Текст книги "Задание на лето. Книга первая"

КРУТОЙ ПОДЪЁМ
глава 3

Остановки как таковой здесь не было. Был натоптанный за долгие годы многими сотнями людей утрамбованный пятачок – без трещин, без травы. По краям дороги слой пыли толщиной в добрую ладонь. Сбоку – канавы, наполненные грязной дождевой водой и несколько большущих луж. Лето хоть и жаркое в этом году, но дожди зачастили. Вот и сейчас из-за того высокого, длинного подъёма, что проглядывает через вибрирующее марево вдалеке, и на который взбирается серой змейкой грунтовой тракт, медленно выплывает маленькое чёрное пятно.

1.

– Стороной пройдёт, – уверенной скороговоркой частит толстая бабка в длинной чёрной юбке, сидящая на двух здоровенных тюках. На голове старухи чёрный с яркими жёлтыми и красными цветами платок. Она лихо лузгает семечки и выплёвывает их на площадку перед собой. Несколько чешуек прилипло к её волосатому с бородавкой подбородку, но она их не замечает.

– Знамо, стороной, – лениво зевая и потягиваясь, отвечает ей высокий худой мужчина в серой со множеством мелких отверстий шляпе, – вон туда идёт, – машет он куда-то в сторону. На нём чуть коротковатые, хорошо выглаженные чёрные штаны, рубашка снята и небрежно переброшена через левое плечо. В правой руке – серая сетка с большими ячейками, в ней газетные пакеты, на одном из которых проглядывается селёдочное пятно. Бутылка водки, обёрнутая в серую упаковочную бумагу, хлеб, три банки рыбных консервов. Старая, заношенная, непонятного цвета вытянутая майка совсем не гармонирует с аккуратностью этого высокого мужчины:

– Да, пройдёт… Мож, чуток заденет, пыль собьёт.

– Аккурат накроить, – это суховатый старичок, что стоит чуть ближе старухи к дороге. Его кручёные пальцы сжимают набалдашник какой-то самодельной трости, чуть кривой, но с красивой резной ручкой. На старике серая кепка, длинная косоворотка, подвязанная поясом, тёмно-серые с вытянутыми коленками штаны, пыльные штиблеты неопределённого возраста и цвета: – Через часик, коль не уедем и накроить, как пить дать!

– Да помолчи уж, старый… Что зря брехать-то?! – бабка явно устала от ожидания и поэтому не скрывает своего раздражения. – А ты, паря, куда собрался? – обращается она совершенно другим, сладковатым голосом к Мишке.

– Да я в Боровое, на детские дачи…

– А-а-а, ну тада за нами с дедом бушь. Седай вот туды, в тень, а то солнышко нето… Кепка-то где, нет чё ли?

Очередь установлена, и больше Мишку в этой компании ничего не интересует. Он отходит к ближнему жиденькому кусту, садится в его решетчатую тень и начинает наблюдать, как плавают в луже три утки и селезень. Пахнет клевером, полынью, пыльной дорогой, затхлой водой и утиным помётом. Совсем не городской запах вносил какую-то новизну ощущений, и Мишке нравится вдыхать этот необычный, не пахнущий мокрый асфальтом и домами воздух…

– Да тормози ты, Василий! Уснул чё-ли? – дребезжащий голос старухи выводит Мишку из состояния лёгкой дрёмы.

По дороге, виляя, сильно пыля, гремя деревянными бортами и прыгая на ухабах, едет старенький грузовичок. Видимо, старик и правду задремал, как и Мишка, а потому махнул поздно. Правда мужчина голосует значительно активней, даже что-то при этом ещё и выкрикивает. Так как очередь была не Мишкина, то он и не спешил принимать в этом участия. Он так, из праздного любопытства, наблюдает за происходящим, прикрыв один глаз и растянувшись на траве.

2.

А видна ему следующая картина: трое устроили воистину спринтерский забег за уходящей машиной, при этом бабка умудрилась взвалить на себя две котомки, которые сильно мотыляются у неё на спине. Мишка хихикнул: – Две попы у одного человека.

Между тем «две попы» долгое время не отставали от высокого мужчины, и лишь старичок, пробежав с десяток шагов, остановился, и тоже, как и Мишка, занял наблюдательно – выжидательную позицию за происходящим состязанием. В конце концов старуха стала сдавать, остановилась и зло сплюнула на обочину, чего-то бормоча… Бросила тюки и грузно плюхнулась на них, чуть не опрокинувшись назад. Мишка тихо хихикнул.

А мужчина всё продолжал погоню за грузовичком, и – о чудо – тот остановился! Мужчина, сильно запыхавшись, подбежал к кабине и было видно, что он с кем-то говорит… Потом он, быстро кивнув несколько раз, легко и привычно перемахнул в кузов машины, причём машина не очень-то дожидалась, когда новый пассажир сядет, и сразу тронулась. Мужчина в кузове забалансировал руками и всё же не устоял на ногах.

– Бац! – мысленно прокомментировал происходящее Мишка. – Один уехал, – с сожалением подумал он. – Теперь ещё эти двое, а потом уж и я…

Туча за подъёмом дороги заметно подросла и стала ещё чернее. А солнце пекло неимоверно!

– Эх, сейчас бы скупаться, – мечтательно улыбается Мишка. – Колька с Серёжкой уже небось на море… Или всё же опять взялись за лопаты и лазают по лесам в поисках клада.

Год назад он вместе с ними раскопал два приличных лесных холма. Искали, как говорил Колька, танкетку, оставленную белыми при отступлении. Рыли так глубоко, что еле выбрались потом наверх, но ничего так и не нашли.

– Интересно, что за секретный план они разыскали этой зимой, и почему Колька об этом ему не написал?

Бабка вернулась на остановку:

– Какие вёдра нынча. Не побегашь… – она глотала гласные буквы в окончании слов, и Мишке показалось это очень забавным. Правда про вёдра он так и не понял: – Что это за вёдра, если в руках у неё две котомки? А да ладно, потом у кого ни будь спрошу…

Одним глазом он всё же посматривал за бабкой. Та устроилась удобно на своих тюках, запустила руку в широкий карман юбки, достала приличную горсть серых с чёрной полоской семечек и ловко по одной стала их забрасывать в рот, шумно выплёвывала кожуру.

– Жареные, наверно, – Мишке даже показалось, что он чувствует запах этих крупных семечек.

В это время одна из уток выбралась из лужи и довольно проворно подошла к ногам старухи, потянулась куда-то под юбку, клювом пытаясь что-то достать из глубокой придорожной пыли.

– Пшла, ляха такая! – шикнула бабка на утку, ткнув в её сторону ногой, и тут же вскочила. – Ты, чё делашь-то, Васёк?! Ну машина ж идёт, голосуй!

Первую машину дед пропустил, так как у неё был металлический кузов, а вот перед второй поднял уверенно палку, как шлагбаум, и начал суетливо махать второй свободной рукой…

Бабка на этот раз вскочила лишь тогда, когда машина начала останавливаться, проехав перед этим добрых полста метров.

– Следующая – моя, – подумал Мишка и с довольной улыбкой закрыл оба глаза.

3.

Он был сильно удивлён, когда услышал голоса возвращающихся деда и бабки. Сел… Встал… Машина стояла, а бабка и дед медленно, устало ковыляли снова на остановку.

– Иди, нето… Тебя зовёт… Знакомец твой, – бросила бабка на ходу Мишке, и почти без перерыва: – А чтоб тебя… набегашь тут, как молодуха… Василий, а что перву-то пропустил, а?

– О, подвалило, – на бегу думает Мишка. – Наверное, это машина с соседских дач, у них вроде… А нет, у них в прошлом году была синяя…

Он подбегает со стороны водителя, чтобы лучше разглядеть того, кто за рулём:

– Дяденька, до Борового возьмёте?

Здоровенный водитель, еле вмещавшийся в маленькую кабину «ГАЗа», кивнул ему на пассажирское сиденье:

– Сидай, пацан! Я тебя с Вовкой спутал, ну да поедем уж. В Береговое я…

Вот это фарт! За один день сразу на трёх машинах, да ещё второй раз в кабине! Мишка быстро обегает нос машины и дёргает ручку, но дверь не поддаётся.

– Сильней, паря! Вниз тяни, – у водителя голос грубый, хриплый.

Машина, конечно, не военная, но машина! Краска местами сколота, и проступает ржавчина. В кабине пыльно и пахнет бензином. А вот сидушка мягче, чем на военном «ЗИЛке», но коричневый дерматин сильно потрескался и местами из него торчит поролон. Шорты цепляются за эти трещины, и голым ногам колко. Местами чувствуются металлические пружины, что слегка выпирают на сиденье бугорками. Кабина сильно гремит, да и стёкла дребезжат… Но машина же!

4.

Бортовушка тронулась с места и, переходя на вторую скорость, резко дёрнулась, в коробке передач что-то затрещало… А потом она ровно пошла и, слегка завывая, начала набирать ход.

– Тебе в Боровое-то зачем, малец? – спросил здоровенный водитель, не глядя на Мишку.

– А я к маме еду, она у меня на даче работает. ДСК знаете?

– Это за Боровым, в бору крайняя будет?

– Ну, да! За нами только поля с горохом, да большущий бор, а дальше за полем стройка какая-то. Пионерский лагерь строят.

– «Юбилейный» что ли?

– Во, да, «Юбилейный»!

– А батя есть?

– Да, он в городе, работает…

– Значит, батя в городе, а мать на дачах, а тебя это, одного отпустили, да?

– Не, у нас продуктовая машина на выезде из города сломалась, прямо рядом с магазином, где хлеб и папиросы продают…

– Знаю, синие ступеньки…

– Не, зелёные ступеньки и козырёк…

– А я и говорю – зелёные… И как ты до сюда добрался-то?

– На военном «ЗИЛке», – с гордостью отрапортовал Мишка, приложив руку к воображаемой пилотке.

– Ты говори, говори… А то я вторые сутки за рулём, усну ненароком, – впервые улыбнулся водитель.

И тут Мишку прорвало и он, со всем своим красноречием, пустился описывать новенький «ЗИЛок», его громадные колёса, мощный руль и, конечно же, жуткую сирену… Он и не заметил, как в кабине резко потемнело, а машина подошла к главному, более чем полуторакилометровому, подъёму. Теперь она перешла на пониженную передачу и медленно ползла вверх, сильно подвывая.

А там, как будто зацепившись своим брюхом за кромку подъёма, висела огромная чёрная туча и всполохами чертила горизонт. Тёмная полоса дождя уже заметно быстро приближалась к грунтовому тракту, быстрее, чем двигалась их машина. И чем выше подъём, тем натужнее рёв двигателя и медленней ход машины…

– Только бы до ливня на этот подъём влезть, а там пронесёт, – не громко, но так, чтобы Мишка всё же услышал, говорит водитель.

Машина, хоть и ревела, дрожа всем своим металлическим стареньким телом, но ползла уже совсем медленно, как пешком. Мишка представил, что, пожалуй бы, он её сейчас без особых усилий обогнал, даже и не напрягаясь.

Шофёр до упора вдавил педаль газа и нервно дёргал время от времени подсос, но тот, то ли не работал, то ли Мишка это не замечал.

Туча накрыла всё пространство над ними, и было видно, как ливень коснулся полосы дороги, и та закипела. Дождь быстро сбивал толстый слой пыли, превращая его сначала в жидкое месиво, а потом в коричневые ручейки, что, сливаясь, хлынули вниз по дороге, образовав грязевой поток.

– Щас долбанёт! – крикнул шофёр в каком-то диком азарте. – Держись, малец!

Мишка и так вцепился в ручку на передней панели, и сжал пальцы так, что стало больно.

И, действительно – долбануло, так долбануло! Сначала вслед за молнией, что сверкнула где-то за кабиной машины, раздался страшной силы гром, что тряханул машину, а в следующий момент Мишка почувствовал, как машина потеряла устойчивое сцепление с дорогой и её начало юзить, стаскивая к высокой обочине.

– Дверь! – сквозь дикий рёв мотора слышит Мишка, как кричит водитель.

– Что дверь? – одними губами спрашивает Мишка.

– Дверь открой, и в случае чего – прыгай! – гремит голос водителя, перекрывая шум мотора, дождя и грома.

В этот момент дождевики ещё пару раз дёрнувшись, остановились, и сильные потоки дождя сделали дорогу совсем невидимой. Зато обочину Мишка разглядел хорошо, когда открыл дверь, и тут же захлопнув её, повернулся к водителю. Тот уже стоял одной ногой на подножке, другой упрямо давил на газ и быстро-быстро вращал одной рукой руль машины. Мишка тоже открыл дверь и приготовился прыгать, но бортовушка медленно начала отползать от обрыва. До вершины оставалось всего ничего, когда машина, как будто перестав слушаться руля, стала скользить то в одну, то в другую сторону, практически не продвигаясь вперёд, а потом вдруг кузов пошёл куда-то вправо, и машина начала сползать вниз. В этот момент Мишка захлопнул дверь и закрыл глаза…

5.

Машина стояла на вершине подъёма на мокрой раскисшей обочине. Ливень кончился, но дождь ещё моросил, это было видно и по стеклу, и по лужам, что образовались тут и там. Шофёр беспрерывно курил, и в кабине от этого было трудно дышать. Стекло со стороны Мишки заклинило, и оно не открывалось. Водитель подёргал ручку стеклоподъёмника и матерно выругался. С его стороны Мишка увидел, что стекло приоткрыто, но как– то неровно спустилось, и, видать, тоже застряло. Ручка стеклоподъёмника валялась в ногах у водителя.

– От так, Миха! И мы кое-что могём – не только военные! – улыбаясь какой-то усталой неестественной улыбкой, одними губами, без участия глаз, сказал, выпуская очередную струйку дыма, мужчина:

– А ты молодца, не сдрейфил… И дверь вовремя закрыл. Молодца!

Мишке было стыдно признаться, что он не только не сдрейфил, но и не помнил, как машина забралась на подъём. Он просто промолчал, шарясь в карманах, как будто что-то потерял. К его удивлению в кармане обнаружились две карамельки:

– Во! – Мишка вытащил карамельки из мокрого кармана и на ладошке протянул их водителю.

– Эх, водочки б, – вырвалось у шофёра. Он выбросил недокуренную папироску и взял конфету двумя большущими пальцами правой руки, царапнув при этом Мишкину ладошку чёрными ногтями. Зубами развернул прилипшую размокшую бумажную обёртку и с нескрываемым удовольствием принялся с причмоком сосать конфету.

Уже засовывая карамельку в рот, так и не ободрав с неё весь фантик (уж больно прилип), Мишка вспомнил, откуда у него эти карамельки – тётя Шура, добрая душа, сунула их ему в руку перед тем, как он побежал на остановку. А у самой два маленьких сына. Хорошая тётя Шура, добрая… И водитель хороший!

Дождь отмыл машину, и она теперь выглядела намного лучше, чем при их первом знакомстве. Водитель почистил своё окно, передал тряпку Мишке, чтобы тот почистил своё. Ещё раз подёргал ручку стеклоподъёмника со стороны пассажирского сидения, сплюнул на дорогу:

– Ладно, поехали помалёху, теперь уж недалеко. Доберёмся как-нибудь…

6.

Воет машина, юзит туда-сюда, как танец танцует, но идёт теперь уже более ходко. Равнина. Да и Мишке не страшно с таким водителем. Этот не подкачает – надёжный дядька.

– Ты бы мне чё рассказал, Миха, аль соврал. А то ведь засну, глаз липнет…

– А что рассказать-то, дяденька?!

– А хоть что. Говори, да и всё, а я слухать буду, так и не засну.

Устал водитель. И плечи опустились, и голова сильнее обычного болтается на ухабинах, и глаза закрываются надолго, лишь руки крепко держат руль…

– А у нас в этом году зимой снега навалило, так что весь первый этаж накрыло. Я на втором живу, так мы с балкона в сугроб прыгали. Тут Мишка явно слукавил, прыгал он, и ещё один парень, на спор с крыши пятого этажа, да вот только страшно об этом кому-то говорить, а вдруг родители узнают, ох, и не поздоровится тогда ему, ведь тогда, если бы не случайный прохожий, что увидел его полёт в сугроб, кто знает, чем бы это всё закончилось.

Он то прыгнул, а друг – нет. Мишка тогда провалился в сугроб с головой и понял, что ни рукой, ни ногой пошевелить не может. Получилось только сильно икнуть и чуть повернуть голову, и тут же в рот ему набился сыпучий снег. Он уже начал задыхаться, когда услышал, что его, страшно ругаясь нехорошими словами, кто-то откапывает со стороны уже очищенной дворником бетонной узенькой дорожки, плотно прижавшийся к пятиэтажке.

– Эк невидаль, снега намело… Вот у нас энту зиму снег избы-то по самые трубы накрыл, только дымки ото всей деревни-то и видать было.

– Ври, дядька?!

– Верно говорю… Только дымки. Ну, а печник Сашка (шуплянький такой мужичишка, маленький, навроде тебя, чуток больше), откопался с утра, значит, да на лыжи-то и встал. И к своей зазнобе Василисе, значится, на окраину села-то и пошёл. По трубам избу-то её посшытал, (а она у неё третья от лесу стоит), махонькая такая. А печь хорошая, сам Сашка её и клал. Труба большая, пролезть можно… А Василиса – баба справная, высокая, хозяйство большое ведёт. Муж у неё по пьянке-то в бане угорел, так она одна с тех пор и живёт. А Сашка ей как раз под мышку-то и будет… Что она в нём нашла, только ей и известно?.. Н-да…

Водитель замолчал, как бы размышляя, стоит ли мальчонке рассказывать эту историю…

Мишка глянул, а у шофёра глаза закрытые, дёрнул его за рукав:

– А дальше-то что, дяденька?

– А что дальше, – открыв глаза и немного проморгавшись, продолжает водитель. – Сашка свои печи хорошо знает, они с прямоходом. Лыжи в снег воткнул, и в трубу-то шасть… Да застрял. Трубой-то обшибся, значит. У Василисы избу-то с трубой тадысь занесло, а это он к Стешке, значит, попал. Она рядом живёт.

А у Стешки днём раньше мужик с города, с заработков вернулся, и Стёха-то, поутру блины и затеяла. Дрова разжигает, а те не горят – труба-то не тянет. Дым в кухню так и валит. А свет-то у нас по субботам и воскресениям, быват, и отключают, вот и тогда лектричества не было. Н-да…

Ставни закрыты, снегом завалило, на двор не выйти. Вот она свечу-то и зажгла, да мужика-то сваво с постели подымает, мол, пошуруди в трубе – не тянет, должно быть снегом завалило. Он спросонок-то, не одеваясь, в портках одних, ухватом с длинной ручкой в трубу то и тыкнул… А оттуда в печь, значит, два пима и упали. Он к Стёхе: – Ты чё ж, пимы-то в трубе сушишь, дурёха, угорим же?!

А у Стёхи-то глаза на лоб полезли: – Не наши это пимы-то, – говорит она. – А чьи же? – спрашыват Пётр. Пётр – это Стешкин муж, значит, – поясняет водитель Мишке.

– Тут чёй-то возьми, да впечку-то и грохнись, только копоть повалила. А из копоти – морда кучерявая, да с глазами светящымися. Ну, да… Это Сашка из ватника выпростался, и значит, в трубу-то и провалился. Стёха-то, сперепугу в сенцы бросилась: – Чёрт! – орёт. – Бес печной!..

А Сашка-то за ней в сенцы, он, тадысь, в трубе задохнулся, кашляет, пить хочет, и сразу к кадушке. Стешка-то увидала, что чёрт из кадушки пьёт – и в обморок, биться о пол стала…

А Пётр-то до этого за четушечкой в погреб спускался, да так на притворе крышку погреба-то и оставил. А тут, когда голова-то из печи появилась, он возьми, да шаг назад и сделай, так все ступеньки-то и сосшчытал. А погреб у Петра – царский, глубокий, камнем выложен… Головой малёхо стукнулся, лежит… Думает, подниматься надо, Стёха-то больно вопит, на помощь зовёт.

А свеча у них на кухне к тому времени погасла почему-то, вот они в темноте-то все и шарятся. Пётр поднимается по ступенькам, голову уже высунул. А Сашка-то напужался Стешкиных воплей (дурно бабе) и со страху на кухоньку-то шасть, да и зацепи притолоку-то в темноте. А крышка-то у погреба тяжёлая, из толстых досок сделана, она возьми, да со всего маху Петра по голове-то и вдарь. И он по второму разу ступеньки сшчытать начал. Ну, и плохо ему сделалось. – Ох, – кричит, – убили….

Сашка тут совсем сдрейфил и в трубу-то снова нырь, и по ней наверх. Он могёт такие вещщы делать-то… И босиком, значит, по снегу к себе. А Стёха-то услыхала мужнин голос, да ползком, ползком, крышку-то открывать, да на притолок ставить.

А тут наш кузнец на лыжах-то в кузню ехал, значит. Смотрит, лыжины у трубы стоят, а никого рядом-то и нет, только следы чьи-то: не то от трубы, не то к трубе… А голос у него зычный (когда на гулянке поёт, аж стёкла дребезжат в избе), вот он возьми, да и крикни в трубу: – Есть кто живой?

А Стёхе-то почудилось из печи: – Есть чёрт живой… Она-то с перепугу на задницу так и села, да притолоку рукой в энтот момент и сбила. Ну и Петра, значится, в третий раз по голове приложило. Тот падать стал, и дико ругаться. Н-да…

А у них кошка любила на телевизоре сидеть. А телевизор на таких модных городских жиденьких ножках стоял, значится. Кошка-то у них тяжёлая, крупная така, от дикого крика Петра, на шторину-то сиганула, а телевтизор-то опрокинулся и на кинескоп возьми да и упади. Да… И как выстрелит, значит. Тут Стёха замертво на погребок-то и легла. Кузнец услышал, что в избе-то стреляют, да к участковому и побежал. С ним уж их и откапывали.

А Стёха-то потом рассказывала, мол, лежит это она в гробу (ну ей так привиделось), а в гроб-то с одной стороны стучат, и говорят: – Пусти, Стёха, замёрз ведь я, портки одни на мне, хозяйств-то поморожу, а с другой воем воют: – Я Чёрт живой, Сатана печной, – а она чуть в себя придёт, да и снова в обморок. Так её участковый-то с кузнецом и нашли. Н-да… Чуть не помешалась баба-то. А вечёр они все к Сашке подались, (по лыжам узнали), а тот пьяный с помороженными ногами на печи, и в полной несознанке, значится. Одно только и твердит: – Спьяну на двор пошёл до ветру, да упал и заснул, поморозился… Так они от него в тот день ничего и не добились. Только кликать мы его с той поры стали Сашка-Чёрт печной. Мож врут, конечно… Но вроде как так и было…

Ещё минут пять едут совсем молча.

Мишка думает: – И чего это Сашка в трубу полез, дурак, наверное?

Водитель: – Ещё чуток, парнишку высажу, а там как без попутчика? Ещё пятнадцать километров, не уснуть бы…

Вот и знакомые берёзовые рощи.

Шофёр останавливает машину:

– С тракта съезжать не буду – боюсь застрять. Тут с пару километров будет, дойдёшь, а?!

– Дойду, дяденька. Я здесь все околки знаю.

– Ну, тогда давай прощаться, – улыбается водитель и тянет Мишке огромную руку. Мишка старается жать её, как можно крепче!

Распогодилось.

Солнце хоть и вечернее, а греет славно. Ветер разогнал тучи, да и сам затих.

А на дачах скоро ужин. Мишка скидывает мокрую грязную обувь и идёт босиком по обочине дороге, по мягкому, сочному клеверу.

Душа поёт – лето!..