Текст книги "Общество Джейн Остен"

Глава 27

Чотон, Хэмпшир.

То же время

В то время как Колин Нетчбулл-Хьюгессен в Большой Усадьбе считал в уме свои пенни, доктору Грею предстояло совершить визит, которого он боялся больше всего. Он шел по Винчестер-роуд в направлении Олтона, затем свернул на улочку из двухуровневых коттеджей, остановившись у первого из них. Он быстро осмотрелся и уверенно постучал в дверь.

Через минуту ему открыла пожилая миссис Бервик – ей уже было за семьдесят.

– Что-то случилось? – первым делом спросила она. Доктор давно привык к подобным вопросам, появляясь на пороге своих престарелых пациентов без приглашения.

– Нет-нет, все хорошо. Дома ли Адам?

– Что-то повез на ферму Уайардов.

Она пристально разглядывала его сквозь миниатюрные очки для чтения.

– Если он вам так нужен, можете зайти, когда он вернется к чаю.

– Миссис Бервик, вообще-то я пришел к вам. Могу я войти?

Натянув шаль на плечи, она посторонилась, давая ему пройти. В доме было всего четыре комнаты: гостиная, кухня и две спальни наверху. Доктор вспомнил большую ферму Бервиков в нескольких милях от города, где теперь едва сводили концы с концами Стоуны, и все беды, настигшие эти семьи за минувшие годы. Впервые он подумал о том, сколько иронии было в том, что Эви Стоун и Адам Бервик выросли в одном и том же доме, быть может, даже спали в одной и той же спальне, и оба стали частью общества Джейн Остен, несмотря на всю разницу в характерах, стремлениях и возрасте. Что бы сказал на это человек не с логическим, а магическим мышлением?

Мать Адама предложила ему сесть у камина, тянувшегося вдоль всей стены. Заняв кресло, он заметил, что рядом с ним на полу стопками сложены книги.

– Адам сам не свой с тех пор, как увлекся всей этой вашей литературной чепухой.

Доктор снисходительно улыбнулся. С годами он понял, что с женщинами вроде этой спорить по пустякам бессмысленно, а повод для предстоящего нелегкого разговора был куда важнее.

– Думаю, вы догадываетесь, зачем я здесь.

Она нахмурилась, не отвечая. Он понял, что она не уступит ни дюйма.

– Эдит… Миссис Бервик, пришло время обо всем рассказать Адаму. То, что случилось на прошлой неделе, может кардинально изменить вашу жизнь и жизнь вашего сына. Вы слышали о том, каким было завещание Джеймса Найта?

Она нервно сглотнула, сверля его взглядом.

– Слышала, конечно. При чем здесь мы с Адамом?

– Адам – настоящий наследник, – со всей твердостью произнес доктор Грей.

– Ничего подобного.

– Эдит, он лишится наследства, если вы не скажете ему об этом!

Доктор оглядел темную, тесную гостиную.

– Он станет хозяином усадьбы со всеми полями и конюшней и распорядится ими так, как сочтет нужным, но, зная вашего сына, думаю, что все будет как в старые добрые времена, когда в деревне кипела жизнь. Бог знает, что случится, когда имение достанется неизвестно кому.

– А что, есть кто-то еще?

Да, она явно знала обо всем.

– Есть один мистер Нетчбулл-Хьюгессен из Бирмингема. Пока мы с вами говорим, он с мисс Франсес обхаживает свои будущие владения. Мы оба знаем, что она не заслуживает отцовской мести.

Доктор Грей рисковал: он не знал, как она отреагирует на то, что он осуждал поступок старика Найта, на которого она когда-то работала.

– Я ничего ему не скажу. Вы меня не заставите. Вы давали клятву врача.

Грей тяжело вздохнул.

– Именно. Вот уже двадцать с лишним лет мы держим это в тайне. Январь 1919 года, верно? Это я никогда не забуду. Тогда я вернулся, чтобы помочь пожилому доктору Симпсону – с испанкой один бы он не справился.

– Я ничего ему не скажу, – повторила она, словно не слышала его слов.

– О ком вы заботитесь? О себе или своем сыне? Как врач, могу заверить вас в том, что он сумеет это пережить. Сейчас его окружают друзья, хорошие друзья, и мы будем заботиться о нем так же, как и вы все эти годы.

– Он больше всего на свете любил отца. Он этого не перенесет. Мне ли не знать?

Доктор Грей внимательно наблюдал за матерью Адама. Он прекрасно знал, как она мелочна, высокомерна и как радуется неудачам и бедам других. Как цинична. Она презирала саму себя, и это отражалось на всей ее жизни.

Грей никогда не любил ее. Она даже не догадывалась об этом – встретив ее на улице, он всегда любезно улыбался ей, приподнимая шляпу в знак уважения, молчал, как того требовала его профессия, когда в разговоре с ним она, брызжа ядом, не стеснялась поносить всех и вся – но доверяла ему. Ее острый, злой язык верно служил ей, пока она плела свои сети, жаждав хоть какой-то власти над жителями деревни. Никто не хотел с ней связываться, и оставалось только гадать, как это сказалось на здоровье ее несчастного сына.

Вот почему с той поры, как огласили завещание, он так тяготился этим знанием, сомневаясь, стоит ли вообще с ней говорить. Совесть давно мучила его – все началось еще во время эпидемии гриппа, охватившей весь мир и Чотон на исходе Первой мировой войны, когда он был интерном. Несколько дней мистер Бервик лежал в лихорадке, затем у него открылось профузное кровотечение, и его срочно доставили в больницу Олтона, на попечение Говарда Уэстлейка, только вернувшегося с войны и бывшего героем для всей округи. Тот предложил экстренную гемотрансфузию, исходя из собственного опыта на Западном фронте. Адам немедленно предложил свою кровь в качестве донорской, так как они считали, что их группы крови должны совпасть, но спасти его отца не удалось. Тогда Грей сообщил миссис Бервик о том, что по результатам анализов их группы крови все же оказались разными, а значит, Адам не мог быть его сыном.

В те дни вся правда осталась для него загадкой – вдова Бервик была вне себя от горя. Когда же он вернулся в Чотон, чтобы сменить ушедшего на покой доктора Симпсона, она сама рассказала ему обо всем, в одну из столь редких минут непритворной искренности. Он даже не помнил, почему – важным было то, что это знание она превратила в оружие против него самого, обретя над ним власть, ведь он не мог нарушить клятву. И с тех пор она всегда держалась с ним так, будто он был ей чем-то обязан, словно выжидала, пока он даст слабину.

Но теперь речь шла о ее сыне. Как долго она сможет противиться этому? Противиться собственной жадности – несмотря на все, имение принесло бы Адаму тысячи фунтов годового дохода. Сам Грей искренне радовался тому, что даже несмотря на то, что Франсес не получит наследство, оно может достаться Адаму, так ценившему Остен и любившему Чотон.

Сам он так долго откладывал этот визит, так как втайне надеялся, что Франсес все же повезет.

– Почему вы пришли только сейчас? – спросила миссис Бервик, будто читая его мысли.

– Решил, что пора.

– С тех пор, как вам стало известно содержание завещания, прошли недели. Адам рассказал мне, что вы присутствовали при этом.

Она злобно сверкнула глазами.

– А может, и больше – работают же на вас всякие вроде Хэрриет Пэкхем.

– Об этом я говорить не могу. Вы – моя пациентка, и понимаете, почему. Но все переменилось так внезапно, и я подумал, что вам стоит самой принять решение. Каким бы оно ни было, я не перестану уважать вас, уверяю. Но времени у вас уже не осталось – явился этот мистер Нетчбулл. Я хочу, чтобы вы поняли это.

– Моему мальчику ничего не нужно.

– Вы ошибаетесь.

– Нет, не ошибаюсь. Наш позор станет всеобщим достоянием, мы будем посмешищем всей деревни, и чего тогда будут стоить все эти земли и деньги?

– Так считаете вы – и поэтому вы ничего не сказали мистеру Найту, когда еще могли. У вас на то была веская причина – ваш муж давно умер, и вы все равно ничего не сказали сыну. Подумайте над этим, прошу вас – над истинной причиной вашего молчания.

Он поднялся с кресла, а мать Адама не сдвинулась с места и все глядела в одну точку. Грей вышел из дома, чувствуя некоторое облегчение. Он сделал все, что мог, для Адама, не раскрывая врачебной тайны. Кроме того, старуха не смогла связать воедино интерес их общества к коттеджу и состоявшийся между ними разговор. Да и он сам, как ни стремился к нейтралитету, не мог не признать, что хочет, чтобы все разрешилось в пользу истинного наследника. Он никогда раньше не видел Адама таким увлеченным, таким живым и счастливым. Он знал, что причиной тому – их общество, общество Джейн Остен, и Адам мечтал о том, чтобы выкупить этот коттедж, устроив там музей его любимой писательницы. Больше не было нужды хранить тайну – ни доктору Грею, ни миссис Бервик. Адам должен был узнать правду и сам решить, что делать дальше.

На следующее утро Либерти Паскаль, накрасив губы ярче обычного, появилась в дверях кабинета доктора Грея. Как обычно, она прислонилась к дверному косяку, словно ждала приглашения войти и расслабиться. В который раз он подумал о том, что случайно нанял на работу ту, что так хорошо знала Аделину, да еще была ее соперницей.

– Я слушаю, мисс Паскаль.

– Адам Бервик желает вас видеть. Но на прием он не записан.

– Ничего. Пусть войдет.

Доктор Грей гордился тем, что почти никогда не давал волю чувствам на работе. Но внезапно он понял, что Адаму нелегко будет вновь пережить те редкие минуты счастья, что выпали ему в прошлой жизни, переосмыслить их, связав их с настоящим. Никто не хочет знать, что на самом деле вся его жизнь – сплошной обман.

Чуть погодя Либерти вновь возникла на пороге, но на этот раз за ней плелся Адам. Входя в кабинет, он стянул кепи, и доктор заметил, какой широкой улыбкой она одарила их гостя перед тем, как удалиться с легким поклоном.

– Адам, прошу вас, проходите, – доктор встал и закрыл дверь, затем снова сел за стол.

– Мне не очень хочется говорить об этом… – смущенно начал тот.

– Конечно, Адам. Я понимаю. Вы должны беречь себя и вашу мать. Ей необыкновенно тяжело было признаться вам в этом. Я понимаю, каково это.

Адам стиснул кепи так, что побелели его пальцы. Доктору было жаль беднягу, на чью долю выпало столько испытаний. И все же он пытался вырваться из клети своей унылой жизни, пытался сблизиться с Греем и Аделиной и Эви. Для этого нужны были недюжинное мужество и воля. Война отняла у него все надежды и чаяния, а иногда это – все, что есть у людей. Иногда стоит жить лишь ради надежды.

– Поймите, я не хотел, эта тайна раскрылась лишь потому, что нам так нужен этот коттедж. Говорю вам как ваш врач и ваш друг. Вы сильный мужчина – вам пришлось многое пережить. И с этим вы тоже справитесь, каким бы ни было ваше решение. Но оно должно быть только вашим.

– Мой отец…

Теперь в его голосе звучала боль, и он умолк.

– Знаю. Нет нужды говорить об этом. Но позвольте сказать вам следующее. Я – врач, и каждый день я вижу семьи, связанные узами крови. Вижу, как на свет появляются дети, вижу слезы родителей. Но в памяти остается лишь любовь. Адам, вас любили и будут любить. Ваш отец любил вас, и вы помните об этом – вот что важно. Это ваши воспоминания – никому их у вас не отнять.

Адам вытащил из кармана платок и смахнул набегавшие слезы.

– Все время думаю о коттедже, о книгах и о многом другом… Что, если мы все это потеряем? Что станет с мисс Франсес, лишившейся дома?

Доктор встал, обошел стол и оперся на него, взглянув на Адама.

– Не стоит сейчас думать об этом. Я всего лишь хотел… и миссис Бервик тоже хотела, чтобы вы узнали правду. Это касается лишь вас, и только вас. Не стоит так переживать о мисс Франсес – возможно, мистер Нетчбулл ничего никому не продаст.

Доктора тронула такая забота о других – в его душе шла та же борьба. Они стали частью чего-то грандиозного, и теперь каждый из них нес за это ответственность, от которой нельзя было отказаться просто так.

– Я хочу, чтобы кто-нибудь посоветовал мне, как следует поступить.

Впервые за долгое время доктор искренне улыбнулся.

– Адам, поверьте мне: многие из нас нуждаются в подобном совете.

– Что бы вы сделали на моем месте?

– Если честно – не знаю. В этом вся трудность. Выбор предстоит делать вам, и только вам. Такова жизнь. Никто не может знать, какой бы она была без настоящей свободы выбора.

Адам засунул платок обратно в карман куртки.

– Тогда пусть все проголосуют.

– Что, простите? – переспросил пораженный доктор Грей.

– Наше общество. Я скажу им, что… Нет, лучше вы скажете. Пусть проголосуют. Все. Вчера, на обратном пути от Уайардов, я видел мисс Франсес, и она сказала мне, что этого Нетчбулла интересуют только деньги. Думает, что с книгами проблем не будет, но все остальное, включая коттедж… Как знать. И я хочу, чтобы как можно скорее вы все проголосовали. Официально. Я доверяю каждому из вас.

– Адам, все же мы едва знакомы с мистером Синклером и мисс Харрисон, хотя они нравятся мне, и я их уважаю.

– Нет. Я доверяю им. И доверяю вам.

Он замолчал и посмотрел в глаза доктору.

– Все эти годы… Вы знали, и ничего мне не сказали.

Доктор положил руку на плечо Адама. Его сочувствие, обычно тщательно скрываемое, редко прорывалось наружу, как сейчас, – так требовал долг.

– Адам, важно было хранить это в тайне, но если подумать как следует – это ничего не значит. Это ничего не меняет. Ваша любовь к отцу останется с вами. Все остальное, даже то, какую роль во всем случившемся сыграла ваша мать, неважно. Во всяком случае, я так думаю. Вы в самом сердце вашей собственной жизни, все остальное вокруг – мишура, и лишь вам решать, кто или что останется с вами рядом. Не позволяйте никому помешать вам.

Адам кивнул.

– Но я все равно хочу, чтобы вы проголосовали.

Глава 28

Чотон, Хэмпшир.

23 февраля 1946 года.

Второе внеочередное заседание общества Джейн Остен

Повестка дня необычайно взволновала Эндрю Форрестера.

– Значит, мы собрались здесь, чтобы проголосовать за то, стоит ли Адаму заявлять о своих правах на наследование имения? Основываясь на сомнительном факте того, что он действительно является сыном мистера Найта? И об этом он узнал лишь день или два назад?

Доктор Грей утвердительно покивал головой. Собрание вновь проходило в его гостиной. Присутствовали все, кроме Адама, – так было проще, учитывая монументальность решения, которое им предстояло принять.

Этим субботним днем Мими встретила на станции Ярдли, приехавшего из Лондона поездом. Сама она так и не вернулась туда, переночевав у Аделины после первого внепланового собрания, а затем осталась у Франсес в Большой Усадьбе. Деревенский воздух творил чудеса – она выглядела просто сногсшибательно.

– И давно вы узнали об этом? – спросил Эндрю.

– Энди, ты же знаешь, что я не могу тебе ответить. Но у меня с собой письменное разрешение Адама и его матери на то, чтобы раскрыть обществу сущность его претензии на наследство. Эти бумаги предназначены тебе как судебному исполнителю – храни их как зеницу ока.

Доктор Грей отдал бумаги Эндрю.

– Бедный Адам, – послышался голос Аделины. – Лишился почти всех родных, и теперь вот это. Как он себя чувствует?

Доктор Грей откинулся на спинку своего кресла, стоявшего прямо у камина, и уставился в пол.

– Все-таки он мой пациент, и я не имею права говорить вам о его здоровье, но он попросил всех нас проголосовать сегодня, так как эмоционально истощен и не может принять решение без нашей помощи. Наше решение не является окончательным и ни к чему его не обязывает – мы всего лишь поможем ему сделать правильный выбор.

– Полагаю, вам тоже было нелегко решиться на такой шаг, – заметила Аделина.

Ее сочувственный тон удивил доктора Грея. Уже много месяцев он не слышал от нее ни слова сострадания. Для остальных в ее словах не было ничего особенного, но для него в них крылась надежда и утешение, которых так давно лишился Адам.

Эндрю прочел два заявления.

– Значит, сомнений в обоснованности его претензий у нас нет, так?

Доктор снова кивнул.

– Помимо вас, Адама и его матери, никто больше не знал об этом, включая самого мистера Найта, верно?

– Верно, и поэтому слова «ближайший родственник мужского пола» так важны. В завещании нет ни слова о законнорожденности, и потому любой кровный родственник может заявить о правах на наследство. Поправьте меня, если я ошибаюсь.

– Совершенно верно, таков закон, – подтвердил Эндрю. – Значит, мы выносим данный вопрос на всеобщее рассмотрение и голосуем. Мисс Франсес, я и Адам воздерживаются от голосования по понятным причинам. Согласно принципам действия парламента, большинство членов нашего общества должно проголосовать «за», чтобы решение вступило в силу. Таким образом, вас остается пятеро, и вы должны его обсудить.

– Не вижу повода для рассуждений, – вмешалась Аделина, сидевшая на двухместном диванчике рядом с Эви. Мими и Ярдли расположились на большом диване напротив, Эндрю, как и Грей, сидел в кресле у камина, а рядом сидела Франсес.

– Думаю, что для Адама эта новость стала тяжким ударом, и он имеет полное право переживать, – продолжила Аделина. – Не думаю, что если вся деревня узнает о том, чей он на самом деле сын, это прибавит ему духа и уверенности в себе.

– Он не производит впечатление неуверенного в себе человека. Скорее, скромного, – заметил Ярдли.

– Мы знаем его дольше, чем вы, – возразила Аделина. – В деревне все друг у друга на виду – жизнь здесь не так проста, как кажется. Никакой анонимности, и от чужих глаз не скрыться, как, например, в городе. Если что-то случается, соседи узнают обо всем.

– Звучит заманчиво, – шутливо перебил ее доктор Грей. – Мои соседи знают обо мне все, вне зависимости от того, кого из них я посещаю, но я все равно здесь.

– Да, решения тяжелее принимать, зная о том, что тебя осудит вся округа, – согласилась Франсес.

– Вижу, у вас тут все так же, как и в Голливуде, – улыбнулась Мими.

– Ну да, про Чотон так и говорят, – расхохоталась Эви.

– Везет, если можно жить там, где люди небезразличны друг другу, главное – понять, в чем причина такого интереса. Здесь вас объединяет история. Вся ваша родня знает друг друга, и дети, что носятся по дворам, тоже. Вы помогаете друг другу в трудную минуту. А в Голливуде все совсем не так. Там каждый пытается начать жизнь сначала, с чистого листа, даже имя меняет. Меня же зовут Мэри Энн, а не Мими.

– Вы шутите? – воскликнула Эви. – Сыграете Элинор в «Разуме и чувствах», а зовут вас Мэри Энн?

– Ну да. Странно, правда? Хотя это вряд ли случится. На роль Марианны взяли совсем девочку, и теперь роль Элинор хотят отдать другой актрисе, моложе меня.

Аделина и Франсес переглянулись.

– Неужели мистер Леонард допустит подобное? – спросила Франсес.

– Подозреваю, что это его идея, – насмешливо отозвалась Мими, и Аделина с Франсес вновь обменялись понимающими взглядами. – И все же, что может держать кого-то там, где никто не знает ни его имени, ни откуда он родом? Зачем там жить?

– Уверяю вас, здесь все не так радужно, – ответила ей Аделина. – В Чотоне выскочек никто не любит. Про нашу систему образования я вообще промолчу. Эви не просто так годами сидела в библиотеке. Но тебе, конечно, это нравилось, – она улыбнулась девушке.

Доктор Грей и Эндрю чувствовали, что разговор все больше отдаляется от повестки дня.

– Аделина, – вмешался Эндрю, – значит, вы считаете, что пострадает не только душевное здоровье Адама, но и его репутация? Эви, Ярдли, а вы как думаете?

Эви колебалась. Напротив, на диване, сидел Ярдли, и она вспомнила, как той ночью в библиотеке поделилась с ним своими тайнами – они поклялись сохранить эти книги и все, что было связано с семейством Остен. Между ними действительно было много общего.

– Могу ли я высказаться первым? – нарушил молчание Ярдли. – Я не так долго знаю всех вас, но все же считаю, что Адам способен выдержать любые испытания. Он чувствует вашу поддержку, и для него важно наше общество и то, что мы делаем. Скажу вам как эксперт: риск потерять все это, включая дом, очень велик. Не останется даже солонки. Мы еще не знаем, сколько всего есть в особняке, помимо картин и мебели. Я еще не рассказывал вам о том, что мисс Франсес сегодня показала мне письменный стол из красного дерева в спальне отца – эта вещь уникальна! Похожий стол «Сотбис» продали в прошлом сентябре за десять с лишним тысяч фунтов, так как считалось, что за ним работала Джейн Остен. А я думаю, что здесь стоит подлинник. Десятки тысяч фунтов за один маленький стол, вы понимаете?

– Сколько иронии в том, – проронил Эндрю, – что именно за этим столом старик составлял свое проклятое завещание.

Всех поразило то, с какой горечью он произнес эти слова.

– Эви, – обратился он к девушке, нимало не смутясь, – скажи же нам что-нибудь. Ведь ты создала каталог. Что ты думаешь обо всем этом? Ты согласна с Ярдли?

Эви, не привыкшая к такому вниманию со стороны окружающих, бросила почти что беспомощный взгляд в сторону мисс Франсес, словно боялась задеть ее или Адама, но все же заговорила:

– Я не эксперт, но думаю, что мистер Ярдли прав. Я узнала, сколько всего бесследно исчезло в веках, и как бы тяжело ни приходилось Адаму, если он откажется от своих прав, мы лишимся ценнейшего культурного наследия. Это факт.

– Не все потеряно, – возразил доктор Грей. – Да, она жила здесь десять лет, и здесь были написаны три ее романа, но ведь она немало времени провела в Стивентоне, и почти столько же в Бате – там сохранились те дома, в которых она жила. Даже если Адам не решится объявить о том, что он наследник, мы сможем выкупить все книги у Колина, так как, по словам мисс Франсес, он совершенно ими не интересуется. Может, нам повезет и с какими-то другими предметами – например, с тем столом. Не все из наследия затеряется. Может быть, с течением времени мы сможем найти какое-то другое место для музея.

– Вы серьезно? – спросила Аделина.

– Да, иначе бы я промолчал, – не без раздражения ответил он.

Аделина пожала плечами:

– На вас это совершенно не похоже, ведь вы известный радетель того, чтобы все оставалось как есть.

Доктор Грей смутился, а Эндрю посмотрел на него с любопытством.

– Позвольте кое-что добавить? – подала голос Мими. – Может быть, я слишком впечатлительна, может быть, вы скажете «чего еще ждать от актрисы», но все же я знаю, что значит по-настоящему жалеть о прошлом, которое уже не изменишь. И потому я не хотела бы жалеть о том, что мы и Адам могли сделать, но не сделали.

Она умолкла. Никто не проронил ни слова – недаром тишина воцарялась в кинозалах всего мира, едва Мими появлялась на двадцатифутовом экране.

– И я знаю, что значит потерять отца, и как беспомощен человек перед лицом такого горя, и как казнит себя за то, что не сумел его спасти. Горе и жалость – источник бездны в сердце, которую ничто не заполнит. Поверьте, я пыталась. Многие из вас тоже прошли через это. Правда тяжела и невыносима – эти раны не заживают, и с ними приходится жить. Здесь не помогут ни деньги, ни вещи, ни искусство, ни другой человек, даже несмотря на то, что с ним можно вновь научиться любви и доверию.

Мими снова замолчала. Теперь все внимание было приковано к ней, и, несмотря на весь свой талант, она никогда так хорошо не чувствовала аудиторию, как сейчас.

– И мне кажется, что это голосование тяжко ранит Адама, и нам останется лишь надеяться, что он сможет это пережить. Я не могу так поступить – не хватит воли. Если мы ошибемся, ему придется жить с этим до конца своих дней и каждую секунду помнить об этом. Цена нашего решения слишком высока.

– Я с вами согласна, – сказала Аделина. – И думаю, что Джейн Остен поступила бы так же.

– Так, значит, голосование отменяется? – спросил доктор Грей. – Постойте, но ведь вы, Франсес, ничего нам не сказали. Каким будет ваше решение? В первую очередь оно коснется вас.

– Кажется, я обрела брата, – выговорила она сквозь слезы.

И в этих словах было все, что они хотели услышать.