Текст книги "Песнь камня"

Вот и сейчас князь вытянулся, как пойнтер в стойке, заметив на скамейке в сквере напротив служебного выхода (реставрация сместилась в другую часть здания и шла ускоренными темпами, чтобы успеть к премьере) красивую женщину – высокая, с волнистыми каштановыми волосами, она держала на коленях покетбук и читала, а рядом с ней сидел плотно набитый рюкзачок.

– Чья-нибудь поклонница? – спросил Кёдолаи.

– Видел пару раз, – скривился Бела. – Это знакомая Акселя. Они давние друзья.

– Значит, он меня ей представит! – обрадовался Кёдолаи и снова посмотрел на женщину, но в следующее мгновение отпрянул, чертыхнувшись, и обиженно повернулся к Беле.

– Тоже не подступишься! Вы их тут разводите, что ли? Или в этом театре повышенный уровень святости?

– Я же говорил, она знакомая Акселя, – вздохнул Бела. – У них были какие-то совместные приключения. По слухам, чуть ли не прогулялись в прошлое.

– Это еще не причина выставлять непреодолимый барьер для носферату! – проворчал Кёдолаи. – Ладно, пошли отсюда. – Он встал во весь рост, держа правую руку в кармане джинсов, и уверенной походкой, словно шел по тротуару, направился на другую сторону крыши.

Бела последовал за ним, с счастливым предчувствием новых открытий. Подойдя к краю крыши, Кёдолаи взял Белу здоровой рукой под локоть и легко перепрыгнул через улицу на соседнее здание, перенеся младшего носферату с собой.

* * *

Случалось ли ему убивать без двухсотпроцентной уверенности? Дернуло же мальчишку задать этот чертов вопрос… Дернуло же его самого разоткровенничаться…

Сильвиу тяжело вздохнул, провел рукой по лицу и достал свою верную фляжку. Ночью он почти не спал. Этого следовало ожидать, он не должен был с самого начала пытаться уснуть. Было бы легче…

Его позиция всегда была неколебимой, весь его долгий век монашеского самоотречения, безысходного одиночества и преданного труда на службе человечеству он никогда не делал скидок на какие-то там особые обстоятельства. Если уж ты мертв, то и лежи себе спокойно в сырой земле и потихоньку разлагайся, нечего ходить и паразитировать на живых людях. И нечего этим живым очеловечивать и романтизировать стрыгоев, мол, память веков, мол, внутренний мир… Видел он их «внутренний мир» – покрытые странной плесенью органы, годами не использовавшиеся по назначению, каждый из которых оживал и начинал трепыхаться, стоило капнуть на него кровью, будто самостоятельное хищное и голодное существо… Мерзость. И нельзя забывать, насколько они опасны, причем опасными их делает не неимоверная сила и способность к регенерации, а в первую очередь дьявольское их обаяние, как и умение чуять и пробуждать в человеке самые порочные стремления, заставляя его по своей воле, с готовностью идти к ним в объятья.

Сильвиу был настолько тверд в своих взглядах, что ему никогда не требовалось и пяти процентов уверенности. Конечно, в последние годы стало труднее: более жесткий контроль со стороны начальства; чтобы убить очередного носферату, необходимо было соблюдение хотя бы видимости законности, и иногда он с ностальгией вспоминал собственную молодость, когда охотники чувствовали себя много свободнее, или завидовал легендарным героям вовсе отдаленных времен, которые он уже не застал. Вот кому ни перед кем не приходилось отчитываться: прикончил чудовище, молодец, деньги тебе и всеобщее уважение. Конечно, обилие дилетантов сильно подпортило репутацию его древнего промысла…

Да, Сильвиу никогда не сомневался, имеет ли он моральное право нанести смертельный удар… но потом ему часто снились их глаза. Просто неподвижные лица, просто взгляды всех, кого он когда-либо убил – мужчин, женщин, детей… В последние десятилетия он старался стрелять в спину, однако не всегда удавалось: эти твари чертовски быстры. И с каждым новым мертвым лицом его кошмар становился длиннее. Глаза ребенка – девочки, огромные на треугольном личике, как у котенка… В детстве он любил котят… Нет, как раз в том случае ни о каких доказательствах и процентах и речи не шло, это существо даже нельзя было назвать разумным, на такое никакими уговорами не подействуешь и никакими запорами его не удержишь… И всё же, у него было лицо ребенка – удивленное, обиженное… Глаза женщины, обычной живой женщины, скорчившейся над распростертым телом мужчины, исполненные такой тоски и ненависти, что бесполезно было убеждать, мол, он спас ее от участи худшей, чем смерть. И бесполезно было объяснять, что носферату не способны на любовь, после того как тот, почувствовав опасность, прикрыл ее собственным телом. Глаза жителей целой области, умерших от страшной хвори после того, как неумело расправились со стрыгоем – вбили кол в сердце и похоронили как был. Тогда Сильвиу просто опоздал… Сон был длинный, и если уж он изволил прийти, то, пробудившись в холодном поту, не стоило пытаться заснуть снова – иначе придется просматривать всё до конца. И оставалось только пить черный кофе да курить крепкие сигареты до рассвета, когда все дети ночи расползутся по своим норам и могилам, и утихнет его собственное бессознательное беспокойство, будоражившее его во мраке.

Сильвиу еще раз отхлебнул из фляги и поднес к близоруким глазам маленький, но сильный бинокль. Шюлер покосился на него и устремил взгляд зорких молодых глаз в ту же сторону – на двоих людей, сидевших в расслабленных позах на крыше театра, отгородившись от случайного взгляда снизу маленькой башенкой на углу. Потом верзила в ковбойской шляпе встал, не вынимая правой руки из кармана джинсов, кивнул второму, и оба пошли по крыше, словно на прогулку.

– Ну что, вполне соответствует нашим с тобой представлениям, – Сильвиу потер красные от недосыпа глаза. – Любит гулять по крышам? Встречается у них такое увлечение. Небось, еще и летать умеет, – Сильвиу почувствовал устремленный на него вопросительный взгляд и крякнул: – Да, дружок, летать, на самом деле, не всем дано… Надо бы, на всякий случай, заняться и молодым, хотя это явно не наш клиент, как ты выражаешься. Слишком юн и слишком… благообразен как-то, что ли? Ну, да у него еще всё впереди.

– Это, если не ошибаюсь, актер, исполняющий одну из главных ролей, – сообщил Шюлер.

– Какое-то стрыгойское гнездо, а не театр! – фыркнул Сильвиу. – Но если мальчишку обратил этот верзила, то ему явно наплевать на порядки его собственного рода – еще один любопытный штрих к портрету. И лишний повод быть с ним особенно осторожными… Ты куда смотришь?

– Это я так, – залился краской Шюлер. – Из театра только что вышел их главный герой. Известный артист.

– М? – Сильвиу посмотрел на него без особого интереса. – Автограф хочешь взять, что ли?

– У меня уже есть, – еще ярче покраснев, признался Шюлер.

* * *

Увидев Акселя, Хайди вскочила со скамейки и с места в карьер бросилась ему на шею. Расцеловавшись, они забрали ее рюкзачок и неторопливо пошли по усаженному каштанами бульвару.

– Долго ждала? – Аксель закинул рюкзачок на плечо.

– Не очень. Задержали на репетиции?

– Нет, я задремал в гримерной. Дай думаю, присяду на минутку, задумался… ну, ты понимаешь, – Аксель улыбнулся.

– Всё так же не спишь по ночам?

– Я бы обеспокоился, если бы спал по ночам, это означало бы, что со мной что-то не так. Но что за сон мне приснился! – Аксель покачал головой. – Впрочем, откуда он взялся, очевидно. Образ нашего злодея в пьесе, рассуждения Белы – довольно любопытные, кстати, не ожидал от парня такой глубины… И плюс к этому – наш автор, личность, право слово, неординарная. Наверно, еще «Дракула» Копполы примешался – я его недавно пересматривал в поисках идей. Вот всё вместе и навеяло… Это было сражение. С турками, наверно, – с кем-то с Востока, я в этом не разбираюсь. Наши, кто бы они ни были, в общем, христианское войско, побеждали. Жуткие сцены, кровь, искромсанные на куски тела, полный натурализм, короче говоря. Никогда не любил такое кино… И среди всего этого – он, вождь или фюрст, или черт его знает кто, хотя у меня в мозгу почему-то вертелось слово «дюла» – какое-то не то звание, не то принятое между подчиненными прозвище…

Хайди остановилась так резко, что Аксель пролетел еще несколько метров, прежде чем заметил и обернулся.

– Ты меня разыгрываешь? – настороженно спросила она.

– Прости?

– Ладно, продолжай, – она взяла его под руку и пошла рядом.

– И воин этот, на мой свежий взгляд, стоил десятка-другого бойцов. На моих глазах он одним ударом меча разрубил одного из этих турок напополам. Впрочем, парень он внушительный, – Аксель рассмеялся. – Как минимум метр девяносто пять, худющий, правда…

– Ваш автор?

– Ну да. В моем сне он превратился в этого предводителя христианской армии. Даже не знаю, рассказать ему, чтобы посмеялся, или не стоит? Во сне он выглядел страшновато – кольчуга измята, в крови с ног до головы, всклокоченная борода… И самое жуткое – с его лица ни на миг не сходила улыбка. Он действительно постоянно улыбается, но там это было, мягко говоря, неуместно. Я бы скорее понял безумный смех, радость от победы, но не такую циничную, насмешливую улыбку, словно его всё происходящее лишь забавляет. А потом он вступил в отбитую христианами церковь. Он шел по ней один, там было пусто и тихо, только его шаги грохотали да лязгали доспехи, мне это так и било по мозгам. И всё с той же застывшей улыбкой он остановился перед алтарем и с тем же лязгом и грохотом, резко, как будто ему подрубили ноги, упал на колени. Но алтарь пропал, на его месте оказался витраж, сквозь который било солнце, и я – на тот момент я уже ощущал себя этим рыцарем – хотел попасть в полосу света от солнца, мне безумно хотелось ощутить его тепло на лице, но окно как будто отодвинулось. И, не вставая с колен, – встать было невозможно, что-то сильно давило, то ли доспехи, то ли просто усталость, то ли кровь, от которой одежда была как свинцовая, – я пополз следом за светом, но солнце отступало дальше. Вот на этом месте я и проснулся – в погоне за лучом света.

– Мне это совершенно не нравится, – низким от беспокойства голосом произнесла Хайди. – Значит, ты задремал после репетиции, и тебе такое привиделось?

– И мне такое привиделось.

– И ты был этим человеком?

– И я был этим человеком. Нет, Хайди, это вовсе не то, что ты думаешь!

– Ты уверен, что это был сон?

– Я уверен… Я не знаю, но это не было как тогда. Никакого головокружения или чего-то в этом роде. Я думаю, одного двойника в иной реальности мне достаточно! Не говоря уже о том, что с этим кровавым убийцей у меня нет совсем ничего общего![32]32
  Приключения Акселя и Хайди описаны в повести «Золотая пчела», СПб: Геликон-плюс, 2012.


[Закрыть]

– Это были крестоносцы, – мрачно просветила его Хайди. – Мог бы и опознать – правда, на пару сотен лет раньше нашего знакомого. По-моему, тебе вредно играть на сцене, ты слишком входишь в роль. Ваш главный злодей в пьесе – вампир?

– Не волнуйся, Хайди, чтобы стать вампиром, надо выпить их крови. И вообще, я играю как раз положительного героя.

– Ты был им!

– Я был им. Но когда я разрабатываю новую роль, мне и не такое снится, и кем я только не бываю – ты бы знала! Лучше расскажи, ты нашла что-нибудь полезное?

– Совсем немного, – вздохнула Хайди. – По правде говоря, это такая глушь… Давай присядем.

Они зашли в сад под стенами императорского дворца и расположились на газоне. Издалека доносилась музыка – у ратуши проводилась вечерняя трансляция симфонического концерта, многочисленная гуляющая публика потянулась туда, в саду было пустынно и очень спокойно.

Свет фонаря отгонял быстро сгущавшиеся сумерки.

– Собственно, вот, – Хайди сунула Акселю в руки покетбук. – Это тебе. Почитай, всё основное там. Я еще выписала кое-что… – она попыталась вытащить что-то из рюкзака, перевернула его и вывалила на траву несколько упитанных прозрачных папок, набитых страницами печатного текста. Мелким кеглем.

– Хайди! – простонал Аксель, с ужасом глядя на эту массу несомненно полезных сведений.

– К сожалению, это всё, что я успела за столь короткий срок.

Подпихнув папки поближе к Акселю, Хайди взяла у него покетбук, включила и продемонстрировала длинный список увесистых файлов. Акселю показалось, что их там не одна сотня.

– Когда я буду это читать?! – взвыл Аксель.

– Ночью, – безжалостно ответила Хайди. – Всё равно не спишь.

– Добрая женщина, – проворчал Аксель.

– Не пугайся, большинство материала, к сожалению, на венгерском. Я слила сюда кое-что ради картинок. Подумала, что визуальное впечатление для тебя важнее фактов.

Аксель кивнул.

– Я перевела только пару текстов электронным переводчиком и причесала, чтобы они были читабельны, тебе ведь некогда будет над ними размышлять. Но на это ушло столько времени и усилий, что дальше я спасовала. Разве что нанять человека специально для этой работы…

– Спасибо, нам хватит тех двух, я уверен! – заверил ее Аксель.

– Тогда начнем с главного! – Хайди ткнула в значок файла, и на маленьком экране возник сказочный замок, парящий в облачной пене среди горных пиков.

– Волшебно! – восхитился Аксель. – Что это, картина? Это похоже на правду?

– Нойшванштайн[33]33
  Нойшванштайн – замок на границе Баварии и Австрии, посторенный в конце XIX века королем Баварии Людвигом II в эклектическом стиле, популярный туристический аттракцион, апофеоз немецкого романтизма.


[Закрыть]отдыхает, – улыбнулась Хайди. – Да, это картина XIX века. Нет, это не совсем правда, то есть… Есть такая легенда, что картина написана не с самого замка, а со знаменитого Кёдолаиского миража.

– Я видел картинки. И эскизы для наших проекций. Но здесь он выглядит еще красивее.

– Это все-таки видение художника…

– Что странно, мне не удалось найти ни одной фотографии, – пожаловался Аксель.

– Ничего удивительного, – возразила Хайди. – То есть еще как удивительно, но не это! Фотографий не существует. Понимаешь, этот замок стоит не на горушке какой-нибудь, а в выемке между двумя вершинами одной горы, вокруг другие пики, и если из самого замка всегда был хороший обзор окрестностей, то найти такую точку, откуда открывался бы приличный вид на Кёдолавар, было крайне трудно. Поэтому художники и писали только очень далекие виды из города внизу, не будучи даже уверены, что пишут реальный замок, а не воздушное видение. А всяких антиквариев и прочих ценителей старины, бродивших по всей Европе в поисках уникальных памятников архитектуры, туда не очень-то пускали. Кёдолаи (так звали владельцев замка, очень древний род) явно были семейкой вздорной, с большой придурью. Вот. Только в наше время стало возможно заснять замок с воздуха, но и тут – та же история. Исключительно сложные атмосферные условия, вечно что-то мешает, то внезапная облачность, то какие-то безумные птичьи стаи. Глубже в горы никто вообще забираться не решился, сам замок снимали, здесь у меня есть один кадр, но, по правде говоря, снимать-то там уже нечего. Замок ведь разрушен, о чем, собственно, и говорится в вашей пьесе!

– Штайнеслид, – Аксель продолжал зачарованно смотреть на картинку. – Теперь я понимаю, почему он так называется. Кстати, мы скоро всей труппой туда поедем, набираться впечатлений. Не хочешь присоединиться? – он подмигнул.

– Я только что оттуда! – улыбнулась Хайди.

– Ты только что оттуда, – медленно повторил Аксель.

– А ты думал, я тебе всю эту информацию в интернете нарыла?

– Ты моя умница! Везде пишут, что руины физически недоступны, это так?

– Я там была, – ответила Хайди.

– Как?

– Видишь ли, основным путем в замок был так называемый Адлерсвег…

– Красиво звучит.

– Да. Но он недоступен с тех пор как скорее всего во время того самого катаклизма обрушился мост через пропасть. Но был и другой путь – под названием Тодесвег.

– Тоже красиво, – хмыкнул Аксель. – Но желания им воспользоваться что-то…

– И правильно. Неделя пути в обход пропасти при навыках альпинизма. Но, к счастью, в Эштехеде сохранилась карта Тодесвега, рисованная кем-то с оригинальной, как написано, объемной – не знаю, в каком смысле – карты, находившейся в замке. Уже в конце XIX века нашлись энтузиасты, которые сумели проложить новый путь с Тодесвега и сделали еще один довольно примитивный подвесной мост – Индиану Джонса смотрел? – в более узкой части пропасти. Мост почти не использовался, но еще держится. Надо было только немного подсуетиться, чтобы это узнать. – Хайди скромно опустила глаза долу. – И вуаля! – она ткнула в значок файла, и перед Акселем открылась карта.

– Ты гений, Хайди! Там не нужны навыки альпинизма?

– Не помешают. Но я прошла, значит, ты тем более пройдешь. Правда, стоит ли оно того, даже не знаю. Кёдолавар сейчас – всего лишь груда камней. Даже удивительно – в XIX веке был целехонький замок, можно подумать, что его атомным взрывом раскатало.

– Интере-есно, – протянул Аксель. – И очень любопытно, в какой мере соответствует реальности наша история?

– О чем ты говоришь?! – удивилась Хайди. – Это же выдумки! Полностью высосанный из пальца сюжет! Говорю тебе как историк.

– Не скажи. После всех этих странностей…

– Подумаешь, не удалось заснять развалины!

Полицейский, прогуливавшийся по вечернему саду, проверяя, всё ли в порядке, насторожился, заметив издали людей, сидящих на траве. Было уже довольно темно, весь приличный народ толпился на площади, наслаждаясь классической музыкой, и полицейский направился на всякий случай в их сторону. Однако вскоре он разглядел, что это, очевидно, припозднившаяся парочка – засиделись на хранящей тепло дня траве и никак не могут расстаться, плотный светловолосый мужчина приобнял стройную девушку за плечи, оба склоняются над чем-то у них на коленях и на земле – наверно, остатками пикника – и тихо переговариваются. Голос женщины, впрочем, звучал всё громче и резче – видимо, они ссорились. Полицейский, уже собравшийся свернуть на другую дорожку и обогнуть голубков по широкой дуге, решил все-таки пройти мимо, чтобы у мужчины чего доброго не возникло каких глупых мыслей. Он уже был совсем недалеко от цели, когда до него донеслось:

– Катаклизм, разоривший большую часть Эштехедя и практически уничтоживший Кёдолавар, произошел зимой 1865–66 годов, не то в декабре, не то в январе, так что ни о какой немецкой интервенции в это время не может быть и речи – Австрия с Германией не воевала!

– Именно поэтому действие у нас и происходит летом, во время войны, – примирительным тоном ответил мужчина.

– Но летом немецкому подразделению в Эштехеде тем более нечего было делать, потому что там ничего не осталось!

Женщина резко обернулась, раздраженно посмотрела на полицейского, ее собеседник тоже переменил позу и уставился на нарушителя гармонии вопросительным взглядом.

Полицейский неловко переступил с ноги на ногу.

– Хм. Скоро фонари погасят, – проинформировал он их, чтобы оправдать свое присутствие.

– Спасибо! – бросила женщина, и страж порядка предпочел удалиться восвояси и не мешать научному диспуту.

– Мы же шоу делаем, а не учебник по истории! – напомнил Аксель.

– А стоило бы этим заняться, – пробормотала Хайди. – История замка в высшей степени интересна… В тех текстах, что я перевела…

– Да, почему ты решила, что в моем сне были крестоносцы? Они меня преследуют?

– Возможно.

– Я думал, венгры всё время воевали с турками…

– Не всё время, а только когда турки сами в Европу полезли… В общем, насколько я поняла, именно в эпоху крестовых походов и возник замок Кёдолавар, он был изначально построен в откровенно арабском духе. Поначалу примерно на том же месте стояла крепость, а рядом проходил перевал, на некоем торговом пути. Насколько я понимаю, первые представители будущего рода Кёдолаи, славянско-мадьярского происхождения и католического вероисповедания, в IX–XI веках занимались откровенным разбоем, сидя у перевала в засаде в своей крепости. Постепенно они всё больше наглели, на них поступало всё больше жалоб, и силы короля уже начали их прижимать, когда через мадьярскую пусту[34]34
  Puszta (венг.) – обширный степной регион на территории Венгрии.


[Закрыть]двинулся на Восток первый крестовый поход, и тогдашний владелец крепости, на непонятных основаниях именовавший себя князем, отправился в Святую землю со своей дружиной, чтобы заслужить прощение, но в первую очередь – он этого совершенно не скрывал, – чтобы награбить от души. Его называли Дюла Вереш витез. Вот почему меня так поразили твои слова. Дюла – сейчас венгерское имя, но в тот период, который венгры называют «обретением родины»[35]35
  «Обретение родины» – период истории Венгрии, в который венгерские племена заняли придунайские земли (вторая половина IX века).


[Закрыть]так назывался военный титул племенного вождя довольно высокой значимости, что-то вроде главнокомандующего, постепенно превратившийся в родовое имя. Очевидно, тот вождь и был потомком такого дюлы, вероятно, его и звали Дюлой, но собственные подчиненные называли его так, имея в виду его должность, это было что-то вроде «семейного» никнейма уважаемого начальника.

– А Вереш?

– Тоже прозвище, закрепившееся за его потомками. Vér по-венгерски кровь. Keresztes vitéz – так называют крестоносцев.

– Вереш. Не очень симпатичное прозвище. Но, – Аксель сдвинул густые брови, вспоминая сон, – оно ему определенно подходит. Пожалуй, я не буду рассказывать об этом автору. Мало ли что подумает. И что, этот дюла Вереш вернулся из Святой земли и построил замок?

– Он вернулся много лет спустя с сундуками награбленного и, кажется, полноценным гаремом наложниц, – усмехнулась Хайди. – Только не уверена, что это был тот же самый дюла Вереш. Источники путаются, в одном тексте его Сильвестером назвали. А главное – прошло столько времени, что за эти годы должно было смениться хотя бы одно поколение. Так что, полагаю, это был не тот первый крестоносец, а его сын, или даже внук.

– У меня есть версия проще, – сказал Аксель. – Это был тот же самый человек, только он вернулся с войны бессмертным.

– Вампир? – Хайди посмотрела на него. – И он благополучно жил в своем замке всё это время, а теперь решил пойти по пути Лестата и явить себя миру? Поэтому – пьеса?

– У него не хватает фантазии придумать что-то оригинальное, вот он и пишет о том, что знает!

Фонари в саду погасли, всё вокруг мгновенно проглотила тьма, только изливали бледный свет стены подсвеченного дворца.

– Как-то саспенсно стало, однако, – заметил Аксель.

Оба рассмеялись, собрали почти на ощупь свои пожитки и встали.

– Я знаю уютный бар неподалеку, пойдем выпьем? – предложил Аксель, и Хайди взяла его под руку.

– Что же было дальше с этими дюлами?

– Так и разбойничали, но уже более умеренно, а на перевале вскоре что-то обвалилось, и он стал непроходим. Что с ними было дальше, не знаю. Но, честно говоря, участь Эштехедя была вполне предсказуема – в этих горах то и дело случались катастрофы разного масштаба. В XIX веке просто долгое время всё было спокойно.

– А ведь мы уже знаем, что природа порой таким образом защищает что-то от человеческого посягательства! – подмигнул Аксель.

– Аксо!

– А что? Я стану последним, кто будет утверждать, что какого-то явления не может быть лишь потому, что мы не способны его объяснить. И ты, я надеюсь, тоже.

Хайди покачала головой и теснее прильнула к нему на ходу.

– А про моего героя ты что-нибудь нашла? – поинтересовался Аксель. – Был такой?

– Про твоего героя я как раз много нашла, на наше счастье, он был австрийским офицером. Тот, о ком я говорю, был единственным потомком династии Кёдолаи, жившим в интересующий нас период, соответственно, он и должен быть твоим героем. На самом деле его звали Альбрехт Дюла Вереш граф Кларен.

– Как-как? – поразился Аксель.

– Кларен. Только не говори, что это фамилия вашего автора!

– Нет, это не фамилия нашего автора, только… Наверно, просто совпадение…

– В 1860-е годы ему шел четвертый десяток, он был полковником кавалерии в отставке – насколько я понимаю, исключительно по причине склочного характера и умения наживать себе врагов. Женщины, дуэли… Достойный представитель рода Кёдолаи, в общем. К сожалению, его портретов не сохранилось, кажется, его приводила в бешенство сама мысль о том, чтобы заказать свой портрет или даже сфотографироваться. Сам больше болтался в столице, а жену держал взаперти в замке, где и уморил в конце концов.

– У нас несколько другая версия, – улыбнулся Аксель. – И кстати, он положительный герой.

– Положительные черты у него тоже были, – Хайди потрясла покетбуком. – Современники очень многословно превозносят его невиданную храбрость – не тупое бесстрашие, а именно способность идти навстречу опасности. И еще редкую физическую выносливость притом, что он, как пишут, был довольно хрупок на вид… – она окинула взглядом могучий торс Акселя. – Большой талант военного руководителя – до полковника он дослужился, необыкновенно ярко проявив себя во время австро-итальянской кампании 1859 года, когда ему было всего тридцать лет. Прирожденный солдат. А еще он играл на скрипке.

– У нас есть такой момент. Надеюсь, режиссеру не придет в голову потребовать, чтобы я для большего реализма в срочном порядке овладел этим искусством!

Они зашли в бар и расположились у стойки. Хайди просматривала файлы.

– Я вот думаю, знает ли обо всем этом наш автор? – поинтересовался Аксель. – Хотя, наверно, знает. И теперь догадываюсь, откуда идут измышления Белы, потому что они чертовски близки к истине…

– Как зовут вашего композитора?

– Альбрехт Линдентон.

– Линдентон? – Хайди нахмурилась. – Очень мелодичное имя. Где-то оно мне уже попадалось… Наверно, что-то неважное, а то бы я запомнила. Может быть, кто-то из известных жителей Эштехедя.

– Он уверяет, что родом не из тех мест.

– Может, ты нас познакомишь? Было бы интересно поговорить с ним.

– Познакомить… – Аксель задумался на мгновение. – Пожалуй, нет.

– Нет? – удивилась она.

– Ты знаешь, он настолько мужественно привлекателен, – Аксель вздохнул, его темные глаза заволокло мечтательной дымкой, – что по нему уже сходит с ума половина женского штата театра, да и не только женского…

– А ты ревнуешь?

– Я ревную? – поразился Аксель. – Я не ревную! Просто мне кажется – хотя я в это не вникал и могу ошибаться, – что он не очень-то разборчив в отношениях с женщинами.

– Я большая девочка.

– Хайди, поверь, он мне искренне нравится, но я чувствую в нем что-то непостижимо отталкивающее. Я не могу объяснить, но мне почему-то не хочется, чтобы ты с ним общалась.

– Ах да, он же вампир, – улыбнулась Хайди. – Ладно, как хочешь. Но, Аксо, в нерабочее время надо все-таки выходить из роли!

– Ты не доверяешь моей интуиции? – вздернул бровь Аксель.

– Твоей интуиции? После того, как она привела нас в XIII век к святому источнику? – Хайди подняла бокал с коктейлем. – Абсолютно!

* * *

– Категорически не согласен! – объявил Аксель, выставив вперед тяжелый подбородок, и подергал, словно в подтверждение своих слов, радостно сверкавший позумент на доломане.

– Что теперь? – режиссер сурово посмотрел на костюмера, и тот пожал плечами и попытался поправить на недошитом мундире какую-то петлю. Аксель отмахнулся от него.

– Вчера тебя костюм устраивал, – напомнил режиссер.

– Вчера устраивал.

– Что там происходит? – насторожился Кёдолаи, сидевший в другом конце репетиционного зала в ожидании, когда ему продемонстрируют костюмы.

– Аксель всегда очень внимателен к костюмам, – пояснил Ярнок.

Кёдолаи обратил взгляд на подошедших артистов. Оценив объем кринолина героини, он тяжело вздохнул, а когда из-за необъятного купола выступил Бела, содрогнулся и прошептал что-то неразборчивое.

– Как вам? – игриво поинтересовался Бела и грациозно крутанулся вокруг своей оси, изобразив некое подобие фуэтэ.

– Ужас, – тихо ответил Кёдолаи. – Просто ужас.

– Конечно, это не слишком исторично, – Бела оглядел собственный увешанный блестящими стеклами в изобильной металлической фурнитуре красно-черный наряд. – Зато готично, понимаете? – как ни старался Кёдолаи приучить Белу в театре не только оставить приличествующее титулу обращение, но и говорить с ним «на ты», юный носферату не мог себя заставить.

– К счастью, мне плевать на историчность, – махнул рукой Кёдолаи. – Но… – он оглянулся на Ярнока и продолжил разговор мысленно: – Ты можешь себе представить, чтобы я так вырядился? В XIX веке?

– Но я же не могу изображать носферату на сцене в обычном сюртуке с жилетом! – телепатически передал ему Бела. – И решаю всё равно не я…

– Делайте что хотите, – вздохнул Кёдолаи.

– По-моему, здорово, – неуверенно вставил Ярнок, не понимая причин затянувшегося, как ему казалось, молчания.

– Вам виднее! – не выдержал Кёдолаи и схватил Белу за руку. – Но что это всё такое? Все эти цепочки-камешки-кружева? Это носферату или разряженная кукла? Что за металл имеется в виду? – он продемонстрировал крупные перстни на пальцах Белы. – Дешевая фурнитура? Это выглядит, как, прошу прощения, старое серебро! Это могло быть только золото!

– Где Линдентон? – к ним решительно шел режиссер, ведя за рукав надувшегося Акселя и выговаривая ему на ходу: – Где твой шрам? Через полчаса в фойе фотосессия…

– Смыл, он был неестественный! И фотографироваться в этом я не буду! Где мой нормальный сюртук?

– Все-то ты знаешь лучше всех…

– Прошу прощения! Мои идеи когда-нибудь кому-нибудь навредили?

– Вот! – режиссер поставил Акселя перед автором, артист впервые увидел готический наряд Белы и прыснул со смеху.

– Что это? – спросил Кёдолаи, готовый стоически вынести любой удар судьбы.

– Венгерский мундир! – фальцетом доложил Аксель. – Я вообще не понимаю, с чего этому австрийскому полковнику напяливать мундир, когда с армией он давно категорически расплевался? И я тем более не понимаю, почему полковнику австрийских драгун, а никак не гусар, носить венгерский доломан?

Кёдолаи смотрел на Акселя с живейшим интересом.

– Потому что с твоей осанкой мундир хорошо смотрится, это аргумент? – ответил режиссер.

– Аргумент. Дайте мне драгунский мундир.

– В тексте не упоминается, в каких частях он служил.

– Есть историческая правда! – авторитетно заявил Аксель.

– А шрам должен быть на подбородке, – вдруг к собственному удивлению заявил Кёдолаи.

Все замолчали и уставились на него, пока Ярнок не напомнил тихо:

– Фотосессия через двадцать минут.

– Ладно! – прорычал режиссер. – Будет тебе драгунский мундир, а сейчас иди переодевайся в сюртук! И шрам где хочешь, но чтобы был!

* * *

Кёдолаи обнял девушку, коснулся губами загорелой шеи там, где никто уже не нашел бы следов его острых клыков, лизнул в изящное ухо на прощанье и отпустил немного не доходя до ее дома. Ему нравилась эта игра – как будто он ухаживает за ней, как будто он человек, такой же, как все, и сейчас пойдет домой окрыленным мечтами о новой встрече… Но новой встречи не будет. Носферату обернулся, посмотрел ей вслед и печально вздохнул. Девушка была красивая, более того – совершенно в его вкусе и ему было даже жаль, что она и не вспомнит его. Что она даже не заметила таинственного незнакомца, с которым только что поделилась частицей своей жизни. Но иначе было нельзя – соблазн подойти в открытую возникал слишком часто…

– Добрый вечер, – донеслось мягким баритоном от светлой фигуры, опиравшейся о стену, и Кёдолаи удивленно поприветствовал Акселя. Тот странно невыразительным взглядом проводил удалявшуюся девушку и посмотрел в глаза носферату.