Текст книги "Антиглянец"

– Ты на день рождения мне принесла мешок косметики с работы. Я потом пошла в магазин, узнала, что в продажу эти кремы еще не поступали, продавщицы сказали, что у меня тестеры. Ты что, думаешь, я бедная, нищая, что ли?!

Я онемела. Да что с людьми происходит?

– Ты… как ты можешь? Ты просила сама… Я лучшее, что было, собрала.

– Лучшее, что было на халяву! Такая же, как твой олигарх. Я зря тебя отговариваю. Ты уже готовая олигархическая жена. И про твои страдания надоело мне слушать! Ах, бедная, она летит в частном самолете и рыдает! Ах, какой он подлец, разбил «Бентли» и чуть не умер от страха! Ах, боже мой, она не знает, делать ли ей пластическую операцию у хирурга, который режет звезд? – Она меня передразнила. – Хватит!

Да, точно. Хватит.

– Тебе лучше уйти! – сказала я.

– А я уже ушла! – Она резко встала, стакан опрокинулся. Олейникова натягивала сапоги, пальто. Почему я теряю людей, одного за другим? Она же подруга, мы столько лет… Даже если я и правда сволочь…

– Извиниться не хочешь?

– Не имею такого желания! Все, живи своей жизнью! – она хлопнула дверью.

Я забралась на диван, обхватила колени руками и завыла.

Третий день я валяюсь в постели, ем, сплю, смотрю телевизор, выползаю на кухню, чтобы покурить и достать что-нибудь из холодильника, который уже почти пуст. А еще я читаю журнал Vogue. Библию успеха. В ней собраны статьи про прекрасных женщин, которые заняты бизнесом, искусством и дизайном, если верить подписям под фотографиями, но при этом ежедневно проводят пять часов в салоне, перед тем как высунуть нос на люди. Так высок градус неуверенности, что ли? Корреспондент журнала повторяет их светлый путь, ставит на себе эксперимент и делает вывод – это трудно! Надо готовиться. Надо выезжать за сутки, чтобы добраться к вечеру до Третьяковского проезда, войти в двери бутика Chopard и попасть в виде фотографии 2x3 см на страницу журнала Vogue. И так каждый день.

Вот мне интересно: я обслуживала гламурный бизнес, сидя на работе каждый день по десять часов. Я выучила, чем отличается лифтинг от пилинга, но никогда не успевала делать ни тот, ни другой. Как же люди, так плотно погруженные в гламур, успевают рулить своим изящным бизнесом?

Листаю дальше. Дама раскладывает перед публикой шкатулку Fabergé с драгоценностями – теми, что не уместились в банковский сейф. Говорит: «Если вы спросите меня о любимом платье – у меня его просто нет. Одежда – это всего лишь твое минутное настроение». Если бы меня кто-нибудь спросил о любимом платье, я бы легко ответила – да, есть, и оно одно. Видимо, поэтому у меня всегда одно и то же настроение. Платье-то черное.

Я перелистывала страницы, натыкаясь на правила, лозунги и аксиомы грамотного, вдохновенного, безудержного потребления. «Мои покупатели достаточно умны, чтобы понимать, какие вещи заслуживают внимания и стоят денег», – цитата из хитрого американского дизайнера, бутик которого открывается в Москве. Грубая лесть, призванная стимулировать продажи. Ты не просто купил, чеком ты подтвердил коэффициент IQ.

«На каждую статуэтку, картину, икону у нее есть экспертное заключение Sotheby’s, Christie’s и Третьяковской галереи». Опа! А вот и искомый покупатель, который любому, кто усомнится в его интеллекте, вломит в лоб сертификатом. Интересно, зачем в таком доме иконы? Чтобы молиться кому?

Я рассматривала картинки, живописующие быт прекрасных сертифицированных див, с интересом натуралиста. Вот коллекция обуви, вот коллекция детей, вот картина художника Судейкина в изголовье кровати («Ночь на Лысой горе», 1930), вот семейные фото в старинных рамках (конец XIX века) на туалетном столике (не атрибутирован).

Меня вообще занимает вопрос – откуда взялись в наших убогих краях эти прекрасные дивы, какая фея превратила их в одночасье в принцесс, скользящих в Маноло и Чу по натертым до блеска загородным штучным паркетам? Откуда это легкое дыхание? Эта гладкая попа, едва сминающая кожаное сиденье «Бентли»? Откуда такое небесное, светлое спокойствие на челе? И этот изысканный вкус – когда он успел развиться до таких горних пределов?

В Третьяковском проезде мне сказали, что колье по миллиону уходят легко. Я хочу посмотреть, как это происходит. Этот момент – он какой? И что люди испытывают, покупая – восторг, усталость, скуку, оргазм? Я хочу понять, из чего созданы эти девы? А их мужья, кстати, они кто?

Как-то по радио я услышала, что Ля Шапель приезжал в Москву снимать одну такую знаменитую барышню. Мне интересно – откуда он вообще узнал о ее существовании?

Честно, не понимаю, как творятся чудеса чужой жизни, где все так легко, изящно, на одном дыхании. Я все время упираюсь головой в бетонный потолок, а они – раз, прикоснутся волшебной палочкой – и бетон рассыпается в прах. Точнее, превращается в золото. Смотришь, и уже у юной девы в руках бетонный завод, и пароход назван ее именем, и самолет летит в Ниццу по ее указу.

А я сижу на скрипучем икейском диване и сглатываю пыль. Потому что я искала любви, а надо было искать денег. И я сама дура, что искала любви там, где для меня не было даже денег.

Ничего нового, тут, конечно, не было. Пока я работала в Gloss, сама каждый день варила эту сладкую, наваристую, гламуристую кашу. Но никогда не задавала себе ни один из этих вопросов. Все, о чем мы писали, я никогда не примеряла на себя. Ни людей, ни вещи, ни идеалы. Я как будто играла роль. Главный редактор – это всего лишь роль, роль режиссера-постановщика. Мои сотрудники, кто во что горазд, актерствовали на страницах журнала, изображая экспертов, стилистов, редакторов и светских обозревателей.

Это было даже весело. Мы честно ставили спектакль, на который читатели-зрители покупали билеты. Они покупали журнал, чтобы помечтать, мы делали его, чтобы их развлечь.

Теперь, оказавшись по эту сторону рампы, я вдруг почувствовала себя разгневанным зрителем. Я топала ногами и свистела. Какого черта вы мне показываете эту заурядную пьесу, с картонными персонажами, фальшивым пафосом и необоснованным хеппи-эндом? Бриллианты настоящие – да, но от их блеска еще острее чувство разочарования.

В театральности гламура есть что-то от латиноамериканского сериала. Там тоже много стразов, леопардовых принтов, роскошных особняков, а женщины в вечерних платьях с утра. И те же социальные контрасты, которые отлично прикрывает плед из щипаной норки.

Я гений! Я вспомнила! Как-то в ресторане к нам с Канторовичем подсели два его приятеля, большие люди бизнеса и политики. Пока я грызла свою форель, они рассуждали о текущем моменте. О том, что экономика развивается по латиноамериканской модели и если так пойдет дальше, то это отразится во всем, даже в топонимике городов. Будут кварталы за колючей проволокой, куда «Бентли» и «Феррари» будут въезжать под шлагбаум (зона сериала и гламура). И трущобы, где нищие будут включать свои телевизоры и смотреть сериалы про гламур, пока их дети гоняются с ножиками за персонажами светских хроник и их кошельками (зона свинцовых мерзостей русской жизни).

Вот так вот! От частного к большому. От каратов к геростратам.

Это доказывает что? Что гламуру в России быть! Он нужен и бедным, и богатым. Как стимул для совершенствования внутри вида. Как социальный лифт. Гламурные должны зарабатывать больше, чтобы лучше защищаться от бедных. Слабых богатых обанкротят или обворуют. Сильные бедные, которые быстрее всех бегают и сумеют догнать слабого богатого, имеют шанс пробиться в зону гламура.

Но, может, это и хорошо. Если мы теперь будем Латинская Америка, значит, у нас будет больше секса. А то это как-то импотентно – позволять своим женам демонстрировать семейное счастье на страницах журналов. Надо прийти домой и хрястнуть х…ем по столу! «Я запрещаю тебе, женщина, снимать наших детей для журнала Vogue!» Надо уже показать свое мужское достоинство. И жене показать, и стране.

Гламур, секс и деньги – это наш домострой на новом этапе. Гламур в этой формуле – православие, деньги – самодержавие, мужское шовинистическое держание девушек на привязи, а народность – секс.

Я вылезла из кровати и открыла шкаф. По сравнению не то что с «Вогом», но даже и с «Глянцем» гардероб не слишком впечатлял. Из приличных вещей у меня только зимнее. На этом запасе можно протянуть несколько собеседований в индустрии гламура, но не больше. Когда все переоденутся в коллекции весна—лето, я буду моментально разоблачена. Человек, у которого нет нескольких тысяч для пополнения гардероба, плохой соискатель. Значит, на поиски работы у меня максимум два месяца.

Я машинально прикидывала, что с чем можно надеть, составляла в голове комбинации автоматически, без напряжения. Когда-то Краснова учила меня делать это, а я записывала под ее диктовку в блокнотик, который никому не показывала. Стыдно главному редактору глянца иметь такой блокнотик.

Теперь я могла безо всяких подсказок, с утра пораньше, практически во сне сочинить себе образ, уместный от рассвета до заката. Мне хватало десять минут. Интересно, а сколько бы я тратила времени, если бы обладала коллекцией туфель из пятисот экспонатов?

До меня вдруг дошло, что время конвертируется в деньги и наоборот. Вопрос только, хватит ли жизни, чтобы определиться – какая валюта тебе подходит.

Это элементарно. Вот, например, богатая девушка-«Вог» тратит время, чтобы освоить деньги, – покупает туфли, платья, сумки. Потом выбирает, что с чем надеть, как это сочетать, обновляет гардероб, освобождается от старья. Таким образом, деньги оборачиваются во время. А бедная девушка «Лиза» тратит время, чтобы заработать деньги, на которые можно купить сумки-туфли-платья. И та и другая расплачивается жизнью. С деньгами или без, в любом случае ты движешься к старости.

То есть получается, все равны? С точки зрения сути – да. А с точки зрения моды – нет.

Помню, был лозунг, не пошедший, правда, в народ – «Модно жить в России!». Тогда в России было немодно. Серая, негламурная страна. Все изменилось. Теперь в ходу новый слоган – «В России модно жить богатым!» А бедным – можно и не жить.

Из глубокой медитации перед раскрытым шкафом меня вытащил телефонный звонок. Полозова.

– Ирка!!! – заорала я в телефонную трубку.

– Оглушила! Чего так блажишь?

– Рада потому что тебя слышать! Собиралась тебе позвонить, но все как-то некогда было.

– Некогда ей было! А теперь свободна? – Полозова фыркнула.

Но я не обижалась. Ирка была единственным человеком, которого я сейчас хотела слышать и кто мог меня понять.

– А теперь абсолютно свободна! Ты уже знаешь про меня?

– Знаю. Добро пожаловать в клуб!

– Отставных главных редакторов-неудачниц?

– Почему неудачниц? Клуб редакторов с опытом административной борьбы. Это ценно.

– Да ну, Ир. Чего в этом хорошего? – Я закурила, поудобнее устраиваясь на диване.

– Теперь научишься сама плести интригу. Если бы тебя не побили, так бы и осталась девочкой, которую любой может развести. А сейчас ты опытный боец.

– Ир, знаешь, что самое противное? Ошибаться в людях.

– В ком ты ошиблась? В Островской? Или в Волковой? Ты не знала, на что они способны?

– Понимаешь, я думала, что вместе работаем, делаем журнал, сотрудничаем…

– Не понимаю! Ты считала их друзьями, что ли? Или коллегами? Тем более логично, что уволили. Тогда ты вообще слишком долго просидела там. Ты, Алена, начальницей была. На-чаль-ни-цей. А если ты начальница – обязана манипулировать людьми.

– Но это же подло!

– Мы обсуждаем сейчас твое увольнение или морализируем?

– Ну… – я замялась.

– Вот именно. А если ты стала объектом манипуляций, значит, плохой начальник была. Хороший начальник играет на слабостях подчиненных. Сталкивает людей лбами. А ты боролась за качество журнала, да?

– А это неважно, что ли?

– И что теперь тебе от этого качества? Подготовила журнал для преемника – ну, молодец. Ведерниковой будет легче работать.

Я вздрогнула.

– Ведерниковой?

– Ты не в курсе еще? Они Настю собираются назначить.

У меня пересохло в горле.

– Слушай, этого быть не может. Это ерунда, – я старалась, чтобы мой голос звучал нейтрально. – Она же не журналист даже, как она будет работать?

Я могла бы и не спрашивать. И не удивляться. Потому что ни в каком другом журнале это было бы невозможно.

– А она и не будет работать, – Ира рассмеялась, – Работать будет Островская. А Настя рожей светить. Осуществлять связи с тусовкой и олигархатом. Это даже неплохо для издания. Сейчас такой тренд – назначать звезд лицами журналов. А журналисты – сосут. Это же чернорабочая профессия. Звездой надо быть, а не профессионалом. Это я тебе как издатель говорю.

Ведерникова была моей кармой, ангелом смерти всех моих начинаний, летящим на крыльях ночи.

– И что мы теперь должны делать? Как с этим бороться?

– Мы – это кто? Ты кого представляешь – профсоюз корреспондентов и младших редакторов? Ты о себе думай сейчас, не надо отапливать космос. Я точно в такой же ситуации была, если помнишь. И решила, что хватит. Если услышу, что меня кто-нибудь журналистом назовет, сразу в морду могу дать. Для меня теперь журналисты – рабочая сила. Я их нанимаю, и задешево нанимаю, могу тебе сказать. Дорого эти люди не стоят.

– Ир, ты что, оскорбить меня хочешь?!

– А это зависит от того, что ты сама про себя думаешь. Если ты дешевка, бедная овечка, которую обидели, тогда можешь оскорбиться.

Мне вдруг стало себя жалко. До слез.

– Я только и слышу, как все меня учат, учат! Я дура, я не права, я наивная, я сама виновата. Хоть бы кто-нибудь просто посочувствовал. Ты ведь знаешь, как это ужасно все, – я зашмыгала носом. – Ты знаешь, какие они суки. Думала, что ты, как человек, который через это прошел, хотя бы не будешь мне гадости говорить…

Полозова молчала.

– Алло, Ира, ты слышишь меня?

– Меня никто не жалел тогда. И ты, между прочим, тоже.

Вот он, упрек, долетевший до меня через несколько месяцев.

– Ира, это не совсем так, я…

– Да, просто ты не смогла отказаться, когда тебе предложили. Я тебя понимаю. Но мне от этого было не легче. Но, представь, это оказалось полезно. Теперь я плевать хотела на весь этот глянец. И ты тоже должна разозлиться, на саму себя разозлиться!

– Хорошо, разозлилась. Что дальше?

– Зависит от того, чего ты хочешь. Хочешь продолжать елозить в глянце – ищи, где и как. Хочешь славы и денег – иди и получи свое. Придется по дороге кого-нибудь затоптать – не думай, просто делай. Так же, как о тебе не думали. Поверь мне – я знаю.

А Ирка изменилась. Полгода назад она бы не говорила так цинично.

– Ир, так же можно в чудовище превратиться. А я не замужем еще. Кто женится на таком чудовище? – Я решила перевести все в шутку.

– Мужу ты будешь не характер показывать, а другое место. Или выходи замуж за мужика типа моего Полозова. Выдрессируешь его, он у тебя будет прыгать с тумбы на тумбу.

– Перестань на него наговаривать. Я Мишку люблю.

– Любишь – забирай! А то он тоже вечно в сомнениях – будете с ним вместе психотерапию проходить. Все. Давай, я в тебя верю!

Ночью я думала над тем, что говорила Ирка – что по пути к славе и деньгам мне придется топтать, сминать и загрызать. Еще недавно я могла бы возразить – нет, не обязательно быть чудовищем, чтобы добиться успеха, и приводить себя в пример – смотрите, вот я же смогла. Значит, не все так ужасно в мире чистогана. Но сейчас мне сказать было нечего.

Я не смогла противостоять. Амбиции, договоренности, истерики, страхи, деньги, чувства смешались в опасной пропорции, сдетонировали в начальственном мозгу, и цунами мелких человеческих страстей подхватило утлую лодчонку моей карьеры и разбило о скалы. Я, как дешевая курортница, не замечала приближения бури, загорала под ярким итальянским солнцем, покупала сумки и пропустила точку невозврата – тот момент, когда можно было вернуть Сашу. А вот Настя, например, никогда бы не пропустила.

Почему? Потому что в Ведерниковой все было сбалансировано – эмоции и расчет, слабость и сила. Она не лезла с тонкими щипчиками решать вопрос, который требовал хирургического ножа, и, наоборот, искусно орудовала скальпелем в ситуации, когда я размахивала садовым секатором.

5.35. Заснуть не получалось. Я включила свет и села в кровати. Нащупала пульт – по телевизору Арина Шарапова начинала утренний обход. Предлагались советы – как растопить засахарившееся варенье и собрать пылесосом рассыпанный стиральный порошок: он вполне может еще пригодиться. А сейчас Антон Привольнов расскажет нам, как выбирать лак для ногтей… Я выключила телик. Уж лучше читать Vogue.

5.52. Я вчитывалась в строчки, пытаясь понять смысл: «В маленьком платье с завышенной талией в горошек или с рюшами можно вновь стать той девочкой, что любила играть в куклы и знала – ничего невозможного нет». Когда я перестала быть той девочкой, которая ничего не боялась? Которая смеялась, когда олигарх шутил про замуж? Которая, ни секунды не сомневаясь, взяла да и возглавила «Глянец»? Так куда все это делось?

Я разозлилась. Просто озверела. Я вам покажу! Суки! Вы еще узнаете Борисову! Кровью будете харкать. Блевать бриллиантами своими. Встала, пошла на кухню, смела со стола чашки, пепельницу, фантики, бумажки, журналы и выбросила в мусорное ведро. Сегодня вы у меня получите. Все, до единой. Твари!

Вернулась в кровать и, засыпая, подумала: я не буду жечь напалмом все рублевские деревеньки, как Олейникова, но одну я точно подпалю.

В семь вечера я подъехала к ресторану «Горки».

«V ежегодная церемония вручения премий Glossy People – Главные люди «Глянца» – кричала растяжка, висевшая над Тверской.

– Здесь нельзя ставить машину, – подскочил ко мне охранник ресторана. – Освободите место.

– Да что вы говорите? – сказала я, вылезая из машины аккуратно, чтобы не порвать каблуком тонкую ткань платья. – Ключи возьмите от машины и поставьте как нужно. И чтобы никто не задел – вы отвечаете!

– Так вы надолго? – он засуетился вокруг меня, хотя и сохранял каменное выражение лица. Хотя, может быть, другой гримасы это лицо не знало.

– Практически навсегда, – я уже открывала тяжелую парадную дверь.

На сцене суетились люди с проводами, монтировавшие экран. На церемонии мы собирались показывать ролики, кадры из жизни замечательных людей, которые сегодня получат премию – статуэтку в виде Венеры Милосской. Идея была моя. И поддержана была всеми сотрудницами редакции. Когда художники принесли макет, Затуловская удивилась:

– А куда делись руки?

– Так и было задумано. Венера – она же без рук, – сказали в один голос я, Островская и художники.

– Без рук не годится. Мы журнал о роскоши и успехе, инвалидов нам не надо.

И художникам пришлось приделывать Венере руки. Они, конечно, ржали, но не возражали. Заказчик всегда прав. Теперь все двенадцать статуэток – с руками, прикрывающими лобок (дизайн Затуловской, отличавшейся ханжеством и не выносящей даже слова «секс»), стояли рядком на рояле в глубине сцены.

– Ты что здесь делаешь? – Лия смотрела на меня, как на воскресшую из ада.

– Пришла на вечеринку по приглашению. Оказать моральную поддержку коллегам, – ответила я, демонстрируя дьявольское самообладание.

– С ума сошла? Если тебя здесь увидят – скандал грандиозный будет! Сразу же доложат нашим, – она взяла меня под руку и попыталась сделать несколько шагов к выходу. – И Аня может прийти.

Аня ходила на вечеринки журнала редко. Только чтобы проинспектировать сотрудников. Никто не знал, когда именно она появится – в начале, в разгаре или в конце. Это держало народ в напряжении. Затуловская не появлялась никогда. Предполагаю, что она комплексовала – Марине не удавалось светское общение. Тут требовалось говорить на равных и быть любезной, а Затуловская умела только давить.

– Алена, ты же не хочешь публичного скандала?! – Островская попыталась наехать. А я улыбалась.

– Нет, не хочу. И его не будет, – я села за стол с табличкой VIP и налила себе воды.

– Алена, я тебя очень прошу, уходи! – Лия сделала движение, собираясь отнять у меня бокал. – Надо принимать поражение достойно.

– Правда? Я тоже так думаю, – я демонстрировала улыбку светской дамы. Я срисовала ее в «Воге» у гламурных див.

Ну и что ты теперь сделаешь? Стащишь меня с кресла? Зал постепенно наполнялся гостями. Кто-то уже махал мне рукой от дверей. Я махала в ответ, не очень разбирая, кто это.

– Я лично от тебя такого не ожидала, – бросила она, отходя.

– Я, честно говоря, тоже, – пробормотала я ей вслед.

Ко мне летела Мила Ямбург.

– Аленушка, как я рада вас видеть! Чудесно выглядите! А платье какое, это что, Marni? У них было в коллекции такое же зеленое. Или винтаж? Вы так ко мне и не зашли, хулиганка. А мы вас ждали. Я сумочку для вас оставила…

Я пригласила Милу сесть рядом. Платье я купила днем в небольшом магазинчике в «Рамсторе».

Ямбург не давала мне вставить слово, и это было хорошо. Я кивала ей, изредка роняла «да, нет, да что вы говорите?» и наблюдала за редакционными девушками, сбившимися в кучку. Лия, Жанна, Лиза, Вера что-то обсуждали, глядя на меня.

– Борисофф, Алена Борисофф! – Я обернулась. Жаклин Ано, уже порядком набравшаяся, обнимала меня за плечи. – Харроший, харроший! Смотри, какой харроший. Почему ты не встретить Жаклин?

– Прости, дорогая, садись с нами! – сказала я, неожиданно тоже переходя на «ты». – Это лучшее место. Сцену тут отлично видно.

Жаклин плюхнулась на стул.

– Кто мне принести champagne?

Официант уже открывал бутылку.

– Какой харроший, симпатичный есть! – она огласила зал грубоватым смешком.

– Уи, вы любить L’Or. У тебя кулон L’Or. Жаклин угадала! – Ямбург и Ано сцепились языками, давая мне передышку.

В сумке проснулся телефон.

– Пардон, – я изящным жестом извлекла трубу из серебряной сумочки Blumarine (цапнула в миланском аэропорту) и, даже не взглянув на экран, ответила: – Алло, я слушаю.

– Алена, это ты?

Мгновенно все звуки, люди, запахи, краски, которыми был наполнен зал, исчезли. Так бывает в кино, когда герой узнает страшную новость. Типа, вам тут всем еще жить и жить, а я подохну через месяц. Между героем и миром сразу возникает стена.

– Алена, ты меня слышишь? Это я. Алло, алло, Алена!

Это был он. Человек, по вине которого между мной и миром чуть не возникла стена. Я больше не позволю ему разрушать мои отношения с жизнью.

– Вы ошиблись номером, – сказала я и захлопнула книжицу. Выключила телефон совсем.

К столу подошла Вера.

– Добрый вечер! Извините, я отвлеку Алену Валерьевну, – она наклонилась над моим ухом.

– Ты героиня, ты знаешь об этом? Девки желчью плюются. Островская уже Ане позвонила, – я слушала ее жаркий шепот и изучала реакцию внутри себя. Никакой. Мне было все равно. Даже если сейчас сюда приедет Волкова с отрядом ОМОНа. Хуже будет только журналу. Не мне.

– Алена Валерьевна, там заместитель министра приехал, – сказала Вера уже громко, на публику. – Нужно его встретить.

– О, Дима Васильев! Ты знаешь, Аленушка, он с моим мужем когда-то в «Видео-Интернешнл» работал. Мы с ним прекрасно знакомы. Он чудесный, и умница большая, – сказала Мила.

– Да, согласна. Он потрясающий профессионал, – ответила я, поднимаясь из-за стола. Я в глаза не видела этого Васильева, но следовала неписаным законам светского общения. Все знаменитые люди знакомы друг с другом. И никогда плохого друг о друге не скажут. Только в узком кругу.

Вера бежала за мной к дверям.

– Знаешь, что ей Волкова сказала? Сказала – не лезьте ко мне с вашими бабскими дрязгами. Сами разбирайтесь. Аня вообще теперь не приедет. Островская просто в ярости. Сказала, что тогда не пойдет Васильева встречать. Чтобы ты пошла, если ты такая наглая.

Васильев, к которому меня подвела Вера, оказался мужчиной лет сорока пяти. Крупный, невысокий, с жесткими седоватыми волосами и цепким умным взглядом. Он стоял в окружении нескольких знакомых телевизионных лиц.

– Это Алена Валерьевна, наш… – Вера запнулась. Я посмотрела на нее. – Наш главный редактор, – закончила она фразу.

– Очень приятно, Димитрий, – Васильев пожал мою руку и не выпускал несколько лишних секунд. – А вы красивая. Даже странно.

– Почему странно? – я фыркнула. Надо бы обидеться, но теперь таких эмоций не было в моем арсенале.

– Потому что я читал ваше письмо министру. Про что там было, про конкурс какой-то, кажется?

Вообще-то письмо было подписано Полозовой, но это не важно.

– Да. Про конкурс молодых журналистов.

– Да. И журналисток. Красивые таких писем не пишут. Вы исключение.

Я смутилась, начала краснеть. Стоп! Не терять самообладания. Не поддаваться.

– Мы очень рады, что вы смогли приехать. Позвольте, я вас провожу за ваш стол, – неожиданно я стала хозяйкой праздника, на который, по идее, вход для меня был закрыт.

– Не трудитесь, Алена. Я пока с коллегами покурю. А вы мне место рядом с собой оставьте. Договорились?

– Хорошо.

Мы с Верой погрузились в водоворот людей, улыбок, плеч, рук, бриллиантов. Тесный круг московской тусовки, праздник, на который всегда приглашены одни и те же. Я ощущала себя полноправным участником этой толпы персонажей. Потому что наконец была абсолютно свободна от корпоративных законов, от мнений, сплетен, оценок. Это мой последний бал. Все равно, что будет завтра. Завтра будет другой день. В котором ничего этого не будет.

На сцене уже острил Comedy Club, рассыпая шуточки, предназначенные не для телевизионной аудитории, а для своих, избранных. По сценарию вечеринки, после Comedy начнется награждение победителей.

– А кто все-таки ведущая? – спросила я Веру.

Я ушла из журнала раньше, чем было принято окончательное решение. При мне обсуждались кандидатуры Кати Мцитуридзе и Феклы Толстой.

– Ведерникова, – ответила Вера.

– Как может быть Ведерникова, если она получает приз? – Я была спокойна, я была холодна.

– У нее будет спецприз. А потом… Не важно…

– Что потом? Говори, не стесняйся, – я сверлила Веру взглядом.

– Потом должна была выйти Аня и представить ее как нового главного редактора. Алена, ты извини, что я не позвонила, не предупредила. Я не думала, что ты придешь… Потом, ты же знаешь Аню, у нее все меняется по двадцать раз.

Я остановила этот поток сочувственных слов:

– Ты все правильно сделала.

Харламов уже объявлял:

– А сейчас я приглашаю на эту сцену…

Фанфары. На экране закрутилась заставка церемонии. Glossy People. Буквы вспыхнули и рассыпались на мелкие бриллианты.

Неведомая, но очень конкретная, осязаемая сила подхватила меня и понесла вперед. В несколько шагов я взлетела на сцену и теперь стояла рядом с Харламовым. Две сотни людей смотрели на меня. Пять телевизионных камер светились красными огоньками. Значит, идет запись. На балконе сбился в кучу творческий актив журнала Gloss во главе с Островской. Тишина. Я услышала, как у кого-то упала вилка.

– Добрый вечер! Мы рады приветствовать вас, дорогие друзья, на ежегодной церемонии вручения нашей премии, – услышала я собственный голос, усиленный динамиками. Он уходил в дальние углы ресторана, заполнял помещение, поднимался к потолку и снова возвращался ко мне через клетчатую мембрану микрофона. – Все, кого я вижу сегодня в этом зале, достойны премии Glossy People. Если вам она сегодня не достанется, значит, у вас было мало рекламы в последнем номере журнала.

Общий смех в зале.

– А если серьезно, то эту премию всегда получают те, кто сделал однажды правильный выбор. Наш «Глянец» – это просто зеркало, в котором отражается ваша индивидуальность и ваш успех!

Аплодисменты. Я стояла на сцене, и мне аплодировал зал. Харламов приблизился ко мне, зашептал:

– Как вас представить?

– Алена Борисова, главный редактор.

И он провозгласил:

– Итак, главный редактор журнала Gloss Алена Борисова объявляет Пятую ежегодную церемонию вручения премий Glossy People… – он сделал театральную паузу, передавая мне слово.

– …открытой! – звонко крикнула я в микрофон. – Церемония начинается! Приятного вечера!

Фанфары! Тушь! Маэстро, урежьте марш!

Я спрыгнула со сцены, опираясь на руку Харламова. Только здесь, внизу почувствовала, как дрожат колени. Хотелось курить.

– Алена, привет, как я рада… – Настя Ведерникова с листочками сценария стояла возле сцены рядом с Островской. Островская была мрачна. Но вид у нее был не угрожающий, а жалкий.

– А мне сказали, что тебя не будет, – Настя оглянулась на Лию, ища ее поддержки.

Да, девочки, я обломала вам сценарий.

– Тебя обманули! Иди на сцену, тебе работать, – сказала я и двинулась в полумрак зала.

– Девушка главный редактор, вам сюда, – Васильев поймал меня за руку и усадил рядом. – И говорите вы тоже хорошо. Что вам налить?

– Воды, – я перевела дух.

– Нет, сегодня вы будете пить, – Васильев уже наливал шампанское.

– Кто это сказал?

– Владимир Владимирович просил вам передать. Если я вам не авторитет, – большой начальник был настроен игриво. Отлично. Это укладывалось в сценарий сегодняшнего вечера.

И я расслабилась.

Настя отрабатывала номер, хлопотала лицом, демонстрировала весенне-летнюю коллекцию носов и губ от Ольховского. Люди глянца поднимались на сцену за призами, спонсоры выдавали им подарки, путевки, сертификаты. Венеры уходили бойко. Жанна Фриске, кроме Венеры, получила золотую пчелу от спонсоров, как самая трудолюбивая глянцевая девушка.

В середине церемонии приехала Самсонова. И села к нам за главный стол.

– Что, крестницу мою соблазняешь? – сказала Вероника, после того как мы обменялись поцелуями и новостями.

– Так она твоя родственница? – Васильев ухмыльнулся. – Что и требовалось доказать. Вкусы не меняются, согласна?

– Ага. И ты тоже. – Они обменялись взглядами, из которых следовало, что у них есть общее прошлое.

– А как твоя жена, Дима? – Самсонова сама себе налила вина. Она все делала сама.

– Смотри, злится! Не дает мне за ней поухаживать, – Васильев толкнул меня плечом. – Какую из них ты имеешь в виду?

– Олю. А есть еще кто-то?

– С Олей я еще не развелся. А на Оксане уже не женюсь. Но у нас дочка – четыре года уже ребенку, – пояснил он мне зачем-то. – Ника, ты же ни разу у меня не была. Приезжай в следующую субботу ко мне в Жуковку со своими, я Машку возьму у Оксанки, познакомим детей. Нам с тобой есть о чем поговорить. Вот такие юные девы, как Алена, они же стариков не понимают, коммунизма не помнят. – Васильев долил мне остатки шампанского. Официант моментально забрал у него бутылку.

– Еще принеси.

– Я, Дима, за тобой не успеваю. Это какая Оксана, которая твоей ассистенткой в агентстве была? – спросила Вероника.

– Ну да, маленькая такая, светленькая.

– Алена, ты слышишь его? Ты с ним поосторожнее. Надо его знать, чиновника нашего по особым поручениям, – Самсонова смотрела на нас подозрительно.

– А что такого? Я ученый еврей при губернаторе. Облагораживаю власть.

– Я не про твое еврейство. Я про девушек, которых ты обрюхачиваешь.