Текст книги "Песнь камня"

– Они и прежде были тут, в башне, только запылились до неузнаваемости, – объяснил фон Кларен. – К счастью, уцелели. Они принадлежали моей жене. Присаживайтесь, прошу. Не стоит ждать тех, кто опаздывает.

Один из стульев сам отодвинулся – очевидно, за ним стоял слуга, – и Янина неуверенно опустилась на него, расправила складки полушубка. Как из ниоткуда на столе появилась еда – исключительно горячие блюда – и подогретое вино с терпким привкусом трав, который был Янине уже хорошо знаком, благодаря любезности князя. Может быть, за счет трав, может быть, за счет контраста тепла и холода, или от нервозного состояния Янины, вино это сильно ударяло в голову, и после первой смены блюд ей стало уютно и хорошо в маленькой башенной комнатке, тем более что натянутость графских шуток уже не ощущалась, а из окна за его спиной открывался захватывающий дух вид на долину Эштехедя, виден был даже золотой шар на шпиле Коломбы, ослепительно сверкавший на солнце.

Янина громко смеялась, когда фон Кларен вдруг привстал, глядя ей за спину. Актриса повернулась и шумно вздохнула: в дверях комнаты стоял уже знакомый ей призрак. На дневном свету дымка казалась почти прозрачной, и не так пронзителен был сырой холод, который она распространяла.

– Здравствуй, Адалия, – медленно произнес фон Кларен. Дымка едва заметно приблизилась.

– Это фройляйн Линдентон, известная актриса и… мой друг, – сказал граф. – Янина, перед тобой Адалия, графиня Кларен. Моя жена.

– Очень приятно, ваше сиятельство, – Янина привстала и поклонилась.

Дымка придвинулась еще, попав в луч света из окна. Золотистое сияние пронизало ее насквозь, и на миг Янине привиделось молодое женское лицо, большие глаза, полные света и грусти.

– Очень приятно, – твердо повторила Янина.

Дымка скользнула мимо нее и устроилась у стола, словно бы заключив в себе свободный стул. Ее почти не было видно, но Янина не могла избавиться от хорошо знакомого ей ощущения, что ее пристально рассматривают. Может быть, с ревностью?

– Адалия всегда любила эту башню, – произнес фон Кларен. – Любила сверху рассматривать окрестности.

Янина понимающе кивнула, улыбнулась и сделала еще глоток. Призрак переместился за спинку стула фон Кларена, опустил две тонкие полосы тумана графу на плечи, словно давая понять, что никому не намерен его отдавать.

Фон Кларен продолжал что-то говорить, но Янина не могла оторвать глаз от этих мутных полос у него на плечах. Солнце зашло за облако, комнату наполнил сумрак и в тени призрак словно бы обрел плотность и объем. И сквозь белесую дымку теперь отчетливо просматривалось нечто темное. Янина прищурилась и едва не закричала, разглядев на плечах графа черные сожженные руки в лохмотьях не до конца отвалившейся плоти. Перехватив ее взгляд, граф скосил глаза на свое плечо.

– А! – он накрыл руку призрака своей. Его ладонь легла на плотную ткань сюртука, пройдя сквозь иллюзорную руку жены. Губы фон Кларена искривились в его излюбленной мрачной улыбке. – Теперь вы понимаете, Янина, почему в этой башне нет места огню. Мне сказали, что ее убила молния. Попала в грозу на охоте или конной прогулке, спряталась от дождя под деревом. Никто не видел, как это произошло. Я был на фронте. И я не знаю, как получилось, что она задержалась здесь в… в такой форме. В этом замке удивительным образом переплетается всё самое светлое и темное. Наверно, он может служить моделью человеческой души…

За спиной фон Кларена снова вышло из облаков солнце, и призрак засиял, пропуская его сквозь себя, словно хрустальный сосуд, наполненный светом.

– Если бы она могла говорить… – вздохнул фон Кларен и продолжал после паузы: – Если бы она могла говорить, возможно, вы нашли бы общий язык. Она обожала этот замок со всеми его мрачными тайнами и историями. И тоже совсем не боялась его обитателей. А Дюла Сильвестер… Я взял с него слово, что он никогда к ней не прикоснется. Если слову такого существа можно верить. Когда я вернулся в замок и узнал… Первой же ночью я пришел в его логово под часовней и, глядя ему в глаза, спросил, что произошло. И он не нашел ответа. Отвел глаза. Я спросил, не его ли это вина. И он снова промолчал – это он-то, у кого всегда наготове быстрый ответ, пусть даже не всегда правдивый. Может быть, он не решился лгать, потому что она стояла у меня за спиной. И он никогда с тех пор не заходил в эти покои. Я хотел, чтобы вы об этом знали, Янина: у меня нет от вас тайн.

– Благодарю вас, – пробормотала Янина, поднимаясь из-за стола. – Ваше сиятельство… Ваши сиятельства, – она неуверенно присела в реверансе, повернулась и вышла из башни.

Оглянувшись у входа, она увидела, что граф склонился над столом, опершись о его край локтями и запустив пальцы в свои густые темные волосы. Прозрачная дымка по-прежнему стояла у него за спиной, пропуская сквозь себя уже розовое сияние клонящегося к западу солнца.

* * *

Янина выскочила на стену, задыхаясь, словно в доме ей не хватало воздуха, глаза жгли слезы, такие горячие, что, стерев их, она бросила взгляд на пальцы – подумала, не струятся ли ее глаза кровью, как у носферату. Снизу, со двора, ей помахал рукой Арпад и что-то крикнул. Он нес охапку еловых ветвей. Янина сделала вид, что не заметила его, и, ускорив шаг, пошла по стене дальше. Ей не хотелось никого видеть.

Она зашла в сторожевую башенку на углу стены, прижалась лбом к деревянной раме двери и закрыла глаза.

– Вы никак грустите, мисс Янина? В канун самого светлого христианского праздника? – раздался совсем рядом насмешливый голос, и Янина ахнула, отшатнулась от дверной рамы и вперила взгляд в темноту башенки.

– Герр Дьюер, вы напугали меня, – холодно произнесла она, не без удивления глядя на журналиста: он сгорбившись сидел на скамье под узкой бойницей, почти неразличимый в темноте. – Не знала, что вы вернулись с очередной… экскурсии по окрестностям.

Он резко встал со скамьи, выпрямившись во весь свой немалый рост, и Янина невольно отступила назад на открытое пространство стены.

– А эти экскурсии довольно занятны, – хрипло проговорил он. – Может быть, вам стоило бы ко мне присоединиться, когда вам наскучит общество ваших аристократичных кавалеров. Или уже наскучило, как я погляжу?

– Что с вами? – удивилась Янина: его голос звучал незнакомо, ниже, чем обычно, и едва не сочился ядом, словно Дьюер стремился излить в беспомощной насмешке острую боль.

Дьюер вышел на свет следом за ней, и Янина пораженно уставилась на него: на журналисте был лишь сюртук, явно слишком легкий для крепкого морозца, и вся его одежда была измята, словно он в ней спал, а на щеках рыжела густая щетина. Всё это было особенно странно, учитывая, что обычно он одевался с рассчитанно небрежной элегантностью. Дьюер тоже окинул ее внимательным взглядом, и глаза его сверкнули неожиданной злостью. Оскалив желтоватые зубы, он спросил:

– Да вы никак плакали, мисс Линдентон? Кто из этих двух титулованных выродков посмел?..

– Это вы не смейте так говорить о тех, кто приютил вас под своим кровом! – огрызнулась Янина.

– Да уж, облагодетельствовали. Премного благодарен, – саркастически ухмыльнулся Дьюер. – Значит, у вас еще не возникло желание бежать куда глаза глядят из этого осинового гнезда? Хоть к немцам, хоть в дикие горы…

– Я полагаю, вы пьяны, – сухо заметила Янина и, осуждающе поджав губы, потянула его за рукав. – Идемте в дом, пока вы насмерть не замерзли, и приведите себя в порядок.

Сдав Дьюера с рук на руки коллеге и соотечественнику, Янина пришла в свою комнату, сбросила шубку и с усталым стоном повалилась в кресло. Морально она была утомлена выше разумения.

Притопала, фальшиво напевая, Хильда, и Янина со вздохом переместилась к туалетному столику.

– Хильда, а давай возьмем в конюшне пару лошадей и уедем отсюда?

За спиной ее послышался скрежет и треск – Хильда как раз открывала дверцу шкафа и от удивления сорвала верхнюю петлю.

– Как это уедем? Куда?

– Может быть, дикие горы лучше, чем… общество вампиров, призраков и… вообще мужчин? Ты так не думаешь? – Янина посмотрела на горничную.

Хильда покачала в руке дверцу, решительным рывком сняла ее и с нижней петли и прислонила к шкафу.

– Нет, не думаю, – уверенно ответила она. – Мне здесь нравится.

– И ты больше не боишься?

– А чего тут бояться? Нам никто тут зла не желает. А ежели уйдем, еще до утра заблудимся в лесу и умрем от холода. Или звери нас загрызут.

– Приготовь мне ванну, – устало распорядилась Янина.

* * *

Остаток дня прошел в трудах по украшению главной залы – не только Янине пример деревни напомнил о грядущем Рождестве. Янина с Хильдой расстарались, чтобы сообщить изрядно помятой сетке единственного Янининого кринолина приличествующую пышность, и соорудили новое платье. Пондораи Томашне щеголяла настоящим кринолином, правда слишком пышным и совсем не суженным сзади, как того требовала мода, что Янину несколько утешило. Впрочем, ее скромный полукринолин прекрасно себя оправдал, когда дело дошло до лазанья по лестницам и развешивания по стенам еловых ветвей и золотых лент и расстановке подсвечников с горящими свечами по всем горизонтальным поверхностям, включая карниз над тотентанцевой обивкой. Янина соревновалась в украшении залы с Арпадом, Фрэнки и самим фон Клареном – столь ответственное дело слугам не доверили. За ними наблюдали доктор (благодушно попыхивая трубкой), Пондораи Томашне (с недовольно поджатыми губами) и мрачный Дьюер, уединившийся с бутылью ядовито-зеленого абсента в самом темном углу возле чего-то большого, прикрытого снятой с окна бархатной шторой – очевидно, отставленной в сторону за ненадобностью мебелью. Запоздалая подготовка к Сочельнику шла полным ходом, и каждый наслаждался как мог. Хильда и Лайош переставляли и поддерживали лестницы и стулья.

У Янины создалось впечатление, что после обеда в северной башне граф сам не знает, как себя с ней вести, и она решила отвлечь его посторонним вопросом:

– А как ваш дядюшка всё это воспримет? Как в его роду принято относиться к Рождеству?

– Внесет свою лепту, так что нам всем еще много покажется, и не сомневайтесь, – рассмеялся фон Кларен. – А если вы его об этом спросите, прочитает вам целую лекцию о том, что мы на самом деле отмечаем зимнее солнцестояние – один из древнейших праздников, продиктованных самим природным циклом, и отмечавшимся лично его полудикими предками задолго до того, как они приняли христианство. А если вы вообразите, что тем самым он отрицает рождение Христа именно в эту ночь, он даст вам понять, разумеется, тщательно выбирая слова, что Христос как Сын Божий уж наверно знал, когда родиться, – граф прищелкнул языком. – Дюла Сильвестер всегда умел услужить всем сторонам – просто на всякий случай.

Граф не ошибся. Вскоре после того, как сам он выбыл из состязания, признав свое поражение: больное плечо ограничивало его возможности, в залу явился князь, румяный и нарядный, одаряя всех и вся сияющей улыбкой. Темно-красная удлиненная венгерка его, обильно расшитая золотым галуном, так и сверкала в трепещущем сиянии свечей. Сияли и начищенные до зеркального блеска сапоги князя, с голенищами, тоже изукрашенными орнаментом, посверкивала цепь на груди и тяжелые камни в перстнях.

Князь объявил, что нечего заниматься глупостями, когда стол уже накрыт (стол действительно оказался накрыт, ловкие слуги проделали все необходимые манипуляции прямо на глазах у гостей, и никто даже не обратил на это внимания), и звонко щелкнул пальцами – последние свечи, уже расставленные по местам, блеснули веселыми огоньками. Гости восприняли это как удачный фокус. Батарея бутылок с лучшими мадьярскими винами уже стояла наготове. По знаку князя где-то в темноте у увешанных лентами стен ожили цыганские скрипки.

– Цыгане всегда были желанными гостями в замке, – пояснил фон Кларен Янине. – У этого народа с носферату… – он оглянулся на остальных, но никому из гостей это слово, очевидно, не было знакомо, – какие-то особые отношения. А невидимки, как вы уже знаете, – люди умелые и всегда готовы перенять красивое ремесло.

Князь принялся сетовать, что вино-де теперь не то, что делалось на виноградниках Сремы до прихода турок, на что граф шутливым тоном попросил его оставить воспоминания молодости, и сидевшие за столом залились от смеха. Только Янина перехватила выразительный взгляд, который фон Кларен бросил на князя. Носферату поднял брови с выражением полнейшей невинности – он явно был настроен похулиганить.

Ильдико, Хильда и Лайош прислуживали за столом, а Ярнок стоял у дверей и изображал парадную стражу, пока развеселившиеся господа не предложили им присоединиться к пиршеству и присесть за дальний край стола – дворецкого при этой мысли чуть не хватил удар. Однако все чувствовали в диком нарушении всех порядков нечто воистину правильное и справедливое – в конечном счете они все вместе оказались одним тесным кружком оторваны от всего мира в странном и, вероятно, опасном месте, настолько далеки от привычного уклада жизни, что едва не пропустили самый светлый и любимый с детства праздник… Здесь оставалось только забыть о разнице в положении и вместе радоваться тому, что они еще живы, что они вместе и им играет буйная и свободная цыганская музыка, а на столе еще достаточно вина… чтобы хватило смелости заглянуть в завтрашний день.

Дьюер с искренним одобрением взирал на эту вакханалию демократии, поднимая на пару с Ярноком бокал своей зеленой полыни. Над столом, шурша перепончатыми крыльями, промчался Кичи, ловко увернулся от запущенной Дьюером вилки, подлетел поздороваться с Яниной и унесся на ночной промысел. На журналиста все посмотрели с осуждением – даже Пондораи Томашне, токайское фантастической выдержки и ее настроило на благодушный лад.

Огоньки свечей мерцали, делая залу еще более темной и таинственной, чем в обычные вечера, и Янина могла поклясться, что скелеты на стенах в этот раз уж точно движутся в своем ломком дерганом танце, а оскаленные морды на скатерти словно бы улыбаются. В конце концов, и у хозяина всего этого темного великолепия в улыбке посверкивали исключительно острые клыки, отчего она отнюдь не теряла обаяния.

После ужина князь резво вскочил из-за стола, одобрительно кивнул в ту сторону, откуда как раз доносился лихой вербункош[28]28
  Стиль венгерской танцевальной музыки.


[Закрыть], и со значением посмотрел на остальных. Гости последовали его примеру.

– Стулья прочь! – распорядился Кёдолаи, и стулья в исполнительных руках невидимок разбежались по сторонам залы.

Князь взялся руками за край стола, легко приподнял его со всем содержимым и перенес к стене, чтобы освободить центр залы. Только звякнул опрокинувшийся бокал.

Князь обернулся и обвел недоумевающим взглядом напряженные лица. Доктор едва не выронил изо рта трубку.

– На самом деле ему помогали слуги, – театральным шепотом пояснил фон Кларен.

– А! – понял наконец князь и шикнул на фон Кларена с напускной сердитостью: – Всегда-то ты выдаешь мои секреты! Чем займемся в этот праздничный вечер?

Гости рассаживались на стульях, с любопытством поглядывая на него. Дьюер проворчал что-то по-английски и убрался обратно в свой угол, прихватив бутылку и бокал.

– Насколько я помню, у вас принято на праздниках играть в шарады? – повернулся к нему князь, и Дьюер от неожиданности чуть не уронил свой абсент.

Фрэнки с энтузиазмом закивал.

– Здесь в замке можно найти реквизит на все случаи жизни… – начал князь, но фон Кларен решительно оборвал его:

– Ну уж нет, дядюшка, шарады мы уже пробовали. Только не с твоим солдафонским лексиконом.

– Кто это говорит о солдафонском лексиконе? – широко раскрыл голубые глаза Кёдолаи и насмешливо поклонился, переломив пополам свою долговязую худую фигуру. – Эзредеш ур?

– Мне бы не пришло в голову загадывать непристойное румынское ругательство, которое было в ходу в армии воеводы Влада III! – отрезал граф.

– Это чтобы никто не отгадал! – развел руками князь. – И мне казалось, было остроумно. Что же, дорогие мои, я только лишь хотел сделать приятное иностранным гостям. Тогда, вероятно, вы не будете против помузицировать?

Он широким шагом направился в угол, с презрением оглядел бутылку, сунул ее Дьюеру, благоразумно поспешившему убраться с дороги, и театральным жестом сдернул с таинственного объекта штору. Под ней оказался рояль, старый, явно видавший виды, однако не настолько старый, чтобы считаться антиквариатом. Хорошая, надежная машина немецкого производства. Янина была несколько разочарована, однако фон Кларен издал восторженный стон.

– Дюла Сильвестер, а я ведь уже забыл о его существовании! – граф подбежал к роялю, глядя на него с нежностью, провел ладонью по лакированной крышке.

– Еще бы, мы не играли с тех самых пор… уже давно, – пробормотал князь, и Альби понимающе кивнул.

– Альбрехт, прошу, – поклонился князь, и граф улыбнулся, пододвинул оказавшийся под роялем крутящийся табурет и поднял крышку.

Прежде чем заиграть, он со значением посмотрел на Янину, актриса внутренне подобралась, но ей стало всё понятно с первых же тактов хорошо знакомой протяжной мелодии. Фон Кларен играл, сбиваясь, заново привыкая к инструменту, но немудрящую спокойную и светлую мелодию подхватил высокий и прозрачный голос Янины, и под темными сводами залы затрепетала почти столетняя Stille Nacht, Heilige Nacht[29]29
  Тихая ночь, святая ночь (нем.) – классический австрийско-немецкий рождественский гимн.


[Закрыть], рожденная в альпийской деревушке. Доктор Шнайдер и Хильда подхватили припев, Пондораи Томашне, Арпад и Ярнок присоединились позже, Фрэнки слушал молча, прикрыв глаза и мечтательно улыбаясь, даже Дьюер тихо мычал без слов.

Кёдолаи откровенно скучал. Переставив несколько блюд на столе, которые оказались неэстетично расположены, он с трудом дождался конца песни, подошел к роялю и слегка подтолкнул фон Кларена с табурета.

– Очень мило, но нельзя ли сыграть нечто более светское? – князь занял место племянника, и из-под длинных костлявых пальцев потекли веселые такты модного в Вене несколько лет назад вальса.

Доктор Шнайдер смущенно откашлялся, убрал свою трубку и подошел к Янине. Фрэнки поспешил пригласить Пондораи Томашне, танцующие пары закружились в гигантском пространстве черно-бело-красной залы, захваченные удивительной магией музыки, прирученной умелым пианистом.

– Я даже вообразить себе такое не могла! – призналась Янина доктору, и он понимающе кивнул.

– Наши хозяева умеют обращаться с инструментом, – заметил он. – Кто бы мог подумать?

Музыка умолкла, и князь со странной нежной улыбкой выпрямился на табурете и сложил руки на коленях.

– Фёмейльтушагу! – подбежала к нему раскрасневшаяся Пондораи Томашне. – Вы играете божественно! Поистине…

Янина с трудом подавила смешок, увидев, какой кислой сделалась улыбка князя при этом комплименте.

– Право, дорогая моя, вы еще ничего и не слышали! Музыкальность у всех Кёдолаи… в крови, – он ухмыльнулся, блеснув острым клыком.

Князь встал с табурета и словно бы выловил из пустоты скрипку и смычок, поданные услужливым невидимкой, потом подошел к фон Кларену и протянул ему инструмент.

– Твое.

Фон Кларен отпрянул.

– Дядя, я… Я не сумею. Ты же сам слышал…

– Рояль никогда не был твоим инструментом. Ну же, не позорь меня, я думал, наш эзредеш не знает страха!

Граф посмотрел на него с укором, но взял скрипку, привычным, явно не раз опробованным жестом пристроил ее под подбородок, провел смычком по струнам, смешно вытянув губы, словно пробуя звук на вкус или стремясь поцеловать его. Сыграв несколько тактов, он глубоко вздохнул и, сурово сведя брови, словно идя навстречу опасности, кивнул князю. Кёдолаи со своей обычной лукавой полуулыбкой снова сел за рояль. Мелодия чардаша подступала медленно, протяжно, тяжело, завораживая четким исполненным неявной силы ритмом, заставлявшим сердце биться медленно и мощно, в такт с этими размеренными толчками музыки. Разгоряченная Пондораи Томашне радостно засмеялась и принялась ударять в ладоши в такт музыке, ее примеру последовали остальные, их хлопки подстегивали соревнование скрипки и рояля в постепенно ускоряющемся темпе.

– Ярнок! – хрипло позвал князь.

Ярнок сразу понял, что от него требуется, и потянул в центр залы запунцовевшую Ильдико, громко пристукивая каблуками.

Вся небольшая компания завороженно следила за их танцем, ударами каблуков Ярнока, летящими цветами на платье девушки, но князь через некоторое время досадливо мотнул головой, резко встал из-за рояля, бросив племянника наедине с музыкой, вышел в центр залы и знаком велел Ярноку уступить ему место.

– Не позорь Эштехедь! – процедил он, впрочем, голубые глаза его смеялись.

И едва рука князя обхватила талию горничной, гости поняли, что Ярноку до него было действительно далеко. Несмотря на огромный рост, Кёдолаи был пластичнее кошки, девушка словно расцвела в его объятьях, легкая, как мотылек, и подвижная, как ртуть, и когда Кёдолаи отпустил ее, Ильдико закружилась с уверенностью и свободой птицы, впервые взглянувшей на землю с высоты полета. Янина осознала, что смотрит на них, подавшись вперед и открыв рот, и сама на себя разозлилась, понимая, что испытывает к горничной фон Кларена бешеную ревность.

Она посмотрела на Альби – тот играл, не зная, что происходит в зале, закрыв глаза и полностью отдавшись музыке.

А в следующий миг Ильдико поскользнулась на надраенном до ослепительного блеска полу. Князь не опустился до того чтобы поддержать служанку, хотя наверняка мог бы не дать ей упасть, и девушка тяжело повалилась на пол прямо перед Яниной. Янина машинально наклонилась, помогая ей подняться, и посмотрела снизу вверх на князя. Тот возвышался над ними, как скала, неподвижный и темный, скрестив на груди когтистые руки, глядя без всякого выражения. Ильдико тряхнула головой, словно сбрасывая наваждение, посмотрела на Янину и на князя с внезапным испугом, что-то затараторила по-венгерски.

– Всё хорошо, – сказала ей Янина. Она помогла горничной подняться, а потом шагнула к Кёдолаи, глядя ему прямо в глаза: – Может быть, лучше я? Я знаю чардаш.

– Вы? – на бронзовом лице князя на миг отразилось изумление, тотчас же сменившееся веселым любопытством.

– Альбрехт! – позвал он. – Давай мой любимый!

Фон Кларен окинул его и Янину странным взглядом, потом снова прижал скрипку подбородком, подождал несколько мгновений – то ли вспоминал мелодию, то ли никак не мог решиться, – и заиграл уже другой чардаш, медленно, сурово, значительно.

Кёдолаи медленно отступил от Янины, с каждым шагом звонко ударяя по каменному полу каблуками, хлопая в ладоши. Янина отображала его движения в зеркальном отражении, почти не отставая, ее юбки на полукринолине вставали колоколом при каждом развороте, отчего талия казалась до смешного узкой. Одинокую игру фон Кларена подхватили другие – незримые – скрипки. Темп едва заметно ускорился, и мелодия, сразу став богаче, красочнее, ярче, заполнила собой всё пространство залы. Танцоры притекли друг к другу, сильная рука князя легла Янине на талию, с невообразимой легкостью оторвала ее от земли, закружила в волшебном полете, у актрисы перехватило дыхание, но в следующее мгновение князь снова был бесконечно далеко, словно неумолимый рисунок танца уносил его на край света. Темп ускорился. Движения усложнились, но Янине ничего не стоило повторять их за князем, его прикосновение словно вложило в ее тело инстинктивное знание каждой следующей позы.

Темп ускорился. Руки князя уже с двух сторон охватили ее талию – в кольцо его длинных пальцев уместились бы полторы таких талии. И он был совсем близко, а на краю света теперь оказались все остальные. Сознание только бездумно отмечало, что доктор, Ярнок, Ильдико и Хильда, весело переглядываясь, хлопают во всё ускоряющемся ритме танца, что Арпад залез на стол, пытаясь поймать вернувшегося с охоты вампира, что Фрэнки лихорадочно-резкими движениями бросает в альбом штрихи, что Дьюер изумленно смотрит на раздавленный бокал в своей руке, а горькая зеленая полынь расплывается пятном на его жилете, что Альби играет, страшно оскалившись, с мрачным огнем в глазах, левая рука, держащая скрипку, дрожит от напряжения, но он вряд ли чувствует нарастающую вместе с темпом боль… Что скелеты на стенах, несомненно, движутся всё быстрее и быстрее, и если раньше Янина безуспешно пыталась повторить их безумный танец, то теперь было совершенно ясно: конечно, это был чардаш. А потом не осталось ничего, кроме слепящего галуна на пурпуре, сильных рук и насмешливого выражения, только ей никак не удавалось понять, что скрывается за этой едва намеченной улыбкой, приподнятой бровью и яркой синевой глаз.

Только вечность.

Но даже вечности когда-нибудь приходит конец.

* * *

То ли топазового токая было слишком много в этот вечер, то ли танец оказался слишком быстр, но Янина не помнила, как получилось, что она пришла в кабинет Кёдолаи. Она не помнила, как вышла из залы, было ли еще что-то после их танца. Она так и побежала за ним, когда ему вздумалось уйти? Или все разошлись спать? Одно было очевидно: это не он ее привел в кабинет.

Кёдолаи стоял у распахнутого окна, заложив руки за спину, и задумчиво смотрел в ясную ночь. Постепенно потеплело, было безветренно, и горный воздух не кусал кожу и не перехватывал дыхание, легко и как-то вежливо вливаясь в комнату. Князь обернулся, когда она вошла, и торопливо закрыл окно.

– Простите. Было жарко.

Его венгерский кафтан был распахнут, в вороте виднелась длинная изжелта бронзовая шея. Носферату не приходится опасаться простуды.

Янина опустилась в обшарпанное князево кресло.

– Я хотела спросить у вас кое-что, Дюла Сильвестер.

– Кто бы сомневался… – вздохнул князь и присел, свесив одну ногу, на высокий подоконник – поближе к холодному дыханию извне. – Спрашивайте.

– Сегодня Альби познакомил меня с… с Адалией фон Кларен, – объявила Янина.

– Очень любезно с его стороны, – проворчал князь и отвернулся к окну, высматривая что-то в ночном небе.

– Скажите, это правда, что вы… что вы виноваты в том, что она… в том, что с ней произошло?

– Нет, – коротко ответил князь, повернулся обратно и посмотрел ей прямо в глаза.

– Но…

– Послушайте, дорогая моя, – он обхватил руками острое колено. – Такие проклятья, как в нашем случае, не возникают без причин. Этот замок хранит тайны, к которым смертным, поверьте мне, не стоит приближаться. И что, если законный муж уехал развлекаться на фронт, бросив тут молодую жену, я должен следить за каждым ее шагом? Днем, например, я имею обыкновение спать, а не занимать чужих жен, которых мне не дозволено даже… поцеловать! – князь обиженно поджал губы и снова уставился в звездное небо.

– Тогда почему вы не скажете своему племяннику, что вы не имеете к этому?..

Князь коротко рассмеялся.

– Дорогая моя, не хочу показаться неучтивым, но вы из моих слов никакого урока для себя не извлекли?

– Извлекла. Не буду лезть не в свое дело, – вздохнула Янина и встала с кресла. – Спокойной ночи, ваша светлость. И с Рождеством! – мстительно добавила она.

Князь тихо взвыл.

– Подойдите сюда, – приказал он, и Янина послушно приблизилась к окну.

– Сегодня роскошная ночь, не правда ли? – князь продолжал смотреть в ночное небо, и Янине ничего не оставалось кроме как последовать его примеру.

С ним нельзя было не согласиться. Звезды висели низко – казалось, до них можно было дотянуться рукой, а превыше всего, там, где цвет неба переходил в аспидную черноту, пламенела огненным жерлом идеально круглая багрово-красная луна.

– Полнолуние. И зимнее солнцестояние. Да еще и лунное затмение, – мечтательно произнес князь. – Кстати, вы прекрасно танцуете, дорогая моя. Благодарю. Вы доставили мне истинное удовольствие.

– Мне сказочно повезло с партнером. И вы прекрасно играете, – улыбнулась Янина. – Пондораи Томашне была права. И Альби… Что это была за мелодия? Что-то старинное?

– Отнюдь, – князь с лукавой улыбкой опустил глаза долу. – В последнее время эти мелодии стали так популярны…

– Вы хотите сказать?..

– Что этот чардаш написал я, да, – он снова посмотрел ей прямо в глаза, и Янина невольно отпрянула, но князь жестом умелого охотника поймал ее за руку холодными пальцами. – Но мне редко удавалось найти достойную партнершу.

– Я р-рада, – пролепетала Янина.

– А потому… и в честь праздника, не говоря уже о полнолунии, – князь прищелкнул языком, снова посмотрев в небо. – Дорогая моя, о чем мечтали вы, когда еще были невинным дитя? Если допустить, что вы таковым когда-нибудь были?

Янина пожала плечами. Кёдолаи же отпустил ее руку, резво соскочил с подоконника и окинул открытое вечернее платье Янины критическим взглядом.

– Вам будет холодно. Та короткая шубка – всё, что у вас есть?

Янина удивленно кивнула.

– Подождите, – распорядился князь и в один миг исчез, только промчался по комнате холодный ветер, бросив Янине в лицо выбившиеся из прически во время танца золотистые пряди.

Не успела она отойти от окна, как Кёдолаи вернулся, держа в руках огромную медвежью шубу, сшитую мехом внутрь, и накинул ее на актрису. Шуба, явно шитая на мужчину роста и комплекции Кёдолаи, оказалась такой тяжелой, что у Янины подломились колени.

– Ваша? – только и выдавила она, пытаясь отвернуть неподъемную полу, чтобы сделать шаг.

– Нет, одного внучатого… кузена, – пожал плечами князь. – Так что, дорогая моя, летим?

– Ле?.. – не успела переспросить Янина, как Кёдолаи схватил ее вместе с шубой в охапку, вскочил на подоконник, пинком ноги распахнул окно и спрыгнул в черно-синюю тьму.

Янина крепко зажмурилась от страха, но, поняв, что не падает в узкую сеть замковых дворов, открыла глаза и тотчас задохнулась в невыразимом восторге.

Заснеженные вершины смотрели на нее снизу, замок казался игрушечным с высоты, и можно было заглянуть в каждый двор, в каждое окно следом за лунным светом, словно в кукольном домике. Зимняя ночь лишила фарфоровую черепицу крыш ее цветов, но зато нарисовала на стенах фантастические узоры, покрыла решетки, шпили и края карнизов волшебным блеском инея, заново расписала стены, башни и галереи всевозможными оттенками белизны, синевы и багрянца. Князь спокойно и уверенно нес ее, сжимая в объятьях, сквозь звездную тишину, медленно поворачиваясь, словно продолжая танец, но уже не бешеный чардаш, а неторопливый плавный вальс. Раскрытый ворот его сорочки трепетал, луна двумя кровавыми точками отражалась в глазах.

– Боже мой, как красиво! – простонала Янина, и тут же почувствовала, как князь крепче стиснул ее, напрягшись.

– Вы издеваетесь? – с упреком произнес он. – На высоте в пятьдесят оргий[30]30
  Оргия (orgya) – использовавшаяся в Венгрии мера длины, 1,9 м.


[Закрыть]над землей?

– Мы можем упасть? – с любопытством спросила Янина.

– Еще раз такое скажете, и я вас просто выпущу, – пообещал князь. – Меня так и режет, а для вас, это, простите, праздное восклицание. Если б вы с чувством говорили, было б хоть не обидно!