Текст книги "Песнь камня"

– И не подумаю! – пообещала она, отодвинулась от стола, не сводя с Дьюера глаз, на ощупь повернула ключик от ящика, выдернула его из замочной скважины и спрятала руки за спиной.

– Я могу просто сломать этот ящик, – сообразил Дьюер.

– Ломать чужое имущество? Так вы хотите отплатить за гостеприимство? – сощурилась Янина.

Почти испуганно глядя на нее своими желтыми – звериными – глазами, Дьюер вдруг резко отступил, словно боясь, что его собственное тело вот-вот выйдет из-под власти разума.

– Умоляю вас, мисс… Уйдите! Я обещаю вам – я не буду ломать этот чертов ящик! Забирайте ключ с собой, если хотите, только не стойте тут! Я… Разве вы не понимаете, я должен быть один!

– Мне кажется, – тихо сказала Янина и шагнула к нему, – вы слишком долго были наедине с этой мукой.

Дьюер тяжело, шумно дышал, приоткрыв рот, словно ему не хватало воздуха.

– Вы же слышали, – хрипло произнес он. – Вы же слышали, Янина. Я опасен для окружающих.

– Сейчас вы опасны только для самого себя, – ответила Янина, глядя снизу вверх в его волчьи – раскосые, как у волка, только полные бесконечного страдания – глаза.

И Янина опустила взгляд, чувствуя, как широкая ладонь ложится ей на плечо, как ее лба касаются теплые губы.

– Что произошло в Сочельник? – выдохнули эти губы, скользя по ее виску и спускаясь ниже.

– Ты спас мне жизнь, – ответила Янина, ловя их ртом – мягкие и бесконечно ласковые, – и сама обхватила руками его шею.

Он вынужден низко наклоняться, – пришло ей в голову, и Янина привстала на цыпочки, – слишком он высокий для меня… А как же низко должен наклоняться Дюла, ведь он еще на полголовы выше, когда он… Но она так и не додумала эту мысль до конца, потому что ладонь Дьюера опустилась ей на спину, и Янина вспомнила, что на ней нет корсета.

Звякнул, выпав из ее руки на пол, ключик.

* * *

Миновал долгий и темный предрассветный час, за окнами начало светать. Янина, завернувшись в одеяло, переместилась к краю постели и опустила ноги на пол, высматривая свои башмаки. Опершись на локоть, Дьюер молча наблюдал за ней, потом мрачно ухмыльнулся.

– Я всё жду, когда ты скажешь: «Мы совершили ошибку».

– Не скажу, – Янина обернулась и посмотрела на него. – Я не жалею и никогда не пожалею об этом. Но… больше ничего не будет. Прости. Ты же понимаешь, в нашем положении… В нашем общем положении… – она вылезла из-под одеяла и принялась собирать разбросанные где попало вещи.

– Зима когда-нибудь закончится, железную дорогу восстановят, немцы тоже не вечно тут будут шататься, – напомнил Дьюер. – Ты могла бы уехать со мной.

Янина покачала головой.

– Я вряд ли уеду.

– Значит, все-таки красавчик-граф? Или сам князь, который пишет золотом?

Янина улыбнулась, хотя на глаза ей почему-то наворачивались слезы.

– Нет, вот этого точно не будет.

– Кто он такой?

– Просто существо незаурядное. Как и ты.

Она наклонилась и поцеловала его, Дьюер попытался прижать ее к себе, удержать, но Янина легко вывернулась из-под его руки и села на край кровати, чтобы зашнуровать ботинки.

– Кстати о князе, – сказала она. – Очень надеюсь, что ты последуешь его совету. Поверь, он знает, о чем говорит.

– Откуда же? Или он… тоже? – насторожился Дьюер.

– Он прожил очень много лет. Уже поэтому к его опыту стоит прислушаться.

Накинув любимую шаль, она выпрямилась и посмотрела на него, на его ладно скроенное тело, что оказалось таким удивительно нежным, на сильные руки… в желтые глаза, в которых, к счастью, больше не было недавней тоски. Она шагнула, и что-то подвернулось ей под каблук. Янина наклонилась и подняла маленький ключик.

– У тебя впереди долгая жизнь, – сказала она. – У меня – мгновения. И чтобы прибавить к ним хоть одно, тебе пришлось бы ломать собственную жизнь. Я не имею на это никаких прав. Ни перед тобой, ни перед… собой. Прости, Уилберт.

Он медленно кивнул. Янина показала ему ключик.

– У тебя есть что-нибудь важное в столе?

– Мои тексты, – улыбнулся он. – Дай ключ сюда, не бойся. Я справлюсь.

Янина бросила ключ, Дьюер легко, почти лениво поймал его.

– Знаешь что? Пожалуй, я буду подписывать статьи иначе. Де Вер – звучит… аристократично, правда? Может способствовать популярности.

Янина улыбнулась. Уже открывая дверь, она вдруг оглянулась, глаза ее озорно сверкали:

– У меня есть просьба, Уилберт! Если ты… последуешь совету князя… Ты ведь потом опишешь мне, как это?

* * *

За окнами потихоньку светлело, и замок уже начал просыпаться – внизу что-то шумело, топили печь, готовили еду. Янина, позевывая, вошла к себе и резко остановилась на пороге. Дюла Сильвестер сидел в кресле у ее столика, водя длинным ногтем по ледяной веточке в узкой вазе, и был как будто целиком и полностью поглощен этим увлекательным занятием. Оконные шторы были наглухо задернуты, и в комнате царила темнота, словно ночь собралась сюда со всего замка и решила переждать дневные часы в багровых отсветах солнца сквозь плотную ткань.

– Что это было? – медленно, раздумчиво произнес князь. – Привитая с детства любовь к животным? Внезапно проснувшаяся необъяснимая страсть к ликантропам? Или вы так свой христианский долг выполняли?

– Можно и так сказать, – ответила Янина, прикидывая, что будет, если она бросится к окну и раздвинет шторы.

– Вы хотели отвлечь его от опасных мыслей, – князь продолжал рассматривать веточку. – Потоньше способа не нашли?

– Обычно это самый надежный аргумент, – ответила Янина.

– Не сомневаюсь, что у вас большой опыт в этом вопросе, – вздохнул князь и наконец перевел на нее взгляд своих пронзительных голубых глаз. – И я вижу, ваш скромный подвиг дался вам не слишком тяжело, не правда ли, дорогая моя?

– Какое право вы имеете так со мной говорить? – возмутилась Янина. – Я свободная женщина…

– В мое время это называли иначе, – холодно отметил князь.

– Да как вы смеете! – взвизгнула Янина. – Хорош блюститель нравственности! У вас вовсе нет никакого понятия о морали!

– У меня-то нет, – проворчал князь.

– О чем вы? – Янина глубоко вздохнула, успокаиваясь, и устало присела на край кровати. – Или вы еще не отказались от идеи женить на мне своего племянника?

– А чем плоха идея?

– Это немыслимо, – покачала головой Янина. – А что об этом думает Альби, вы не поинтересовались?

– Я знаю, что он думает. Вы ему нравитесь; чтобы это понять, не надо лезть ему в голову. Ему мешает тот груз, что остался от прежнего несчастного брака, но, дорогая моя, это легко поправимо. А ваши мыслишки на его счет мне тоже прекрасно известны, как и то, с каких углов вы его с самого начала рассматривали.

– Ах да, конечно, вам всё известно, – кивнула Янина. – Мои мысли могли измениться.

– Но не ликантроп же! – воскликнул князь. – Я же знаю, что это был всего лишь порыв!

– Не ликантроп, – согласилась Янина. – Я теперь уже сама ничего не понимаю. Да, признаю, с первой же встречи с Альби я думала о том, что могла бы стать его любовницей. По пути в Кёдоль я не сомневалась, что так и будет. Теперь не знаю. Но в любом случае, любовницей, не женой!

– Странное замечание из уст женщины, – пробормотал князь.

– Да как же мне – выйти замуж?!

– Я вам объясню. Делаете вид, что слушаете священника, соглашаетесь на всё, потом брачная ночь – тут не будет ничего для вас нового. Это несложно, я проходил через это несколько раз.

– Вы сами прекрасно знаете, что мой срок короток. А если говорить о вашим личном интересе – обеспечении наследника…

– Что вы знаете о моих интересах?! – Кёдолаи с силой стукнул открытой ладонью по столу, и массивная конструкция задрожала.

Янина ахнула от испуга.

– Альбрехт – мое дитя, пусть через множество поколений, кровь от крови моей. И все мои интересы состоят в том, чтобы мое дитя не подставляло лоб под пули всяких светских идиотов оттого лишь, что ему нечего терять и незачем жить! И я знаю, что вам его доверить можно, – добавил он спокойнее. – Тем более что вы отлично друг другу подходите – терять нечего вам обоим. И хватит уже носиться с вашей чахоткой, словно она добавляет вам значимости! Я уже говорил вам, здесь от таких глупостей не умирают. Подойдите сюда!

Янина сглотнула, но подчинилась, и князь грубо ухватил ее за руку, так, что она едва не вскрикнула от боли.

– Как бы то ни было, со смертью у меня особые отношения, – заметил Кёдолаи. – Доверьтесь мне на минуту. Представьте себе, что вы совсем меня не знаете и… доверьтесь.

Янина глубоко вздохнула и… поняла, что не может выдохнуть. Легкие остановились, замерло сердце, по всей коже выступил ледяной пот, в мутнеющем разуме возникло: как это быстро… и в следующий миг всё прошло, только сердце с перепугу заколотилось так, что стук его отдавался в висках.

– Вот так же, – произнес Кёдолаи, – я просто не позволю вашему сердцу перестать биться. Но не думаю, что в этом будет необходимость, – он выпустил ее руку. – Горы, покой, здешний воздух. Вы далеко не так безнадежны, как вам хочется думать, еще до старости проживете. Так что вопрос о наследнике тоже не стоит сбрасывать со счетов.

Янина, пошатываясь, подошла к кровати и присела на край.

– А слово мезальянс вас не пугает? Граф, принадлежащий к роду, которому тысяча лет, и актриса? От него отвернется весь свет, он будет как проклятый. Знаете… – Янина снова глубоко вздохнула и продолжала с надрывом: – Я никогда никому об этом… Мой отец был ученый, изобретатель, инженер и механик с золотыми руками, большой талант. Но вещи, которые он изучал и создавал, были не настолько практичны, чтобы на них зарабатывать, а вздорный характер рассорил его с ученым миром. Он спустил на свои капризы всё свое небольшое состояние, стал пить… В конце концов совсем опустившись, он жил тем, что изобретал и изготавливал реквизит для фокусника в одном столичном цирке. Мы сутки напролет проводили в цирке, и уже когда мне было восемь, я сама выступала на арене – верхом. Моя сестра двумя годами старше заходила в клетку со львами. А потом родителей не стало, и всё, что осталось нам в наследство, – это три огромных сундука с книгами да инструменты, но их забрал себе фокусник. Хозяин цирка милостиво позволил нам остаться и даже сохранить наше громоздкое достояние. Мы продолжали выступать, хотя дохода с нас было немного. Только через несколько лет, немного повзрослев, мы с сестрой поняли, почему он был так добр к нам – оплаты он ждал в кредит. В двенадцать лет я стала его любовницей. Сестренка сбежала из цирка и некоторое время спустя нашла приют в монастыре. А я… Я предпочла остаться. Я не получила никакого образования, кроме того, чему успел бессистемно обучить меня отец, и того, что я узнала из его книг, – я прочитала всю его библиотеку. Я жадно наблюдала за публикой, за людьми на улицах, за повадками знатных дам, старалась ее копировать, чтобы когда-нибудь вырваться из этого ада. Хозяин, впрочем, был только рад и даже оплатил мне уроки хороших манер – я стала украшением его представлений. Кто-то из лести подбросил мне глупую мысль, что я артистична и могла бы блистать и на театральной сцене. Я любила театр, мне казалось, что это мир волшебный, в отличие от мира цирка… И я добилась своего – я выбралась на сцену, но обошлось это не даром. А когда стало ясно, что никакого сценического дара у меня нет, нашелся новый покровитель и провинциальный театр… И вы хотите для вашего племянника такой брак?

Откуда-то выпорхнул наевшийся и засыпающий на лету вампир, сделал над ними круг, опустился князю на руку и принялся сосредоточенно возить лепестком носа по его запястью.

– Кичи-кичи, – заворковал Кёдолаи и добавил с нежностью: – Вот гаденыш! Он ведь мечтает испить моей крови. Но чувствует, что это будет его гибель, – Кичи чихнул и запрыгал по рукаву сюртука князю на плечо. – Природа умна, – удовлетворенно признал князь и посмотрел на Янину. – Дорогая моя, я вам бесконечно сочувствую, но, право, слыхал я истории и драматичнее. И уверяю вас, Альбрехту глубоко безразлично, что скажут о нем в обществе, иначе он и сейчас сидел бы в столице, а не в нашей глуши. И прошлое ваше его не смутит – он взрослый человек и достаточно повидал свет. А что до происхождения – я сам достаточно глубоко изучал вопросы крови и выведения породы, чтобы знать, во что превращаются рано или поздно аристократические семьи. Кёдолаи не просуществовали бы тысячу лет, если бы неукоснительно соблюдали чистоту крови. И если на то пошло… Лети уже, лукавое созданье! – он подбросил вампира в воздух, и тот отправился под балдахин спать.

– Я родился в Царствии Небесном, – Кёдолаи ухмыльнулся, встретив ее выразительный взгляд. – Нет, конечно, я не про то государство, в которое мне хода нет и не будет, а про то, которое образовали крестоносцы в Палестине. Я родился в Иерусалиме, недавно освобожденном христианами, – что подразумевало уничтожение подчистую местного населения, не разбираясь, арабы то были или члены чудом сохранившейся еврейской общины, мужчины, женщины или дети… Моею матерью была бедная еврейка, о которой я не знаю ничего. Чем-то она настолько приглянулась моему отцу, что он оставил ее при себе в качестве наложницы буйного мадьярского вождя и благополучно уморил через несколько месяцев после моего рождения. Подозреваю, что он даже вполне официально женился на ней или собирался жениться, разумеется вынудив перед тем принять христианство. Дело в том, что я был его единственным отпрыском мужского пола, наследником этого клочка горной земли, а отец был уже немолод. Я вырос в походе, я провел в походах, в состоянии непрестанной войны, более тридцати лет и только потом вернулся на родину, которой не знал, чтобы мне явилось это небесное виденье – суровый замок в солнечных лучах. Я вернулся в земли, которых не покидал, потому что оказался старшим в нашем роду. Старшим из… живых.

Кёдолаи, скривившись, посмотрел на шторы, принявшие сияюще рубиновый оттенок. Вставало солнце. Он отодвинулся вместе с креслом глубже в тень и фалангой согнутого пальца потер глаз.

– Как видите, ваши аргументы несостоятельны.

– Можно спросить?

– Я ждал этой фразы, – вздохнул Кёдолаи.

– А что княгиня Кёдолаи? Последняя из тех… нескольких? Она…

– Ей было двадцать лет. Она была, пожалуй, слишком молода для обращения – не по годам, а по натуре, милое, беспечное дитя. Красивая дурочка, не более того. Но глупышка безумно любила меня. Страшно было подумать, как она перенесла бы мою смерть, если… если бы эта смерть была окончательной. Но это прелестное дитя оставило меня, получив кол в сердце и еще один в голову, – Янина заметила, как судорога прошла по лицу князя. – Когда убивают носферату, их тела очень быстро видоизменяются, словно стремясь нагнать все годы… Я еле узнал ее. Но надо сказать, моя женушка, едва ли убившая хоть одного человека за обе свои жизни, со своей смертью унесла множество людских душ. Убивать носферату опасно, – он снова потер глаза.

– Простите, – тихо сказала Янина.

– Это было давно, – пожал плечами Кёдолаи. – И до того, и после, скажу без преувеличения, я любил тысячи женщин. К тому же, – князь подмигнул, – мне осталась от нее на память бессмертная теща, а это, дорогая моя, – испытание… – он помолчал и добавил: – Наверно, это семейная черта? Нам с Альбрехтом не повезло с женами.

– Думаете, со мной выйдет удачнее? – поморщилась Янина. – А вам не приходило в голову, что присутствие в доме покойной графини фон Кларен может мешать мне даже больше, нежели ему?

– Я же сказал вам, это поправимо, – напомнил князь. – Одно ваше слово, и я вышвырну эту сырость так далеко, что она никогда не найдет пути назад.

– А… – Янина оторопела, – а Альби что скажет?

– А зачем ему знать?

Янина покачала головой.

– Как вы только ухитряетесь каждый раз, как в вас промелькнет что-то… человеческое, так всё испортить?..

– Не понимаю вас, дорогая моя. Может быть, это вы всё время напрасно ищете во мне то, что просто хотели бы найти? – князь встал с кресла, снова потер глаза, посмотрел на пальцы и вдруг лизнул их. Глаза явно мучили его, и князь со вздохом поклонился ей.

– Не знаю, как вы, а я намерен отдыхать. Ночь была длинная, – он сделал шаг на середину комнаты и повернулся лицом к зашторенному окну, мучительно щурясь.

– А как хотелось бы раздернуть шторы… – прошептал князь, медленно, как-то по-стариковски тяжело повернулся и вышел из комнаты через дверь.

* * *

– Где вы были весь день, милая Янина? – слабо улыбнулся ей фон Кларен, отрываясь от записей, которые разбирал.

Янина подошла к его столу и присела на край кушетки, стоявшей тут же сбоку – очевидно, Альби случалось разбирать дела замка ночами. Или изучать историю великих кампаний, которым посвящалось большинство книг в этой комнате.

– Спала, – призналась Янина. – Я… прошлой ночью не выспалась.

– Опять вас дядюшка развлекал своими байками? – Альби провел рукой по лбу, словно пытаясь стереть усталость. – Наверно, вы правы. Может быть, мне последовать вашему примеру и тоже перейти на ночной образ жизни? Подальше от всех этих неприятностей…

– Альби, что-то случилось? – встревожилась Янина.

– Кое-что случилось, – подтвердил граф. – Янина, вы случайно не умеете готовить? – вдруг спросил он. – Или, скажем, корову доить? Или что-нибудь еще, по хозяйству?

– Бог миловал, – улыбнулась Янина.

– Дело в том, что из замка ушли слуги, – сообщил граф. – Сегодня днем – выбрали время, когда князь недосягаем и приструнить их не может. Выдали мне ультиматум, то есть какой там ультиматум? Поставили перед фактом. И ушли по домам.

– Но как? Почему?

– Ничего такого уж поразительного в этом нет, – ответил граф. – Они и раньше так делали, когда бывали чем-то недовольны. Бывало и хуже, не при мне, правда. Потом усовестятся и вернутся, но кто знает, когда? Они заявили мне, что в замке поселилось зло и они не хотят здесь больше оставаться.

– Зло? – улыбнулась Янина. – Они только сейчас это заметили?

– Видите ли… – граф посмотрел ей в глаза. – Некоторое напряжение сохранялось с тех пор, как я… после пожара в северной башне. Это они, впрочем, стерпели, но сегодня – сегодня двое из них пропали, Янина. Непонятно, как, куда. Из стен крепости никто не выходил, и однако… Их искали, повсюду, но безрезультатно, это и оказалось последней каплей. Невидимки считают, что их нет в живых, и не желают здесь далее оставаться. Их можно понять – трое за какие-то недели.

– А кто пропал? – спросила Янина. Воображение уже рисовало ей страшные картины невидимых детей, проникших из озорства в крипту к носферату – там-то никто, естественно, не искал.

– Дядя Чоба, смотритель цвингера, и один лакей, – ответил граф. – Черт, знать бы, чем волков кормить теперь…

Янина вдруг осознала, что ничего не ела со вчерашнего вечера, граф, впрочем, перехватил ее взгляд с пониманием.

– Вы, наверно, голодны? Я тоже. Думаю, мы сумеем отыскать что-нибудь на кухне. – Он встал из-за стола и подал ей руку. – Вот уж не думал, что еще когда-нибудь придется прокрадываться на собственную кухню в надежде стащить что-нибудь, как в детстве.

– А ведь это так увлекательно! – утешила его Янина.

– Если подумать, всё не так уж страшно, – объяснял ей граф по пути. – Когда поднимались сюда из города, вы ведь и на это не рассчитывали, а сейчас в нашем распоряжении скотина, припасы, дрова, уголь, газ, и большинство из нас привыкли обходиться без лакеев… – он смущенно хмыкнул. – Хотя от этого отвыкаешь легко. У нас есть Лайош, и Ильдико, и… – он улыбнулся, – и Ярнок, он, впрочем, демонстративно не вылезает из конюшни, считая ниже своего достоинства заниматься чем-либо помимо своих ненаглядных лошадей. Ничего, я на него доктора напущу…

– Моя Хильда росла на альме, она деревенская, умеет всё, что нужно, – вспомнила Янина.

– Вот и прекрасно. А кормить осиротевших волков любезно согласился герр Дьюер… Кстати, вы не заметили, как он переменился? Мне казалось, он совсем одичал, и вдруг он снова – цивилизованный человек, сидит и строчит свой бессмертный опус.

– Кажется, он обнаружил у себя предков с приставкой «де», – ответила Янина насмешливо-равнодушным тоном. – И ему показалось, что благородная фамилия звучит благозвучнее, так что его демократические взгляды больше не входят в противоречие с необходимостью жить в старинном замке.

– Ясно, – рассмеялся фон Кларен. – Узнаю тлетворное влияние дядюшки. Что ж, как-нибудь справимся. Плохо одно… – он снова помрачнел. – Люди-то все-таки пропали. Что же с ними случилось?

* * *

Когда Янина вошла в свою комнату, она обнаружила там Хильду, сконфуженную и печальную. Горничная заботливо перекладывала вещи хозяйки. Не самое подходящее время она выбрала, очевидно, совесть проснулась в ней внезапно, побуждая к немедленным действиям. Постель была разобрана, на столике рядом стояла кружка с теплым молоком, всё, как нравилось Янине. Впору прослезиться.

– Чему обязана столь неожиданным визитом? – язвительным тоном спросила Янина, моргнула и сощурилась: фигура горничной расплывалась перед глазами, и она снова сказала себе, что надо спать по ночам и чаще бывать на солнце, пока совсем не ослепла.

– Мадам! – всхлипнула Хильда. – Мне нет прощения!

– Высокий стиль можешь оставить, – примирительно кивнула Янина. – Но надеюсь, что впредь ты будешь внимательнее относиться к своим обязанностям. И, надеюсь, ты не забыла всё, что умела в юности, когда жила в Альпах?

– Мада-ам! – взвыла Хильда и вдруг бухнулась перед хозяйкой на колени, заливаясь слезами, чистыми, как горный ручей, и крупными, как горох. – Я знаю, это так низко, так подло с моей стороны, но ничего не могу поделать!

– Перестань же! – потребовала Янина. – Ты знаешь, что все невидимки?..

– Ушли, да, – подняла на нее распухшие глаза Хильда. – И я ухожу с ними.

– Погоди-ка. Встань, – Янина наклонилась, взяла ее за локоть, заставила подняться и обошла вокруг. Потом перевела взгляд на свой туалетный столик. Столик она видела ясно. – Что происходит, Хильда?! – поразилась она. – Это не у меня зрение ухудшается, это ты стала… полупрозрачной?

Хильда посмотрела на свою руку, кивнула и всхлипнула.

– Так ты… – до Янины только теперь дошел смысл слов горничной, и она медленно опустилась на край кровати. – И кто этот негодяй?

– К-конюх их милости, – всхлипнула Хильда.

– Но как же… Как ты с ним вообще связалась?! Их же не видно! И ты не говоришь по-венгерски!

– Теперь уже говорю. Немного, – похвасталась Хильда. – Это ж ведь… Когда любишь, то и разглядишь, и поймешь…

– Так вот где ты пропадала всё это время! – Янина потерла лоб.

– Простите меня грешную! – снова взвыла Хильда и опять упала на колени.

Она схватила Янинину руку и, кажется, намеревалась поцеловать, но Янина выдернула ее.

– Что еще за глупости?! Я тебе не патер, грехи отпускать! Ты лучше скажи, как ты дорогу туда отыщешь?

– Так ждет он меня, – объяснила Хильда и счастливо улыбнулась сквозь слезы. – Ждет за воротами. Все ушли, а он так и сказал – негоже уходить, оставляя за собой обиду. Даже если без позволения хозяйкина уйдешь, а проститься ты должна. Да я и сама так думала.

– Значит, уйдешь, даже если не отпущу? – тихо спросила Янина.

Хильда сразу перестала всхлипывать и глубоко задумалась.

– Не уйду! – простонала она наконец и посмотрела на Янину так жалостно, что та рассмеялась и обняла ее.

– Как же мне тебя удерживать, когда тебя без очков уже и не разглядишь? Иди, конечно, иди и будь счастлива.

– О мадам! – Хильда сжала хозяйку в медвежьих объятьях, так что Янина задохнулась, потом посмотрела на нее долгим, полным нежности взглядом, встала на ноги и взяла уже упакованный узелок.

– Так я пойду? Ждет он меня.

– Иди, иди, – Янина заглянула в саквояж на случай, если возникнут какие-то вопросы, и покачала головой. – А распятье-то, Хильда? Как же ты могла его забыть?

– Да я не забыла, мадам, – ответила Хильда. – Я подумала, вам тут нужнее будет…

– Нет уж, Хильда. Это всё твое достояние, потом детям в наследство передашь. А мне всё равно некому… – на этом Хильда снова разразилась потоком слез и бросилась на шею Янине, пошатнувшейся под ее весом.

– И вам всего хорошего, с их милостью, – сказала она на прощанье, крепко сжимая свое сокровище и не переставая благодарно кланяться.

– Ты… про которую милость? – заинтересовалась Янина.

– А то я не знаю, кто у вас постоянно на уме? – хитро сощурилась служанка. – Тот, высокий да улыбчивый.

– Вот еще! Иди, дурочка! – рассмеялась Янина, и Хильда исчезла в темном коридоре.

– Вот оно как… – растерянно пробормотала Янина. – Однако коров доить некому…

* * *

Вопрос с коровами, к счастью, как-то решился без участия Янины, а жизнь в замке внезапно обрела даже некий новый смысл, так как Лайош и Ильдико не успевали справляться со всем немалым хозяйством, и всем пришлось осваивать непривычные доселе занятия. По словам фон Кларена, князь отказался вести переговоры с невидимками, полностью поддержав их позицию: «Сами уже три штуки потеряли, вот и разбирайтесь!»

Однако уже на следующий день на маленькое общество обрушился новый удар.

Трупы, вернее, то, что от них осталось, обнаружил Дьюер, исправно исполнявший обязанности смотрителя цвингера. На то, что звери были необычайно взбудоражены, он обратил внимание с самого утра, и причина их неожиданного воодушевления была раскрыта, когда журналист увидел, как волки играют с куском мяса, засунутым в зеленый рукав с остатками небольшого обшлага. Тела погибших (очевидно, они теряли свои особые свойства после смерти и становились видимы), оказались затиснуты в волчью будку, и перед обитателями замка встал непростой вопрос: как их оттуда извлечь?

Хищники позволяли хозяевам входить в клетку, но ни граф, ни Дьюер не решились бы посягнуть на сырое мясо, которое волки считали своей добычей. Пришлось ждать вечера и появления в замке князя.

Вся компания – с опаской, но и с любопытством – собралась у цвингера, подспудно ожидая зрелища в духе убиения первых христиан на аренах Рима, и в то же время невольно полагаясь на безмятежную уверенность Кёдолаи. Только Арпада матери удалось услать прочь со двора бессовестным обманом – с согласия и поддержки всех остальных. Зрелище, в любом случае, было не для детских глаз. Не для женских тоже, но дам сочли способными решать за себя.

Ожидаемая кровавая сцена не состоялась – князь как ни в чем не бывало прошел за решетку и пересек территорию цвингера. Огромную тушу Батора, попытавшегося выступить в защиту своей частной территории, он отшвырнул на двадцать футов сильным пинком ноги, искореженному ветерану хватило выразительного взгляда. Через несколько минут один более-менее целый труп и разрозненные части другого с мокрым хлюпаньем упали на мостовую двора, заставив всё – в том числе и мужское – население замка побледнеть и отпрянуть.

Янина, решив, что самое интересное она уже видела, благоразумно отступила в сторону. Между спинами фон Кларена и Лайоша ей было видно только коренастую фигуру доктора, присевшего на корточки у неясной массы обнаженного мяса и лоскутьев одежды.

Князь подошел к ней, брезгливо вытирая руки носовым платком.

– Побаловались зверушки, – добродушно бросил он.

Янина отвернулась, искренне жалея, что пришла сюда. Если она и не видела то, что было у цвингера, в ноздри ей бил запах мяса, создавая в тесном пространстве двора впечатление, что она находится на бойне.

– Кто это был, тот второй слуга? – спросила она.

– А вы уверены, что их было только двое? – с мрачной усмешкой князь оглянулся на цвингер. – По этой груде не скажешь!

– Ваш цинизм совершенно не уместен, – сухо ответила Янина. – В конце концов, это были ваши люди. Можно и немного уважения проявить. Я полагаю, своих собственных слуг вы знали в лицо?

– Каким образом? – удивился князь. – Они же невидимы.

– Альби говорил мне, что вы-то их видите!

– У меня есть второе зрение, но оно сродни тому, что ведет вашего крылатого любимца – я вижу всех людей как ходячие кровеносные системы. Или вы думаете, что, целуя кого-то, я буду сначала тыкать клыками наугад в поисках артерии?

– Но кому и зачем это было нужно? – Янина дернула его за рукав. – Это сделал кто-то из невидимок?

– Что вы меня-то спрашиваете?

– Вы же читаете мысли!

– Мне об этом ничего неизвестно. Или вы предлагаете мне сейчас перецеловать всех присутствующих, дабы добиться истины? Я же лопну!

– Но ведь вы почувствовали бы, что один из них что-то скрывает? И почему в цвингер? Чтобы замести следы? Но ведь для этого надо было войти в клетку к волкам…

– Эти увальни так зажрались с попустительства покойника, что их хоть за хвосты дергай, – проворчал князь.

– Значит, все-таки какие-то счеты между слугами… – заключила Янина и глубоко вздохнула – она чувствовала знакомую тесноту и боль в груди, от которых уже успела отвыкнуть. – Или… – едва не вскрикнув от резко усилившейся боли, она посмотрела на стройную спину фон Кларена.

– Смотрите-ка! – послышался голос доктора, граф сделал шаг в сторону, и ей стал виден добрый эскулап, он держал что-то маленькое окровавленным пинцетом. – Я в этом совершенный профан, и все-таки… У кого-то из вас, господа, ведь был американский револьвер? Кажется, у них это называют сорок четвертый калибр…

Янина испуганно посмотрела на Дьюера, стоявшего в стороне, обхватив себя за плечи, словно ему было холодно или просто не по себе. Возможно, запах крови дразнил в нем зверя. Однако доктору ответил Альби:

– У меня есть «драгунский» кольт. Но револьвер можно и украсть, герр доктор. Надеюсь, вы не хотите сказать…

– Я уже сказал, я специалист в совсем других областях, – медленно ответил тот, не сводя с графа испытующего взгляда. – Только… именно вы ранее проявили явную нетерпимость по отношению к невидимым слугам. И вы привычны иметь с ними дело, вы их почти что видите. Да и в клетку входили…

– Да как вы смеете?.. – ледяным тоном начал граф, и Янина задохнулась в испуге и шагнула к нему, словно собираясь защищать его перед доктором, перед всеми, но в этот миг в груди определенно что-то лопнуло, и актриса резко, мучительно закашлялась, вызвав эхо в глухой тишине двора.

Темные крыши на темном небе закачались у нее перед глазами, мир потерял четкость очертаний, Янина успела различить перед собой лицо фон Кларена, почувствовать чьи-то руки, не позволившие ей удариться спиной о мостовую. Доктор был рядом, он что-то быстро говорил, но Янину куда больше занимало то, что она никак не могла вдохнуть, как будто чья-то железная лапа стиснула остатки кровоточащих легких, и изо рта с каждым судорожным движением выходила густая влага. К голосу доктора присоединилась пронзительно-трескучая скороговорка – это могла быть только Пондораи Томашне. Янине хотелось сказать им, чтобы они замолчали, ей казалось, что только тогда она наконец сумеет вздохнуть. Кто-то разорвал одежду у нее на груди. Покрывшейся испуганными пупырышками от холода кожи коснулась широкая ледяная ладонь. И лапа у нее внутри медленно, словно бы нехотя отпустила, и все противные голоса исчезли, заглушенные мягким, тихим хрипловатым речитативом – кто-то спокойно, размеренно читал нараспев не то стихи, не то неведомую молитву. Янина вдохнула и умиротворенно улыбнулась, чувствуя, как по виску холодной дорожкой сбегает слеза. Уже сквозь надвигающуюся темноту она успела уловить еще одну фразу доктора, на этот раз четко и ясно: