Текст книги "Песнь камня"

– А женились у вас где?

– В городе, с блеском и размахом, – как-то отрывисто ответил граф, и Янина поразилась тому, каким холодным вдруг стал его взгляд.

Она поняла, что опять затронула болезненную тему.

– Жаль, потому что у нас, похоже, грядет свадьба, – быстро нашла Янина отвлекающий сюжет и поманила его к окну.

Она увидела издали, что по стене чуть ниже прогуливались под ручку Пондораи Томашне и Фрэнки Джонс.

– Веселая вдовушка не теряет времени, верно?

– Особые обстоятельства требуют быстрых решений, – улыбнулся граф. – Надо же. Я и не заметил, чтобы между ними что-то такое… Похоже, я бессовестно невнимателен к своим гостям?

– Для мальчика он уже дядя Фрэнки, – сообщила Янина.

– Любопытно, – протянул граф. – Этот Фрэнки… Вы слышали, чтобы он произнес хоть слово?

– Нет, – Янина с удивлением посмотрела на него. – Вы правы. Я и не обращала внимания. Он как-то всё время в тени герра Дьюера…

– Немой, что ли?

– Тогда он довольно успешно объясняется картинками!

– С дамой тоже? – подмигнул фон Кларен.

Янина задумалась, но тут же посмотрела вверх, услышав громкое карканье снаружи. В ясном небе несся серый голубь, явно направляясь к восточной башне замка, его преследовала стайка из четырех ворон.

Граф торопливо открыл здоровой рукой раму окна.

– Откуда он взялся, черт возьми?

– Нам что-то хотят сообщить из города?

– Неужели город уже отбили обратно?

– Боже! – вскрикнула Янина, увидев, как одна из ворон, догнав почтаря, дернула его острым клювом за крыло.

– Кто-нибудь здесь есть? – крикнул граф в пустоту. – Мой револьвер! – он сдернул с плеч Янинину шаль и, не глядя, сунул ей в руки.

Янина с замиранием сердца следила за небесной погоней. Голубь снова оторвался от преследователей ценой пары перьев и некоторой потери высоты, те с победными криками ринулись за ним вниз. Увлекшись зрелищем, Янина не видела, что происходит за спиной, но в какой-то момент фон Кларен вежливо отодвинул ее в сторону и высунулся боком в узкое окно, держа в здоровой руке револьвер.

– Вы сумеете? – шепотом прошелестела Янина.

– Из ружья было бы вернее, но не удержу, – сухо бросил фон Кларен, прицелился, прищурив правый глаз, и выстрелил.

Янина зааплодировала: одна из ворон черной тряпкой канула в пропасть за стеной замка.

– Сейчас будет сложнее…

Хлопнул еще один выстрел, и оторвалась птица, уже почти вцепившаяся голубю в хвост. Остальные две тут же прекратили преследование и, хрипло переругиваясь на своем вороньем языке, повернули к вершине горы, а голубь из последних сил припустил к родной башне. Парочка на стене тоже с интересом наблюдала за происходящим, звенел взволнованный голосок дамы, а Фрэнки обернулся к окну – источнику выстрелов.

– Какая меткость! – восхищенно выдохнула Янина, но граф только пренебрежительно дернул плечом.

– Я был лучшим стрелком в полку. Пойдемте-ка встретим нашего посланца.

Однако никакого послания не было, они даже не были уверены, что взъерошенный голубь с помятым крылом, которого фон Кларен сразу высмотрел среди остальных, был тот самый, спасенный от ворон. Голубей здесь иногда выпускали поразмяться, и судя по виду некоторых почтарей, неприятные встречи в воздухе были им не внове. Отдельно держали голубей с Коломбы, но к их клеткам граф и Янина и подходить не стали.

– Просто замковый голубь улизнул с Коломбы, – заключил граф. – Или немцы разорили ее, голуби разлетелись, если не попали к кому-нибудь в суп… И этому единственному удалось уцелеть.

Спустившись с башни, они столкнулись с доктором Шнайдером.

– Вести из города? – отрывисто спросил он, запыхавшись после торопливого подъема по лестнице.

Граф покачал головой.

– К сожалению, нет. Надо будет послать кого-нибудь узнать, что там происходит.

Позже в тот день Янина вышла на южную стену, и взгляд ее невольно снова и снова обращался к белой спице Коломбы с небесно-голубой черепицей и золотым шаром на верхушке, безмятежно смотревшей на вершины гор, словно жизнь шла, как всегда. Но в спокойном белом декабрьском небе не видно было больше воздушных гонцов, и вороны больше не рисковали летать вблизи Кёдоля.

* * *

Янина отбила мяч, он пулей просвистел мимо левого уха Дьюера и едва не ударил в лоб Лайоша, с видом мученика державшего корзину с теннисным инвентарем – мячики быстро приходили в негодность. Свежий снег снова выбелил леса и замковые карнизы, придав им мирный и сонный вид.

– Прошу прощения! – мило улыбнулась Янина.

– Убить меня хотите! – хмуро ответствовал журналист.

Пондораи Томашне вздохнула, глядя на Янину с тихой ненавистью (она не выдержала партии с актрисой и в течение пяти минут, только пугалась и шарахалась от ударов противницы) и теснее прижалась к сидящему рядом Фрэнки. Арпад шумно «болел» за Янину, граф и доктор курили на скамье в углу двора – один сигару, другой трубку – и, посмеиваясь, наблюдали за игрой, когда во внутренний двор донесся грохот опускаемого моста и конский топот, разогнавший по всем закоулкам замковых дворов глухое стучащее эхо. Граф и доктор вскочили со скамьи, остальные выжидательно повернулись к узкой арке между зданиями замка.

Секунду спустя в нее влетел Ярнок на своем обычно флегматичном Каштанке, которому беспокойство и спешка хозяина, очевидно, сообщили азарт скакуна с ипподрома.

– Они идут сюда, – торопливо объявил Ярнок, спешиваясь перед фон Клареном. – В долине всё по-прежнему, большая часть ее превратилась в полузаледеневшее озеро, немцы всё так же хозяйничают в городе и явно готовятся подниматься в горы. Причем готовятся как к серьезному штурму.

– Но зачем мы им дались? – поразился граф и обвел окружающих насмешливо-вопросительным взглядом: – Кто-нибудь из вас, господа, может представлять собой интерес для прусской компании?

– Скорее, их интересует ваш замок, – таким же язвительным тоном ответил Дьюер. – Там не было легенд о каких-нибудь несметных сокровищах в сундуках, турецких кладах? А то ваш брат немец любит такие легенды, а замок уединенный – отчего бы Пруссии не обеспечить себе лишнее финансирование ввиду грядущей войны за счет предполагаемого противника?

– Легенды были, – вспомнил доктор Шнайдер. – Какой-нибудь горожанин мог что угодно наплести, чтобы спасти себе жизнь.

– Но это же несерьезно! – простонал граф. – Всех сокровищ тут – пара золотых сервизов и золоченых канделябров, ржавое оружие да ветхие покрывала. И что значит, интересно знать, «ваш брат немец»? Конечно, с ваших островов все, кто говорит по-немецки, что пруссаки, что баварцы, что австрийцы, что чехи…

– Замок сможет выдержать осаду? – отвлек его доктор. – Насколько я помню…

– Насколько я помню, – ухмыльнулся Дьюер, – замок не мог выдержать даже штурм местных крестьян. А если у пруссаков есть орудия…

– Орудия по нашему мосту? – скривился фон Кларен и тут же посмотрел на Ярнока внезапно просветленным взглядом: – Мост! Порох здесь найдется. Он, конечно, предназначался только для охоты, но, учитывая ветхость моста, должно хватить.

– Пожалуй, мейльтушагош груф! – по-волчьи ощерился Ярнок. – Пусть тогда попробуют добраться сюда – им останется только Холал ут!

– Отступятся, – уверенно ответил граф. – Снег, лед, дикие звери по ночам, об орудиях и даже лошадях придется забыть… и проводника на Холал ут они не найдут. Тогда не стоит терять времени.

– Они еще не выступили в горы, когда я их видел, – успокоил его Ярнок. – Вряд ли будут у моста раньше вечера.

– Постойте, не означает ли это, что и мы окажемся заперты в замке на неопределенный срок? – осенило доктора.

– Возможно, до весны, – ответил фон Кларен. – Мы, в любом случае, можем застрять здесь до весны, так что это не имеет такого уж большого значения. Не думаю, что завал в устье долины разберут и наладят железную дорогу до конца холодов. В зимнюю пору в городе было мало приезжих, и большинство либо успели покинуть его, либо погибли в обвале, а местные жители и раньше часто зимовали отрезанными от мира, ради них никто спешить не будет. Потому и немцы чувствуют себя так спокойно. А мы отсюда только Тодесвегом и сможем выбраться, значит, придется ждать, пока сойдет снег и лед. У кого-нибудь из присутствующих есть большое состояние, которое могут растащить потенциальные наследники, если он пропадет без вести на пару месяцев? – граф помолчал в ожидании ответа. – Я так и думал.

– У меня есть газета, где ждут моих репортажей, – напомнил Дьюер.

– К вашим услугам голубиная почта, – ответил граф, и Янина рассмеялась.

Ярнок и Лайош отправились осуществлять диверсию, оба британца увязались за ними в надежде восполнить предполагаемый пробел в репортажах качеством материала.

После полудня небо помрачнело, ветер сдувал снежные наносы с заостренных крыш и охапками ронял во дворы. Все немногочисленные обитатели замка нервно бродили по кое-как обжитым помещениям, безуспешно пряча беспокойство.

– Что-то вы непривычно молчаливы, Янина, – заметил граф, отстукивая пальцем по подлокотнику кресла какую-то мелодию.

– Вы думаете, с ними ничего не случится? – актриса смотрела в окно, в постепенно тяжелевшую свинцовость безвременно угасавшего дня.

– О чем вы беспокоитесь? Там четверо здоровых, крепких мужчин. Вы лучше отвлекитесь от окна и расскажите что-нибудь. Мне скучно.

– Нет ничего бессмысленней этого вопроса, – улыбнулась Янина. – Когда просят рассказать что-нибудь, все истории сразу же теряются.

– Тогда расскажите о себе.

– Это не самая увлекательная история.

– Не верю.

– Кое-что я вам уже рассказала, – напомнила она. – А помимо этого… Право, ничего интересного там нет. Мой отец был ученый, изобретатель, талантливый, но и довольно бестолковый: хватался за всё подряд, ничего не доводя до ума… Мать была кроткой женщиной, любила его и сносила всю неустроенность нашей жизни, а я… для меня это всё была чудесная игра. Мы были близки, насколько это возможно для мужчины и маленькой девочки…

– Это кое-что объясняет, – заметил граф.

– Что объясняет?

– Вашу манеру постоянно задавать отнюдь не праздные вопросы.

– Да, пожалуй, – улыбнулась Янина. – И отец всегда приучал меня анализировать полученные сведения. Но если за отсутствием сына он и намеревался передать свои бесчисленные прожекты мне, то он оставил меня слишком рано. О сцене я мечтала с детства, однако актриса я, как вы сами могли убедиться, весьма посредственная, и даже содержанки из меня не вышло: хороша содержанка, которую так легко бросают! Вот и вся моя история, да и та, вероятно, близка к концу… Не надо! – она выставила ладонь, не дав ему заговорить. – Я не прошу ни комплиментов, ни утешений, просто эта хмурая темень заставляет удручающе трезво смотреть на вещи. Лучше вы отвлеките меня от грустных мыслей. Околдуйте вашими страшными сказками. Вы ведь обещали мне показать портреты ваших предков, еще в Эштехеде.

– Обещал? Что-то не помню, – сдвинул брови граф.

– Вы же не хотите сказать, что я лгу? – с вызовом спросила Янина.

– Упаси боже. Наверно, запамятовал. Но я мало что могу рассказать – их, право, слишком много, а я несколько лет старался забыть всё, что связано с этим замком.

– Детские воспоминания очень трудно стереть из памяти, – успокоила его Янина.

* * *

На самом деле, Янина уже не первый день мечтала о хотя бы поверхностной экскурсии, ибо портреты действительно покрывали почти всё свободное пространство на стенах; и суровые и мечтательные, строгие и смелые лица бесчисленных мужчин и женщин в золоченых доспехах и расшитых драгоценными камнями боярских одеяниях, в покрытых яркими вышивками и мехом венгерских и румынских костюмах и одеждах с явно восточными мотивами, в сверкающей парче и пудреных париках прошлого столетия преследовали ее в каждом коридоре, над каждой лестницей, дразнили своими нерассказанными историями и завораживающими тайнами. По правде говоря, Янина еще никогда не бывала в доме, где было бы так много исторических портретов. А более всего поражало семейное сходство – очевидно, у Кёдолаи была исключительно сильная кровь, и фамильные черты передавались от родителей к детям вместе с обильной мерой легенд и баек. Портреты висели в каждом свободном простенке, втискивались между окнами, даже заглядывали в замок с росписей на внешних стенах, изображавших неведомо какие события многовековой давности, – битвы, празднования, заключения соглашений. Портреты уступали полотно замковых стен лишь большим фрескам, посвященным сюжетам ветхого и нового завета – исключительно кровавым – и картинам страшного суда и адских мук. Не было их только в спальнях, как выяснила Янина путем осторожных расспросов, да в главной зале.

Граф рассказывал о предках неохотно, словно бы с трудом вспоминая, кто есть кто, или же, как подозревала Янина, выдумывая имена и биографии экспромтом на ходу.

– А вы родились здесь? – вдруг спросила она, изучая тщательно выписанное шитье на костюме какого-то валашского господаря времен позднего средневековья.

– Нет, я родился в Вене, – ответил граф. – Но сюда меня впервые привезли ребенком, здесь я рос и потом бывал каждое лето.

– Здесь жили ваши родители?

– Нет, родители в Австрии, но здесь… здесь были другие родственники, – граф криво улыбнулся. – Скучать не приходилось.

– А где они? – Янина кивнула на длинную череду картин на стене.

– Не помню. Где-то выше.

– А ваш портрет здесь есть?

– Еще чего не хватало!

– Я просто подумала, что это семейная традиция. Их ведь так много…

– Да уж, семейная традиция. Семейная мания, так будет точнее, – граф медленно пошел дальше по галерее, скользя взглядом по лицам на портретах, заглядывая каждому по очереди в глаза. – Все Кёдолаи всегда были помешаны на коллекционировании собственных портретов. Позировали каждые несколько лет, каждый год, несколько раз в год. Стоило в пределах досягаемости объявиться сколько-нибудь известному художнику, и они старались заполучить его в замок. Одно время в Дебрецене существовала целая династия портретистов, которые практически жили за счет Кёдолаи. На многих портретах здесь одни и те же люди… – граф помолчал в задумчивости, глядя в темные глаза эффектной дамы на портрете в кружевном воротнике и чепце XVII века, и добавил: – А многие позировали в исторических костюмах, что иногда сбивает с толку. В гардеробах замка хранятся костюмы разных эпох – бесконечный простор для фантазии при рождественских играх и домашних спектаклях, – он коротко рассмеялся. – И вы еще не видели, сколько полотен просто сложены в пустующих комнатах. А какие драмы тут разыгрывались, когда очередной Кёдолаи отыскивал, куда поместить новый портрет, и перевешивал чужой на менее выгодное место! С выцарапыванием глаз, подливанием яда в токайское и прочими милыми семейными розыгрышами.

– А где же тот самый ваш дядюшка Сильвестер?

– Вон там, – граф показал на обширное полотно, доминировавшее на стене в небольшом кабинете за лестничной площадкой, которой оканчивалась галерея, над камином, украшенным массивными скульптурами скалящихся волков.

Янина поспешила к портрету. Огонь, игравший в поленьях, отражался в стеклах книжных шкафов и бросал красноватые отсветы на худую фигуру, смуглое или сильно загорелое лицо, длинные темные волосы, плясал в удивительно светлых по контрасту глазах. Уголки четко очерченного рта были приподняты, словно человек на портрете готов был улыбнуться.

– У вас его глаза, – заметила Янина.

– Да, мне это не раз говорили, – сухо ответил граф. – Надеюсь, больше у меня с ним нет ничего общего.

– Разве? – Янина обернулась, изучающе глядя на него.

– В замке есть еще множество его портретов, и вы даже не догадаетесь, что на них изображен один и тот же человек, – граф опустился на стул у бюро. – У каждого художника свое виденье, сколько ни требуй от них близости к реальности.

Янина продолжала рассматривать портрет, дотронулась до массивной дубовой в золоте рамы – золото местами облупилось. Да, живописный портрет не может быть абсолютно точен: художник с маниакальной тщательностью выписал мельчайшие детали оправы золотых перстней и цепи на груди мадьярского князя, каждую длинную ресницу, чуть ли не каждый сизый от седины волос – они объемно высвечивали в черной шевелюре, – однако на лицо потратил куда меньше усилий, поленившись углубить морщины и складки, которых не может не быть на коже человека явно не юного, и выглядело оно, как лицо восковой куклы. Янина пожала плечами и повернулась к графу.

– А тот Кёдолаи, который вытребовал у короля эту землю? Его портрет здесь есть?

– Эта сцена, кажется, отражена на барельефе тех времен, но он в крипте.

– В крипте?

– На саркофаге, наверно… – граф поймал ее взгляд. – Янина! Я же говорил вам…

– Может быть, вы просто скажете мне, что вы там прячете, в вашей церкви? Всё равно, рано или поздно…

– Да, вы правы, – покорно кивнул граф. – Рано или поздно вы непременно туда полезете…

– Ну же, Альби! – улыбнулась Янина. – Я уже знаю, что в вашем замке невидимая прислуга и в северной башне обитает призрак. Что такого может быть…

– Ладно же, – граф резко встал со стула, бесцеремонно подхватил ее под локоть и потянул за собой на лестничную площадку между кабинетом и галереей, на башенную лестницу, наверх. Янина едва успевала хвататься свободной рукой за перила.

– Вы правы, рано или поздно… придется взглянуть правде в глаза. Вам всем, – раздраженно шипел он на ходу. – Вы сами сюда стремились. А ведь наверняка слышали в Эштехеде эти байки, мол род Кёдолаи проклят? Но вас это, конечно, не смущает…

Они остановились на узкой площадке у стрельчатого окна, с другой стороны ее был вход в крохотную часовенку, ставшую в последние дни большим утешением для Хильды. Граф наконец отпустил Янину и, воспользовавшись тем, что он, собираясь с мыслями, отвернулся к окну, актриса незаметно потерла локоть – можно было не сомневаться, что от железных пальцев фон Кларена останутся следы.

– Что за черт? – вдруг проговорил фон Кларен, глядя наружу.

Янина тоже шагнула к окну. В окнах соседней – северной – башни, самой высокой башни Кёдоля, горел свет, переливаясь и вздрагивая, как пламя костра.

– Откуда там может быть?.. – пробормотал граф. – Но что ж, им виднее.

Он глубоко вздохнул и посмотрел Янине в глаза.

– Итак, вы спрашивали, что мы прячем в крипте, милая Янина? Как вы думаете, что может быть в крипте? – его губы опять растянулись в кривой, неприятной улыбке.

Неужели он не умеет улыбаться по-настоящему, подумала Янина, ведь умеет же он смеяться и шутить?

– Саркофаги, – робко предположила она.

– Саркофаги, – граф присел на подоконник. Глаза его блестели, к щекам прилила кровь, казалось, что теперь, когда он миновал какой-то рубеж, раздражение его прошло, и этот разговор начинает его искренне забавлять.

– В них похоронены ваши предки… – пролепетала она.

– Святая правда. Только они не похоронены, милая Янина. По той простой причине, что они не мертвы.

Янина моргнула.

– Есть такое румынское слово, оно довольно популярно в наших краях. Носферату. Вам оно, вероятно, встречалось, учитывая ваши литературные предпочтения. Оно означает немертвый[20]20
  На самом деле, такого слова в румынском языке нет, термин получил распространение с легкой руки Брэма Стокера, который сам был, судя по всему, введен в заблуждение.


[Закрыть]. Хотя к северо-востоку отсюда чаще говорят, упырь, к югу – стрыгой, к западу… вампир. Но Кёдолаи всегда предпочитали то изящное словечко другим названиям… А все эти портреты, – он вздохнул, – заказывали отнюдь не из тщеславия, хотя этим-то качеством никто из них не обделен. Все эти портреты были написаны, потому что любому разумному существу хочется знать, как выглядит его лицо, а никакая земная поверхность не носит их отражений.

Янина отступила.

– Я привел вас именно сюда, потому что здесь, – он кивнул на часовню, – близ освященного места, наш разговор вряд ли будет подслушан.

– И много их? – глядя в пол, спросила Янина.

– Больше, чем нас.

Янина закрыла руками лицо. Граф слез с окна, ожидая, что будет дальше, но Янина внезапно посмотрела на него ясным, веселым взглядом и от души рассмеялась.

Фон Кларен не удержался и тоже прыснул от смеха.

– Но они ведь спят? – сквозь смех спросила Янина.

– Они не летучие мыши, – развел руками граф, за чем последовал новый взрыв хохота.

– Значит, вы привезли всю нашу компанию в замок, полный вампиров… не летучих мышей?

– Вы же меня буквально заставили. Представьте себе, Янина, если бы я тогда, в Эштехеде, объяснил вам, по каким причинам замок нельзя считать хорошим убежищем?

– Да. Вас бы не приняли всерьез, – согласилась Янина. – Решили бы, что вы пытаетесь глупой шуткой оправдать пустой каприз.

– Я примерно так и рассуждал, – кивнул фон Кларен. – Кроме того… На самом деле, милая Янина, они далеко не так опасны, как в народных страшилках. Говорю как человек, выросший среди них.

– Так они живут… в смысле, покоятся там, в крипте? А ночью встают?

– Они могут лежать там столетьями, многих я за свою жизнь ни разу не видел. Выходят, когда хотят. Но только ночью, солнца они не выносят. А спят крепко, пушкой не разбудишь.

– А почему бы вам тогда не пойти туда как-нибудь днем и не попротыкать их осиновым колом, или как это делается? – спросила Янина с искренним интересом.

– Ш-ш! – граф настороженно огляделся и мягко подтолкнул ее к входу в часовню. – Вот так подкрасться к спящим и проткнуть колом? По-вашему, это было бы достойно австрийского дворянина?

– Разве это не ваш христианский долг? – на всякий случай шепотом спросила Янина.

– Любимую бабушку? – уточнил граф. – Которая меня на коленях держала? Дядюшку, который подарил мне моего первого пони и мое первое ружье? – он ухмыльнулся. – Пони, помнится, откусил конюху два пальца, но для меня это была хорошая школа…

– Да, если так на это посмотреть… – согласилась Янина.

– А кроме того, не очень-то к ним подкрадешься, – заметил фон Кларен. – Вы хоть представляете себе, насколько опасен спящий носферату?

– Вы же сами сказали, пушкой не разбудишь.

– Пушки их не интересуют, а вот приближение живого, дышащего существа они неосознанно засекут и в самом глубоком сне. И именно из-за глубины этого сна у них обострены защитные инстинкты. А сила у них огромная. И невыспавшийся и наверняка голодный носферату только потом будет разбираться, кого спросонья прихлопнул крышкой саркофага или разорвал напополам: приблудную кошку или любимого родственника. Снаружи на дверях церкви висит цепь – она нужна, чтобы люди знали, что входить туда нельзя. Для носферату она – что шнурок. Мощный засов замыкает эти двери изнутри церкви, они сами задвигают его, чтобы ни один человек по незнанию к ним не вошел.

– Но они чувствуют только, когда подойдешь близко или?..

– Вот это меня и тревожит, – признался фон Кларен. – Появление в замке такого количества свежей крови они не могли не почувствовать. И если мы не натыкаемся на каждом шагу на оголодавших вампиров, а долго прятаться они не сумели бы – тут же перессорились бы между собой и еще обрушили ползамка, – то логично предположить, что нечто не дает им проснуться. А на это способен только один из них…

– Вы хотите сказать…

– Что за нами наверняка с самого начала наблюдают, а вероятно, и читают мысли.

– Такое возможно? – улыбнулась Янина.

– Не знаю. Так говорят. И я подозреваю, что этот носферату способен на всё. А что у него на уме, и какие он преследует цели на наш счет – ведомо только ему.

Янина непроизвольно провела пальцами по шее.

– Полагаю, если бы кто-то уже неделю пил ночами мою кровь, я бы заметила, – решила она.

– Сомневаюсь, – качнул головой граф. – Народу здесь порядочно, а ему нужно совсем немного, и никаких следов он не оставит. Проколы от клыков они заговаривают и не проливают зря ни капли крови – для них эта жидкость слишком ценна.

– Во сне? Они делают это во сне?

– Необязательно. Они умеют заставить жертву забыть об этом.

Янина сглотнула и снова потрогала шею.

– Вы не бойтесь… То есть… – граф помолчал, глядя истертую мозаику на полу, потом быстро взглянул на нее и снова отвел взгляд. – Видите ли, милая Янина, если я понимаю правильно, вместе с кровью они воспринимают частицу личности своей жертвы, какое-то отражение ее души, и за счет этого именно кровь разумных, богато чувствующих существ, какими они и сами когда-то были, поддерживает в них жизнь. Но им нужно для этого мизерное количество крови, в остальном к их услугам те же средства, что и у людей. Людская кровь для них – источник наслаждения, ощущения полноты жизни, и даже более того – процесс сродни плотской любви для смертного. Так мне представляется. Наслаждение, которое оправдывает их существование в их собственных глазах. В конце концов, на любовь ни в самом грубом, ни в самом возвышенном ее воплощении они не способны. А за счет крови они ухитряются влезть в такие глубины сознания и души, какие остаются людям недоступны, проживи они рядом хоть сорок лет.

– А вы немало об этом знаете, – улыбнулась Янина.

– Я же жил среди них.

– И вам никогда не предлагали… – Янина внимательно посмотрела на него снизу вверх. – Стать одним из…

– Нет, – коротко ответил граф и, помолчав, пояснил: – Они не хотят, чтобы наш род совсем вымер, а я ведь последний. Если бы я сам попросил, уверен, мне не отказали бы. Не один, так другой.

– А вы не… не хотели бы?

– Нет. Именно потому что хорошо знаю их. Поверьте, Янина, это темные, жестокие и абсолютно лишенные всяких понятий о морали существа. Вечность такого не стоит. Кстати, и в роду Кёдолаи лишь немногие пожелали стать носферату, тем более что в давние времена религиозное чувство в людях было сильнее, а с точки зрения церкви они прокляты. Уверен, кому-то из моих предков приходило в голову и то, что вы мне предложили, – подкрасться к спящим с колом… Уверен, что и попытки были, тем более что буйный нрав нашему семейству всегда был свойственен. Многие просто сбегали, не желая жить в этом замке. Как и я, собственно. И кстати, не припомню, чтобы они обратили хотя бы одного члена нашей семьи после того как род Кёдолаи пресекся. Именно с тех пор в замковой церкви перестали проводить отпевания и в крипте не прибавлялось саркофагов… – граф снова присел на подоконник, задумчиво глядя в окно. Свет на северной башне потускнел и уменьшился, но по-прежнему был ясно виден. Янина подумала и устроилась рядом с фон Клареном.

– Альби, но почему именно ваша семья? Смею думать, что все-таки не каждый аристократический род в Трансильвании…

– Конечно, нет, – усмехнулся фон Кларен. – Хотя убежден, что наш – не единственный. В конце концов, тут все старые семьи в родстве и связи тесные… А с чего это началось, не знаю. Конечно, я спрашивал, еще в детстве, но от меня всегда отделывались какими-то совсем уж надуманными байками, и я отступился. Вполне возможно, впрочем, что они и сами забыли. Может быть, они сюда уже такими пришли, и история их уходит в Темные века. Но если и было какое-то проклятье, я догадываюсь, кто из них мог его заслужить! – он покачал головой.

– И всё это время они обитают здесь, в крипте?

– О нет. Собственно, ничего, кроме искренней привязанности к родным краям, их здесь не держит. Некоторые любят путешествовать, некоторые живо интересуются тем, что происходит в мире, у большинства есть какие-то серьезные увлечения – их преимущество в том, что в их распоряжении неограниченное время. Хотя они все-таки не бессмертны. Знаете, в Трансильвании, Валахии и на Балканском полуострове издревле существует профессия охотников на вампиров. Не знаю, сохранилась ли она в наше просвещенное время… – он покачал головой. – Кажется, неверие в необъяснимое сопутствует техническому прогрессу. А раньше эти люди значительно сокращали, так сказать, поголовье носферату. Да и внутри семьи порой происходили такие свары, что население замка заметно редело. Наше фамильное прозвище – Вереш, помните? В ход истории они никогда не вмешивались, предпочитали всегда тихо сидеть на своей горе и не вступать в конфликт с правящими властями, даже в ту пору, когда Кёдола оказалась на границе турецкой Трансильвании и Габсбургских владений. Но бывали и настоящие гражданские войны в пределах одного замка и, если мне не изменяет память, где-то во второй половине XVI века грандиозная свара, начавшаяся из-за какого-то сущего пустяка вроде позаимствованной без спросу шпильки привела к тому, что в замке не осталось ни одного живого человека. Большинство поубивали, кого-то обратили, и с тех пор самое имя Кёдолаи вместе с титулом исчезло из списков живых. Спастись удалось лишь сестре наследника рода – это была история, достойная описания в романе с продолжением. В девушку влюбился забредший сюда ради каких-то местного значения налоговых сборов турецкий чиновник и, подобно рыцарю из средневековых легенд, спас ее из вампирского логова и увез в Порту. Вопреки тамошнему обыкновению, до конца дней турка она оставалась его единственной женой. Сын же их, дитя двух культур, перебежал в империю Габсбургов и проявил себя как дипломат, а его потомки участвовали в освобождении Будапешта под командованием принца Евгения[21]21
  Евгений Савойский – полководец Священной Римской империи, в 1680-х годах принимал участие в освобождении Венгрии от турецкого владычества.


[Закрыть]. Кто-то из них добился признания своего дворянского достоинства и получил графский титул. Еще какое-то время спустя представители графского рода фон Кларен без труда доказали свои права на заброшенный замок, владельцы которого были официально мертвы уже более сотни лет. Полагаю, самым существенным подтверждением их прав можно считать то, что немертвое население замка приняло их с распростертыми объятьями – они сразу почуяли родную кровь. С тех пор фон Кларены официально владели замком, пользовались доходами, которые с него можно было получить, в большей мере несли расходы по его содержанию, но ни такого тесного сосуществования с носферату, ни таких жестких конфликтов, как в прежние времена, у них не было. Возможно, настала другая эпоха, и группа неумирающих родственников превратилась из тяжелой и многозначащей реальности в непристойную семейную тайну, некий, как выразился бы наш британский друг, «скелет в шкафу». И он был бы недалек от истины! – мрачно рассмеялся граф.

– Значит, в вас есть и турецкая кровь? – задумалась Янина, испытующе разглядывая его лицо. – И правда, мне сразу показалось что-то восточное…

– В вас определенно пропадает ученый-естествоиспытатель, – граф шутливо отодвинулся от нее на подоконнике. – Восточная кровь была и у Кёдолаи, взгляните на портреты. А у некоторых явно семитские черты.

– Но, значит, вы считаете, что это безопасно… – хотела Янина задать вопрос, который занимал ее более всего, но в этот момент из темных дворов внизу донесся шум, лязг поднимаемого моста, цоканье подков по камню.

– Наши диверсанты вернулись, – фон Кларен соскочил с подоконника, и Янина последовала его примеру, внутренне устыдившись: под впечатлением от рассказа графа она и думать о них забыла.

* * *

Вид у диверсантов был потрепанный и до смерти усталый. Вся компания столпилась в узком дворе, ежась от холода и поднимая воротники. Слышно было, как воет снаружи неистовый ветер, но высокие стены замка, к счастью, защищали от его порывов.