Текст книги "Антиглянец"

Мы попрощались с Жилем и вышли из машины.

Я нырнула с головой в этот омут и поняла – вот оно! Здесь абсолютный центр мира. Все внимание планеты приковано сейчас к этой набережной, к небольшой площадке, где начинается красная лестница в небо, все надежды и мечты мира сконцентрированы здесь, на этом маленьком пятачке. Все люди смотрят сейчас на нас. И на меня, потому что и я часть картинки, которую транслируют все телеканалы в режиме прямого эфира.

Тонкая струйка приглашенных просачивалась через кордон охранников – счастливцы с билетами, белоснежными зубами и фамильными бриллиантами на холеной коже. Как же они отличаются, искренне счастливые европейцы от натужно успешных наших. Они другие. У этих лоснятся щеки и сияют глаза, у наших – ходят желваки. Здесь, в горячей толпе, сбитой из представителей мировой элиты, кинематографической, культурной и просто буржуазной, я поняла, что успех и счастье – это разные вещи.

По толпе пронесся шорох. Я услышала, как захлопали, засвистели, защелкали затворы фотокамер, волна восторга, родившаяся в одной точке, слева от меня, накрыла всю набережную, взметнулась вверх, к фасаду здания, прокатилась по улице, пронеслась над головой, разбилась на хлопки и всхлипы там, где шинкует ветер в мелкий салат острые листья пальм.

Кто там идет? Кто?! Я подпрыгнула, но ничего не увидела. Жаль, что под рукой нет телевизора – этого уникального бинокля для фанатеющих масс. Издалека никак нельзя было понять – кто поднимается сейчас по красной дорожке, кто входит в историю кино под цикадный стрекот фотовспышек.

Здорово, как фантастически, как удивительно здорово, до мурашек, до молитвенного трепета, что сейчас я стою в том самом месте, где пишется золотая страница мировой истории. В разделе «Искусство кино. Festival de Cannes 60, 16—27 mai 2007».

– Хватит здесь стоять! Пошли, пошли, нас Настя ждет, – Островская тащила меня прочь от Дворца. Я упиралась.

– Подожди, давай хоть чуть-чуть посмотрим, – я видела наверху большой экран, снимавший красную дорожку, по которой поднимались люди. Им никто не хлопал. Все ждали новую звезду. Я стояла посреди тротуара, открыв рот, маленькая девочка в лавке чудес.

– Аленыч, не будь смешной. Чего ты хочешь там увидеть? Это же цирк специально для зевак! – Лия толкала меня вперед, а я приросла к месту. – Мы с тобой девушки эксклюзивные, мы не можем тут так просто стоять. Надо или по дорожке идти, или по клубам тусить. Иного не дано. Слушай, ты же не хочешь, чтобы тебя тут на тротуаре кто-нибудь из русских увидел? Алена, Ведерникова ждет!

Последний аргумент вывел меня из ступора. Мы очень серьезно опаздывали. Мы побежали по набережной, мимо пляжей, накрытых белыми шатрами, мимо сияющих фасадов отелей Majestic, Carlton… Здесь, кажется, кто-то меня собирался поселить. Впереди уже был виден Martinez.

Фотографы бежали впереди и снимали нас. Я выпрямила спину.

– А ты говоришь, звезды! – сказала Лия. – Они нас фотографируют!

Тут же все разъяснилось.

Нам протягивали визитные карточки фотоателье – завтра можно забрать свои снимки. Такой бизнес на людском тщеславии. Тебе говорят, что ты звезда, и ты веришь, а вера чего-то стоит…

Дорогу, свободную от машин, с двух сторон охраняли пальмы. Отели, их башенки, балконы, купола выходили к самой кромке города, подсвеченные мягким предзакатным светом, как будто солнце оставило в распоряжение фестивалю до утра снопы своих лучей, чтобы ярче сияли рекламные киноплакаты. Мы шли мимо клоунов, выкрашенных серебряной краской, мимо спящей карусели, мимо киоска с хот-догами. Здесь, вдоль моря, идти легче – по другой стороне, мимо витрин бутиков и парадных подъездов гостиниц валила толпа. Подъезды к отелям, огороженные железными стойками, были оцеплены людьми – из этого плена выезжали лимузины.

Мы подошли к осажденному зеваками Martinez. В парадные двери впускали нарядных гостей.

– Как же мы туда пройдем? – Я почувствовала, что робею. Не могу же я вот так просто идти по проходу, предназначенному для звезд.

– Очень просто. Иди за мной! – Островская раздвинула толпу плечом и пошла вверх по дорожке, к сияющему огнями парадному подъезду. Я двинулась следом, выпрямила спину, расправила плечи, подняла подбородок. Раздались хлопки. Редкие, не переходящие в овацию, ясное дело, но отчетливые.

Спасибо тебе, добрый город! За то, что ты так щедро рассыпаешь мне комплименты, за то, что я вижу тебя в нарядной обертке киноафиш, за эту толпу киноманов, которая приняла меня в свою семью, за то, что ты позволил мне дышать одним воздухом с теми, кого я так люблю. За кино, прошлое и будущее, которое смотрит на меня с плакатов на фасаде твоих отелей. За море, за пальмы, за яхты, которые покачиваются в темноте, подсвеченные огнями по контуру мачт.

Я шла и старалась прочувствовать каждый свой шаг, об этом я буду рассказывать через сто лет своим внукам – помнит бабка, как в Каннах была. Спасибо тебе, город, я запомню это навсегда.

Островская летела вперед, через вестибюль, по коридору, через ресторан, как будто знала, куда идти.

Я увидела ее сразу. Белое облако оборок, на лифе – банты. Очень красиво.

– Девочки! Наконец-то! – Она махала нам рукой. – Сюда! – Рядом с Ведерниковой сидела невыразительная дамочка лет пятидесяти.

– Алена, Лия, а это Рита, генеральный директор магазинов Empire.

Настя встала из-за стола, мы расцеловались.

Я посмотрела вниз – босоножки McQueen, точно такие же я купила в Лондоне. Хорошо, что я надела сегодня новые Chanel.

– Девочки, почему так долго? Уже сорок минут ждем. Нам же в кино идти!

– Мы идем в кино? – Я даже подпрыгнула от восторга.

– Это мы с Ритой идем. У вас же нет аккредитации, насколько я поняла?

Я покачала головой.

– Не расстраивайся, Ален. Хорошо, что вы вообще приехали. Это чудо – Каннский фестиваль, правда?

– Да, самое большое чудо, которое я видела. – Мне так хотелось с кем-то поделиться счастьем, что годилась даже Настя.

– А вы в каком отеле живете? – вступила в разговор Рита.

– Мы вообще в Ницце живем! – сказала Островская возмущенно.

– Да что вы? Бедняжки! – Рита сделала скорбное лицо.

– Аленыч, приедем, устроим Вере разборку. Это безобразие – не найти нормальный отель в Каннах!

– Лиечка, это, правда, очень сложно. Номера забронированы на годы вперед. Я тоже очень мучилась, пока он… – Настя осеклась и замолчала. Я поймала ее взгляд.

«…пока он не подарил мне виллу», – закончила я мысленно фразу за Ведерникову.

– Что за платье, Настенька? – Лия ощупывала материал.

– Оскар де ла Рента.

– Точно. Я сразу так и поняла. Оскар или Альберта Ферретти.

– Девочки, нам пора бежать. Вот билеты на прием. – Настя протянула нам конверты с логотипом Empire.

– Да, это наша вечеринка, – пояснила Рита.

– А повод? – Лия разглядывала приглашение.

– Просто фестиваль. Празднуем, что русские фильмы попали в Канны первый раз за много лет, – сказала Настя.

– Да, и продвигаем наш бутик в Каннах. Приходите, девушки, обязательно.

У меня вертелся вопрос. А он-то будет? Но я не могла его задать…

Настя встала.

– А вы пока посидите, выпейте чего-нибудь. Эта терраса вообще культовое место. Здесь звезды собираются. Я специально сюда вас затащила. Сейчас наверняка придет кто-нибудь знаменитый. Все, увидимся. – Мы снова расцеловались.

Я смотрела, как Ведерникова шла по улице, на ее изящные щиколотки, на пышные оборки Oscar de la Renta, трепетавшие от ветра и от восторга, что именно ее тело выбрало это платье. И правильно, что Канторович выбрал ее. Настя была звезда. Почти такая же безупречная, как люди, сидевшие сейчас в кафе на террасе Martinez. Если и был на Насте легкий налет московской усталости, то он стерся за те несколько дней, что она провела здесь.

Надо признать – вырос новый сорт девушек, богатых и красивых, которые и должны составлять пару богатым и успешным мужчинам. И нет тут никакой трагедии. Канторович и я – мезальянс, неустойчивая конструкция со смещенным центром тяжести, которая рухнула бы в любом случае.

Любовь предпочитает равных. И существует только в равновесии.

На террасе становилось людно – уже не осталось свободных столиков, и мы с нашими полупустыми бокалами явно занимали чужое место. До начала приема еще два с лишним часа. Звезд в кафе не было.

– Пойдем потихоньку? – предложила я.

Мы двинулись в обратную строну, ко Дворцу, мимо витрин бутиков, обходя плотные группки людей, сбившиеся посреди человеческого потока. Они смеялись, обнимались, курили, говорили на всех языках мира. Кинематографисты, настоящие хозяева здешних мест. Герои в смокингах и героини в платьях. Я внимательно ощупывала каждое лицо – вдруг это и есть звезда, которую я спрячу в свою копилку воспоминаний. Но никто не попадался.

– Где рестораны-то? Веди меня, – Лия притормозила у витрины Yves Saint Laurent.

– Уже близко, – я прибавила шаг. Толпы возле Дворца уже не было, скамеечки и стремянки операторов опустели. Правильно, все на премьере.

Мы прошли через сквер. Направо или налево? Пусть будет налево. Ура! Я гений! Вот она, улица, откуда доносились пряные запахи и бойкий стук вилок по тарелкам. С трудом нашли место, на открытых верандах был аншлаг.

– Как же я хочу жрать! – сказала Островская, плюхнувшись в кресло. – О, даже по-русски есть меню.

– Да, это наш город.

Руккола с креветками, сибасс, бутылка вина. Мы решили не экономить.

– Тебе нравится Ведерникова? – спросила Лия, когда мы уже размышляли над десертным меню.

– Да.

И это было правдой. Какое облегчение, что я наконец к этому пришла.

– А я была уверена, что ты ее ненавидишь. У вас с ней что-то произошло в Каннах прошлый раз?

Скорее, у нас с ним. Стоп. Не надо об этом вспоминать.

– А что тогда случилось все-таки? Ты не рассказывала подробно.

И сейчас не хочу.

– Да нечего рассказывать. Забыто.

Сейчас казалось, что все это случилось не со мной. И не с Настей, и не с Сашей. Не стоило копаться в той истории. Кто из нас так раздразнил судьбу тогда, я, Канторович или Ведерникова, что мы навлекли на себя гнев местных богов? Теперь в этом бессмысленно разбираться. Забыть, выбросить из памяти ту историю, как дешевый бульварный роман. Лазурный Берег принял меня в свои родительские объятия, гладил по голове, убаюкивал, усыплял. Как же хорошо здесь…

– Ты пойми, я за Настю переживаю, поэтому так расспрашиваю подробно. С ней вечно что-то происходит. Она вообще несчастная.

– Несчастная?

– Там в семье такие скелеты! Ты знаешь, что у нее мать с турецким мальчиком живет?

Я едва не выронила бокал.

– Как это?!

– А так. Каждый год вывозит себе нового пупсика с пляжа. Они с Ведерниковым не живут вместе уже лет десять. Там и алкоголь, и все на свете. Ведерников и Насте запрещает с ней общаться, но она, я знаю, ездит к ней иногда, деньги матери дает… А та пропивает со своими зажигалками. Ты только не распространяйся об этом, хотя все, конечно, знают…

Господи, мне и в голову не приходило, что у этого нарядного занавеса от Oscar de la Renta есть изнанка, из которой торчат живые нитки… Бедная, бедная Настя. Как же ей больно. Я вдруг поняла, что должна ее защитить. Даже от Лии и ее вопросов.

– Слушай, я не хочу сейчас об этом, – я закурила, запрокинула голову и отправила струйку дыма вверх. Луна. И звезды. Такие большие. И неизвестно, что там на этой звезде происходит на самом деле. Может, война.

В начале одиннадцатого мы вышли к морю. Набережная гудела. Внизу, на пляжах, накрытых шатрами, гремела музыка. Джинсы, платья, короткие юбки, сверкающие топы – Канны успели сменить наряд. Дискотека 60-х. 60-го Каннского фестиваля. Возле лесенок, ведущих вниз, несли вахту охранники, сдерживая напор страждущих – с билетами и без. Толпа загустевала по мере продвижения к пляжу Miramar. Один из пирсов, уходящий далеко в море, был превращен в сцену. Прожектор гулял над водой, высвечивая лица музыкантов, полированные детали барабанов и людей – лежащих на камнях, сидящих на ступеньках, балансирующих на парапете набережной.

– Аленыч, мне нравится здесь! Я тоже фанат кино! – Островская заплясала на месте. – Это грандиозно! А! А!

Это было грандиозно – немного штормило, посеребренные прожекторами волны бились о камни, звук летел с пирса к берегу и усиливался, подгоняемый волной. Кричали чайки…

Я почувствовала, что сейчас взлечу – поднимусь над каруселью, оттолкнусь от макушек пальм, зависну над пирсом, посмотрю на город с высоты птичьего полета и растворюсь в темной глубине, где море сливается с небом. Сколько звезд!

Мы спустились вниз. Песчаный пляж был укрыт циновками, и каблуки немного вязли, уходили в песок. Бар, банкетные столы. Шампанское, кресла у моря. Я оглянулась по сторонам. Здесь были сплошь кинематографические люди, но лично я никого не знала. Походила вокруг стола. Семга, королевские креветки, икра, клубника. А вот клубника – это хорошо. Еще шампанского и моря. Я приметила столик у берега, надо занять, пока народу мало.

– Лия, пойдем туда.

– Я приду, сейчас поесть возьму.

– Мы же из ресторана только что!

– Ну и что? – Она набирала в тарелку все подряд. Островская и правда жадная.

– Аленушка, и вы здесь? Очень рада вас видеть.

Мила Ямбург, ну конечно, а как же без нее?

– А вы зачастили к нам в Канны! Как ваши дела, дорогая? Вижу, что чудесно. Чудесно выглядите! А платье у вас Karen Millen, угадала? Почему не приехали ко мне, мы бы вам такое платье подобрали! У меня чудесная коллекция сейчас… – Мила, как всегда, частила и рекламировала свои услуги. Я не позволяла себе пользоваться ими, чтобы не попасть в зависимость. Если пойти по пути скидок и частных отношений, то это уже не бизнес. Ощипывать по-мелкому рекламодателей мне не хотелось. Но теперь, пожалуй, стоит это рассмотреть. Островская-то, оказывается, покупает все со скидками.

– Мила, я обязательно приду, когда вернусь. Позвоню вам, и договоримся.

– Чудесно, Аленушка. Лия?!

Островская стояла с полной тарелкой еды, жевала и в ступоре глядела на Милу. На ней было то самое платье, нелегально вытащенное из Милиного подвала, куда Лии вход был запрещен.

– В моем платье! Сколько лет назад ты хотела его купить?! – Ямбург прищурилась.

Глаза у Островской забегали.

– В прошлом году.

– Ой ли? Три года назад я тебе это платье продавала и скидку сделала. А ты не взяла. Это Valentino, точно? – Ямбург была профессионалкой.

– Милочка, ты была права, это идеальное платье!

– А что я тебе говорила? Ты никогда не слушаешься. Но если ты редактор моды, то должна как минимум…

Я оставила их наедине. Им было о чем поговорить.

– О, девушка главный редактор, здравствуйте! – человека в костюме звали Димитрий Васильев. Ужасная встреча. Я хотела кивнуть и пройти мимо. Но не тут-то было.

– Ходите тут, меня не замечаете. Что так? А я счастлив вас видеть, – он взял мою руку, повертел, – а кольца-то так и нет. И вы не замужем по-прежнему?

Я попыталась вырваться. Но он вывернул ладонь вверх и ткнулся в нее носом и губами, жирными от семги. Меня передернуло.

– Рассказывайте, как тут в Каннах главные редакторы развлекаются?

– Мы только сегодня приехали, вот сюда пришли, – пробормотала я, выискивая среди гостей кого-нибудь, кто бы мог меня спасти. Лии и Милы нигде не было видно.

– Пришли, так посидите со мной, со стариком. – Васильев вел меня к столу. Тому самому, у кромки моря, который я запланировала для себя. Деться было некуда.

– И что, вам нравится в Каннах? В казино уже были?

– В прошлый раз, в Монте-Карло.

– В Монте-Карло? Какая испорченная девочка! Ну и что там с вами случилось, в Монте-Карло?

Э, нет, про это мы не будем. Что там со мной случилось…

– Я хотела спросить, вы, Дмитрий, не знаю вашего отчества… Вы не в курсе, а Никита Михалков приедет?

– А зачем тебе мое отчество? Ты в прошлый раз не спросила, в этот раз обойдемся тоже. Я надеюсь… – Он потерся об меня плечом. Я осторожно отодвинулась.

– Я больше всего люблю дорогу в Монте-Карло. Там красиво. Ты ночью по ней ездила? Надо осторожно, правда, помнишь, олигархи там однажды навернулись? Можем сегодня поехать! Сейчас встречу кое-кого, и мы с тобой сбежим. Готова к загулу?

Господи, ну как же от него избавиться?! Я подняла голову к небу. Канны, я так вас люблю, ну пожалуйста, только не этот…

– Вероника! Вы как здесь, откуда?.. – Я вскочила со стула и бросилась к ней навстречу.

– А, крестница моя! – Мы обнялись. Никогда еще я не была так рада ее видеть. А Веронику я всегда любила.

– Тут рядышком в Италии была, заехала к вам ненадолго. Ну что, как фестиваль?

– Это чудо! Я в восторге! Я хочу здесь жить! Всегда.

– Дима, а ты, я смотрю, серьезно взялся. Я тебе говорила, Алена, что не надо иметь дело с чиновниками?

– А ты ревнуешь? – Васильев поднялся ей навстречу.

– Да кто тебя ревнует? Ты что, жених?

Спасибо, Канны, вы снова меня выручили. Теперь у меня с городом персональные отношения. Он мне помогал, а я была его любимым дитя.

– Ну что, ребята, шампанское нам принесут? – Вероника властно оглядела поляну.

Уже несли, и клубнику, и шампанское. У нас образовался вип-стол, к которому Рита немедленно организовала подвоз провизии.

– Слышала? Она здесь жить хочет! Правильно, очень русское место. Я вам скажу, девочки, Канны уже обжиты, холмы мы купили, набережную тоже, надо подтягивать новые эшелоны – главных редакторов на второй линии селить. Ника, а у тебя здесь есть что-то?

– Нет, я Майами люблю, ты же знаешь.

– Это кровь говорит. А я русский человек – я Ривьеру.

– Ты русский еврей.

– Всякий приличный русский – это, по сути, еврей. Да, и потому, как всякий русский еврей, спокойно чувствую себя только под защитой британской короны или на холмах монегасков…

Они говорили о своем. Я не слушала. Наконец меня оставили в покое…

Высоко над пляжем в перекрестье лучей парили чайки. Небо, подсвеченное снизу прожекторами, накрывало набережную и пляж прозрачным куполом – один его край цеплялся за башенки отелей, другой упирался в верхушки яхтенных мачт, за его пределами было темно. Вот так древние представляли мироздание – Земля накрыта стеклянным куполом. В самой яркой точке, под самым потолком неба чиркали крыльями серебристые чайки. Я следила за их полетом. Над морем, потом выше, вираж над моей головой и дальше, туда, где светятся буквы Сarlton. Неужели я это вижу, неужели это со мной?..

Запомнить, запомнить все до мельчайших деталей. Этот город, это время, и я в этом кино. Бесконечный прекрасный день, который я разложу потом на сто страниц воспоминаний. Чайки чертили пируэты почему-то только над этим пляжем. И это был подарок Канн мне лично…

Народу прибавилось, к нам подсела Мила.

– Ребята, завтра приглашаю всех ко мне на яхту.

– Да, – говорила я ей.

Потом было еще шампанское, какая-то девица рассказывала мне, как скучает на Лазурном Берегу.

– Можно я вам буду репортажи писать про гламур? – спрашивала она.

– Да, – отвечала я ей.

Потом была дискотека, еще клубника и шампанское и залпы салюта над морем. Странно, я даже забыла спросить у Насти, где Канторович. Да все равно, какая разница…

Абсолютное чистое счастье. Я танцевала и смотрела на волны, на море, на чаек, кричавших мне: «А! А! Алена!»

Потом мы вышли на набережную, город не спал, город дожигал на дискотеках.

– Пошли сюда! – говорила Настя, затаскивая нас на соседний пляж.

– Да, – отвечала я ей.

Какая она все-таки милая, эта Настя, я давно могла бы с ней подружиться.

– Тут вечеринка Chopard, мы говорим, что только что выходили и возвращаемся. Вы поняли меня?

Но охранник даже ничего не спросил. И мы втроем – Лия, Настя и я – погрузились в набитое до отказа чрево шатра. Здесь не было никого из наших, одни европейцы, шампанское Moët&Chandon– но не бесплатно, а за деньги. Веселая девушка предлагала мне бокал:

– Давайте к нам, к нам! Venez ici! Вы откуда? Vous êtes Russes?

– Да, oui! – говорила я ей.

– Правда? C’est vrai? А мы Chopard!

Настя с Лией танцевали на столе, скинув туфли на пол.

Я увидела Жиля.

– Vous, ici? И вы здесь? – он удивился.

– Да, oui! – я говорила теперь по-французски. Мы обнялись и закружились.

Как фантастически хорошо…

– Жарко, пойдем к морю, allons а la mer. – Он обнимал меня и вел через чьи-то туфли, ноги, бутылки к выходу, где белое полотнище шатра распахнул ветер.

– Волны, les vagues… – они бились о камни и расстилались ниц прямо под моими ногами.

– Тебе хорошо, bien?

– Да, oui! – отвечала я Жилю. Больше все равно я не могла ничего вспомнить по-французски. Он обнял меня, мы закинули головы к небу. Где мои чайки? Их не было.

Он нашарил «молнию», вцепился в нее зубами и потянул вниз. Язычок впился в кожу. Больно!

– Non! Нет! – я опомнилась.

– Что случилось? Это Cannes, это festival… Oui!

– Non!

Я вырвалась и нырнула обратно в шатер. Здесь было душно, танцевали уже на столах и лавках, покрытых белой тканью – прямо в туфлях и ботинках. А они, как мы, тоже бывают в угаре… Девочек я нигде не видела. Черт, куда они делись?

Я набрала Лиин номер – не отвечает. И у Ведерниковой отключен. Надо найти их. Они где-то здесь, они не могли далеко убежать. Я обернулась – на меня шел Жиль…

Срочно бежать. Я протиснулась мимо бара, осажденного пьяными телами, пробилась через коридор, забитый очередью в туалет, и выбралась на набережную. Никого…

Опять набрала номер. Никто не отвечал. Я заволновалась, посмотрела по сторонам, вверх… Чайки. И успокоилась. Со мной здесь ничего плохого больше не случится.

Я пошла ко Дворцу, в ту сторону, откуда мы приехали. Если ловить такси, там ближе.

Туфли впивались в ноги. Город не спал, толпа поредела, но не сдавала позиций. В барах, на пляжах, на лавочках, в кафе – все было занято. Купила воды. Навстречу мне шла компания – дамы лет пятидесяти в вечерних платьях и босиком. Туфли они несли в руках.

Я села на лавочку, расстегнула ремешки и пошла босая, ощущая кожей шершавый теплый асфальт. Как я раньше не догадалась? Теперь мы слились полностью, я и город. Я забредала на газон, на мягкую траву, снова шла по асфальту, каннский тротуар массировал мне ступни…

Возле Дворца присела на бордюр и закурила. Охрану уже сняли, и красный ковер стоял пустой, взятый в раму железными загородками. Даже звезд мне сейчас не надо. А вот же они, летят надо мной…

Я смотрела на афишу на фасаде здания. Танцующие в темноте Брюс Уиллис, Альмодовар, Вонг Кар Вай, Депардье. Cannes 60. Мы были наедине с фестивалем. Я слышала, как стучит его сердце.

Неужели это я здесь и сейчас… За что мне такое нереальное, сумасшедшее счастье?

Рядом присел бомж. В потрепанных джинсах, с рюкзаком, его большая лохматая собака пристроилась рядом. Он достал из рюкзака бутылку вина и багет.

– Tu en veux?

Я покачала головой. Улыбнулась.

– Нет.

– Allez!

– Спасибо, нет, – я подняла бутылку Перье.

– A votre santé!

Глотнули мы одновременно. Он свое столовое французское вино, я их французскую минеральную воду.

– Donne-moi а fumer! – он показал на пачку. Я протянула ему сигареты. Мы закурили. Собака смотрела на меня влюбленными глазами.

– Хорошо, – сказал он.

– Oui, bien, – ответила я.

Подошла к красной лестнице и встала у самого подножия ковра. Вот интересно, как это бывает? Я ступаю на ковер, вспышки, Alena Borisova, Russia, шлейф тянется за мной, обнимая каждую ступеньку. Поворот головы, легкая улыбка, глаза. Его глаза, мои… Я в белом платье, а он в черном смокинге, и мы летим над городом, как шагаловские влюбленные…

Стоп, стоп. Это я про другое. Alena Borisova, Gloss, они аплодируют, аплодируют, закончили аплодировать. А я медленно поднимаюсь к вершине славы, прямо под небеса, под купол золотого каннского неба, подсвеченного солнцем, с которым договорилась дирекция фестиваля…

Я смахнула наваждение.

Двинулась дальше, к яхтам. Они спали там, в порту. После асфальта нагретые солнцем доски пристани казались мягкими, как ковер. Я затопала быстрее.

Вот они, мои хорошие. Ого, в январе я таких здесь не видела! Теперь в порту, в тылу дворца, защищенные его цитаделью, стояли большие корабли, многоэтажные катера. Кое-где горел свет, играла музыка, люди на палубе пили шампанское… Парень в белой рубашке помахал мне рукой, я махнула ему в ответ. Я шла по пристани, боясь нарушить их сон. Они покачивались на воде, канаты легонько бились о мачты, такой нежный мелодичный звон…

С соседней лодки спрыгнул мужчина, следом женщина, он протянул руку, помогая ей слезть. Не молодые и не старые. Она шла босиком. Расхохотались, кивнули мне – Bon soir! – и, обнявшись, побежали к берегу. Какие счастливые люди, видно, что на этой лодке живет любовь…

Я сидела на пеньке, за который швартуют кораблики, курила, темная вода билась о сваи. Тишина… Даже чайки заснули. Вот это и есть мое счастье. И мы могли бы так же… Не надо, не надо, не плачь… Все хорошо. Даже если потом ничего не будет, это уже было… Я была счастлива в Каннах. Почему была? Я есть…

Когда я приехала в Ниццу, Островская уже спала. Не раздеваясь, в своем леопардовом платье. На тумбочке лежало колье. Я взяла его, чтобы поближе рассмотреть. «Swarovski» – было выбито на металле. Смешная она, зачем врать? С бриллиантами или без, в мире всем хватит места…

Завтрак мы проспали. Пошли к морю, спустились на пляж Le Méridien, в мой любимый ресторан. Багет, джем, сок…

– Я сегодня никуда не пойду, голова болит, – Лия развалилась в шезлонге. Явился официант и потребовал тридцать евро. – Чего? Сколько? Ты с ума сошел?

– Можем пойти на городской пляж, – предложила я.

– Нет, это не гламурно, валяться там с народом. Черт с ним, заплатим! Ты куда вчера пропала-то? Мы с Настей тебя искали, туда, сюда, нигде нет.

– А я вас. Я звонила, ты не отвечала. Слушай, а как же ты доехала?

– Меня Настя отправила на машине, у нее тут водитель. Ее отвез, потом меня. – Она сняла майку. – Как думаешь, в моем белье можно лежать? Это Готье.

Я кивнула. Мы валялись, спали, купались. Вдали ходили яхты. Лия сфографировала меня на фоне Negresco.

– И чего тебе этот «Негреско»?

– Ну, исторический отель…

– Исторический, значит, старый, я люблю новые. Современные номера большие. А мы живем с тобой в тесноте.

Она начинала меня раздражать.

– Пойдем погуляем?

– Нет, Аленыч, за тридцать евро я буду лежать тут до заката.

Я вышла в город. Рядом с Le Méridien остановился паровозик. Вот оно! Паровозик ехал вдоль моря, свернул в гущу улиц – овощной рынок, старые дома, здесь я еще не была – поднимался все выше и выше, нарезая слой за слоем по горе, оказывается, и тут есть порт, яхты на голубом фоне. Мы въехали в тенистую рощу. Как пахнет! Полезный эвкалиптовый запах. Экскурсию на английском я не слушала, просто дышала… Как жаль, что завтра уезжать. То, что мы не выполнили задания Волковой, меня не тревожило. Паровоз остановился на смотровой площадке: 15 minutes stop.

Я понеслась вверх по лестнице. С горы открывался вид на город. Море было слева, Ницца справа, я посередине. Наконец я увидела всю подкову залива, место, где валялась только что, собор внизу. Ба-а-мм! Над городом поплыл колокольный звон. Море, запах хвои и этот звон, зовущий прихожан к службе. На самой высокой точке, где ближе всего к Богу, я шепнула ему на ухо самую тайную свою мечту…

В начале двенадцатого я стояла в центре большой компании разноязычных людей, имен которых не знала. Мы не сразу нашли яхту – крутились, плутали и, наконец, в самой дальней точке от берега отыскали ее. Никаких парусов – трехэтажный здоровенный катер. Мила стояла на палубе: «Сюда! Сюда!»

Внутри обнаружилась смесь эстетики раннего Голливуда и позднего «Титаника»: канаты, медяшки, надраенные до блеска, инкрустированные полы, по которым страшно ступать, полосатые стулья, расставленные на палубе, открытая веранда с джакузи.

В кают-компании были накрыты столы. Сколько же народу может сюда влезть? Гости тут же рассредоточились по палубе. Я подошла к краю борта, свесилась вниз – моря не было слышно, все заглушала музыка. Официанты разносили шампанское.

– Как отдыхаете, Аленушка? Что пьете? – Мила подошла ко мне с бокалом.

– Все чудесно, спасибо, шампанское замечательное.

– Да, это Diamonds, чуть дороже Cristal, но намного лучше.

– Какая красивая яхта… Я их так люблю.

– Любите лодки?

– Очень!

Я вообще-то впервые была на яхте, но дорогу в порт проторила давно.

– А я не очень. Муж с институтских времен этим увлекается, еще на Клязьме начинал. Теперь, когда мы здесь, он живет на этой лодке по нескольку дней. А я больше дом люблю. Вы приезжайте летом к нам, Аленушка, поживите. Я вас все время приглашаю, а вы упрямитесь.

Действительно, что это я в самом деле? За Канны я готова была пообещать Миле что угодно.

– Обязательно, этим летом!

Надо сделать все, чтобы получилось. Зацепиться в этих краях.

Народу становилось все больше, стульев не хватало, гости уже сидели на спинках диванов, Мила побежала здороваться с вновь прибывшими…

Я спустилась вниз. Ого, а здесь библиотека! Французские, русские книжки, что-то про медиа – муж Ямбург был рекламный магнат. Ирвин Шоу, «Вечер в Византии». Теперь это моя любимая книжка про Канны…

Я перелистывала страницы.

– Ты чего здесь сидишь? Там все наверху танцуют! – передо мной возникла Настя. – А-а, эту книжку Сашка Канторович любит. Мне тоже надо почитать. Алена, знаешь, я давно хотела сказать…

Она присела рядом.

– Ты извини, что тогда так вышло из-за меня. С той статьей… Я накрутила Сашку, я тебе не доверяла тогда – думала, вдруг это все-таки ты про меня рассказала. Прости, а? Сашка разозлился, а потом переживал ужасно, когда тебя уволили. И я тоже…

– Но ты же хотела быть главным редактором? – я все-таки не удержалась. Настя смутилась.

– Я тогда в истерике была, испугалась, что меня выгонят с телика, засуетилась… Но я не хотела, чтобы ты пострадала, так вышло. Я же знаю, как ты Сашке помогала – со мной, с Аркашей. Я тебе благодарна, правда. Простишь, а?

Мне стало тепло и спокойно. От этих слов, от едва заметного покачивания на волнах. Наконец я пришла в равновесие.

– Уже давно простила.

– Хочешь, я тебя в передачу приглашу? Попиарим тебя, поговорим о глянце. Давай, а?

– Здорово. Спасибо.

– Ой, у тебя такие же босоножки, как у меня, McQueen, да? – щебетала Настя и тянула меня наверх. – А вчера у тебя были Chanel, я заметила…

Там все было в самом разгаре. Французская и русская речь, жаркие дружеские объятия, музыка, дым, смех. Про кино здесь никто не говорил – говорили про лодки, особняки, про деньги, про чьи-то разводы. Лазурная Рублевка, Рублевка в глазури… Васильев гладил по худой спине девицу лет двадцати пяти. Лия, Мила, Настя, я закружились в хороводе.

– Я ее вот с такого возраста знаю, на руках ее качала, – кричала Островская Миле и показывала на Настю. – Она мне как младшая сестра!

Настя хохотала.

– Девки, мы вместе, это дико круто!