Текст книги "Антиглянец"

Танцевать не хотелось. Видимо, я перестаралась вчера. Я отошла в сторону, пошла вдоль левого борта, к корме, где меньше слышно музыку. Вниз по лестнице застучали каблуки…

До меня доносились обрывки разговора, заглушаемые плеском волн.

– …они сказали – потерпите, всего год. Потом повод найдем. Но она, сука, какая оказалась хваткая…

Голос похож на Лиин. Или мне показалось? Я прислушалась.

Захохотали. Кто-то разбил бокал. Волны. Плеск, смех. Музыка…

– Алена, Алена, ты где? Иди сюда, сейчас салют будет! – кричала мне Настя.

Наверное, показалось. Надо бы посмотреть, где Лия…

– Champagne? – официант возник рядом со мной. Я схватила с подноса два бокала.

Да ерунда! Хватит уже прислушиваться, бояться. Здесь ничего плохого со мной не может случиться…

– …что там, какая-то поддержка у нее, почему назначили?

Ветер сносил слова в сторону. Я не могла понять по интонации, кто это говорит. Нет, вряд ли… Ерунду я придумываю. У меня уже привычка, рефлекс на разговоры шепотом.

– …случайность, некого было, самая компромиссная фигура. Счастье посредственности – никому не опасна…

– Салют! Салют! – Где-то над морем ухнуло, прокатилось, вода вскипела огнем, в небе, вышитые огненным стеклярусом, пульсировали цветы и снопы. Яхта вздрогнула. Живая…

И я, пока живая, не буду придумывать себе мании. В небе расцветали и вяли цветы. Недолго живут звезды. Они падали вниз, гасли, превращаясь в дым… Мне на блузку сыпануло пеплом…

Я оглянулась. Лия, Мила и Настя стояли и смотрели на звезды. Ну вот, все в порядке, мы вместе.

– Сейчас к моим друзьям в гости едем! – Настя, уже очень пьяная, тащила меня за руку.

– Нет, нам в Ниццу надо, завтра улетать.

– Ален, я обижусь! Ну, поехали, поехали!

Мы загремели каблуками по дощатому пирсу. Ловили такси, загружались… Настя носилась вокруг, как щенок, загоняла всех по машинам – подскакивала к водителям, объясняла, куда ехать.

Я села в последнюю машину, вместе с парочкой французов. Смотрела в окно на Канны, на Дворец. Уже почти утро… Моя сказка кончалась. Я прощалась с городом, медленно плыла вдоль его парадных декораций. Кино будет досниматься без меня, Канны остаются, а я уезжаю. Даже монетку забыла бросить…

Мы ехали в сторону Антиба вдоль моря. Я помнила эту дорогу слишком хорошо. Я в первый раз ехала по ней с тех пор – таксисты предпочитали автобан.

Караван машин остановился у знакомого забора. Настя распахнула калитку.

Все было как тогда. Только у бассейна стояли шезлонги.

В доме убрано. Настя, значит, ждала гостей. Теперь я знала про этот дом все и не чувствовала обиды. Она же ни в чем не виновата.

Лия улыбалась мне и махала рукой из дальнего угла гостиной. Нет, это не она, конечно. Опять про «Гламур» какой-нибудь сплетничают.

Я смеялась, пила, и все тонуло в рассветном белесом забытье… Гости расползлись по саду. Спать, хочется спать…

Странные резкие звуки разрезали утреннюю тишину. Сирена! Все оживились, загалдели. Настя засуетилась, побежала к воротам, споткнулась, упала на колени, уперлась ладонями в траву, поднялась… Она напилась…

– Что случилось? Что происходит?! – услышала я голоса над ухом.

– Соседи полицию вызвали!

– Это здесь часто. Шуметь нельзя после одиннадцати…

У ворот что-то происходило. Кричала Настя. По-французски. И по-русски:

– Отпустите! Ce n’est pas légal! Вы не имеете права!

Народ выбежал на лужайку. Я с трудом сползла с шезлонга… Настю в наручниках держали двое полицейских и тащили к выходу. Калитка была распахнута. Я увидела знакомую машину с мигалкой… Черт, что происходит? Это был дурной сон, кошмар, преследовавший меня. Я сплю? Настя оглянулась. Лицо испуганное, перекошенное, испачканное землей… Все замерли, приросли к месту.

– Алена! Алена!

Она зовет меня? Я побежала к ней, залипая каблуками в мягкой траве лужайки. Только бы не упасть. Бежала я медленно, как во сне, когда прилагаешь все силы, но цель все дальше, дальше…

– Настя! Настя! Что случилось?! Что им надо? Мы шумели? Объясни, что заплатишь штраф! Штраф заплатить, да?

Двое полицейских смотрели на меня. Я видела, как напряжены их руки, державшие Настю. И пальцы, лежащие на кобуре.

Она произнесла заплетающимся языком:

– Алена, это не шум. Это то… Ты понимаешь? Это за то. – А глаза у нее совсем трезвые. – Позвони Волкову или Сашке позвони, я прошу тебя! Срочно позвони!

Ее уже выводили из калитки. Я же стерла, я стерла номер Канторовича!

– У меня номера нет, Настя, у меня нет телефона!

– В сумке, наверху, у меня в спальне! Позвони, умоляю! – успела она крикнуть, и ее затолкнули в машину. Автомобиль рванул с места. Я стояла на тротуаре и смотрела ей вслед.

На поляне уже никого не было, все тихо сидели в гостиной. Звонили, вызывали такси. Молчали.

Подошла Лия и сказала:

– Уходим. Пойдем пешком вниз, до трассы, и там поймаем машину.

Я не сразу ее поняла.

– Алена, проснись!

– Да… Нет, я не могу. Надо позвонить, Настя просила.

– С ума сошла?! После всего этого? Надо смываться!

– Лия, ничего не будет. Мне наверх надо, телефон ее найти, подожди меня здесь.

– Ты дура? Хочешь познакомиться с кутузкой французской?

Ха, мне уже не страшно, я там была.

– Оставайся, а я поеду. Дай мне деньги взаймы. Триста евро дай. Я все потратила, сегодня за пляж последние отдала.

– Как же?.. А если бы и я все потратила?

– Ты бы никогда так не сделала. Ты же ответственная у нас.

Я достала двести. У меня оставалась еще сотня и немного на карте.

– В двенадцать чек-аут. На самолет не опоздай, – Лия ушла.

Я закрыла калитку. Осталась одна, в огромном пустом доме, рядом с черной дырой бассейна. Вдруг мне стало страшно. Что я здесь делаю? Может, надо было ехать вместе с ней?

Пока шла наверх, включала везде свет – здесь полно темных закоулков. На стенах висели картины – большие цветные пятна, но разглядывать их было сейчас недосуг.

Настина сумка лежала в спальне на кровати. Огромный белый подиум… Поискала в телефоне последние звонки. Канторовича не было. Был Волков. Я набрала телефон Аркадия – отключен. Нашла, наконец, Канторовича в записной книжке. Не подходит. Еще раз, буду звонить, пока не умрет батарейка.

– Алло, Саша? – Голос у меня дрогнул.

– Настя, девочка, ты? Алло, не слышу тебя!

Он отозвался, и я почувствовала облегчение.

– Саша, это я… Это Алена! – закричала я в трубку, успев отметить, как он нежно говорит с ней…

– Алена? – И как изменился его голос сейчас, как будто он поперхнулся, услышав мое имя.

– Алена, ты? А где Настя? Я думал, это Настя, у меня телефон ее определился. Вы вместе? Вы где?

Он явно напрягся. Но сейчас не до анализа эмоций.

– Саша, это я! Мы в Каннах! Слышишь меня?

– Да, да, говори! Вы напились там обе, что ли?

– Послушай, ее только что забрала полиция!

– Что?! Что ты сказала?!

– Арестовали Ведерникову! Ты слышишь меня? Арестовали и увезли!

Пауза.

– Говори быстро, что произошло.

Я залепетала, сглатывая слезы – про вечеринку, про заламывание рук.

– Что-то предъявлено? Обвинения какие?

– Я не знаю, я не слышала, что говорили полицейские.

– Ты сейчас где?

– Я в доме сижу. У Насти дома.

– То есть… А, ну да… Тебя допрашивали?

– Нет, – я всхлипнула.

– Ты там с кем? С тобой есть кто-то?

– Нет, я одна. Все ушли. Саша, я боюсь…

– Так, дай сообразить… Ты долго будешь там? В Каннах ты надолго?

– Мне завтра, вернее, уже сегодня вылетать. В двенадцать самолет.

– Черт… А ты где остановилась? Тебя Ведерникова туда, что ли, поселила?

– Куда туда? Я в Ницце живу. В Ницце отель. Я не знаю, что мне теперь делать, – я захныкала.

– Сейчас, подожди секунду. Я подумаю…

Он замолчал. Ни шороха в трубке. Мне показалось, что я опять осталась одна.

– Алло! Ты здесь?

– Да-да. Так, оставайся там. Мы вылетаем. Никуда не выходи, не открывай никому. Увидишь утром прислугу – с ними ничего не обсуждай. Полиции скажешь, если придут, что это частное владение. Только с санкции прокурора.

Я заплакала, уже не стесняясь.

– Алена, успокойся. Все будет хорошо. Не надо, не плачь…

– А как же я обратно полечу? И у меня вещи в гостинице…

– Вещи не проблема. Я боюсь тебя отпускать сейчас в город, мало ли что? Виза впритык?

– Нет, у меня Шенген годовой.

– Слава богу, хоть это. Я прилечу только завтра вечером. И тебя отправлю сразу.

– Почему только завтра? Саш, я не могу здесь оставаться. Это ужасно, опять то же самое! Мне страшно, ты слышишь, мне страшно!

– Алена, я не в Москве, мы с Аркадием в ЮАР. Спокойно там сиди. Я позвоню Алексею Николаевичу, адвокату. Помнишь его? Он приедет к тебе. Отдохни там спокойно. Да уж, спокойно… Я буду тебе звонить. Поняла меня?

– Да, – мне стало немного лучше.

– Я рядом. Ты слышишь? Я рядом. Ничего не случится больше. Поговорим, когда я приеду. Обо всем, хорошо?

– Хорошо, – и он исчез.

Тишина. Надо чем-нибудь заняться. У зеркала стояла шкатулка. Я открыла. Настины сокровища – кольца, цепочки, колье. Интересно, это тоже Swarovski, как у Лии? Нет, все было настоящее. Логотипы и караты. И пробы. Камни сверкали. Ничего я к ним не испытывала, даже интереса.

Я вышла из комнаты, заглянула в соседнюю – еще одна спальня, туалет, джакузи. Холодно и пусто.

Выглянула наружу. Мягкий розовый свет лился в окна. Дом стоял на холме, и внизу был виден кусочек моря. Потрясающая панорама. Я смотрела в окно и ничего не ощущала. Ни восторга, ни трепета. Как будто изучала репродукцию. Спустилась вниз к бассейну. Посмотрела снизу на дом, на стекла, покрашенные в розовое. Вот в таком доме я хотела жить. Села у бассейна, воображая себя хозяйкой. Принесите мне сок и круассаны. Нет, не получается, фантазия не работает. Просто бассейн, просто трава, прилипшая к босоножкам, которые мне не нравились…

Я стянула платье, расстегнула ремешки на туфлях и нырнула в бассейн. Проплыла несколько раз от кромки до кромки, облокотилась на краешек и зависла, глядя в просвет на море. Все вокруг было идеальным, выхолощенным, вычищенным, как картинка после фотошопа. Я давила из себя хоть какую-нибудь эмоцию, но ничего внутри не было. Вылезла из воды и побрела по траве к дому, чувствуя, как стекают по коже капли, разгоняемые солнцем.

Забралась на второй этаж в спальню, соседнюю с Настиной, спряталась под одеяло. Меня трясло, от холода, от слез, от бессонницы…

Мне снилось, что мы идем по красной дорожке. Я в белом платье, он в черном смокинге, делающим его похожим на ученого ворона с взъерошенным хохолком. Искрили фотовспышки.

– Тебе нравится, что они снимают?

– Нравилось. А теперь мне страшно.

– Но я же рядом, почему ты боишься?

– Потому что тебя на самом деле нет.

Он запрокинул голову, махнул рукой.

– Сейчас!

Высоко над нами кружились чайки. Две из них начали спускаться ниже, ниже, я заметила, что они несут в клювах золотые пальмовые ветви. Голубь тоже принес масличную ветвь в Ноев ковчег, а ковчег – это, по сути, та же яхта…

Мы шли вверх, и птицы держали ветки над нашими головами. Я оглянулась.

– А где Настя?

– Она с сестрой, вон там. – Я увидела внизу, за загородкой, отделявшей лестницу от набережной, Лию и маленькую девочку Настю. Так ведь Лия и есть подружка, которая знает ее с детства. Они же сестры.

– А здесь ее нет, здесь никого нет, – сказал он и открыл стеклянную дверь кинотеатра. Мы провалились в свет.

Яркий свет резал глаза. Господи, сколько времени? Было уже 10.30.

Я посмотрела на мобильный – никто не звонил. Набрала Лии.

– Алена, ты с ума сошла?! Ты где? На самолет опоздаем!

– Собери мой чемодан и отнеси вниз. Оставь на ресепшн. Все.

– Я тебя предупреждаю, это плохо кончится. Ты же ничего не знаешь про нее, и я не собираюсь…

Я отключила ее. Что же я хотела вспомнить, связанное с ней? Подруги, сестрички… Авария, разговор…

Снова заснула… Слышала, как кто-то ходил по дому, но носа не высовывала. Потом приехал Алексей Николаевич. Мы сидели с ним в саду, он расспрашивал меня, наливал чай, по лужайке бродили какие-то люди, подстригали кусты, чистили бассейн. Он шутил, говорил, что делать, если придет полиция. Он уже был у Насти.

– Тяжелая ситуация, она была за рулем, это доказано, но они не смогут доказать, что она была в состоянии опьянения. Экспертиза не была произведена. Вас не будут вызывать. Вы, голубушка, не беспокойтесь.

Как он похож на моего папу… Я заплакала, он выдал мне платок. Уехал.

Я снова легла.

– Алена… Алена!

Он сидел на краешке кровати. Я сплю… Это он. Небритый, бледный. Наклонился и поцеловал меня в лоб.

– Просыпайся!

Я резко села, одеяло сползло, я тут же натянула его до подбородка.

– Отвыкла, стесняешься, – он улыбнулся. – Ну как дела? Живая? Одевайся, сейчас поедем в аэропорт. Самолет заправляется, через час можно лететь.

– Ты, ты уже прилетел? – задала я дурацкий вопрос, чтобы убедиться, что кошмар кончился.

– Как видишь. Давай собирайся – время… Быстрее тебя надо отсюда отправить.

– С глаз долой?

– Дурочка ты, – он вышел из комнаты.

Я последний раз оглянулась на дом, уже растворившийся в сумерках. Последний раз примерила его на себя. Пожалуй, велик он мне, не по размеру. И эта жизнь тоже – что-то жмет все время, давит… Хотела бы я? Нет. Не так. Не такой ценой…

Возле бассейна в кресле сидел Аркадий. Совсем другой, на лице розовые пятна туго натянутой кожи, швы, бороздки. Совсем седой. Не то что бы постаревший, а какой-то выцветший. Волков что-то говорил пожилому французу, которого я видела сегодня днем в саду, за недостатком слов помогая себе тростью, которую держал в правой руке.

– Как это произошло? – сказал он вместо «здрасте», тут же переключившись на меня.

Я еще раз повторила то, что говорила Николаичу.

– Ладно, не мучай ее. Поехали, – сказал Саша, и мы пошли к машине. Он забрался вместе со мной на заднее сиденье, кожаное, к которому сразу прилипаешь, за это их и не люблю. Взял за руку. Впервые мне стало спокойно за все это время, за всю вечность, которая прошла с тех пор…

Волков усаживался впереди, пытаясь комфортно пристроить ногу…

– Твои вещи? – Саша нес к машине мой чемодан и огромный пакет Chanel. Я кивнула.

Надо было что-то сказать ему, но я не знала что. И Волков сидит там, насупленный, злой. А у нас здесь было тепло. Несмотря на холодное зверство кондиционера.

Он проводил меня до границы. Волков остался в машине, буркнул мне что-то на прощанье.

– Я… Ты… Алена, я приеду скоро. И сразу позвоню. – Мы обнялись, он коснулся губами моего виска, выдохнул в волосы: – Слышишь, Алена, сразу…

Глава 11
GLOSS Июнь—июль

Посмотрите в зеркало, взгляните вокруг – как быстро стирается грань между тканью жизни и модными образами, которые мы примеряем на себя. Так бывает только летом – золотые пайетки солнечных бликов на теплой палубе яхты, пышные оборки шифоновых облаков, цветочные принты на коротких платьях и на зеленом ковре лужайки, поп-артовские композиции из света и тени на блузах и на горячем песке пляжа.

Наконец-то наглые требования моды соответствуют нашим представлениям о красоте. Как на парусной регате, мы свершаем плавное скольжение – по модным трендам, мимо обстоятельств, точно к цели.

Глянец продолжает диалог с нами, не желая отпускать на каникулы. Короткое московское лето в избытке генерирует светские события. Вечеринки open-air, премьеры, приемы, after-party на открытых верандах модных ресторанов или закрытых верандах знаменитых дач. Мы смотрим на звезды, до рассвета обсуждаем фильмы и тренды, говорим о любви, моде и о славе…

Не слушайте скептиков, которые утверждают, что красоте требуются SPA-процедуры и здоровый сон. Летом нам совершенно некогда спать!

Актуальные тренды играют нам на руку, помогая сохранить свежесть и молодость: невинный белый цвет искушенной женственности и полная прозрачность намерений, явленная в пластиковых сумках и хрустальных украшениях. А от скромности и бессонницы еще никто не умирал…

Если сомневаетесь, отправляйтесь в отпуск. Перед каникулами проведите ревизию ценностей – возьмите с собой в прозрачном чемодане Fendi все, что сможете унести. Шелк и шифон (скроенные в платья Oscar de la Renta или Roberto Cavalli, стратегические запасы драгметаллов в виде серебряной сумочки, золотых босоножек и закрытого купальника (абсолютный must have лета – купальник Louis Vuitton цвета платины), хороших друзей и умных собеседников (они компактно уместились в этот номер Gloss).

Кстати, на отдыхе можно обойтись без масок, от которых устали лица и люди. Но не забудьте про термальную воду – она просто необходима на каннских и тосканских пляжах!

Главный редактор

– Пап, это бесполезно, – я стояла босиком на траве, ожидая, пока отец уговорит кран выдать еще хоть каплю воды. Шланг извивался, шипел и плевался ржавчиной. Не уговорить.

Когда-то родительский дом был здесь самым роскошным – с большим крыльцом и изящно скроенными мозаичными окнами веранды. Дача была их сбывшейся мечтой, сила их привязанности к этому месту наделяло его всеми признаками рая – деревья, птички, облака. Каждое лето папа пытался стереть с дома следы усталости – шлифовал морщины трещин, перекрашивал, приколачивал, перестраивал. А мне было грустно смотреть на то, как неотвратимо стареет и разрушается родное существо.

Я знаю, что не смогу здесь жить. Но всегда говорю родителям, что люблю это место так же, как они.

Дача была священным капищем. Здесь не просто копали, сеяли и окучивали, здесь останавливали время. Если кому-то надо совершить экскурсию Back in the USSR, я могу продавать билеты.

Здесь все, как в прошлом веке. Щетина штакетника, отделяющая наши 6 соток от соседских, мохнатые елки, стучащие в окна по ночам, и тесный круг дачников, спаянных совместной борьбой за урожай, против климата и здравого смысла. И еще здесь конкуренция – а у вас что выросло? Что выросло, то выросло.

Марина Олейникова, чей дом находился по соседству с нашим, начинала звонить родителям с конца апреля:

– А у вас трава по пояс!

– Валера, надо ехать косить, – начинала действовать мама.

– Зачем косить, если вас там нет? – спрашивала я.

– Потому что у твоей матери всегда был идеальный газон, – отвечал папа и уезжал на покос.

Я пыталась обустроить родительский быт – купить шезлонги, налить воды в резиновый бассейн, вкопать тент над лавочкой.

– Зачем к дому привлекаешь внимание? Ты что, барыня, что ли, в бассейне плавать? Украдут же! – говорила Светка. И крали – мало что доживало до весны.

Мы прятали вещи в тайник: холодильник, замотанный для конспирации в старое покрывало, электроплитку, мягонькое от старости постельное белье, жаркие пуховые одеяла, под которыми душно спать в Москве, занавески, блюдца, ковшики, ведра, лейку, шланг для полива, сахарницу, медный таз для варенья, рюмки, чистые тряпочки, топор, пилу, карманный фонарик, соль, сахар, спички, плафоны для люстр, резиновые сапоги, плащ-дождевик, раскладушку и промышленный кипятильник мощностью 1500 ватт. Каждое лето все это вытаскивалось из запасников. Процесс вытаскивания, развешивания, расставления по местам, застилания и ввинчивания назывался открытие сезона. Я пропустила его – была в Каннах.

У соседа справа тоже был тайник – специальная яма, обложенная кирпичом. Осенью ее засыпали землей, хоронили вещи заживо, весной выкапывали полусгнившие трупики чайников и электроплиток. Олейниковы возили с собой подушки и чашки из Москвы и обратно каждые выходные. И кочевые тюки с вещами так и стояли у них целое лето в квартире.

Я не могла объяснить смирение поколения родителей перед дикими реалиями этого быта иначе, чем проявлением коллективного бессознательного. То есть бессознательного стремления к коллективу. Здесь надо было знать, как зовут соседскую собаку, восхищаться ранним урожаем огурцов, поддерживать разговоры о мульчировании. И каждое утро махать соседу лопатой: доброе утро, Василий Петрович! Тот самый, похоронных дел мастер, эксгумировавший вчера свой летний скарб. Василий Петрович смотрел на меня и одергивал пышные семейный трусы.

– Ты Ленка, Борисовых дочка?

– Я Алена, – отвечала я в тысячный раз. А разве кто-то еще мог за год родиться и вырасти на этом участке?

– Сегодня Петька мой приедет! Развелся зимой, вот такой парень!

Петька приезжал к вечеру, жег в костре шашлыки, опускал тонированные стекла своей «десятки» и врубал сабвуфер на полную мощность. Вековые ели тряслись от возмущения.

– Эй, Ленка, иди к нам, выпей!

Мама толкала меня в спину:

– Иди, иди, с ребятами потусуйся.

– Не пойду!

– Вон, Светка уже с ними сидит.

– Тем более не пойду.

– Между первой и второй перерывчик небольшой! – кричал Петька, проливая водку в костер. Я убегала в дом…

Никогда не была сторонницей рублевских трехметровых заборов, за которыми пряталась Волкова, но и хлипкий штакетник, легко проминавшийся под нажимом коллектива, меня тоже не устраивал. Изящные кованые решетки, цветущая изгородь, пейзане, соблюдающие священное право privacy, собаки, чуткие к запаху чужой свободы, простота европейской глубинки – вот золотая середина, недостижимая в средней полосе, зоне крайностей.

На даче у меня начиналась клаустрофобия – мне хотелось в большой мир, не ограниченный штакетником и не сходящий с ума от ограниченности сельского быта. Вечером я садилась на крыльцо, вся в комариных укусах, покрытая земляной пыльцой, смотрела на линию высоковольток, убегающих все дальше от Москвы, и старалась вспомнить, что где-то есть другая жизнь… Но за седой махрой вековых елей не разглядеть было ни верхушки мачт в Каннском порту, ни Биг-Бена, ни стада африканских слонов, среди которых бродил сейчас в Йоханнесбурге охотник за сокровищами Александр Канторович.

Шланг, возмущенный своим бессилием по поводу того, что воду опять отключили, а мы так и не успели полить клубнику, издал предсмертный хрип и затих.

– Про ваших пишут, посмотри, какое безобразие! – Мама протягивала мне газету «Светские скандалы». «Телеведущая Анастасия Ведерникова арестована в Ницце!

Читайте эксклюзивный репортаж на 3-й странице!»

– Откуда у тебя эта гадость, мам?

– Света Олейникова дала.

Вот еще одна причина, по которой мне хотелось быстрее убраться отсюда.

Родители были уверены, что мы просто поссорились.

– Это у нас такая сублимация. Мы с тобой друг другу вместо мужа, – сказала однажды Светка.

– Думаешь, когда мы выйдем замуж, все изменится?

– Уверена. Потому что замужняя подруга – это мертвая подруга.

– А мы мужей подружим.

– Ага! Мужиков, что ли, не знаешь? Если будут дружить, то против нас.

Я была уверена, что этого никогда не произойдет. Что нет такой силы, которая могла бы разлепить нас, склеенных, повязанных такой степенью откровенности и доверия, что любое в запале брошенное жестокое слово билось под ложечкой и выкатывалось приступом тошноты из горла. Несколько раз мы ссорились по-крупному. Она возмущалась: «Ты кому жалуешься, мне? А не думаешь, что у меня, может, все еще хуже?» И я сразу ощущала себя оставленной, никому не нужной, с холодными кончиками пальцев, без сил сопротивляться жизни, но потом мы мирились, и кровообращение восстанавливалось.

На этот раз умерло. Разрыв проходил по самой верхней точке, в чакре жизненных ценностей – мою мечту она приравняла к желанию потреблять.

После того как мы разрезали друг другу вены, из них еще долго хлестало. Единственное, что могло заткнуть эту рану, – любовь. Но с Сашей ничего не было понятно. Если бы я была не одна, потеря подруги не стала бы такой катастрофой.

В этом и состоит гиперответственность женской дружбы – она растет как союз против мужского предательства, как способ противостоять саморазрушению, как замена второй половине. И потому выход из союза так наказуем и бесповоротен. Олейникова оставила меня в тот момент, когда меня уволили и бросили. То, что я смогла простить Канторовичу, никогда не будет забыто ей. Прощено – может быть, но не забыто. Предавшая подруга – мертвая подруга. Подруга наоборот… Ладно, чтобы не использовать циничный олейниковский жаргон, пусть будет ампутированная. На соседней даче жила ампутированная подруга.

Надо быстрее отсюда уехать. От бывших подруг следует держатся на максимальном расстоянии. Как только рвется нить, за которую мы тащим друг друга к счастью – я добегу первая и дотяну тебя, – мы становимся соперницами. А может, женская дружба всегда соперничество? Оно дремлет до поры, не проявляется, пока всем одинаково плохо. Может, поэтому даже хорошая женская дружба теряет смысл после замужества – другие появляются соперницы. Идеальная дружба, которой не бывает – втащить подружку на гору супружеского счастья. Соперничество в крайней форме – сидеть и плеваться с этой горы. Я боролась с этим гадким чувством, со страхом, что Олейникова добежит первая, сядет на вершине и ее ненависть помешает мне двигаться в гору. Или она будет злорадствовать – смотри, то, что мы хотели сделать вдвоем, смогла я одна! А ты иди, иди отсюда, и – раз! – острым каблуком по окровавленным пальцам… Катись, катись с горы…

Когда все у меня было хорошо, я исполнялась щедрым чувством к миру – пусть и у Светки тоже все будет хорошо. Если было плохо… Не знаю, тосковала я по ней в эти моменты или боялась ее воображаемого успеха.

Чтобы не искушать судьбу собственным несовершенством, просто не надо видеться. А Олейникова пусть живет как хочет.

– Света о тебе все время спрашивала, – сказала мама.

Что это, боязнь, что я залезла-таки на гору?

– Мам, ради бога, не говори ей ничего!

– Я рассказала, что ты была в Лондоне, познакомилась со звездами. Про кого ты рассказывала – про Джорджа Клуни?

Боже, мама…

– А она что?

– А они с Мариной дали мне эту статью.

Интересно, когда-нибудь моя мама поймет, что у нее тоже не совсем идеальная подруга?

Я полистала.

«В разгар юбилейного Каннского кинофестиваля светская красавица и самая гламурная российская телеведущая устроила роскошный прием на яхте Milla. В числе приглашенных были многие российские знаменитости, представители гламура и известные бизнесмены. На палубе гостей ждали огромные корзины с клубникой, икра, лобстеры, фуа-гра и неограниченный запас коллекционного шампанского Diamonds. Вечеринка гремела до четырех утра, раздражая обитателей соседних яхт. Во время фестиваля в Каннах швартуются многомиллионные лодки, где прячутся от папарацци кинозвезды. По сведениям „СС“, Анжелина Джоли и Брэд Питт впали в ярость от наглости разбушевавшихся русских, мешавших им заснуть. 42-летний Питт и 31-летняя Джоли прибыли на Ривьеру всей семьей, в сопровождении детей, чтобы представить свой фильм „Храброе сердце“ и поздравить с мегапремьерой „13 друзей Оушена“ Джорджа Клуни, где давние приятели Питт и Джо сыграли вместе.

У звезд, уставших от торжеств, не выдержали нервы, и они позвонили в полицию. Жандармы явились на причал в момент, когда с борта яхты запускали в небо праздничный фейерверк. Одна из ракет упала на палубу, чуть не спалив корабль ценой в сорок миллионов и не угробив одного из высокопоставленных российских чиновников. Хозяйку вечеринки Ведерникову арестовали и доставили в полицию. Анастасии грозит наказание – до пяти месяцев лишения свободы».

Смешная статья. Драма, уменьшенная до микромасштабов сплетни, превращается в курьез, в акробатический номер, в цирк со звездами. Интересно, это пресс-служба «Интер-Инвеста» так грамотно сработала или информация, перетертая коммерческими жерновами бульварной прессы, прошедшая через змеевик желтых журналистских мозгов, выпарилась до состояния абсурда?

Кроме названия яхты, все было неправдой. Иначе я могла бы подумать, что это Лия. Уже в самолете на обратном пути сообразила – если Островская та самая подруга, которая знает Ведерникову с детства, то и информацию про Настину операцию в прессу могла слить она. Кстати, и ту статью про особняк написала Островская, подставив меня. Я могла ей мешать, это понятно, но зачем ей подставлять Настю? Я приглядывалась к Островской, прокручивала подслушанный разговор на яхте – она или нет? – и не обнаруживала в поведении Лии никаких признаков подлости. Все очень ровно, тихо, мирно. Но пасьянс никак не складывался без нее. Кто тогда? Кто еще мог знать про Настю? Так или иначе, статья все опровергала. Мне даже стало стыдно, что я подозревала Островскую. Если бы это писала она, то здесь было бы про арест, про наручники, про падение на мокрую землю, про Настины сбитые в кровь коленки… А тут какой-то пережеванный фаст-фуд, которого хватает от конечной станции метро до пересадки в центре.

– Аленушка, дочка, у тебя телефон звонит! – крикнул папа.

Я понеслась наверх. Вдруг это?.. Саша уже звонил из Франции, сказал, что с Ведерниковой все не так страшно. Аркадий не будет предъявлять никаких исков, граф Толстой работает, и скоро Настю отпустят. Выкатят, правда, гигантский штраф, который Волков же и оплатит.

Я ждала его. Чувствовала, что скоро что-то должно решиться, замирала от страха и предвкушения… Ожидание финала лучше самого финала. Я не знала, каким он будет. Вдруг все закончится крахом? Вдруг он скажет, наконец, то, что собирался сказать, но это будет совсем не то, что я хотела услышать? Пока все неопределенно, я могу растить свою надежду в горячей тиши, глубоко внутри себя, в парнике, где живет все самое тайное…

– Алена! Почему вы не подходите, я уже несколько раз звонила?!

Черт, Волкова! Между прочим, сегодня суббота!

– Извините, Аня, я… – ага, сказать ей, что в огороде была? – …я не слышала звонок, у меня тут музыка громко.

– Алена, мне нужно письмо к Аль-Файеду! Вы написали?

– Да, но… – я замялась.

После того как я сдуру рассказала Волковой про встречу в Harrod’s, она загорелась новой идеей. Царь Николиной Горы Никита Михалков был благополучно забыт, а на его место водружен Гарун-Аль-Файед.

– Мы предложим ему стать нашим стратегическим инвестором! Вы понимаете, что это значит, Алена?! Вы же хотите стать партнером Аль-Файеда? – бредила Волкова. – У меня есть предложения на русском рынке, сейчас медиа-активы очень хорошо покупают, но я с нашими не хочу связываться. Лучше пусть будет Европа. Они наших реалий все равно не понимают и контролировать нас не смогут. А отчетность нарисовать – это ерунда!

Я понимала, зачем это нужно Волковой. Зачем это нужно Аль-Файеду – вот вопрос. Аня же не так наивна, как та девочка, которая хотела работать шоппером у Мохаммеда. Позориться с очередными инвестиционными предложениями на деревню дедушке мне не хотелось.

– Да, да, – говорила я и пыталась улизнуть. На этот раз не пронесло.

– Мне нужен инвестиционный меморандум! – заявила Волкова. – Завтра Вера отправит его в Лондон, и будем назначать переговоры. В Лондон с вами вместе полетим.

Я посмотрела в окно. Папа привязывал розу к деревянной раме, вкопанной в землю. Меморандум? Что за меморандум?

– Сегодня же, Алена, вы слышите?

– Сегодня? Сегодня же суббота. Я на даче.

– Вот и прекрасно! Приедете ко мне на дачу. Я вас в гости приглашаю. Вареньем угощу. Вы любите варенье из роз?