Текст книги "Антиглянец"

Потянула свой чемодан к двери. Пилот выскочил первым, подхватил наш багаж. На землю я спрыгнула сама. Настя раздумывала, упасть ли ей в распахнутые объятия француза или еще немного пожеманиться. В итоге он схватил ее под мышки и бережно опустил на асфальт. Они обнялись, как добрые друзья. Значит, летает с ним не первый раз – сделала я вывод.

– Votre passeport, s’il vous plait, – человек в форме, символизирующий границу между двумя демократиями, – предсказуемой французской и управляемой русской, преградил мне путь.

Я протянула ему документ, еще хранивший отпечатки пальцев полицейских. Пограничник шлепнул штампик. Вот и весь паспортный контроль.

От самолета к нам уже шли двое, летчик и стюардесса. Я двинулась им навстречу.

– Bienvenue а bord! – приветствовал меня пилот. Я протянула руку.

– Я Светлана, ваш бортпроводник, – представилась хрупкая блондинка. – А это Патрик Клери, второй пилот.

– Алена.

Патрик уже салютовал Насте, нагнулся, приподнимая ее тяжеленные чемоданы.

– Анастасия Андреевна, здравствуйте, рада вас видеть. Позвольте, я помогу, – Светлана мгновенно выхватила из Настиных рук ворох пакетов. – Алена Валерьевна, и ваш чемодан.

– Не стоит, я сама. Не беспокойтесь.

Мне было неловко нагружать хрупкую девушку своим багажом.

– Не торопитесь, осторожнее, Анастасия Андреевна, – Светлана уже вела мою золотую мисс к трапу. Патрик нес ее чемоданы.

Я потащилась следом, проклиная свою безразмерную резиновую доброту, маму с папой, тридцать с лишним лет культивировавших во мне эту гуттаперчевую бесхребетность, и мой чемодан, который упирался всеми своими колесами, не желая ехать вперед и комплексуя перед монстрами с цветочками Louis Vuitton.

У трапа стояла вторая стюардесса. Настя говорила с ней, жестикулировала, та сочувственно кивала головой.

А здорово все-таки лететь вот так, частным рейсом. Хоть шерсти клок с Канторовичевой овцы.

Я огляделась, стараясь запомнить каждую деталь этой картинки. Уже светало. Пять утра. В зябком предрассветном мареве досыпали свои последние спокойные часы самолеты. Тихие стреноженные птички. А наша гигантская. Флагман частной авиации. Поодаль стояли птенчики поменьше. А на этих какие олигархи из Москвы прилетели?

– Алена Валерьевна, приглашаю вас подняться на борт. Прошу! – Светлана подхватила мой чемодан.

Трап здесь – перевернутая дверца со ступеньками. Я вошла в салон. Белая кожа, почти такая же, как в машине Канторовича. Несколько кресел, диван, большой стол, на котором стояли вино, сыр и ваза с сухофруктами. Фирменный набор нашего олигарха. Настя сидела спиной ко мне, развалившись в кресле. Вторая девушка суетилась возле нее.

– Выбирайте любое место, – сказала Светлана.

Казалось, что салон имеет продолжение и где-то там сидят неведомые мне пассажиры, настолько непривычным было это уединение.

Я села подальше от Насти. Отдохну от ее присутствия.

– Вы можете принять душ, – сообщила Светлана, указывая на дверь в хвосте. – И совершить необходимые звонки, на борту есть спутниковый телефон.

Маме позвонить, что ли, рассказать про спутник? Она испугается. А Олейникова не поймет.

– Спасибо. Звонков не будет.

– Что вам предложить из напитков?

– Воды пока. С лимоном. Скажите, а какой это самолет, какая модель?

– «Гольфстрим пятый».

– Вот это да! Неужели?! – я была потрясена. Gulfstream-V фигурировал в последнем Иркином редакторском письме.

Светлана была идеальной служительницей сервиса, потому что на лице ее не отразилось ничего. Отсутствие реакций делало стюардессу практически незаметной в пространстве салона, хотя она стояла рядом со мной.

– Отдыхайте, Алена Валерьевна, настраивайтесь на полет. Через 15 минут мы обсудим ваши пожелания по поводу завтрака. Хорошо?

Я кивнула.

– Еще какие-нибудь пожелания?

– Нет.

Только одно. Не видеть Ведерникову больше никогда. Нехорошие мысли перед тем, как оторваться от земли. Могут услышать те, кто принимает решения наверху, над облаками.

– Приятного полета.

Дай бог, подумала я.

Кто-то тихо звал меня: Алена… Знакомый мальчишеский голос. Почти фальцет. Откуда я его знаю? Так это же тот мальчик, который охранял меня в комнате, пока я ждала переводчика. А он, оказывается, добрый и умеет краснеть. А я думала, что он цербер, Сашка Канторович. Странно, что у него так изменился голос. Как будто доносился откуда-то из глубины, из турбинного гула. Я открыла глаза.

– Слышите меня, Алена Валерьевна? Просыпайтесь! – надо мной склонилась девушка. – Алена Валерьевна, мы прилетели. Просыпайтесь, не торопитесь.

– Куда прилетели?

– Мы во Внуково. Извините, я не решилась вас будить во время полета. Вы очень крепко заснули. Вы хорошо себя чувствуете?

– Да вроде. – Я с трудом приходила в себя. Вылезать из-под пледа определенно не хотелось. За окном было светло. Сейчас тащиться домой, пешком. Жаль, что дальше самолет не летит. Конечная.

– Машина будет ждать на стоянке номер 1. Вас Александр Борисович предупредил?

Александр Борисович… Он еще что-то говорил. Что он мне поручал сделать?

– Алена, что теперь? Тебе Саша сказал? – Ведерникова присела рядом со мной. Ее трясло. Выглядела она ужасно – лицо опухло, кровоподтеки проявились через бинты. Господи, да ей врач нужен!

– Сейчас! – Я окончательно проснулась. Надо ему звонить.

Он взял трубку после седьмого гудка. Так долго я никогда не держала звонок. Ему – никогда. Но тут все равно, я же по ее поводу звоню.

– Алло, Алена, вы долетели? Сейчас, секунду подожди, – он переключился.

– Алена Валерьевна, вы могли бы по спутнику позвонить, – сказала добрая Света.

– Все, поздно…

Я слушала музыку в трубке и чувствовала, как открывается очередной счет за Настю. Да все равно уже. Плачу за все!

– Алло, Алена, слышишь меня?! Говори!

– Мы прилетели, все нормально. Насте нужен врач.

– Я все понял. Слушай меня – ты клинику Ольховского знаешь?

– Да, конечно. Была там.

– Была? Отлично! Едете сейчас туда, он ждет вас. Нигде не останавливайтесь! Когда довезешь ее, набери мне.

– Хорошо, я поняла.

Опять он управлял мной, и я ничего не могла с этим поделать. Просто слушала его голос в трубке. Может быть, в предпоследний раз.

– Как там у вас… вообще… Как ты сама?

– Я нормально. Как всегда.

Пауза.

– Долетели хорошо? – Он явно не знал, что еще спросить.

– Отлично долетели. Самолет хороший.

– Да, неплохой. Вы не ссоритесь там?

– Нет. Нам же нечего делить, правда?

– Слушай, девочка. Я приеду, и мы обо всем поговорим – обещаю! Когда только, не знаю. Ладно, давай там разбирайся. И не думай о плохом.

– Как Аркадий?

– Не спрашивай. Свечку за него поставь лучше. Сейчас лечу с ним в Марсель, вертолет реанимационный заказали. Надеюсь, долетим. Все, должен идти. Держитесь там, девчонки. Насте привет.

– Пока, – сказала я в умолкнувшую трубу. Последнее слово было о ней.

– Ну что он сказал? – Ведерникова смотрела на меня, как маленький ребенок на маму, ожидая ее решения.

– Привет тебе передавал. К Ольховскому едем. На Рублевке клинику его знаешь?

– А он хороший? Что у вас говорят?

У нас – это в журнале, о существовании которого я уже успела забыть.

– Он лучший.

– Ты уверена? Я слышала, что он слишком разрекламированный. У нас вообще плохо делают. У меня сестра в Майами специально ездила. Почему он за границей не договорился?

Отвечать не было сил. Я взяла Ведерникову за шиворот и потащила к трапу.

Маленький автобусик притормозил у входа в терминал. Я помогла Насте вылезти.

Черт! Фотографы! За забором, ограждающим летное поле, я увидела нацеленные на нас объективы и едва успела прикрыть Ведерникову, натянуть ей на голову шарф.

– Кто позволил снимать? Убрать их немедленно! – шикнула я на людей из службы безопасности, стоявших у дверей. Один из них нехотя двинулся в сторону забора. – Убрать, я сказала! – и мгновенно впихнула Настю внутрь. – Вы что, не понимаете, чей борт прилетел?!

Ого, а у меня проклевываются навыки большого бизнеса – давить на людей. А я всего-то полетала частным самолетом. И криминальные наклонности – запугивать, шантажировать. А это потому, что я уже сидела, – сострила я мрачно про себя.

– Ты звонила кому-нибудь в Москву? – спросила я у Ведерниковой, когда мы сели в машину. Она дрожала.

– Нет. Только родителям. Ну подруге одной. Думаешь, кто-то сказал?

– Да, думаю.

И ты бы думала, дура, прежде чем трепаться.

Минут через сорок мы подъехали к зданию «А-клиникА». Но не с парадного входа. Ольховский встречал нас у дверей.

– Ну что, лапочки, случилось? Кого, красавица, мне привезла? А ты у меня была! Это подружка твоя? Все знаю, сейчас в палату поедешь.

Настя схватила меня за руку.

– Алена, я боюсь!

– Ну, лапочка, ничего теперь бояться не надо. Сейчас мордочку подделаем, все нормально будет. Давай-ка сюда ложись.

Каталка появилась быстро. Опять сериал «Скорая помощь».

– Что, прямо сюда?

– А как ты хочешь, ножками идти? Ножками не надо.

– Алена, только не уходи!

– А мы ее никуда не отпустим. Она нам интервью обещала, помнишь лапочка?

– Помню. Я закрутилась, извините.

– Зато теперь вспомнила про старика.

Вот хитрый жук Ольховский, а денег Канторовича ему недостаточно?

Насте мерили давление.

– Пойдем-ка со мной, ты мне расскажешь про интервью. А ты лежи!

Мы отошли.

– Ты мне скажи, что с мордой у нее?

– Пострадала. Упала случайно.

– Ты мне голову не морочь, лапочка. Так не падают, я вижу даже под бинтами.

Я молчала.

– Давай, я слушаю!

– Авария. Но, Андрей Андреевич, эта информация… Ей вообще нужна полная анонимность, понимаете?

– Да не рассказывай мне тут. У меня пол поменяют президенту, никто не узнает. Какие принимала лекарства?

– Ее доктор смотрел французский, но что ей кололи, я не знаю.

– Плохо. Ладно, я разберусь с ней. А ты можешь ехать. Телефон мне оставь свой связной.

– А что с ней будет?

– Да ничего, лапочка. Перешьем ей рожу, еще лучше будет. Как из сказки Белоснежка.

– А это надолго?

– Неделю пролежит. Потом с мордой страшной ходить будет месяц. И все, в путь.

– Андрей Андреич, у нее же эфиры, ей нельзя месяц…

– А я ей, что ли, морду разбил? Надо чаще на тормоз жать. С олигархами если катаешься. Ты давай, давай, дальше мое дело! Ну что, интервью завтра или послезавтра?! – сказал он громко, нарочно, чтобы Настя слышала.

– Завтра! – ответила я так же громко.

– Приедешь и подружку навестишь, правильно я говорю, лапочка?

– Алена, ты уезжаешь? – Настя подняла голову.

– Конечно, а что ей тут делать? Сейчас она завидовать будет. Мы тебе красоту наведем, а она так останется, как есть. Пусть едет, а то вы, девки, сейчас меня будете фасонами доканывать. Кому какие губы и сиськи лепить, правильно я говорю, лапочки?

– Алена, приезжай, я одна тут не смогу, пожалуйста, умоляю тебя!

Она заплакала.

– Все, девочки, прощаться. А ты вон отсюда, подружку не расстраивай!

Я вышла на улицу. Звонил телефон. Аня Волкова. Странно, вообще-то мне на работу только в понедельник.

– Добрый день, Анна Андреевна! – сказала я притворно бодро, как будто выхожу из фитнес-клуба после сжигания 2000 килокалорий на тренажере. Так же я разговариваю с мамой.

– Наконец дозвонилась до вас! Алена, немедленно ко мне приезжайте. Я от Саши все знаю уже. Вы только расскажете… подробности.

Кажется, она плакала.

– Не бойтесь, успокаивать меня не придется. Я уже наелась тут всего. Вы где сейчас, в аэропорту?

Я была ошарашена.

– Я? Нет, я в клинике у Ольховского.

– Что с вами? Вы тоже пострадали?

– Я? Нет.

– Слава богу. Сашин водитель с вами?

– Да.

– Скажите ему, что к Волковым. Он знает дорогу.

Аня Волкова. Аркадий Волков. Волков?! Как же я сразу не догадалась?

– Хорошо. Уже еду.

– Алена?

– Да?

– Что врачи говорят? Вы видели его? Он узнает кого-нибудь?

Господи, как трудно это говорить.

– Я не знаю… не уверена…

– Как это произошло?

– Точно не знаю.

Точно я знала одно – мне опять придется врать. Злостное лжесвидетельствование – есть такая статья в международном праве?

Глава 7
GLOSS Февраль

В этом номере мы празднуем победу Glossy-революции. Итоги подводить еще рано, но можно сделать кое-какие выводы. Революционеры гламура, служители культа роскоши – модельеры, стилисты, байеры, хирурги, фотографы и журналисты глянца изменили нашу жизнь. В России на это потребовалось не десять дней, а как минимум десять лет, но результаты впечатляют. Красавицы с обложек, герои с рекламных плакатов, люди с идеальными пропорциями и безупречным вкусом шагают в жизнь со страниц журнала Gloss. Они среди нас. Они – это и есть мы.

Главный вопрос, который изучает глянец, – что такое красота? Спасут ли мир пластика за несколько тысяч (знаменитый Андрей Ольховский, создатель «А-КлиникА», может сотворить для вас чудо), шопинг с неограниченным бюджетом (советы дает лучший байер Вероника Самсонова, которая составляет гардероб для всей страны), макияж, созданный по backstages миланских показов (примерьте на себя модные образы, созданные талантливым визажистом Антоном Ли), и килограммы чудесных кремов, способных вернуть нас на десять лет назад, в эпоху, когда гламура в России не было? Кстати, а вы бы хотели вернуться туда?

Ответ каждый выбирает для себя. Наши эксперты сходятся в одном – все дело в молекулах, составляющих формулу красоты. Они могут соединяться в любом порядке – талант, дающий свободу делать то, что получается лучше всего. Свобода и уверенность в себе, позволяющие реализовать талант.

Открывайте журнал и смешивайте, как алхимик, новые тени Twiddly от L’Or с золотом футуристических легинсов Balenciaga, смело лейте расплавленное серебро туфель Pierre Hardy и добавляйте по вкусу сочных и ярких принтов в стиле Энди Уорхола. Экспериментируйте – и вы увидите перед собой женщину, которая знает, чего хочет!

Легких побед не будет. Работать над собой надо без перерывов на обед, отпуск и депрессию.

Это несложно – быть красивой. Только очень ответственно.

Главный редактор

Каждое мое утро начиналось теперь с Интернета. Я сделала закладку на странице с новостями.

Уже больше двух недель я маниакально прочитывала все вести с кровавых полей. И не могла избавиться от странного ощущения. Каждый раз, открывая Яндекс, я боялась, что найду там ссылку:

«Полиция установила, что за рулем автомобиля Bentley в момент аварии находилась известная телеведущая Анастасия Ведерникова. Ведерникова объявлена в международный розыск. Охренеть-какие-новости.Ру».

И не находила. Но это не приносило облегчения. Через полчаса я снова грузила обновления. Получается, что я хотела, чтобы там это было? Или боялась, что там это будет. Я не знала, что буду делать, если все-таки «это» появится на ленте новостей.

Я носилась со своим ядерным чемоданчиком, опасаясь взорвать его случайно в общественном месте.

Даже мама заметила, что со мной что-то не так:

– Ты какая-то нервная стала после Франции. Ты, конечно, всегда была немного ненормальная, но даже для тебя это перебор. Ты не беременная, кстати?

Первая волна расспросов разбилась о мою изворотливость, приобретенную под гнетом французской репрессивной машины. Я теперь следила за тем, что, кому и где я говорю. И четко придерживалась данных ранее показаний. Это было трудно, потому что для разных ушей подходили разные части юридического паззла. Шел, упал, потерял сознание, очнулся – гипс. Ехала, увидела, остановилась, помогла Канторовичу, очнулась в самолете – все. Адье, Кот-д’Азур.

Это была версия для редакции Gloss.

Существовал еще вариант light – для мамы, которая знала только, что мне пришлось помогать знакомому устраивать друга в больницу и из-за этого я задержалась во Франции. Мама, слушавшая с утра до ночи «Эхо Москвы», не догадывалась, что между ее дочерью и новостями из «вы слушаете информационную программу «Эхо» существует причинно-следственная связь. Ровно потому, что она никогда не соотносила масштабы. Она вообще не могла представить, что с ее дочерью может происходить что-нибудь значительное. Мама рассматривала мое существование как частный случай из своей жизни, вся остальная мировая революция развивалась отдельно. Когда я работала в газете, мои статьи обычно удостаивались ремарки: «Ну ничего, ничего…» Затем, прочтя газету до корки, до гороскопа и погоды на завтра, она говорила мне: «Как все-таки журналисты Daily здорово пишут. Не понимаю, откуда они информацию берут?» Теперь, когда я руководила журналом, мамино изначально презрительное «какой-то глянец» сменилось на снисходительное – «думала, что совсем плохой, а сейчас смотрю, вроде и ничего». Если бы меня выбрали президентом России, текст бы был похожий: «Страна-то полное говно, поэтому тебя и назначили».

Светке я доверила информацию в формате hard. Те же файлы про Кот-д’Азур плюс секретные материалы про «Полицию, меня и Канторовича» (минус зажатая мною инфа «На самом деле это была Ведерникова, которая, к тому же, была пьяная»).

– И что ты теперь думаешь про меня и про него? – спросила я с надеждой, когда дошла до финальной точки истории, до сцены в больнице, где я оставила Ведерникову.

– Ну что тебе сказать? Подлец он. Использовал тебя. А ты дура. И я дура.

Олейникова была неспособна конструктивно подойти к вопросу, поскольку переживала очередную драму на охоте. Женатый не на ней Ваня вплотную занимался засопливевшими детьми и не появлялся на любовном ложе уже неделю. Светка легче справлялась с проблемой неявки, если выстраивалась параллель между ее и моими проблемами. Поэтому у Канторовича не было шансов на смягчение приговора. Тьфу-тьфу, не дай бог.

Саша был единственным человеком, с которым я могла реализовать это навязчивое желание говорить, говорить, без конца говорить о случившемся. Но он там, а я здесь. Несколько раз он возникал в моей телефонной трубке – всякий раз не вовремя, вернее, в тот момент, когда рядом вырастали любопытные уши Островской хорошего чебурашечьего размера. Я тут же вылетала в курилку, забывая сигареты или зажигалку. Стояла, прижавшись к стене, вдавливала в ухо телефон, боясь пропустить каждое слово, чиркала колесиком до волдырей на большом пальце или умучивала невинную сигарету до смерти, не имея возможности ее запалить.

Он всегда спешил:

– Алена, как дела? Быстро говори!

Я быстро говорила – про то, как встречалась с Аней, про больницу и Настю, про то, что пишут в газетах.

– Ты молодец. Слушай, я совсем забыл – я же тебе денег должен. Тебе позвонит мой финансовый директор, у него есть распоряжение. Сумму ему сама скажешь.

Ну уж нет. Пусть лучше будет должен.

– Приедешь, золотыми рудниками отдашь, – решила я пошутить.

Он не оценил шутки.

– Ну да. Вопрос, когда и к чему я приеду, если так дальше будет продолжаться… Империя в огне, твою мать!

Я пыталась понять, что там на самом деле у него происходит, но он отделывался кратким:

– Пока решается. Адвокаты работают.

И про Аркадия говорил сухо:

– Все то же. Вчера глаза открыл. Аня уверена, что он ее узнал. Сегодня опять лежит, молчит…

О бизнесе я даже боялась спрашивать. Все и так было понятно из новостей – проект с GoldenPlaces повис в воздухе.

Он не звонил уже неделю. Я уже неделю не расставалась с трубой – даже в редакционный туалет мы ходили вместе.

А меня распирало. В кино слабохарактерные преступники идут сдаваться только потому, что невыносимо хочется с кем-нибудь поболтать о старушке-процентщице. Да хоть с прокурором. Французским. Прокурор бы точно выслушал меня заинтересованно. После чего незамедлительно сунул бы свой пистоль в кобуру и вылетел в сторону Рублевки.

«А-КлиникА» скрывала нашу Железную Маску уже больше двух недель.

Вот удивительно устроено человеческое лицо – стоит слегка нарушить баланс, немного поковыряться внутри, и на выходе получается абсолютный киношный монстр. Мои визиты к Ведерниковой были лучшей профилактикой идеи когда-нибудь что-нибудь себе отрезать.

После операции Настя отказалась ехать домой. Швы заживали плохо, появились отеки. В своей трехкомнатной палате она болела с комфортом. Зеркало ей Ольховский не давал. Когда я приехала к Ведерниковой через пару дней после операции, она нашла в моей косметичке пудреницу и устроила истерику. Потом истерику устроил Ольховский – мне.

– Ты, лапочка, обалдела? У нее же хроническая фрустрация, я вообще к ней психиатра приставил. Спички дурам не игрушка! Еще раз найду у тебя зеркало, убью! Ага?

Теперь я оставляла косметичку в машине.

Андрей Андреич, которого все тут называли доктор А, давно бы выдворил Настю восвояси, в объятия большой кинематографической семьи. Одним из условий было строгое соблюдение анонимности, и Ольховский боялся, что рано или поздно кто-нибудь откроет личико.

Канал Glam TV, где работала Настя, пока успешно отбрехивался от вопросов «как да почему программа After-party идет в повторах?». По версии их пресс-службы, «программа Анастасии Ведерниковой находится в очередном отпуске. Как известно, в январе светская жизнь Москвы затихает и перемещается на знаменитые европейские курорты…». И далее по тексту. Про европейские курорты – это они зря. Слишком горячо. Слишком близко к истине, которая всегда где-то рядом.

Она звонила теперь каждый день, моя новая подруга Настя. Вместо того чтобы скинуть с поезда этого сомнительного пассажира, я зачем-то тащила на себе весь ее сомнительный багаж.

Почему? Потому что дура – первое, что я говорила себе. Второе – потому что я сдуру же пообещала Канторовичу. Правда, мои полномочия заканчивались в момент сдачи ее на руки хирургу. Третье – могучий в своей беспомощности манипулятор Ведерникова, надавив на жалость еще тогда, в геликоптере, летевшем над ночной Ниццей, связала меня накрепко. Я, как Маргарита на балу у Воланда, имела неосторожность дать этой дуре надежду, что ей перестанут подавать платок. Теперь я подавала платок Ведерниковой и утирала ее кровавые сопли.

Но даже не это главное. Сильнее всего меня вязало по рукам мое лжесвидетельствование в пользу Насти. Как будто, прикрывая ее, я взяла на себя ответственность за нее же. Вот этот феномен порядочности был удивителен. Может, и не порядочности вовсе. Но единожды солгавши, я, по сути, изменила ее судьбу. Вмешавшись в чужое собачье дело, испортила замысел небесной канцелярии, баланс между преступлением-наказанием. Ах так? – сказали ангелы, ну ты тогда давай сама-сама. Некому мне теперь жаловаться. У белой женщины черный ребенок. У меня теперь на руках глупый избалованный ребенок с располосованной рожей.

Было и еще кое-что, в чем мне было стыдно сознаваться даже самой себе. Находясь рядом с Настей, я, конечно, хотела контролировать ее. Держать руку на пульсе их отношений. Каждый раз, открывая дверь больничных апартаментов, я замирала – вдруг Настя говорит с ним по телефону, и я сейчас уткнусь мордой в суровую правду чужой половой жизни. Услышу что-нибудь вроде «И я тоже тебя люблю, Сашенька». Тьфу! Тьфу-тьфу-тьфу!

Общие на двоих ниццианские (почти ницшеанские) подробности мы с Настей не обсуждали. Мы кружили на безопасном санитарно-профилактическом расстоянии от травматичной темы. Приезжая к ней в больницу, я видела компьютер, открытый на тех же страницах в поисковиках, на которых рылась я. И видела, что она читает – «Коммерсантъ», «Ведомости», «Бизнес-Daily» и жуткий набор ярко-желтых газет «Скандалы», «Сенсации», «Расследования» (программа-максимум даже для поклонника бульварного жанра). Мой профессиональный глаз выхватывал броские заголовки: «Жаркая зима-2007. На чем погорели олигархи», «Русские (олигархи) сидят! Марсель—Лион—Чита», «Девочки в Куршевеле. Мальчики в „Бентли“. Веселые каникулы миллиардеров?»

Я делала вид, будто ничего не замечаю, Настя вела себя так, будто ничего не происходит.

В этом круге, очерченном по взаимной молчаливой договоренности, мы обсуждали только вопросы пластики и будни глянца. Ей было скучно, и она расспрашивала меня про работу, когда тема ее операции иссякала после обсуждения очередной перевязки:

– Какие медсестры у Ольховского грубые! И руки у них ужасно холодные. Как думаешь, они могут рассказать, что я у них здесь, если их разозлить?

– Тебя Марина зовет, зайди, пожалуйста, когда освободишься, – мурлыкнула мне в ухо Островская. После того как я вернулась из Франции, Лия демонстрировала чудеса любезности.

Я не злопамятная и никаких условий капитуляции не выставляла. Сразу обнулила все старые долги и перешла к конструктивному диалогу. Почти дружескому. Что-то многовато у меня новых подруг. А может, это награда за темницу сырую, пережитые ужасы заключения?

– Спасибо, Лиечка. Только Феррагамо твоего дочитаю. Текст отличный, кстати.

Островская расплылась.

– Он мой любимый. Это же фантастическая итальянская традиция. Абсолютный мастер! Тебе тоже надо сумку феррагамовскую купить. Абсолютно элитарная вещь, фешинистская. А качество какое – фантастика! Вот мы в Милан поедем, там выберем тебе сумку для главного редактора.

Я еще какое-то время ковырялась на столе, заболоченном бумажками.

– Алена Валерьевна, вас Марина Павловна уже час ждет! – наехала на меня телефонная трубка.

– Иду, иду! – я подхватила ежедневник и понеслась в кабинет Затуловской.

Марина сидела, обложившись со всех сторон своими лучшими друзьями – счетами-фактурами, платежками, гарантийками – и упоенно сводила концы с концами.

– Как дела в редакции? Номер сдается вовремя?

– Да, все нормально. Успеваем.

– Я вам говорила, что конкурса с Лондоном не будет?

– Нет. А что случилось? Почему?

Мы уже опубликовали объявление «Твой билет в высший свет. Gloss объявляет конкурс на звание самого гламурного журналиста. 10 лучших авторов поедут в Лондон на Российский экономический форум». Это был гениальный полозовский проект, призванный убить нескольких зайцев. Читательницы, мечтавшие переквалифицироваться в писательниц (и думающие, что это легко), заваливали журнал статьями. Мы получали лояльность аудитории и попутно, может быть, пару-тройку вменяемых авторов, готовых писать почти за бесплатно (в московский-то глянцевый журнал!). Полозова получала билет в высший олигархический свет, по которому тосковала со времен работы в газете. Ирка планировала прибыть в Лондон не просто как третьеразрядный участник Форума, а явиться с темой дискуссии «Glossy-идеология как универсальная модель общественных отношений. Социальная ответственность индустрии гламура».

Полозовская концепция гламура, которую Ирка собиралась обсудить в Лондоне, была отчасти гуманистической. Идея заключалась в том, что гламур примиряет на своих страницах богатых и бедных. Если опустить обильную теоретическую часть, суть сводилась к следующему.

Богатые, идеальные модели гламура, передовики общества потребления, имеют то, что бедные хотят. Гламур показывает, как это получить. (В журнале Glamour, кажется, была рубрика «Хочу—могу». Хочу – сапоги Yves Saint Laurent, могу – полусапожки TJ Collection, дико похожие на YSL).

Бедные, одержимые стремлением получить то, что богатые имеют, перестают быть бедными: зарабатывают больше денег (не всегда), учатся выглядеть не как бедные (почти всегда), становятся носителями идеологии грамотного потребления (как правило). В итоге – полная гармония и единение всех слоев населения. Гламур обеспечивает общество дымовой завесой иллюзий – кто теперь скажет, что у вас нет денег, если на первый взгляд ваши сапоги не отличить от сапог Ксении Собчак? Ну Ксения Собчак, положим, отличит, но не для нее же вы старались! А мужчины в большинстве своем близоруки.

Но это теория. А на практике Ирка собиралась протыриться на поле, где безраздельно царила Алена Долецкая. При всех издержках лондонского проекта я, не собираясь и не имея возможности конкурировать с царствующей Аленой-Vogue, не могла не оценить всех плюсов нашего участия в Форуме. И теперь была готова биться за Лондон как за собственную идею. Тем более что с Волковой и Затуловской все давно согласовано. Что могло случиться сейчас?

– Финансирования нет. Министерство нас не поддержало, – сообщила Марина.

Я вспомнила, как билась над канцелярскими совдеповскими строчками, призванными растопить ледяное сердце большого начальника. Неужели плохо написала?

– Спонсора не можем найти. А двенадцать человек в Лондон вывезти – вы понимаете, какая это сумма? Сейчас журнал, учитывая обстоятельства, не может позволить себе такие траты. Когда Аня, когда Анна Андреевна… Ну, вам понятно…

Я сочувственно кивала. Да, конечно, сейчас, когда Аня дежурит в больнице… Вечно я со своим юношеским максимализмом. Хотя при чем тут обстоятельства?

– Подождите, Марина Павловна, у нас же пришел дополнительный рекламный бюджет. Мы с Аней говорили, что если больше рекламы продадим, то даже спонсора не нужно.

– Главная проблема с билетами. Десять победительниц плюс вы и переводчик. Двенадцать. И, возможно, Анна. Тринадцать. А билетов нет. Пробовали договориться по бартеру с British Airways, но они не хотят. И так все рейсы русские выкупили.

– А через другие города, с пересадкой?

– Вы не понимаете, Алена! – Затуловская начала злиться. – Мы ничего покупать не собирались! Вы бы полетели с Анной Андреевной на самолете Аркадия Владимировича, ясно? Это был единственный вариант. Но теперь он невозможен по понятным причинам – это, надеюсь, не нужно объяснять?!

Надо же, а я и не знала. Я вспомнила самолет, его кожаные кресла. Интересно как все устроено. Выходит, я должна была лететь на нем из Москвы в Лондон, но судьба отоварила мой билет досрочно.

– А как же читательницы, они же письма шлют?

– Выкрутитесь как-нибудь, придумаете. Вы же главный редактор.

В этом и состояла главная подлость хозяйского произвола. Аня и Марина почему-то думали, что можно вот так решать – сегодня копаю, завтра не хочу. Я не понимаю, как может до сих пор существовать журнал, имеющий такую систему ручного управления! Именно поэтому «Глянец» никогда не сможет конкурировать с «Вогом». И с «Космополитен» не сможет. Мне врезали по лбу теми же граблями, на которые напоролась в свое время Ирка.

– Марина Павловна, мне кажется, так нельзя. Нам же читатели потом не поверят.

– Бюджета не будет.

Я смотрела на нее в упор. Марина отвела глаза, нашарила на столе бумажку и уткнулась в нее.

– Разрешите я Волковой позвоню?

– Алена, вы сошли с ума?! – Затуловская рассвирепела. – Мы в этом форуме не участвуем, журнал не участвует, вы не участвуете! Все. Вашего личного пиара там не будет!

– При чем здесь я?!

– Вынуждаете меня, ну хорошо… Волкова не успела договориться с Лондоном, теперь стало яснее?

– Давайте я с ними сама поговорю.

– Бесполезно, надо лично этих людей знать. Годами надо в тусовку въезжать. И кто вы такая, чтобы с ними говорить, а?

– А если они все-таки согласятся?

– Алена, вы меня в угол загоняете. А я не люблю, когда меня загоняют в угол!

Это звучало как угроза.

– Хорошо, если хотите получить в лоб отказ, попробуйте, конечно. Но я вас предупредила.