесив его на руках, посмотрел на Хильду с уважением и ухитрился непостижимым образом втиснуть его в коляску, а следом и саму Хильду, после чего скомандовал Ярноку трогать и лихо вскочил на подножку, ухватившись рукой за штангу подъемной крыши.

Экипаж сварливо заскрипел, однако тронулся с места и пошел довольно шибко. Не зря говорят, что основной принцип современной кареты изобрели именно венгры – в конных экипажах здесь явно знали толк.

Янина не без труда высвободила руку, затиснутую куда-то вниз, и снова поправила сползающую шляпку. Веселые желтовато-ореховые глаза ее спасителя находились как раз на уровне ее лица, совсем рядом.

Коляска направлялась более-менее вверх, хоть и не так прямолинейно, как давешние крысы, и в этой целеустремленности было что-то успокаивающее, как и в жизнерадостном настроении желтоглазого, – Янина не хотела думать, что веселость его была слишком нарочитой и причиной ее, скорее всего, являлся страх.

– Эй, Ярнок! – окликнул светлоглазый. – Твой мерин не может двигаться быстрее?

– И не надейтесь! – крикнул кучер. – Пока не заберу орвош ура[2]2
  Orvos úr (венг.) – господин доктор.


[Закрыть], назад не поверну!

– А кто говорил о том, чтобы повернуть назад? – вздохнул желтоглазый и пояснил Янине: – Когда началась эта история, достопочтенный герр доктор оказался у пациента, а его верный кучер был дома и теперь готов скорее отдать жизнь за своего «орвош ура», нежели спасаться самому…

– Такая верность заслуживает только похвалы, – Янина покосилась на Хильду, упиравшуюся внушительной грудью ей в плечо.

– Несомненно. Но вместе со своей, он рискует и нашими жизнями…

– Если подбирать по пути всех, кто остался без транспорта… – донеслось сквозь свист ветра бурчание Ярнока.

– Насколько я знаю доктора Шнайдера, он вряд ли бросил бы на верную смерть нуждающихся в помощи, – произнес желтоглазый. – На то он и доктор, в конце концов. Но весело будет, если окажется, что его уже благополучно увез кто-то другой… – он улыбнулся Янине, показав довольно крупные желтоватые зубы.

– А мы ведь с вами знакомы. Только вы меня, конечно, не помните. Уилберт Дьюер, корреспондент «Морнинг Пост» в Вене.

– Конечно, я знаю вас, – вспомнила Янина. – Простите, что не узнала.

– Немудрено. Газета дала задание написать об этом городишке, коль скоро он в последнее время превратился в столь популярное курортное местечко… Да уж, теперь я о нем подро-обную статью напишу… если жив останусь. А Фрэнки проиллюстрирует. Ты рисуешь, Фрэнки?

Из-за плеча Янины донеслось невнятное хмыканье.

– Фрэнки Джонс – рисовальщик, – пояснил Дьюер. – Он делает иллюстрации к газетным и журнальным статьям. Простите, что не представил раньше. А там… где-то… – госпожа Илона Пондораи, вдова коннозаводчика Томаша Пондораи, с сыном Арпадом. Ярнока вы уже знаете. Вот, пока всё.

Янина исхитрилась вывернуть шею так, чтобы хотя бы краем глаза заглянуть внутрь экипажа. В этой невообразимой тесноте она несколько согрелась и снова начала чувствовать онемевшие было руки и ноги. Саквояж находился под ней, она опиралась на него одним коленом, сбоку к ней прижималась разомлевшая от тепла и тесноты Хильда, тяжелая белокурая голова ее клонилась Янине на плечо. Тело Ярнока на козлах над ней, облаченное в плотную шинель, загораживало Янину от летящего снега. Рядом она нащупала угол огромного кофра, на котором восседал тот самый Фрэнки. Вероятно, он и рад был бы встать и уступить место даме, но на ходу это не представлялось возможным. Притиснув локти к телу, держа под невозможным углом что-то вроде ташки[3]3
  Ташка – кожаная сумка у военных. Использовалась для хранения карабинных патронов, мелких предметов снаряжения, карт и бумаг.


[Закрыть]и прижимая к ней альбом среднего формата бумаги, он царапал карандашом. На двухместном сиденьи, заставленном сумками и картонками, располагались, съежившись и забившись в угол, молодая женщина и мальчик лет десяти, они таращились из полутьмы блестящими глазами, как пара совят из дупла.

– Очень приятно, – сказала Янина.

– С нами был еще один наш товарищ, – внезапно посерьезнев, произнес Дьюер. – Но он… останется здесь навсегда. Впрочем, сейчас не время думать о смерти. Прежде всего, надо остаться в живых. Наверно, у нас последняя лошадь в этом городе, так что остается только молиться за крепкие ноги благородного животного. Мы-то втроем благополучно дрыхли, когда началась эта катавасия – вчера засиделись допоздна. Не то бы, конечно, были уже за городом.

– Я… плохо себя чувствовала, поэтому задержалась, а потом… – Янину передернуло, – воистину, в такую минуту человек пойдет на всё ради спасения своей жизни. Какое счастье, что я встретила вас!

– Ну что вы…

С юга, из нижней части города, донесся жалобный гудок – последний паровоз покидал Эштехедь.

* * *

Эштехедь или, как его предпочитали называть к западу от Дёра, Абендберг[4]4
  Estehegy (венг.), Abendberg (нем.) – можно перевести как «Вечерняя гора».


[Закрыть], притулился в северо-западных отрогах Карпат, где в старину находился перевал, по которому пролегал популярный торговый путь. Впрочем, со временем перевал завалился (в этих местах зимой часто бывали лавины, а летом – жестокие грозы, щедро сеявшие молнии по скальным верхушкам) и пришедший в негодность путь забросили в пользу более спокойных и безопасных дорог. Старинное поселение почти обезлюдело, жители его поднялись в глухие пастушьи деревни выше в горах, промышляли охотой и разведением скота на укромных пастбищах. Миновали многие сотни лет, настал блестящий и стремительный XIX век, прежние пути и перевалы потихоньку теряли значение, по мере того как города и местечки империи соединяли зазубренные и цепкие, как пчелиные жала, шнуры железных дорог, и название Эштехедь, а потом – для большего удобства приезжих – и Абендберг, стало всё чаще мелькать в газетах и рассказах путешественников, забредших в Карпаты в поисках покоя или ради поправления здоровья. Здесь к их услугам были девственная природа, чистейший воздух, тишина и красоты, вполне сравнимые с теми, что ищут в альпийских долинах, но – по более сходным ценам, не говоря уже о прелести новизны и свежести еще не засиженного любителями праздных развлечений местечка, и об укромных ущельях, где не ступала нога ученого географа и рисовальщика, охочего до головокружительных пейзажей. Лавин здесь уже с полвека не бывало, а на случай гроз существуют громоотводы. И за какое-то десятилетие сонный городок полностью преобразился, став популярным курортом для среднего класса всей Европы, тогда как представители высшего общества имели обыкновение лишь недоуменно приподнимать брови при упоминании наверняка придуманного ради рекламы слащавого названия.

В городе появились театр, казино и телеграф, превративший старинную Коломбу – высокую башню, обиталище почтовых голубей – в потерявшее практический смысл украшение. Через долину к нижнему уровню города пролегла железная дорога, прочно соединившая его с цивилизацией, связь с которой он прежде нередко терял в зимние снегопады и паводок по весне. Старинное здание бань было в спешном порядке реставрировано и превосходило теперь пышностью архитектурного облика скромный городской магистрат, никогда, впрочем, и не претендовавший на большую значимость.

Испокон веков местное население со всеми вопросами как городского правления, так и суда обращалось в замок, словно бы паривший в поднебесье, балансируя меж двух вершин высокой горы, к представителям древнего рода Кёдолаи. Ныне аристократический род, помнивший чуть ли не времена обретения мадьярами родины, практически сошел на нет, и само имя его кануло в Лету, сохранившись лишь в гербах на стенах старейших зданий Эштехедя да, вероятно, на покрытых витиеватой лепниной саркофагах где-то там, в глубине царящей над городом двухголовой горы, в княжеском склепе. И, наверно, к лучшему, ибо едва ли гордые потомки бешеных мадьярских конников потерпели бы сборища разгильдяев со всех концов Европы у самых своих ног.

Эштехедь словно бы стекал по склону поросшего лесом хребта вместе с капризной горной рекой Мей, спускаясь по широким уступам, естественным образом определившим многоуровневую планировку города. Старинную центральную часть города, расположенную на самом широком уступе, где река разливалась в небольшое озеро и на берегу его стояли те самые бани, ныне глянцево блестящие фарфоровой черепицей крыш, заказанной у Жолнаи, пришлось почти полностью снести и переделать.

Остальные новые постройки – больница, школа, окруженные молодыми садами виллы располагались на самом нижнем и самом верхнем горных карнизах – уровнях или синтах[5]5
  Szint (венг.) – уровень.


[Закрыть], как их здесь называли, за пределами почти совсем развалившихся от времени и недостатка внимания городских стен. Только пара улиц с самыми старыми домами и виллами города поднималась двумя узкими стрелами по берегам реки, словно бы стремясь прочь от суеты преображенного города и желая взмыть на высоты хребта, к презрительно взирающему на суету внизу замку, приобретшему, как и город, немецкое имя – Штайнеслид. Местные жители, очевидно, отличались страстью к поэтическим названиям[6]6
  Kődala (венг.), Steineslied (нем.) – песнь камня.


[Закрыть].

Старинный Кёдолавар или, как его кратко называли местные жители, Кёдоль, престол крохотного княжества Кёдола, утвердился на двуглавой горе столь высоко, что снизу из города его редко можно было видеть: чаще всего замок скрывали зацепившиеся за вершину хребта облака. Порой восходящее или опускающееся солнце подсвечивало острые шпили пяти башен, вызолачивая цветную черепицу и оскаленных драконов на флюгерах, и тогда казалось, что замок парит над городом, вырастая прямо из облачной пены, и вот-вот развеется с очередным порывом ветра или улетит прочь. А порой на восходе и закате, когда солнечные лучи проникали сквозь густую облачность, замок и вовсе пропадал из виду, темно-серые с сиреневым оттенком стены и шпили полностью сливались с таким же цветом неба, и, учитывая крайнюю труднодоступность вершины, замок Кёдоль воспринимался гостями города скорее как мотив местного фольклора, нежели как объективная реальность. Один известный немецкий ученый, проведя три жарких летних месяца в Абендберге (половину своего времени он тратил на лазание по бесконечным уступам и ущельям окрест заброшенного перевала, другую половину – отдыхал в знаменитых банях, укрепляя здоровье бесчисленными бутылями коварного местного вина), с блеском доказал в докладе Берлинскому географическому обществу, вызвавшем горячее одобрение членов оной организации и широко цитировавшемся позже в научных журналах, что замок Кёдолавар является редким проявлением феномена миража, и вся история княжеского рода Кёдолаи – не более чем художественный вымысел, основанный на уникальном сочетании погодных условий. Доклад привлек в Абендберг новую волну туристов, но опровержений блестящего открытия светила географии не последовало, несколько смелых попыток отчаянной молодежи убедиться в реальности замка привели к паре вывихов конечностей и, по крайней мере, одной свернутой на неприступном склоне шее. Исторические же документы, как говорят те же легенды, так и лежат в старинном ларе с изображением чертей, пытающих грешников в аду, подаренном кем-то из древних Кёдолаи ратуше, и, видимо там и останутся, так как ларя этого никто из гостей города никогда не видел, а представители городского правления предпочитают, чтобы город их славился красивыми видами и уникальным природным феноменом, а не свернутыми шеями. Очень быстро они усвоили основополагающее правило сферы обслуживания: клиент – король, и, значит, пусть верит во что ему нравится.

Однако иногда с гор среди бела дня вдруг наползали черные грозовые тучи, иногда река Мей пересыхала и сочилась по собственному ложу чахлой струйкой, лишая бани всегда изобильного запаса воды, или же, наоборот, разливалась, выходя из берегов, струясь прямо по улицам и превращая узкую длинную долину внизу в непролазную топь. Тогда городская администрация, к изумлению и смеху иностранцев, бросалась перебирать ветхие статуты и выяснять, чем именно прогневил город гордых и капризных Кёдолаи. Судя по дальнейшему развитию событий, семейка эта во все времена отличалась взбалмошным характером и вряд ли среди ее членов сыскался бы хоть один здравомыслящий человек. Чего стоила, например, внезапная вырубка ряда молодых осин, высаженных перед виллой одного нувориша на верхнем уровне, или закрытие пользовавшейся большим успехом ювелирной лавки, или публичная казнь на центральной площади пары десятков голосистых петухов, которых один незадачливый делец привез на лето в Эштехедь, рассчитывая неплохо заработать на петушиных боях! Впрочем, гости города привыкли относиться к подобным выходкам коренного населения как к проявлениям своеобразного чувства юмора. И нельзя было не признать, что осины загораживали великолепный вид сверху на город, хозяин ювелирной лавки оказался мошенником, выдававшим за золотые изделия из серебра, лишь снаружи покрытые позолотой, а владельцу петухов щедро возместили ущерб. А погода в результате непременно изменялась к лучшему, впрочем, климат здесь был воистину благодатный, и подобные странности происходили редко и в любом случае ненадолго.

Единственный же побочный наследник легендарных князей лишь пожимал плечами и доверительно рассказывал со своей всегдашней полной иронии кривой усмешкой, будто дорогая тетушка Евфимия-Розмонда известила его, что более не сердится, но, право же, она совсем отвыкла от петушиных воплей с тех пор, как самолично свернула шею последнему кочету в Эштехеде в 1745 году. После этого в салоне, за бильярдным столом, либо в театральном фойе, где происходила беседа, повисала неловкая тишина, пока присутствующие пытались понять, острит молодой граф или сам верит в то, что говорит. Впрочем, от Альби фон Кларена гости города привыкли ждать подвоха и втайне подозревали, что половина всех этих диких на их рациональный взгляд казусов втайне организована именно им. У графа была опасная репутация бретера и сердцееда, однако его никак нельзя было отнести к тем, о ком говорят «душа нараспашку», или, как выразился бы, например, мистер Дьюер, «сердце на рукаве». И никто не решался спросить фон Кларена, как, собственно, он относится к тому, что когда-то тихая долина, принадлежавшая его предкам до последней тропки и заводи, превратилась ныне в средоточие плебейских развлечений, а сам граф не имел обыкновения исповедоваться перед малознакомыми людьми даже после нескольких бутылок. А близких знакомых у него не было.

Итак, в городе было всё, о чем может мечтать человек, не слишком стесненный в средствах и желающий хорошо отдохнуть: прекрасные виды, здоровый климат, быстро развивающаяся индустрия развлечений, возможность пощекотать нервы, если появится такое желание, или же получить духовное наслаждение, исследуя старинные церкви и остатки крепостных стен, страшноватые легенды (вечный повод для спекуляций и интеллектуальных споров) и умилительные местные суеверия и обычаи (источник насмешек и снисходительных покачиваний головой).

В последнее время в городе было спокойно, никаких происшествий не случалось, Кёдолаи, если они на самом деле существовали, мирно спали в фамильном склепе, а город к началу декабря уже потихоньку захватывала предрождественская суета, люди были озабочены поиском подарков и пошивом праздничной одежды, не откладывая на Адвент[7]7
  Адвент – у католиков время Рождественского поста, когда верующие готовятся к Рождеству.


[Закрыть].

Разумеется, никому ни в каком страшном сне не могло присниться, что этот прекрасный городок буквально в одно утро прекратит существование. Обильный снегопад, выбеливший вершины хребта и окруживший призрачные башни Кёдоля смутной морозной дымкой, уступил оттепели, растопившей сугробы на нижних склонах. Погода резко менялась несколько раз, бросаясь то в мороз, то в почти летнее тепло, и в конце концов горы не выдержали такого издевательства и после выпадения очередных осадков с горного гребня стронулись тяжелые массы снега, переполнившаяся река хлынула вниз с невиданной мощью, разливаясь по лесистым уступам, выворачивая с корнями вековые стволы и снося домишки горных жителей. Гигантский сель помчался на долину, словно горы хотели сбросить наросший за столетия покров, оставив лишь голую породу. И как раз на пути этого потока оказался беззащитный, никак не ожидавший от родных гор такого предательства Эштехедь.

* * *

Коляска с натугой взбиралась по крутому склону. Славный мерин Каштанек хрипел, стонали ступицы, однако здесь, наверху, грязевой поток уже не угрожал измученным беженцам: озверевшая река бесновалась ниже и западнее, а здесь, на узкой улице, образованной рядом старинных домов и скальной стеной, было тихо, и даже ветер не мог пробиться сюда. Дома казались пустыми. Возможно, их жители первыми услышали грохот лавины и поспешили убраться из опасного места, или же дома эти пустовали и до того – вид у облезлых от времени, давно не крашеных стен был откровенно запущенный.

– Нет, так дело не пойдет! – сварливым тоном объявил Ярнок. – Каштанек сейчас рухнет! Попрошу хотя бы мужчин выйти из коляски и идти пешком!

Британские корреспонденты безропотно подчинились: экипаж и мерин были их единственной надеждой, и с этим следовало считаться. Правда, чтобы Фрэнки смог вылезти, пришлось сначала забрать из коляски саквояж и выпихнуть Хильду. Дьюер взвесил саквояж в руке, вздохнул с мужественной улыбкой идущего на непосильный подвиг героя и понес его; Хильда грузно затопала следом.

– Я могу занять ваше место, я легче и прекрасно умею править лошадьми, – с искренним желанием помочь и милой наивностью обратилась Янина к кучеру.

Ярнок вспыхнул, несмотря на холод и мелкую морось, которой сменилась мокрая метель, но возразить ему было нечего, и, пробормотав по-мадьярски нечто явно непереводимое, он слез с козел. Янина, которой вовсе не хотелось выходить из экипажа наружу и лишний раз набирать полные туфли снежной жижи, проворно вскарабкалась на сундук и ловко перелезла через спинку на кучерское сиденье.

Дьюер поставил саквояж на землю, чтобы поаплодировать, Фрэнки присоединился к нему. Ярнок осуждающе хмыкнул и поглубже надвинул шляпу. Янина грациозно поклонилась, не поднимаясь с козел.

Они продолжили путь, Каштанек двигался шагом, но явно повеселел, и даже дождь стал реже, а рев текущей воды, грязи и снега остался далеко внизу, там всё еще что-то грохотало и трещало, и ни у кого из невольных беженцев не было желания возвращаться на нижние уровни – впрочем, теперь, когда последний паровоз ушел, в этом и смысла не было. Янина не выдержала долгого молчания и нарочито веселым тоном задала давно занимавший ее вопрос:

– Я понимаю, что в моем положении привередничать не приходится, но любопытно было бы узнать, куда мы все-таки едем?

– Вы озвучили то, что было на уме у каждого из нас, милая мисс Линдентон, – признал Дьюер и повернулся к кучеру: – Ярнок?

– К пациенту, – проворчал тот. – На верхний синт.

– Сдается мне, в данных обстоятельствах, – заметил Дьюер, – тем более, если наша цель так высоко, самым разумным было бы переждать наверху, пока стихия не успокоится. Как думаешь, Ярнок, пациент твоего доктора согласится приютить нас на некоторое время?

– Если жив еще, – ответил Ярнок и, подумав, добавил: – А если нет, мы сами там останемся – кто нас тогда выгонит?

– Мне нравится ход твоих мыслей, – мрачно усмехнулся Дьюер. – Тем не менее дай Бог здоровья этому пока неизвестному нам вероятному благодетелю…

– Это Альби фон Кларен, – коротко присовокупил Ярнок, и Дьюер от удивления чуть не выронил саквояж.

– Я уже не уверен, что хочу там оставаться, – раздумчиво произнес он. – Как и в том, что нам это позволят…

– Он – самый знатный человек в городе, – припомнила Янина. – Не думаю, что потомок древнего аристократического рода способен выставить за дверь…

Дьюер пожал плечами:

– Судя по тому, что я о нем знаю, это тип себе на уме. Не привык я ждать добра от этой зажравшейся – простите, мисс Линдентон – аристократии…

– А чем он болен? – поинтересовалась Янина. – Доктор, насколько я поняла, приехал к нему, а не к кому-то из домашних?

– Каких домашних! – протянул Ярнок. – Кроме пары слуг, в доме больше никого, денег нет, а закладывать Кёдоль не хочет, да и кому он нужен, если до него и не добраться? Орвош ур в самую рань уехал, когда еще и не началась эта канитель… – он махнул рукой в сторону скрытого за опустевшими домами города внизу. Ярнок явно был не из тех, кто сразу переходит к сути вопроса. – Дуэль у них была, – он сплюнул, метко попав в щербину в кубике мостовой, и довольно крякнул. – За орвош уром заехали секунданты, поэтому обошлись без меня. Но потом он посылал за некоторыми снадобьями и остался там надолго, дело серьезное…

– А ведь точно, дуэль! – вспомнила Янина светские сплетни. – Я слышала об этом. Из-за дамы. Вчера об этом шептались во всех салонах Абендберга. Совсем из головы вылетело!

– По части дам, что Кёдолаи, что фон Кларены всегда были не промах! – ухмыльнулся Ярнок, блеснув металлическим зубом.

Дьюер в ответ дал и тем, и другим такую меткую характеристику, что ему пришлось снова извиняться перед Яниной за неуместный выбор выражений.

– Так он серьезно ранен? – осуждающим тоном спросил журналист. – А противник?

– Наповал! – в голосе Ярнока вдруг прорезалось кровожадное удовлетворение. – Тот австрийский лейтенантишка теперь лежит у фон Кларена в леднике, а куда его еще девать? А нечего, когда война на носу, в глубоком тылу сидеть да за чужими бабами волочиться…

– Это что – австро-венгерский темперамент? – не выдержал Дьюер. – Под угрозой скорой войны устраивать дуэли, да еще со смертельным исходом! У вас здесь такие порядки?

– Наши господа – народ горячий, – не без гордости хмыкнул Ярнок, на этот раз махнув рукой вперед, по ходу их движения.

– Потомки гуннов, – процедил сквозь зубы Дьюер, и Янина рассмеялась.

Фрэнки уже рисовал на ходу карикатуру на тему дуэли в условиях осады, ухитряясь прикрывать свой альбом от капель дождя.

* * *

Доктор Шнайдер, коренастый седоусый бонвиван, не выпускавший изо рта уютно попыхивающую трубку, выслушал неутешительные новости со стоическим хладнокровием и тут же принялся решительно распоряжаться, устраивая незваных гостей со всеми возможными удобствами. Впрочем, тех, кто уже был знаком с ним, это не удивило: доктор везде чувствовал себя, как в собственном доме.

– Герра фон Кларена вы увидите позже, когда он придет в себя, – объявил доктор и добавил, невольно понизив голос: – Кость в плече задета. Рана тяжелая, но руку пока что удалось спасти… Хотя сомнения были, – он повернулся к Ярноку: – Покажи, что ты догадался ухватить из дома.