Текст книги "Песнь камня"

* * *

В обзорной комнате было тихо. Они нерешительно встали в дверях, вглядываясь в темноту. Когда луна вышла из-за тучи, бросив мертвенный отблеск на покрывавшую стены наледь, на фоне посветлевшего окна стал виден черный силуэт. Он стоял там и ждал их или выглядывал в окно.

Направив на силуэт винтовку, фон Кларен медленно вошел в комнату, и тут же тело Франца обрушилось на него слева. Тот навалился на винтовку всем весом, пытаясь отобрать ее, и одновременно пнул графу под ноги свое собственное бесполезное оружие. Фон Кларен ждал нападения и едва не увернулся, но, споткнувшись о подвернувшийся под ногу приклад, упал на одно колено. Янина взвизгнула. Ярнок лихорадочно пытался прицелиться из одной винтовки, держа другую под мышкой, при свете затухавшей на глазах лампы в руке Янины. Актриса свободной рукой схватилась за дуло и направила его вверх: слишком велика была вероятность, что неумелый стрелок попадет в фон Кларена.

Франц, вцепляясь в винтовку одной рукой, ударил другой фон Кларена в плечо, граф яростно зарычал, но злость будто бы придала ему сил, и в следующее мгновение он вскочил на ноги и сильным рывком высвободил оружие, отшвырнув Франца в сторону. Тот ударился о стену, разнеся на куски подвернувшийся стул, и медленно сполз на пол.

Янина ждала выстрела, но его не было. Фон Кларен, не выпуская винтовку из рук, отошел к окну и сдернул с рамы висевший на ней черный сюртук Франца.

– Детский розыгрыш, – бросил он.

– Верно, дорогой кузен – ведь так у вас принято тут обращаться друг к другу? Старые приемы иногда бывают действенны, – хрипло рассмеялся Франц. – Но, увы, ты сильнее меня… Да и стреляешь, надо признать, лучше. Хотя… Сумел бы ты попасть невидимке между глаз, как думаешь?

На губах его вздулся красный пузырь, и Янина только теперь разглядела в темноте то, что сразу заметил Альби: на груди Франца расплывалось по белой сорочке темное пятно. Она глубоко вздохнула.

Франц посмотрел в ее сторону.

– Не успел поздравить вас, – ухмыльнулся он окровавленным ртом. – Быстро же вы окрутили кузена Альби! Смешно было наблюдать, как эти кобели увиваются вокруг вас, готовясь вцепиться друг другу в глотку, да еще выслушивать причитания британца… Он привык изливать мне душу, думал, говорит с немым или патологически замкнутым психопатом… Я-то рассчитывал, что, когда мы добьемся успеха, даме потребуется утешитель… Ведь у фройляйн Янины такой легкий характер, да еще стесненные обстоятельства… Я думал, шанс будет… – он прерывисто вздохнул и поморщился. – Я был в городе под прикрытием, на подхвате… Они должны были сами взять замок и обезвредить вампиров, а я помог бы с ритуалом, если бы возникла необходимость… Казалось, лавина и бури разрушат планы Ашенграу, а получилось так, что я попал в замок, а дядюшка не стал вмешиваться… Кто ж знал, что вы помчитесь под венец… Одно можно сказать, кузен Альби, – вкусы на женщин у нас явно совпадают…

От этого почти бессвязного потока у Янины кружилась голова.

– Замолчите! – попросила она. – Вы убиваете себя!

– Нет уж, пусть говорит! – фон Кларен нагнулся над Францем. – Схожие вкусы? Так это правда? Ты знал мою… ты знал Адалию?

– Так добрый дядюшка ничего не сказал тебе? Как мило с его стороны… А чего ты хочешь, дорогой кузен? Пока супруг демонстрирует в Италии ударную тактику и выслуживает себе крест на шею, молодая жена скучает в глуши, в компании ограниченных бюргеров да старух с молодыми лицами и сплетнями времен короля Матяша… Это были жаркие дни – ночи нам не принадлежали, и дядюшка не ведал всей глубины нашей страсти, хотя что мог он, конечно, улавливал… И молчал.

– Ты убил ее, – тихо сказал Альби. – Ты использовал ее и тем убил. Что еще отвратительнее, ты использовал ее даже после смерти.

Франц страшно – булькающе – рассмеялся и выплюнул сгусток крови себе на грудь.

– Ты являешься сюда после годов небрежения, и что видит ожидающая тебя с робкой надеждой женушка? Молодую красивую женщину, которая защищает тебя от бешеной лошади, гуляет с тобой по стенам… во всё сует свой любопытный нос… А я напомнил Адалии о том счастье, что у нас когда-то было. Всё испортил нерадивый слуга, не доглядев за огнем. Жена у него беременная была, кажется, вот и бегал к ней, растяпа… После пожара я напрасно пытался убедить Адалию, что впредь сам буду разводить огонь и всё время следить за ним… Она даже не пускала меня в башню. Не знаю, что ее больше напугало, сам пожар или твоя бешеная реакция? – Он снова сплюнул.

– Ты использовал ее, – повторил фон Кларен, губы его побелели, руки сжались в кулаки.

– Не пытайся облегчить свою совесть, не выйдет, – каркнул Франц.

– А ты видел ее? – вдруг успокоившись, спросил фон Кларен. – Ты видел, что там, под этим туманом?

Он шагнул к Францу, но в этот момент с морозным хрустом распахнулось окно, впустив в заледеневшее помещение сухой звенящий воздух снаружи. Все четверо обернулись – она стояла там, серебристо мерцая в лунном свете, но сквозь мерцание проглядывала тьма. Янина почувствовала, что от нее веет не сырой пронизывающей тоской, как прежде, а ядреным запахом хвои, запахом горных лесов, ледников под бескрайним небом и орлиного лёта – духом свободы. Тот же запах, как казалось Янине, исходил от волос и кожи Кёдолаи.

Адалия скользнула мимо них, мимо Альби – проведя хрустко-морозным по его щеке – и склонилась над Францем. Его мертвенно-белое лицо заблестело в преломленном сквозь призрачную фигуру свете луны, будто бы тоже покрывшись инеем, и оттого еще темнее казались потеки крови у него на подбородке. Мутноватое облако окутало его, обняло туманными плетьми, приблизило темное лицо к его лицу, и Франц широко раскрыл глаза, очевидно, впервые разглядев ее. Он посмотрел испуганно-умоляющим взглядом в сторону фон Кларена, но в следующее мгновение его губы разжались, повинуясь чужому рту, черному и безгубому, но изголодавшемуся по ласке. С поцелуем призрак выдохнул ему в рот обжигающий холод, и лопнуло пробитое пулей легкое, не в силах принять загустевший от мороза воздух.

Фон Кларен отступил и молча прижал к себе Янину, заставил ее отвернуться и спрятать лицо у него на плече.

Облако взмыло над мертвым телом с серебристым триумфальным звоном и в следующий миг исчезло, будто его развеял вольный горный ветер.

* * *

Войти в часовню им троим не удалось – доктор, Пондораи Томашне и Ильдико со всей ответственностью отнеслись к совету князя, двери забаррикадировали, а к стуку и крикам оставались равнодушны – и того, и другого этой ночью было предостаточно.

Альби, Янина и Ярнок недолго думая спустились на этаж ниже и расположились в раскуроченном вандалами кабинете Дюлы Сильвестера. Янина в очередной раз подумала, что всё время забывает спросить, не мешает ли носферату часовня как раз над его любимым кабинетом, или планировка башни была продиктована именно стремлением ходить по краю? Впрочем, ведь и спали носферату под зданием церкви…

Из кабинета вынесли всё ценное и легкое – золотые бокалы и письменный прибор, памятный Янине гребень слоновой кости, даже у кочерги отломали узорчатую, покрытую эмалью ручку. Ящики бюро были выворочены на пол, обшивка кресла вспорота, загнут край ковра – то ли тайник под ним искали, то ли хотели свернуть и унести, но не успели.

Несмотря на беспорядок, устроились они вполне уютно. Ярнок затопил камин, добавив к остаткам дров разбитый ящик бюро, и все трое расположились поближе к теплу, медленно приходя в себя после смертоносного холода башни, – Янина на краешке испорченного кресла, фон Кларен на стуле, Ярнок на ковре на полу. Еще теплее стало, после того как граф вдруг хлопнул себя рукой по лбу, подмигнул остальным, подошел к книжному шкафу – книги грабители не тронули – и, выдвинув толстый том с металлическим орнаментом на корешке, нашарил за ним округлую бутыль и пустил по кругу. Терпкая настойка мгновенно разбежалась по жилам, прогревая тело до кончиков пальцев, и от пустого желудка радостно ударяя в голову с воздушным ощущением эйфории.

Ярнок тихо мычал себе под нос нечто заунывное, Янина заставила графа снять мундир и принялась растирать ладонями его плечо. Альби закрыл глаза и устало откинулся на спинку стула.

– Ярнок! – окликнула Янина. – Расскажи что-нибудь. Расскажи другую сказку о проклятье – настоящую.

– Я знаю еще одну сказку, настоящую или нет, сами судите, – ответил Ярнок. – Мне ведомо лишь то, что в наших краях ее почти не знают. Эту легенду принес из Палестины один мой предок, ходивший поклониться Храму Гроба Господня. Но он был там много позже, за это время историю могли сотню раз переврать. Легенда гласит, что тому самому Дюле Верешу, участнику первого крестового похода, каким-то образом попала в руки великая реликвия – осколок меча Святого Петра, того самого, которым Петр отрубил ухо рабу по имени Малх. Кровь его въелась в металл на веки вечные, и говорили, что эта реликвия способна дать своему владельцу великую силу, но, если меч снова прольет невинную кровь, дрогнет весь христианский мир. Дюлу Вереша предупреждали, чтобы он не смел коснуться священного меча и передал его в храм, однако керестеш витез не послушался, ибо истинной веры в нем не было. Он верил только в золото, а добывать его умел лишь силой, и в этом ему не было равных. Говорили, что рыцарь с далеких северных гор был огромен, как не всякий великан, отличался силой джинна, что земля дрожала, когда он мчался на своем боевом коне, приученном крушить копытами черепа врагов, и что ему случилось в одиночку уложить в битве сорок мусульманских воинов. Говорили, что однажды арабская стрела пронзила его грудь, задев сердце, и так он был силен, что поборол смерть, однако, если до того и оставались в его душе какие-то проблески жалости или любви хотя бы к родной земле или собственным детям, эта рана лишила его их. Говорили еще, что Дюла Вереш владел темным колдовством, которому обучили его карпатские ведьмы, а на Востоке он нашел книги и старинные свитки и сумел углубить свои знания.

Никто не помнит теперь, что произошло со священным мечом. Говорят, что Дюла Вереш отколол от него кончик и взял себе в надежде на новые победы. Говорят, и что ему сразу достался лишь осколок, который он впаял в собственный меч, осквернив железом, унесшим сотни жизней. Говорят, что пожилой священник, сопровождавший его отряд, пытался образумить Дюлу Вереша, и тот одним ударом снес ему голову, вновь обагрив меч невинной кровью.

Я мог бы поведать вам, как в землю у ног Дюлы Вереша ударила молния, и померк среди дня белый свет, и явился перед ним Ангел Небесный или раздался суровый Глас свыше. Но мне неведомо, как это было, ибо каждый рассказывал моему предку по-своему. Все повторяют лишь одно: безжалостный воин был проклят за свои преступления и во искупление пролитой крови он должен был впредь беречь этот осколок от других жестоких рук и человеческой алчности, ибо немало было вокруг других разбойников, лишь прикрывавшихся маской благочестия. Легенды молчат о том, какой срок ему был отпущен, да и был ли назван этот срок. Но непокорный нрав Вереша не был тайной, и оттого меч был защищен от новых посягательств с его собственной стороны: про́клятый рыцарь превратился в создание, отринутое церковью именно за жажду человеческой крови, в создание, не способное прикоснуться к священной реликвии и воспользоваться ее великой силой. И не напрасно: такой, как он, никогда не позволил бы кому-то еще овладеть силой, которая была недоступна ему самому.

Годы спустя дружина Дюлы Вереша доставила реликвию в его крепость, и эта реликвия – грозная, но и светлая – всегда служила источником благополучия Кёдолы, а все страшные создания, что обитают в этих горах, и сами носферату существуют для того, чтобы защитить ее и не дать ей снова пролить невинную кровь, ибо третий раз будет смертелен для христианского мира. Но, как я уже сказал, всё это выбрал мой далекий предок из множества противоречащих одна другой историй, которые он слышал по деревням на пути – разумеется, легенда о Кёдоле вызывала особенный его интерес. И в нашей семье она веками передавалась как устное предание и могла сильно измениться…

– Ярнок, неужели это был Дюла Сильвестер? – улыбнулась Янина, возвращаясь в кресло.

– Охотно верю! – буркнул граф, застегивая мундир.

– И напрасно! – донеслось от входа в кабинет. – Я, несомненно, польщен, что мне отвели место в предании, и было бы ложью сказать, что меня тогда еще на свете не было, однако я был слишком юн, чтобы принимать в этих событиях какое-либо участие.

Князь стоял в дверях, опершись плечом о притолоку.

Янина подумала, что могла бы его и не узнать. Он заметно пополнел за эту ночь, что ему только шло, и выглядел намного моложе. Смуглая кожа потеряла свой матовый блеск и приобрела естественный теплый оттенок, румянец согревал ее изнутри и не казался больше театральным гримом. Пополнела его крупная рука и приобретшие более мягкий цвет губы, волосы выглядели совсем темными, а глаза потускнели, будто подернулись пленкой, приглушившей их яркий свет. Собственно, сообразила Янина, сейчас князя отличала от обычного человека разве что форма ушей. Зато на белом шарфе, по-прежнему облегавшем его тело поверх венгерки, расплывалось темное пятно крови.

– Прости, дорогая моя, – перехватил Кёдолаи ее взгляд. – Я, кажется, испортил твой шарф.

Он медленно прошел между ними и присел на край стола.

Ярнок тяжело от усталости поднялся на ноги и поклонился, но князь махнул рукой.

– Вольно, Ярнок. Ты бесподобен, как и всегда, но в рассказе твоем перепутались целых три персонажа. Тот великий воин, первым заслуживший прозвище Вереш, был мой дед. Дед немало золота выдоил из проезжавших через перевал угрозами и налетами, пока король, устав от постоянных жалоб, не воспользовался призывом папы Урбана II и не вынудил Дюлу Вереша в качестве искупления своих преступлений отправляться освобождать Гроб Господень от неверных. Думаю, он прежде всего надеялся, что дед не вернется из этого похода. Правда то, что дед был колдуном – только местного, деревенского масштаба. Но рану зашептать умел – вот дружина и шла за ним в огонь и в воду, несмотря на крутой нрав. А про отсутствие любви к родной земле или кому-либо на свете, это про отца. Для него наше орлиное гнездо действительно не значило ничего. Как и все мы. Его волновала лишь собственная непогрешимая мужественность да положение в глазах дружины. Дружина боготворила его за силу и абсолютное бесстрашие… – князь сухо рассмеялся. – Единственное, чего ему не доставало в жизни, – десятка-другого сыновей как наивернейшего подтверждения мужественности. Он не вернулся сюда, умер на чужбине… С кем из них произошла эта история с мечом, я не знаю, мал был слишком. Не больше Ярнока знаю о том, что там, собственно, случилось. Не знаю, было ли проклятье наложено на них обоих, или один обратил другого? Я знаю одно: реликвия существует на самом деле, как на самом деле существует проклятье. И как бы там ни было, дед мой отнесся к возложенному на него долгу со всей ответственностью. Наверно, были у него на то причины.

– Меч Святого Петра находится в Познани, – заметил фон Кларен. – Я его там видел своими глазами.

– Я слышал об этом, – согласился князь. – Не знаю, по понятным причинам я к тому мечу не подходил и не изучал его. Но он ведь тоже появился века спустя после небезызвестных всему христианскому миру событий, не правда ли? Может быть, прежде он был чуть длиннее? А может быть, наш осколок и не имеет никакого отношения к мечу Святого Петра. Всякое я о нем слышал… Я даже не уверен, что он действительно обладает той силой, которую ему приписывают, но проверять… было бы слишком большим авантюризмом даже для меня!.. Вы оставили что-нибудь в моей последней бутылке?

– Как будто ты не отвоевал себе погреб! – фыркнул Альби и протянул ему бутыль.

– Погреб разворотили до неузнаваемости, – вздохнул Кёдолаи. – Сугубо человеческая манера – хватать больше чем можешь унести, а то, что никак не поднять, – сломать или попортить. Впрочем, наверно, когда-то то же самое говорили обо мне? Я отнюдь не намерен ни перед кем оправдываться, дорогие мои, – князь сделал большой глоток, – но, выросши в военном лагере, иной жизни я просто не знал. А что умел, я всегда делал в полную силу. Дед вернулся в свои возлюбленные горы, увезя с собой свое сокровище, прикосновение к которому означало бы для носферату немедленную и жестокую смерть – да, именно так, это факт проверенный. Я же еще долгие годы странствовал по свету. Однако будущая Кёдола была в ту пору слишком оживленным местом, чтобы хранить столь важную тайну. Дед долго сидел в крепости, не смея отлучиться с родной земли, и наконец послал за мной, прося о помощи. Да, то, что касается древних свитков и знаний восточных магов, – это обо мне. Я привез сюда не только золото и рубины, но и сундуки манускриптов. Я чувствовал, что мое образование оказалось удручающе однобоким и бедным во всех остальных отношениях помимо войны, и жаждал знаний сильнее, чем заблудившийся в пустыне путник жаждет воды… – сидя на бюро, князь протянул длинную руку и с ласкою провел пальцами по корешкам книг на полке шкафа. – Кое-что еще лежит здесь… Немногое… В XVII веке во время буммеля[43]43
  Bummel (нем.) – городская прогулка, краткое развлекательное путешествие, часто – прогулка по городу в поисках приключений.


[Закрыть]по Праге я вывез библиотеку Фаустова дома, к которой никто не смел прикоснуться, да еще одну выиграл на спор у спившегося алхимика… До сих пор понять не могу, с какого перепою вы тогда сожгли мою лабораторию со всеми книгами?! – повернулся он к Ярноку, сверкнув глазами.

– Горожане за что-то сильно на вас обиделись, фёмейльтушагу херцег, – сказал кучер.

– В любом случае, – князь продолжил рассказ, – легенды сильно преувеличивают мои способности. Но кое-что я умел, это верно. И когда меня настигло послание деда, я впервые задумался о том, как живу и что намерен делать дальше. Я понял, что устал от кондотьерской доли, от вечной войны с любым, кого мне укажут готовые платить господа. Я напился крови досыта – фигурально выражаясь, ибо тогда я еще не пил ее… буквально. И я понял, что хочу… вернуться. Домой. Что, может быть, эти северные горы, о которых с такой любовью рассказывал дед, могут дать мне тот мир, которого жаждала моя душа. И я взял в охапку свою тогдашнюю жену, детей, дружину и всё добро и отправился на север, в земли мадьяр. О моем вступлении в Эштехедь говорили потом в течение столетья. Как вы понимаете, дорогие мои, дед вернулся из похода без особого шума, ночною порой, тайком: для него важнее всего было сохранить тайну. Я же вступил на территорию Кёдолы при свете дня, и рогатая гора встретила меня как хозяина. Встретила солнечным светом и прекрасными видениями. Мне было тридцать четыре года, моей женой была прекраснейшая из принцесс Востока, я был богат и впервые увидел принадлежавшие мне земли, и люди бросали цветы под копыта моего арабского жеребца, – князь опустил глаза, изгибая губы в странной улыбке, потом глубоко вздохнул и продолжил: – Вскоре у нас с дедом состоялся серьезный разговор. Он не скрывал, что намерен в будущем перепоручить свой долг мне. К тому времени отца мы уже потеряли и знали, насколько условно бессмертие носферату. И я дал согласие. Потом я вызвал элементарные силы земли. И я сдвинул горы. Перевала не стало, и мой бедный Эштехедь, до того процветавший, постепенно превратился в глухую провинцию. Уже после возникли все эти мрачные легенды и сказки, эти страшные образы и злобные твари, которых мы всячески старались привлечь в здешние густые леса – чтобы только отпугнуть отсюда людей, ибо людские души легко поддаются искушению. И стараний, дорогие мои, пришлось приложить немало: реликвия, может быть, и опасна в дурных руках, но благая ее сила очевидна, она обеспечила здесь целительный климат, множество дичи, богатство природы… К счастью, мне не приходилось, подобно деду, сидеть здесь, словно на цепи: у нас стали появляться продолжатели, наша кровь, те, кто с открытыми глазами шли на проклятье и исполнение вечного долга ради вечной жизни. Их всегда было немного, но много и не нужно. Я только хотел иметь достаточно свободы. А начал я с того, что построил этот замок. Построил его на фундаменте солнечного видения и всех тех знаний, что обрел в странствиях. И всей моей любви… Да, мои дорогие, я был влюблен, может быть, в первый и в последний раз. В это видение, в собственную мечту и в эту землю. В обретенную так поздно родину. В свой дом. Это правда, как говорят легенды, что замок строился под музыку. Мою музыку исполняли во всё время строительства эштехедьские музыканты. Тогда и возникло название Кёдолавар, и именно я, оказывая услуги королям, добился законного определения границ нашего крохотного княжества и официального закрепления его за нами. Вот так. Начал эту историю мой дед, но именно я, Дюла Сильвестер Иоахим Марциуш Бела Вереш, стал первым Кёдолаи, – князь отсалютовал остальным бутылью.

– Но где же?.. – вырвалось у Янины.

– Дорогая моя, не для того я хранил эту тайну восемьсот лет.

– Но не там?..

– Разумеется, не там. Всё это служило лишь для отвода глаз и запугивания суеверного местного населения.

– Но что-то же там есть, под мозаикой?

– Ничего там нет. Яма пустая.

– А свет почему туда не падал? Ведь именно поэтому…

– Свет… – вздохнул Кёдолаи с улыбкой, исполненной нежности. – Свет не падал. Та милая девочка – моя последняя жена – любила играть с нашими детьми… потом внуками… рассказывала им сказки. Она не хотела приучать их к ночной поре и попросила меня придумать что-нибудь, чтобы она могла проводить с ними время днем. И я сделал так, чтобы мозаика в той зале – она тогда еще не служила оружейной – отвергала свет. Там стояло ее кресло. Потом… этот фокус стал больше не нужен, – тяжело произнес он. – Но кто-то услышал о нем, кто-то придумал свое объяснение, кто-то усмотрел в форме горы воплощение старательно внушаемых церковью страхов. Нам всё это было только на руку. И, положа руку на сердце, такие инциденты, как нынешней ночью, случались уже не раз. Мы всегда воспринимали их как редкое развлечение, розыгрыш. До сих пор обходилось без столь драматичных последствий, – он опустил глаза на пятно на шарфе.

Янина привстала, еще не зная, что хочет сделать – хотя бы руку на плечо ему положить, но села обратно, так как заговорил фон Кларен:

– Дюла Сильвестер, а у меча есть какая-нибудь более надежная защита, нежели суеверия и страшные сказки?

– Разумеется, дорогой мой эзредеш, разумеется, – ответил князь. – Ты, видно, совсем не доверяешь моим умственным способностям?

– Нет, я только хочу узнать, отчего умерла моя первая жена, – ответил фон Кларен и добавил, встретив задумчивый взгляд князя: – Можешь больше не оберегать мое самолюбие, про Франца я знаю.

– Да, – ответил князь. – Да, она погибла именно потому, что искала реликвию. И потому, что была на верном пути. И заметь – не просто погибла, а… вот так. Я никак не ожидал. Прости, дорогой мой.

Альби сдвинул брови, сосредоточенно глядя перед собой.

– Мне кажется, – тихо сказал он. – Мне кажется, больше мы ее не увидим.

– Это любопытно! – оживился князь. – Я ведь едва не упустил того мерзавца. Настиг его в лесах – совсем не в той стороне, где ожидал. Он бежал не назад к пропасти, а на север, вглубь горного массива. Мог спрятаться в лесу – поди найди его тогда, не смотреть же под каждой елью. Его остановила она. Она встала у него на пути и не давала двинуться с места, пока я не пришел. Может быть… – его глаза широко раскрылись. – Может быть, она тем самым искупила то, что натворила тогда? Я ничего подобного раньше не видел – я хочу сказать, возможности искупления, о которой столько говорилось в прежние времена. Может быть, и у нас, на самом деле, есть какой-то срок? Дед не сказал мне.

– Искупила вину, – фон Кларен думал о своем, – и отомстила. Наверно, теперь она может успокоиться.

– Мир ее душе, – тихо сказала Янина, дотрагиваясь до фарфоровой розы у себя на груди.

Дюла Сильвестер пустил по кругу остатки настойки и бодро спрыгнул со стола.

– Собственно, очистка Кёдоля от посторонних давно завершена, никто из них не выйдет живым из лесов. Дорогой племянник, будет ужасно нелюбезно с твоей стороны, если ты не повидаешься с родными до рассвета и не примешь их поздравления – твои тетушки смертельно обидятся. А эти там, – он посмотрел на потолок, – наверно, вовсе заснули?

* * *

На рассвете в замок вернулись слуги, и закипела работа по приведению его в порядок.

Фон Клареном завладели родственники – дамы выстроились в очередь, чтобы поцеловать его в щеку, мужчины хлопали по плечам и давали бессмысленные советы. Выспавшиеся носферату, только что досыта напившиеся крови, были необычайно энергичны и многословны, и смертельно усталому молодожену можно было только посочувствовать. Во взглядах, которые он бросал на Янину, ощущалась некоторая неловкость, и ей пришло в голову, что не все Кёдолаи так же далеки от условностей социальной иерархии, как старый князь. И Янина воспользовалась первой же возможностью вежливо улизнуть, с молчаливого разрешения Альби.

Янина тоже едва держалась на ногах, однако нашла в себе силы проведать Лайоша в столовой. Лакей, о котором в эту ночь все забыли, так и лежал на столе. Когда Янина пришла проверить, жив ли он, то увидела, что над Лайошем склоняется «старая дама» – светлоглазая носферату с каменным – даже сейчас – лицом. Она обхватила ладонями голову Лайоша и что-то шептала. Вид у нее был довольный, и Янина решила не мешать.

Она вышла в передний двор, но никого там не было, Уилберт исчез. Янине пришла в голову мысль, что вервольф умер ночью, и если перед смертью он принял облик волка, то его могли просто выкинуть куда-нибудь за стены.

Рассвет Янина встретила на северной башне, пытаясь высмотреть где-нибудь внизу, на лесной тропе под могучими елями громадного волка. Но лес застыл, словно мертвый, в розовом свете зари, как будто нигде – ни в этом бескрайнем хвойном царстве, ни за пределами его не осталось никого живого. И в самой башне никого не было, Янина чувствовала это. Воздух был сух, чист и даже не слишком холоден, в нем не ощущалось ни тоски, ни страха, и уже от этого возникала в душе странная светлая грусть.

Янина перешла к другому окну и выглянула в долину. И вдруг распахнула окно и высунулась далеко наружу, рискуя выпасть, чувствуя, как бешено заколотилось у нее сердце. Далеко-далеко внизу, где виднелся крутой горб крыши вокзала (от нее осталась лишь часть), поднимались облачка дыма – там стоял паровоз.

Янина протерла глаза: ей не померещилось, это был паровоз, на ее глазах он отошел от станции и заскользил через белые заснеженные поля к далекому горлу долины. Железную дорогу восстановили. В Эштехеде снова были люди. Это, правда, отнюдь не означало, что их положение изменится, ведь замок по-прежнему оставался отрезан от долины… И всё же новость была сенсационная, и Янина поспешила вниз.

* * *

Приближался полдень, когда Янина проснулась и поняла, что больше уснуть не сможет. Рядом с ней крепко спал Альби, теплый, мерно дыша, его рука лежала на ее груди, словно он и во сне готов был защищать ее от всего мира, его щека касалась ее плеча.

Отделавшись от родичей, отправившихся с рассветом в склеп, обсудив с остальными возвращение Эштехедя к жизни и перекусив тем, что удалось найти, они убедились, что комната Янины пребывает в относительном порядке, без лишних разговоров забрались в постель, едва успев раздеться, и сразу уснули под шуршание Кичи в балдахине кровати – он тоже как раз дождался покоя в замке и отправился спать. Жизнь как будто возвращалась на круги своя. Внешне, по крайней мере.

Янина думала о том, как она потом будет смотреть в глаза каждому из гостей замка после безумной ночи. Они соберутся сегодня за ужином и будут обсуждать это всё, как обсуждали бы какое-нибудь неприятное происшествие в городе? Как она будет смотреть на…

Янина слушала спокойное дыхание Альби, глядя на полосу дневного света, пробившуюся в щель меж неплотно задернутых штор и протянувшуюся по полу до постели. Что-то блеснуло на полу у самого выхода на балкон. Стараясь не беспокоить Альби, Янина вывернула шею и присмотрелась.

Это была ледяная ветка, вернее, осколки ветки – кто-то наступил на нее. Понял, что это не ювелирное изделие и ценности никакой не представляет, бросил на пол и раздавил зимний узор, мимолетное мгновение красоты, которое удалось сохранить, уговорить остаться в этом мире… Янина осторожно вывернулась из объятий графа, встала с постели и тихо оделась.

* * *

Двери церкви были просто прикрыты. Янина с натугой отодвинула тяжелую створку и проскользнула в образовавшуюся щель. Не зря Альби предупреждал ее: темный неф производил давящее впечатление, и особенно тяжело действовали черно-красные фрески на стенах. Что могли значить эти картины, полные страха и мук, для тех, кто созерцал их каждое утро и вечер, проходя мимо, как обычный человек пробегает ленивым взглядом по пейзажу на стене комнаты? Янина поежилась, вспомнила, что, помчавшись сюда, не надела ни полушубок, ни меховую накидку (впрочем, и то, и другое у нее, кажется, украли) и ускорила шаг. При свете лампы она не сразу нашла ведущий в крипту люк, и немалых усилий ей стоило поднять его крышку, но она справилась и, собравшись с духом, стала спускаться по узкой каменной лестнице. Янина помнила, что крипта – старейшая часть замка, очевидно, она существовала еще до того, как был построен Кёдоль. Архитектурное оформление ее явно было слишком сложным, а местами и вычурным для такой древности, однако в некоторых нишах под полукруглыми арками попадались росписи явно византийского духа. Янина подумала, что какой-нибудь историк архитектуры душу бы продал за возможность побывать здесь, вспомнила, что Альби упоминал о чем-то подобном, и чуть не рассмеялась в голос, представив себе, как капризный заказчик диктует скульптору прямо из саркофага, как следует оформлять боковой барельеф.

Еще от входа она услышала мерные, тяжелые шаги в центре склепа и, проскользнув между рядами пышно декорированных саркофагов, наконец увидела его. Князь ходил из стороны в сторону, баюкая раненую руку. На нем был темный сюртук, и белый шарф теперь не прижимал обрубок руки к телу, а висел у него на шее, как перевязь. Подойдя ближе, Янина разглядела на шарфе свежие пятна – рука по-прежнему кровоточила. Князь резко остановился и хмуро посмотрел на нее.

– Разве мой племянник не объяснял тебе, как опасно подходить к спящим носферату?

– Я подумала, что ты не спишь, – ответила Янина.

– Вот как? – князь присел на крышку собственного саркофага и, обхватив левой рукой правую, принялся раскачиваться вперед и назад.