Текст книги "Легенда об Ураульфе, или Три части Белого"

– Важ! При чем здесь все это? Почему мы должны вспоминать какого-то отщепенца?

– Мастер Вальюс вылепил в зале Совета лося!

Глинкус уже отказывался что-либо понимать:

– Ну и что?

– Отщепенцы были против лосиной охоты.

– Вы хотите запутать нас, важ! Разве в Законе сказано: «Не лепите лосей?» Лучше взгляните на формы! Какие дивные линии! Как искусно создано равновесие всей картины!

– Настораживает, что Вальюс создал именно образ лося!

– Важ! Вы несете чушь! На мозаике Старой Башни тоже выложен Лось.

– Там его плохо видно. И никто на него не смотрит. Эта мозаика не важна для жителей нашего края…

– Мозаика с образом Лося – символ древней культуры. Ученики моей гильдии изучают пропорции по мозаике Башни. И если ее красота кое-кому недоступна, – от возмущения Глинкус утратил всякую выдержку и перешел на крик, – этот кто-то – невежда!

Суть перепалки уже ускользнула от остальных советников, они стали скучать. Председатель Совета опять обратился к Крутиклусу:

– Важ, вы так и не объяснили: в чем состоит протест? Вам не нравится барельеф? Но Совет поручил важу Глинкусу выбрать мастера для работы и оценить работу с точки зрения красоты. Если Мастер Глинкус считает, что барельеф красивый…

– Не просто красивый – прекрасный!

– …то и Совет так считает. Мы не можем вдаваться в детали. Вам нечего больше сказать?

Крутиклус пожал плечами: как жаль, что Совет отвергает явное благоразумие! – и прибегнул к последнему аргументу:

– Мне кажется, мастер Вальюс не закончил работу.

– Это тоже неважно, советник. Гильдия посчитала: сделанного довольно, чтобы мастер Вальюс мог считаться сверхмастером. И я уже говорил: у Совета нет оснований спорить с решением гильдии. Ваш протест отклонен. Важи! Вскиньте платки, если вы желаете, чтобы на нашем острове был объявлен новый сверхмастер. Как, важ Крутиклус, и вы? Вы же только что возражали? Что? Вы никогда не идете против общего мнения? и особенно – если оно принимает форму Закона? Это похвально, важ. Это очень похвально.

* * *

– Да здравствует новый сверхмастер! Слава Лосиному острову!

На площади пили и ели, стучали в трещотки, плясали. Глинкус таскал с собой Вальюса от кучки к кучке пирующих:

– Вот новый сверхмастер, важи! Вы еще не знакомы?

Его хлопали по плечам, жали руки и обнимали, понуждали пить и плясать. От количества «Хвойной бодрости», выпитой в честь него и Лосиного острова, Вальюса чуть мутило.

– Поздравляю, сверхмастер Вальюс! Какой, однако, успех! За сегодняшний день полгорода прошло через зал Совета. Ваш барельеф производит сильное впечатление. – Крутиклус изобразил радостную улыбку.

– А! Вы тоже пируете? – Глинкус неприязненно передернул плечами.

– Я, как всегда, с народом. Так сказать, и в горе, и в радости.

– Познакомьтесь, важ! Это ваш недоброжелатель. – Глинкус еще не забыл заседание Совета и позволил себе откровенность, граничащую с невежливостью.

– Мастер Глинкус такой шутник! Какой недоброжелатель? Ах, он не может забыть наш маленький спор на Совете! Мастер Глинкус так торопился объявить вас сверхмастером, Вальюс! – лекарь душевно расхохотался, отказываясь от формальностей. – Но быть советником, знаете ли, это такая ответственность! Место, что называется, делает человека, обязывает к осторожности, вдумчивой осмотрительности. Иногда, что скрывать, чрезмерной. Сверхмастер скоро поймет, каково это – быть советником. – Крутиклус, все с той же добродушной улыбкой, повернулся к Вальюсу. – Важ! Приятно осознавать, что мы теперь будем вместе присутствовать на заседаниях.

Вальюс совсем растерялся.

– Как? Мастер Глинкус вам не сказал, что сверхмастер обязан участвовать в жизни Совета? Теперь, дорогой, от вас, как и от меня, от всех председателей гильдий, будет зависеть жизнь Лосиного острова. Знаете ли, Законы, контроль за их исполнением, наказание нарушителей, – он притворно вздохнул, наблюдая за Вальюсом. Но, кроме все той же растерянности, ничего не заметил. – И, конечно, у вас теперь будет значительно меньше времени на занятия ремеслом. Совмещать ремесло с заботами о жителях и стране бывает так утомительно! А вы ведь предполагали заканчивать барельеф? – теперь Крутиклус напоминал мышкующую лисицу.

Вальюс еще не придумал, что ответить Крутиклусу. И Глинкус воспользовался заминкой. Старый мастер, быть может, и хотел поскорее отойти от Крутиклуса, но природное любопытство вынуждало его терпеть неприятного собеседника:

– Позвольте спросить, советник, с чего это вы решили, что барельеф не закончен?

– Рядом с лосем на барельефе сверхмастер вылепил дерево.

– Ну и что?

– Как я понял, сверхмастер решил вылепить барельеф по мотивам стертой мозаики – той, что была на Башне, – Крутиклус говорил тем же вкрадчивым тоном, который так раздражал Глинкуса на Совете.

Вальюс будто очнулся и не сводил с Крутиклуса напряженного взгляда.

– Странно, что вы это поняли. – Глинкус чувствовал скрытый намек. – Но это не объясняет, почему барельеф не закончен.

– Потому что известно, – лекарь чуть помедлил с ответом и посмотрел на Вальюса, словно хотел просверлить его взглядом, – мозаика Башни трехчастна. А значит… (Вальюс изменился в лице) в барельефе сверхмастера Вальюса нет полного равновесия.

Замечание лекаря сильно задело Глинкуса:

– Нет, вы только подумайте! Какая осведомленность! и почему не вам поручили оценить красоту барельефа?

– Откуда это известно – что мозаика Башни трехчастна? – Вальюс словно не замечал возмущения Глинкуса.

– Я же лекарь, дражайший. А услуги лекаря надобны в разных случаях… Мне довелось присутствовать при дознаниях отщепенцев.

– Участвовали в дознаниях? – Глинкус не скрыл брезгливости.

Крутиклус притворно вздохнул:

– Меня попросила гильдия. Многие отказались. Такое серьезное дело. Не каждый лекарь способен. Кто-то, знаете ли, не выносит…

– Зачем на дознаниях лекарь?

– Констатировать необратимое.

Вальюс был очень бледен.

– Да, мой друг, отщепенцы… Они что-то пытались сказать в свое оправдание. Иногда это было забавно. Значит, вам неизвестно, что мозаика Башни трехчастна? Странно, не правда ли, важ, что вы об этом не знаете? Но вылепить даже две части… – Крутиклус опять доверительно засмеялся. – Не будь вы сверхмастером, важ, я бы посмел утверждать: вам подсказали образ! А кто его мог подсказать? Не иначе как отщепенцы!

* * *

– Друг мой, это последнее, что меня обязали сделать в связи с тем, что вы стали сверхмастером.

Вдохновенный происходящим, Глинкус вел Вальюса по Дворцу. Все случившееся до сих пор казалось Вальюсу нереальным: присвоение статуса, празднество в честь сверхмастера, первый Совет в его жизни, где ему вручили платок для голосования. И разговор с Крутиклусом: «Значит, вы, дражайший не знали, что мозаика Башни трехчастна?.. И кто подсказал вам образ?..»

– Вот, мой друг, мы пришли. – Глинкус остановился перед кованой дверью в стене и извлек из кармана ключ с головкой причудливой формы. – Здесь я вынужден вас оставить: только вы имеете право посетить эту комнату и увидеть, что в ней хранится.

– Что в ней хранится, важ?

– Договор с охоронтами.

Вальюс смотрел испуганно:

– Разве они существуют?

Глинкус ответил уклончиво:

– Видите ли, мой друг, договор существует. Если я правильно помню, Совет подписал его почти шесть затмений назад.

– Это было очень давно…

– Да, действительно. Шесть затмений – не какая-то смена светил… Но за это время его так и не отменили, и потому считается, что договор еще действует. И сверхмастер должен непременно его прочитать.

Вальюс чувствовал легкую дрожь. Неужели лишь потому, что когда-то в детстве отец прошептал ему прямо в ухо: «Хочешь, чтобы тебя придушила невидимая рука?»

– Важ, договор… о чем?

Глинкус сделался очень серьезным:

– Мой друг, вы меня удивляете! Вы же потомственный мастер. А все мастера это знают. И просто не может быть, чтобы ваши родители никогда вам не говорили… – Что-то в облике Вальюса заставило Глинкуса пожалеть о своих словах. До старого мастера доходили разноречивые слухи: мальчик, кажется, рос сиротой. – Хорошо, хорошо, не будем трогать ваших родителей. И если вы должны узнать это от меня… В общем, так: сверхмастера не судят обычным судом. Он находится под покровительством Башни. Поэтому важ Крутиклус и возражал на Совете… Ах, это уже неважно.

– Под покровительством Башни? Но если охоронтов больше не существует…

– Видите ли, охоронты за пределами Башни невидимы. И нельзя утверждать… и проверить это нельзя. В общем, за шесть затмений это правило не нарушалось.

* * *

В комнате с узким окном, забранным частой решеткой, были лишь стол и стул. Вальюс присел к столу и холодными пальцами открыл дорогой переплет. Шелковые страницы покрывали узоры из букв. Вальюс невольно залюбовался: искусство такого письма считалось давно утраченным. А шелк? Как же он сохранился? Чем его пропитали? Впрочем, скоро такие мысли уступили место другим. Он погрузился в чтение:

«…Настоящими письменами охоронты, смотрители Башни, подтверждают свои намерения подробно, понятно и честно описывать все события в Долине Белого Лося, которую также называют Лосиным островом. Охоронты также обещают Совету и правителям острова не вмешиваться в дела за пределом туманного пояса и никак не влиять на решения и поступки людей Долины.

Однако за охоронтами остается право покровительствовать тому, кого Совет островитов называет сверхмастером, признавая тем самым, что его деяния крайне важны для Времени и для будущего Долины. Сверхмастера не разрешается судить обычным судом. Если сверхмастер чувствует, что ему угрожает опасность, он может укрыться в Башне или просить у Башни невидимого защитника.

Залогом того, что сверхмастер находится под защитой, станет медный браслет с символом Белого Солнца».

Вальюс снова и снова перечитывал текст. Внутренний голос подсказывал: это еще не все. Главное для себя он обнаружит дальше. Вальюс с трудом заставил себя перевернуть страницу:

«За покровительство Башни сверхмастер обязан платить. Плата не измеряется шкурками или монетами. Сверхмастер платит хронисту предельно честным рассказом о событиях своей жизни. Даже о том постыдном, что таил от других. Только в этом случае хроника его жизни имеет для Времени смысл. Сверхмастер должен прийти к туманному поясу Башни. Его непременно увидят и обязательно выслушают. Когда он решится на это, зависит лишь от него».

Значит, он должен прийти и показать амулет? Рассказать о крылатом пленнике, о том, что Белое Дерево он слепил по подсказке? Но в Договоре не сказано, что охоронты клянутся сохранить его тайну…

Глава третья

Тейрýк ослабил поводья и соскочил на землю.

Его пауклак ухватился длинными пальцами за каменный край стены, подтянулся, сложился по-лягушачьи и перепрыгнул зубцы. Скоро внутри двора появились другие разведчики.

Ворот у крепости не было. Их заложили после раскола – когда народ Казодака утратил свое единство. Те, кто остался верен Древу Начала Времен, устроили крепость так, что попасть на Вершину без крыльев было уже невозможно.

Тейрук приказал разведчикам отдыхать и привычным движением снял узду с пауклака. Тот уселся на землю и стал вылизывать лапы.

Три затменья назад никто не мог и помыслить, что Живущие близко к Небу будут ездить на пауклаках. Конечно, вершинные звери непохожи на мерзких тварей из ущелий срединных гор. Их жвалы спрятаны в шерсти, а спины покрыты мехом – бархатистым, с длинными прядями. Отец Тейрука недаром выискивал в норах детенышей, придирчиво отбирал, выкармливал молоком кудрявой горной козы.

Но ездить на пауклаках научились макáбреды. Это макабреды обнаружили их, когда спустились в пещеры, – подслеповатых, слюнявых, пожирающих все, что придется (падаль, слизней, друг друга), и не смутились их отвратительным видом. Они очень скоро поняли: для пауклаков нет неприступных скал и ущелий. Их длинные цепкие пальцы с когтями в виде крючков способны цепляться за камни, впиваться в мелкие трещины. Их клейкая бородавка, расположенная на брюхе, позволяет подолгу висеть на гладком отвесном склоне. И еще они могут прыгать – на короткие расстояния – сверху вниз, обнаружив жертву. Пауклаки видели плохо. Но отличались способностью угадывать все живое по еле заметному запаху, по колебаниям воздуха. И макабреды научили их охотиться на людей.

Макабреды всегда появлялись на пауклаках. И люди Вершины смеялись: пауклаки им – вместо крыльев.

Но теперь и у самого Неба живут бескрылые люди. Летал один Нариан…

Жрец Вершинного Древа уже увидел Тейрука и поспешил навстречу:

– Ничего?

– Ничего, карун. Мы облазили все ущелья. Никаких следов Нариана.

Даридан печально кивнул: он и не ждал другого. Тейрук нахмурился: жрец так легко расстается с надеждой?

– Карун Даридан считает, что мы его не найдем?

Даридан ответил – но не Тейруку, а собственным мыслям:

– Нужно сказать Дарилле.

Тейрук опустил глаза: нет, он не сможет.

– Хорошо. Я сделаю это сам. – Даридан повернулся, чтобы уйти.

– Карун! Подождите! Что вы скажете ей?

– Скажу, что князя горы больше не надо ждать.

Подойдет – и скажет? Так просто?

– Но каруни захочет знать, как погиб Нариан. Кто убил ее мужа.

– Надеюсь, что не захочет. К тому же мы не знаем, кто убил Нариана.

Тейрук хотел возразить, но Даридан не позволил:

– Лишнее знание не облегчит ее горя. А княгиня очень слаба, и так страдает сверх меры. Ты же не хочешь доставить ей лишнюю боль?

Тейрук не успел ответить: он увидел Тахира. Помощник жреца задыхался от быстрого бега:

– Карун Даридан, скорей! Боюсь, каруни умрет!

* * *

Дарилла лежала внутри приствольного круга и сквозь голые ветви смотрела на Небо. Жрец приказал не заносить ее в дом: свет – единственное, что немного могло облегчить Дарилле страдания, хотя она и дрожала от утреннего тумана.

Даридан опустился возле нее на землю:

– Так дальше нельзя, каруни.

– Мой муж еще не вернулся? – Дарилла едва шевелила губами.

– Каруни, надежда иссякла. Больше ждать невозможно. У тебя в груди воет Ветер, как в глубокой пещере. Он выдувает жизнь. Послушай меня, Дарилла. – Даридан решился на вольность и взял ее за руку. – Я знаю, чем был для тебя Нариан, и не стану искать слова утешения. Но то, что ты носишь внутри, важнее женского горя. Я пошлю Тахира за птичкой. Неподалеку отсюда гнездятся горные ласточки. Это, конечно, не то, что искал для тебя Нариан. Но лучше, чем ничего.

Дарилла прикрыла глаза, и Даридан посчитал это знаком согласия. Тахир почти сразу исчез. Даридан потеплее укутал Дариллу и вежливо отошел: жрецу не пристало навязывать свое внимание женщине.

* * *

Ей не дают умереть, хотя Нариан не вернулся. А она соглашалась жить только ради него. Только ради него терпела эти мучения.

Нариан говорил: не печалься! Птенчик с розовой грудкой очень похож на жар-птичку. Он не может светиться, но красиво поет. Малиновка или зарянка послужат тебе вместо сердца!

Но зарянке Дариллы отводился короткий срок.

В ущельях срединных гор, где обитали макабреды, происходило дурное. И оттуда порой поднимались тяжелые испарения. Когда такие туманы достигали вершины, Дарилла заболевала. Ей было трудно дышать и не хватало света. Зарянка ее трепетала, больно билась в груди, а потом умирала.

И Нариан опять отправлялся на поиски птички – в Леса у подножия гор.

Спускаться с горы в долину было очень опасно. Но князю не смели перечить. Даже жрец Даридан. Даже сама Дарилла.

А Нариан смеялся: «Ты забыла, что я крылатый? Или ты напрасно посеребрила мне крылья? Лучше думай о сыне: как он поднимется в воздух. Знаешь, как он полетит? Как никто не летал!»

Дарилла снова с трудом разлепила тяжелые веки и посмотрела на Небо.

* * *

– Каруни, вот! Посмотри! – Тахир уже возвратился. В ладонях его, как в гнезде, сидел испуганный птенчик.

Ветер в груди Дариллы затянул тоскливую песню: до сих пор она принимала птичку только из рук Нариана.

– Возьми, каруни! Возьми. Это тебе поможет.

Значит, ей снова придется воспротивиться смерти?

– Ну вот! – Тахир облегченно вздохнул и ласково улыбнулся. – Так-то лучше, каруни! Твои щеки порозовели.

– Помоги мне подняться.

Дарилла с трудом присела и прижалась спиной к стволу.

Да. Наверное, сын Нариана важнее ее печали. Важнее для тех немногих, кто – несмотря ни на что – живет у самого Неба. Кто верит, что сын Нариана непременно взлетит.

* * *

– Древо все еще спит? Никаких следов пробуждения?

Каждый день Дарилла обходит вокруг ствола и касается пальцами его гладкой коры. Но уснувшее Древо не шевелит ветвями. Может, оно забыло, как набухают почки?

Даридан покачал головой:

– Видно, ему не хочется расставаться со снами. Что оно здесь увидит? Мы стали слишком несчастны.

– Да, но ты говорил, союз серебра и бронзы – это большая радость. Это дает надежду.

– Каруни часто страдает. Мы за нее боимся. – Даридан вдруг понял, что голос его звучит непростительно нежно, и теперь говорил, делая длинные паузы, подбирая слова. – Но тот, кто должен родиться, – мы все его ждем, каруни.

– Ты думаешь, он взлетит?

– Непременно взлетит. Если получит крылья.

– Но Вершинное Древо… Оно не слышит меня. Вдруг оно не проснется?

– Не стоит об этом думать и тревожиться раньше времени. Каруни и так плакала слишком много.

Даридан боится говорить откровенно и потому не находит правильных слов для Дариллы.

* * *

Древо все еще спит. Так, объяснял Даридан, оно очищает память от обид и предательств. Иначе оно не сможет цвести и плодоносить. Вершинное Древо и раньше засыпало надолго. Но с каждым разом ему все трудней пробуждаться. Древо может проспать рожденье ее ребенка, может оставить бескрылым наследника Нариана.

Ласточка внутри у Дариллы неожиданно затрепетала. Дарилла прижала руку к груди, пытаясь ее успокоить, и застыла на месте: крылья погибшего мужа! Как она не подумала раньше. Они не могли исчезнуть. Жар-птичка Дариллы недаром отдала свою силу: ни животное, ни человек не посмеют их тронуть. Если крылья отыщутся, сын Нариана взлетит. Он не должен зависеть от снов и обиды Древа.

Рука Дариллы с досадой оторвалась от гладкой коры. Она больше не хочет думать о спящем Древе. Нужно думать о крыльях, о том, чтобы их вернуть.

А крылья можно найти, обнаружив убийцу.

Дарилла должна узнать, кто убил ее мужа.

* * *

– Кто такой Мукаран?

– Почему это имя вдруг взволновало каруни? – Даридан насторожился. – Ты уже что-то знаешь? Ты с кем-нибудь говорила?

Тейрук неподалеку натягивал тетиву. Он взглянул исподлобья и снова взялся за лук.

– Это правда, что крылья, на которых летал Нариан, предназначались другому?

– Да, это правда, каруни. Но их первый хозяин не принял дар Вершинного Древа. Он от него отказался.

* * *

Когда Мукаран увидел, какие крылья приготовило ему Древо, он сильно разгневался и грубо сорвал их с ветвей. Плоды еще не дозрели, и ветви, прощаясь с ними, жалобно заскрипели.

Напрасно жрец Даридан пытался его сдержать: разве не люди виновны в том, что крылья их облысели?

– Мукаран! Эти крылья лучше, чем ничего. Конечно, они некрасивы. Но позволяют летать.

В ответ Мукаран швырнул свои крылья на землю.

– Что ты делаешь? – Даридан испугался. – Ты оскорбляешь Древо! Оно не захочет цвести. И так эти крылья – последние за Лунное десятилетие. Древо растило их для тебя. Из последних сил, Мукаран.

– Твое драгоценное Древо уже ни на что не способно. Оно давно обессилело. От сухого пня было бы больше пользы. Ты подумай, карун! Может, лучше его срубить? И врагам на Вершине нечего будет делать, – Мукаран усмехнулся.

Даридан так сильно сжал жреческий посох, что пальцы его побелели:

– Ты обезумел, карун! Крылья – великий дар.

Глаза Мукарана вспыхнули:

– Дар? Тебе все равно, как выглядит этот дар и на что он годится? Это крылья летучей мыши. Вряд ли летучая мышь вернет Казодаку славу.

– Мукаран, это трудно, я знаю. Ты надеялся. Ты рассчитывал. Но Древо пока не может…

– Или просто не хочет! Не желает нам помогать.

А ведь он и правда надеялся. Как шелестело Древо золотистыми листьями, когда Мукаран пришел поведать свое желание! А как ликовал Мукаран, когда на верхушке Древа появился бутон!

Но радость была преждевременной. Сначала Вершинное Древо изводило его ожиданием: бутон очень медленно рос и долго не раскрывался.

Потом появился цветок – серовато-зеленый с прожилками на перистых лепестках. И Мукаран сразу понял: Древо его обмануло!

Даридан утешал его, говорил: давай подождем. Ты пока наблюдай, как вызревает плод. Он просто оттягивал время! Надеялся, что Мукаран привыкнет к мышиным крыльям и поймет, что выбора нет.

– Нет, Мукаран, ты не прав, – Даридан надеялся, что раздражение Мукарана выплеснется и утихнет. – Это наша вина. Чтобы цвести по-другому, по-другому плодоносить, Вершинному Древу нужно соприкоснуться со счастьем.

– Я должен испытывать счастье, получив эти крылья? Вы все, что столпились вокруг, испытаете счастье, оттого что я буду похож на летучую мышь?

– Кто-то должен летать. Иначе надежда иссякнет. Иначе мы можем забыть, для чего существуем.

Даридан говорил, не повышая голоса, но внутри него нарастала тревога. Он все острее чувствовал: Мукаран неспроста распалился.

– Сдается, эти слова ты уже говорил. Моему отцу. Ты заставил его надеть мышиные перепонки. Он послушал тебя, Даридан, хотя безобразные крылья его тяготили. И чего ты добился?

– У Вершины не может быть бескрылого князя. Потомок бескрылого князя никогда не взлетит. А твоего отца я любил, Мукаран.

– Ах, так вот почему он разбился! Из-за твоей любви! – Мукаран зло рассмеялся. – А раньше ты утверждал, что виноваты макабреды. Это они принудили его прыгнуть через ущелье.

– Твой отец погиб как герой.

– Ради чего, Даридан? Чтобы я получил такое наследство? – Мукаран пнул крылья ногой. – Ради какого-то выдуманного потомка? Ради того, чтобы это полузасохшее дерево когда-нибудь вдруг опомнилось? Знаешь, что я скажу? Макабреды правильно сделали, когда от него отказались.

– Мукаран!..

– Я с рождения – Мукаран. И давно уже жду, карун, – Мукаран насмешливо посмотрел на жреца, – когда ты найдешь в себе силы и, наконец, признаешь, что макабреды были правы. Посмотри: они не летают. Но их боятся соседи. Они страшны, Даридан, и потому – велики. А ты? О тебе в Долине даже не вспоминают. И о Древе давно позабыли. Твои возможности иссякают, как источник после обвала. Твои надежды на чудо могут лишь рассмешить. Да тебя, Даридан, с твоими пыльными книгами и бессмысленными пророчествами, тебя давно уже нет.

– Мукаран, опомнись! Ты наследник древнего рода. Крылатому суждено возвестить о Смене Времен.

– От этого рода ничего не осталось. А Времена давно изменились. Просто ты не заметил. Ты же сам говорил, – Мукаран теперь, не стесняясь, смеялся над Дариданом, – возвещающий только для этого нужен, без него Начало можно и не заметить. Так вот, карун: старое Время кончилось – кончилось в тот момент, когда люди горы перестали быть единым народом. Когда появились макабреды. Они захватили не только срединные горы. Им досталась вся слава.

– Макабреды променяли Небо на темные недра пещер.

– И там обрели богатства. И силу. И тайное знание.

– И сделались людоедами.

Мукаран опять усмехнулся:

– Они убивают врагов. А их убивают все. Взять хотя бы людей Долины. Или тебя, Даридан. Разве ты совершенно чист? Ты никого не убил? Ни одного макабреда, когда они посягнули на твое засохшее Древо? и не все ли равно, карун, что потом делать с убитыми?

– Мукаран! Макабредов неслучайно называют частично умершими.

– Они хотят обрести бессмертие. А для этого надо соприкоснуться со смертью. Перестать содрогаться.

– Перестать содрогаться, когда убиваешь другого? Перестать содрогаться, чтобы напиться крови?

– Жизнь обитает в крови. Кровь продлевает жизнь. Бесконечно долгая жизнь – это и есть бессмертие.

– Макабреды изменили Древу. Они верят в Макабра – в труп, способный вести жизнь человека.

– Даридан! Мне не страшно. Ты представляешь? Я тоже не прочь прожить долгую славную жизнь – в отличие от отца. А здесь, на твоей Вершине, это мне не грозит. Я не из рода жрецов. Моя мать не жевала пятилистный цветок. Я ухожу, Даридан.

– Мукаран! Ты не можешь!

– Не могу? Почему? Потому что Вершине нужен крылатый князь? Забери свои крылья, жрец. Нацепи их кому угодно.

Даридан вдруг понял, что словесная схватка проиграна: Мукаран не хочет признавать его правду. И вообще не хочет быть с народом Вершины. Мукаран – его враг? У Даридана не хватало духу в это поверить:

– Мукаран! Ты слишком расстроен. Нам надо поговорить.

– Поговорить? О чем? Как погиб мой отец?

– Мукаран, ты должен поверить… Я открою тебе секрет, как сделать крылья сильнее. Послушай меня…

– Я слушал тебя слишком долго. На это ушло много времени. А теперь его не осталось. Я ухожу, Даридан.

– Ты пожалеешь об этом, но будет уже слишком поздно.

– Думаешь, я не замечу Начала или Конца? Их видно не только с Вершины. И знаешь, что я увижу? Как множится сила макабредов. Как они отомстят Долине, как захватят Лосиный остров.

– Может, люди Долины в чем-то и виноваты…

– Не криви душой, Даридан!

– Макабреды еще хуже. Они принесут много горя, а великим народом не станут.

– Ты не веришь в победу макабредов? Думаешь, им не под силу сражаться с конными всадниками? Ведь у них пауклаки! и равнина – не скалы. Но я думал об этом. И у меня есть идея. – Он загадочно усмехнулся. – Ты не зря учил меня, жрец.

На этот раз Даридан не ответил. И в его молчании Мукаран почувствовал нарастающую угрозу. Не сводя с Даридана глаз, бескрылый стал отступать. С каждым шагом отчуждение нарастало, и Даридан признался себе: да, Мукаран – его враг. Опаснейший из врагов.

Жрец не увидел – почувствовал, как Тейрук шевельнулся, как стал поднимать свой лук. Даридан сделал знак рукой: он не дает разрешения!

Мукаран это видел и опять усмехнулся: жрец все еще не желает убивать Мукарана, бывшего князя Вершины!

Может, зря, Даридан?

Мукаран вдруг рванулся и побежал, перемахнул через стену и тут же исчез из глаз. Стрела ему вдогонку так и не засвистела. Тейрук стоял и хмуро разглядывал землю – чтобы не видеть жреца. Разведчик не хочет знать, как печалится Даридан. Жрец не должен быть слабым!

– Он все продумал, карун. Он спрятал там пауклака.

– Знаешь, в чем дело, Тейрук? – Даридан следил за тенью между камнями. – Он очень хотел летать.

* * *

Жрец догадывался: у Дариллы появилась тайная мысль.

– Тебе сказали, что Мукаран мог убить Нариана?

Дарилла кивнула: да.

– Тейрук ошибся, каруни. Это не Мукаран.

– Не Мукаран? – Разведчик оставил свой лук и подошел поближе. – Мукаран – отступник. Он ненавидит всех, кто живет на Вершине. Он спустился в пещеры. Он – предводитель макабредов.

При слове «отступник» Дарилла поежилась, но Тейрук не заметил.

– Мукаран признал в Нариане князя горы Казодак и отдал ему амулет.

Амулет? Золотое Древо?

– А как, ты думаешь, он оказался у Нариана?

* * *

Нариана схватили, когда он готовился прыгнуть.

– Глядите-ка, кто попался! Из вырожденцев. С Вершины.

Но смеялся только один. Остальные с опаской разглядывали его крылья. Даже такие, они вызывали сложные чувства. И Нариана не посмели сразу убить.

– Отведем его к Мукарану. Пусть сам решает, что делать.

«Мукаран… Мукаран… Мукаран… – Нариан попытался вспомнить. – Он сделал что-то плохое… Когда-то давным-давно – я тогда только родился…»

Но сейчас ему было больно, он боялся за крылья – как бы их не сломали, и бедная мысль убежала.

Потом Нариана втолкнули в какое-то подземелье, и он задохнулся от вони. Что может так пахнуть? Зелья? Кровь? Гниющая плоть?

Свет еле сочился сбоку. Видимо, там светильник. Но пленнику этот свет не помог разглядеть Мукарана. А тот до поры до времени не желал выступать из тени. Нариана больно толкнули и заставили развернуться:

– Смотри, Мукаран. Вот мышь. Она умеет летать. Или думает, что умеет. А ну, повернись спиной.

Нариан почувствовал обжигающий взгляд. Тому, кто его разглядывал, было не все равно: «Мукаран… Мукаран… Мукаран…»

– Ты согласился надеть отвергнутые перепонки… Хотя они не дозрели. Жрец тебя окрутил. (Нариан, несмотря на боль, все же сумел удивиться: макабреду слишком много известно.) Что он тебе обещал? Сына? Славу? Величие? Возрождение рода? Обещал, что ты будешь лучше всех предыдущих?

Нариан не выдержал и повернулся: он должен увидеть этого Мукарана! Тот, наконец, выдвинулся из тени. Но неверный свет смазывал все черты. А глаза Нариана к темноте не привыкли.

– Ты поверил ему, Нариан? Ты поверил жрецу? – Мукаран подошел совсем близко. – А давай мы с тобой проверим, правду ли говорил добрый жрец Даридан! – Голос вдруг изменил говорившему – сделался слишком страстным. – Тот, кто летал до тебя, не прошел испытание. Знаешь, что он не смог? Перелететь через пропасть. Он упал с вышины прямо на острые камни. Если жрец сдержал обещание и крылья твои сильнее, я, пожалуй, поверю: будущее за вами, – Мукаран рассмеялся. – Но он тебя обманул. Как обманывал всех. Отведите его к ущелью.

И там, на краю обрыва, Мукаран сделал странную вещь.

– Перед тем, как ты полетишь… – Нариан почувствовал, как тяжело тот дышит. – Эта штука мне надоела. Надо было давным-давно скинуть ее в ущелье. Но ее когда-то нацепила мне мать. А детские воспоминания нас иногда тревожат. Слабость! Не так ли, князь? – Мукаран одним движением что-то накинул на шею пленнику и потянул за шнурок, делая ему больно. – Гляди-ка! Тебе идет. Может, и пригодится, если останешься жив. Говорят, этой штуке столько же лет, сколько Древу. И она перейдет к тому, кто полетит, как птица. Ну, давай, улетай! Покажи перепонки в деле.

Князь не успел вдохнуть, не успел подготовиться – а Мукаран уже грубо столкнул его в пропасть. И Нариан упал, как упал бы обычный смертный, не имеющий крыльев.

– Куда ж ты, летун? К земле? А как же служение Небу? – смех, отраженный эхом, заставил князя опомниться.

Ущелье, на счастье, оказалось таким глубоким, что Нариан сумел расправить смятые крылья. Он мягко спланировал, приземлился на выступающий камень, оттолкнулся, снова взлетел и достигнул другого склона.

Горное эхо больше не смеялось над Нарианом. Зато оно донесло слова Мукарана:

– Никогда не снимай талисман! А потом отдашь его сыну.

С тех пор Нариан беспрепятственно передвигался в горах. Будто макабредов не было.

* * *

– Так что, каруни, макабреды не убивали князя. Но Тейруку очень хотелось, чтобы это были они.

Тейрук не смотрел на Дариллу и не смотрел на жреца: Даридан разгадал его мысли. На то он и Даридан! А разведчик – придется признать! – оказался не прав.

Жрец обратился к Дарилле, и голос его смягчился:

– Каруни не нужно гадать, кто убил ее мужа. Это тяжелые мысли, и они никуда не ведут. Нужно набраться терпения и беседовать с Древом. И еще нужно помнить, каруни: наши несчастья бывают следствием наших желаний.