Текст книги "Время умирать. Рязань, год 1237"

– Благодарю, отец. – И уселся снова на свой столец.

Князь Юрий тоже сел на место. Краски понемногу возвращались на его лицо, но брови сошлись на переносице, глаза продолжали пылать гневом. Пересилив себя, он снова заговорил:

– Давайте теперь, господа рязанская, поговорим, сколько воев собрано. Сколько еще собрать можно. Сколько бояре детских привели и еще приведут. Сколько князья привели и приведут гридней. Скольких горожан сможем вооружить из запаса княжьего. Смердов тож. Сколько на конь посадить можно, взяв коней из моих табунов с заокских лугов. И вначале пусть муромский князь Юрий Давидович расскажет, каковую силу сможет выставить.

Юрий Муромский поднялся, пошире расставил ноги, видно, готовясь к долгой речи, погладил русую, аккуратно подстриженную бородку и, как всегда спокойно и обстоятельно, начал:

– Муромское княжество не сильно велико и богато, но воев и ратных людей у нас имеется в достатке. Со мной и сыновцом моим сейчас в Рязань пришло две с половиной сотни гридней. Еще сотни две гридней по городкам племянники мои соберут и приведут вскорости. С ними придут и бояре со своими детскими. Бояр у меня девять с лишним десятков, так что не менее двенадцати сотен конных и оружных воев с ними будет. С гриднями княжат это тысяча четыреста, да здесь две с половиной сотни. Шестнадцать сот соберем, мыслю. Это комонников. Городовую стражу и полки, прости, князь, оставлю на месте: татары с устья Оки грозят. Хоть и собрал Юрий Владимирский в Новугороде Нижнем большие силы, но кто знает, как повернется. Могут ведь и обойти.

Великий князь кивнул, соглашаясь. Сказал:

– Спасибо и на том, сыне. Верю, что собрал всех, кого мог. А город без защиты оставлять нельзя. Верно сказал.

– Сколько-то пешцов все же придет на лодьях, – поклонившись Юрию, добавил муромский князь. – Отправлены гонцы по городам, селам и весям, дабы сзывать охотников. Как мы отъезжали, под городом уж сотни полторы собралось. В доспехе, с хорошим оружием. И они прибывали каждый час. Мыслю, сотни три-четыре наберется. Отчалят в один день с племяшами моими.

– Хорошо, – снова кивнул великий князь. – Ты, Кир Михайлович, что скажешь? – повернулся Юрий к князю пронскому.

Сидевший между двумя младшими братьями Борисом и Глебом Кир вскочил на ноги, живо, с напором заговорил:

– Прончане, сами знаете, на границе со степью живут, с оружием каждый муж с детства знаком. Так что, если надо, соберем всех, кто еще может копье поднять. Тем паче татарове первыми по нам ударят.

– И все ж таки, сколько гридней, бояр, детских выставить сможешь? – перебил Юрий Рязанский. – Пешцов сколько? С оружием как? Может, помочь надо?

– Оружия хватает, – махнул рукой Кир. – Всю жизнь воюем. С бронями у пешцов будет не больно хорошо, так и у тебя этого добра не обильно, своим мало.

– Что да, то да, – согласился рязанский князь.

– Так вот, – продолжил Кир Пронский, – много бояр со своими детскими и пешим ополчением уже караулят находников на засечной черте. Там, мыслю, комонников с тысячу и под две тысячи пешцов. Пешее ополчение со всех окрестностей собирается в пронских городах и столице. Тут надо подумать, сколько оставить для обороны, сколько в поле можно вывести. Всего пешцов, кроме тех, что на засеках, наберется, думаю, не менее тысяч трех. Это вместе с городовыми полками и стражей. Тысячу-полторы из них можно в поле вывести. – Кир прокашлялся. Продолжил: – Теперь по гридням, боярам и детским. Я с братьями да племянниками шесть сотен гридней выставлю. Полторы сотни моих бояр, не менее восемнадцати сотен детских. Но тысяча из них уже на засеках. Сколько-то соберется в конницу охотников из богатых горожан и купцов. Мыслю, не менее двух сот. Все, наверное.

Кир Михайлович сел на место.

– Хорошо, – покивал Юрий. – Теперь какие силы выставит земля Рязанская? И сколько уже собрано? Говори, Матвей.

Походный воевода Матвей Терентьевич, кряжистый, заросший до глаз черной с проседью бородой, поднялся со скамьи. Густым, раскатистым голосом начал:

– Великий князь с братом своим Романом Коломенским имеют по триста и по двести гридней. Романовы гридни здесь уже, и великокняжьи тут, в стольном граде. Удельные князья рязанские должны дать шесть сотен гридней. Три сотни бояр выставят тридцать и две сотни детских. Три сотни комонников еще во владычном полку.

При этих словах Матвей поклонился епископу Евфросию. Тот согласно кивнул.

– Охотников из вятших людей с городов рязанских соберется, мыслю, не менее десяти конных сотен. Городовых пеших полков соберется не менее пяти тыщ. Стража еще городовая. Но этих, наверное, надобно для опаски оставить на месте. Горожан и смердов охотников с окрестных сел из княжьего запаса можно вооружить не менее трех тысяч. Охотников, что могут верхами сражаться, можно на коней из заокских табунов княжьих посадить. Коней, приученных к конному бою, хватит и на пару тысяч, вот только найдется ли столько комонников? Еще пять тысяч лошадей из княжьих табунов пойдут для перевозки пешцов. Часть бояр с людьми близ засечной черты уже исполчена и поставлена на засеки. Там же силы степной стражи и бегунцы из наших степных селений. Эти оружны хорошо. Но тут, наверно, воевода Ратислав лучше скажет.

Пришла очередь подниматься и говорить Ратьше. Он встал, гмыкнул, прочищая горло. Заговорил:

– Сил степной стражи осталось девять сотен. Как уезжал, воев со степных селений собралось сотен восемь. Это конных. С тысячу из них набралось пешцов. Оружия хватает. С бронями плохо. Расставил их на засеках. Вроде все.

– Сколько сейчас народу стоит на засечной черте? – спросил великий князь. – На нашей половине. На пронской сколько, князь Кир сказал.

– Не менее трех тысяч пешцов. Это вместе с ратниками из степных сел, – ответил Ратислав. – И две с половиной тысячи конных. Тут и степная стража, и степные ополченцы, и бояре с детскими из ближних селений. Всадников держу в едином кулаке на случай прорыва.

– Хорошо, боярин. Правильно все. Ну, чего насчитал?

Это князь Юрий спросил уже у тиуна Митрофана, ведавшего сбором княжеской дани и числом войска, выставляемого удельными князьями и боярами. Митрофан, тучный, краснолицый, с пегой бородой почти до пояса, все это время черкавший что-то пером на вываренной бересте, встал и начал перечислять:

– Княжьих гридней со всех земель две тыщи сто пятьдесят, бояр с детскими шесть тысяч двести, да во владычном полку три сотни, да степной стражи девять сотен, да с селений степных восемь сотен, да со всех городов конных охотников тысяча двести, да сколько-то на княжьих коней посадим. Мыслю, не менее тысячи таких будет. Всего вместе комонников получается двенадцать тысяч и пять сотен.

Опять гул в палате. Теперь гордо-одобрительный. Никогда не собиралась на Рязани такая конная сила.

«И правда, много, – подумалось Ратьше, – но по сравнению с силой монгольской маловато. Почти семь находников на одного рязанца приходится. Ко всему у нас едва не треть охотников. Хоть с детства к коням приучены, но ездить на коне и биться на нем, да еще в едином строю – это большая разница. Боярские детские тоже разные есть: кого-то бояре учат прилежно, а кого два раза в год на конь с оружием да в бронях сажают для смотра княжеского. Что-то, конечно, умеют и эти. Совсем неумех тиун княжеский выявит, и будет нерадивому боярину солоно. Могут даже надела лишить. Но все равно боярские детские – та еще конница». Имел Ратислав возможность в том удостовериться в походах. Во всяком случае, Ратьшины степные стражники превосходили детских намного.

– Пешцов соберем, – тем временем продолжал читать с бересты Митрофан, – тысяч тринадцать-четырнадцать. Может, чуть боле. Это тех, кого можно в поле вывести. Городовую стражу надобно на месте оставить. Кого-то еще из смердов оружных для опаски. Пять тысяч пешцов уже на засеках. Три тысячи – на рязанской стороне, две – на пронской. Все на том, – опустил исписанную бересту тиун.

Опять одобрительный гул. Не сила собирается – силища. Два с половиной десятка тысяч воев. Половцев бивали и гораздо меньшим числом.

«Может, и вправду отобьемся, – забрезжила у Ратьши надежда. – Из-за засек, может, и получится… Татары пробились, правда, через булгарскую засечную черту, но там они били всем войском. Всеми ста пятьюдесятью тысячами. Здесь же их вдвое меньше. Да и русичи не булгары! А еще и владимирцы с подмогой подойдут, да еще, может, черниговцы!»

Пожалуй, впервые за два последних месяца полегчала ноша, которую, казалось, кто-то взвалил Ратиславу на плечи. Радостью наполнилась грудь. Захотелось вскочить, забыть вежество боярское, свистнуть в восторге в два пальца, как мальчишке. Но сдержался. А многие из молодых княжат не удержались: повскакивали, закричали восторженно, засвистел даже кто-то.

Опять поднялся со стола Юрий Ингоревич. На бескровных губах его играла слабая улыбка, но в глазах застыла тревога за сына, которого должно было отправлять в самое логово зверя. Глядя на вставшего князя, собрание понемногу затихло. Тот достал из-за пазухи свиток пергамента, поднял его над головой, произнес, возвысив голос:

– Сказывал уже, прислал великий князь Владимирский грамоту. Обещает помощь прислать. Но исполчить воев надобно. Да еще много воев князь у Новуграда Нижнего держит: грозят оттуда татары. Ну да тамошнюю силу он трогать не будет: вдруг ударят, а войска во Владимире и без того хватает. Обещает князь прислать не менее пятнадцати тысяч комонников в помощь. Пойдут они по Москва-реке через Коломну. Через неделю-другую тронутся. – Князь Юрий помолчал. Погладил бороду. Снова заговорил: – Черниговцы пока ничего не пообещали. Татар, что у их южных границ кружат, боятся. Пошлем к ним Коловрата, раз сам напросился. Пусть расскажет им про то, куда хотят ударить основные силы татарские. Может, все же помогут чем. Так что сейчас главное для нас – время тянуть и силы собирать. Черту засечную новыми воями крепить.

Снова умолк великий князь. Опустил голову, словно задумавшись о чем-то. Потом выпрямился, окинул взглядом палату, сказал негромко:

– Все на том. Теперь велите бить в вечевой колокол. Буду говорить с людом рязанским.

Народ в палате начал подниматься и, возбужденно переговариваясь, двигаться к выходу. Когда Ратислав, Олег Красный и Коловрат вышли из палат, с пристроенной к княжьему терему колокольни ударил вечевой колокол.

Пока все трое трапезничали в гриднице, на Спасской площади собрался народ, заполнивший все ее немалое пространство. Побратимы туда выходить не стали: чего толкаться? Поднялись на боевые полати тына, огораживавшего великокняжеский двор, с той его стороны, что выходила на площадь. Отсюда, с высоты трех саженей, все было видно как на ладони.

Пришлось чуть подождать. Вскоре из золоченых узорчатых дверей Спасского собора показалась процессия из думных бояр и церковников, которую возглавлял великий князь. Все поднялись на высокий деревянный помост, с которого оглашались указы, произносились проповеди в набольшие церковные праздники и говорили речи на таких вот вечевых сходах. Князь Юрий вышел на край помоста и, возвысив голос так, что его хорошо слышали на всех концах площади, снял шапку и заговорил:

– Здрав будь, народ рязанский.

Толпа всколыхнулась. Мужики сняли шапки. Бабы закивали, кто-то кланялся.

Князь помолчал, видно, собираясь с мыслями. Продолжил:

– Знаете, что враг стоит у наших границ. Враг страшный. Не бывало еще такого на Руси. Подступает он не только к нам. Крутятся отряды вражьи и у границ Владимирского княжества у устья Оки. Черниговский князь Михаил отписывает, что по его южным границам скапливаются полки татарские. Но главные их силы идут на нас. Сказывают разведчики, до семи десятков тысяч пришли под Онузлу и встали там станом. Послов вечор прислали. Требуют десятины во всем имуществе нашем и в людях тож. Требуют воев наших под свои знамена, чтоб умирали за веру их поганую, убивали своих братьев во Христе. Требуют дев наших себе на утеху!

По толпе прошел ропот. Кто-то что-то крикнул. Что, Ратьша не разобрал. Ропот усиливался, переходя в тревожный гневный гул.

– Тихо! – раскатился княжеский рык.

Умел Юрий Ингоревич подчинять себе людей. И голос у него оставался хорош, несмотря на появившуюся в последние годы худосочность. Народ попритих, обратив все внимание на великого князя. Юрий обвел площадь тяжелым взглядом, окончательно восстанавливая порядок. Потом веско сказал:

– Исполчаются силы рязанские, пронские и муромские для достойной встречи злого ворога. Да вы сами видите стан у Черного оврага. Да еще у засечной черты силы собираются. Князь владимирский помощь нам посылает. В Чернигов мною гонцы посланы. – Князь замолчал, переводя дыхание, и снова зарокотал: – Попробуем и замириться с погаными. Сами знаете: худой мир лучше доброй ссоры. Потому завтра отправляем к татарам большое посольство с дарами. Во главе его – сын мой старший Федор и брат Роман. – Снова замолчал князь. Видно, непросто дались ему слова о сыне. Опять заговорил, уж не так громко: – Но на мир особо рассчитывать нельзя. К войне надо готовиться. Потому! – Голос Юрия Ингоревича снова начал набирать силу. – Указ даю! Исполчать все силы княжества Рязанского! Князьям и боярам собрать всех, кого смогут вооружить, в дружины свои, и привести их сюда, под стольный град. Городам княжества собрать полки городовые. Собрать туда всех, кто оружием владеет, и вооружить из запасов. Всех оружных тоже отправлять сюда, к Рязани, оставляя в городах только стражу малую. Монастырям всех иноков, кто к бою способен, исполчать и отправлять в Рязань во Владычный полк. Кузнецам – ковать оружие с бронями денно и нощно. Отправить гонцов по селам и весям. Пусть будут готовы в городах укрыться аль в схронах. Кто может постоять за землю отчую, пусть тоже сюда собираются. Если есть оружие, пусть берут, коли нет, здесь подберем из кладовых княжеских.

Опять умолк великий князь. Заговорил снова. Без крика. Но на мертво затихшей площади слышно было каждое слово.

– Страшные времена грядут, люди. Надо встретить грозу всем миром. Крепите дух свой и тело свое! Вооружайтесь! Сбирайтесь в полки! Отобьемся от ворога, Бог даст!

Глава 11

Вторую половину дня до самой ночи шли сборы посольского обоза. Делалось все в спешке, ибо монгол, который отправлялся обратно в татарский стан, заявил, что ждать никого не будет и с утра пораньше собирается в путь. Успели. Еще до света пять телег, загруженных дарами, стояли на площади великокняжеского подворья. Здесь же собралась сотня гридней, наряженная для сопровождения посольства, и Ратьшина полусотня степной стражи: Ратислав возвращался на засечную черту. Великий князь вчера велел ему ехать вместе с посольскими. Мол, заодно проводишь послов до границы. Лишней охраны не бывает. Тем более что ценностей в телегах много, для лихих людей великий соблазн.

Ратьша с Первушей поднялись, когда утро даже еще не брезжило. Быстро умылись, поели, вышли во двор. За ночь основательно подморозило. Плахи мостовой, крыши, бревна частокола покрывал густой иней. Погода стояла ясная. Начинающая блекнуть на фоне светлеющего неба убывающая луна спускалась за городскую стену. Уже оседланные кони стояли у коновязи, хрупая овсом из привязанных к мордам торб. Ратислав подошел к своему Буяну, проверил подпруги, потрепал жеребца по гриве. Тот мотнул головой в его сторону, ласкаясь.

На крыльце появился князь Федор в окружении кучки женщин: молодой супруги Евпраксии, матери Анны Всеволодовны, бабки великой княгини Агриппины Ростиславовны и трех младших сестер. Женщины всхлипывали, Евпраксия с рыданиями то и дело висла у мужа на шее. Тот ласково, но решительно избавлялся от объятий, но миг спустя снова вынужден был успокаивать прильнувшую к нему гречанку. Тут же крутился и его младший брат, двенадцатилетний княжич Андрей, с завистью поглядывавший на облаченного в парадный доспех Федора. Так, облепленный женщинами, он спустился к коновязи, взмахом руки поприветствовал Ратислава. Чувствовалось, что князю неудобно перед Ратьшей и гриднями за такие вот проводы, но поделать он ничего не мог. К счастью, вскоре на крыльце появился великий князь. Спустившись на мостовую двора, он вызволил сына из женских объятий и, приобняв его за плечи, подвел к Ратьше. Видимо, последние напутствия он решил дать ему в присутствии воеводы степной стражи. Да и самому Ратиславу, наверное, хотел что-то сказать. Так и оказалось.

– Тебе вначале скажу, Ратьша, – начал Юрий Ингоревич. – Проводишь со своими воями княжича до самых татарских дозоров, что вокруг их стана. Дальше не суйся, только убедись, что дозорные поняли, что послы перед ними. Не напали бы. Но тут посланник татарский должен им объяснить, – сам себя успокоил князь. – Плохо, что толмача своего нет. Гунчака не пошлешь, казнят его монголы сразу как предателя. Несколько гридней по-половецки лопочут. Может, сумеют объясниться спервоначалу. А уж после найдут у себя в стане толмача, я чаю.

– У меня же Осалук по-татарски немного разумеет, – хлопнул себя по лбу Ратислав.

– Славно. Отдай его Федору.

– Хорошо, княже.

– Как заедет Федор в стан, далеко не уходи, – продолжал великий князь. – И людей под рукой держи как можно больше: вдруг с боем посольству нашему из татар пробиваться придется. Поможешь вырваться. Но с этим осторожно, чтоб не подумали татары, что зло какое против них умышляешь. Ну да не мне тебя учить.

– Понял, княже, – кивнул Ратислав.

Обернулся к Федору, сказал:

– Балку у Онузлы помнишь? На правом берегу речки на пару верст ниже по течению. Ивняком заросла. Уток с тобой еще там били. Помнишь?

Федор кивнул.

– Там ждать тебя будем. Укрыться есть где.

– Ладно, – еще раз кивнул Федор.

Князь Юрий повернулся к сыну.

– Теперь с тобой. Вечор между нами много чего было переговорено. Как себя у татар вести, что говорить, о чем молчать. Еще раз повторю: дядю своего князя Романа к Батыю не бери, когда тот к себе призовет. Нет лада меж нами. Да и тебе не простит он того, что на великий стол вместо него сядешь. Может Роман какую-нибудь подлость сделать. Сказать, чего не надобно, или сделать. Умен брат и хитер. Вон как повернул все, когда послом его к татарам назначил, тебя с собой вынудил отправить. И ведь так сказал, что не откажешь.

Юрий замолчал, зажав в пятерне бороду и сокрушенно качая головой.

– Понял я, батюшка, – подал голос Федор. – Все сделаю, как велишь.

– Постарайся, сыне, – вздохнув, ответил великий князь. – Но помни: две недели тебе там быть, не боле. К тому времени, чаю, владимирцы подойдут и княжества наши полностью исполчатся. Воевать не начнем, пока ты не вернешься, но до татар могут слухи дойти, что помощь к нам пришла и замиряться мы не хотим. И вот тут сделать они с вами могут все что угодно. Потому повторю: две недели в татарском стане, не боле. Потом под любым предлогом уезжайте. Не получится добром, пробивайтесь с боем. Хорошо бы вам с Ратьшей перед тем снестись, если получится, чтоб тот к встрече подготовился. Ну а ежели не получится, ты, Ратислав, будь готов к тому, что Федор с посольством прорываться будет, каждую ночь, как только две недели их пребывания в татарском стане истекут. Почему ночь? Потому как ночью, думаю, прорываться будет способнее.

Ратислав согласно кивнул.

– Сделаю, княже.

– Вот и ладно, – вздохнул Юрий Ингоревич.

В ворота княжьего подворья влетел всадник. Осадил коня вблизи Ратислава и князя с Федором, спрыгнул с седла, в два прыжка подскочил к Юрию Ингоревичу, возбужденно выдохнул:

– Татарин в дорогу отправляется, княже. В седла уж сели. Как бы вперед не уехал.

Князь недобро усмехнулся, глянул на Ратислава, сказал:

– Далеко не уедут. Так, воевода?

– Догоним, придержим, – отозвался Ратьша. – Никуда не денутся. Да и сами, должно, не блаженные, поопасаются по чужой земле в малой силе ехать. Сколько людей-то с ним?

– Так десяток всего, – ответил гридень.

– Вот и я о том. Дождутся.

– И все ж тянуть нельзя, – сказал князь Юрий. – Чего посла татарского злить. От него, может, много чего в стане у монголов зависеть будет. Сбирайтесь, прощайтесь. А брат Роман где? – огляделся он кругом. – Встал хоть? А то еще и его ждать!

– Нет, идет, – кивнул Ратислав на показавшегося из гостевых покоев коломенского князя, облаченного в полный доспех.

Романа сопровождали трое ближних людей. Это к той полусотне гридней, что он брал с собой в посольство. Даже не глянув на брата с племянником, коломенский князь запрыгнул в седло своего скакуна и разобрал поданные служкой поводья. Потом запахнул на груди налатник из волчьей шкуры и, махнув своим уже сидящим в седлах гридням, тронул коня на выезд к воротам. Князь Юрий проводил его тяжелым взглядом, потер тыльной стороной ладони лоб, приобнял Ратьшу и Федора, молвил негромко:

– Ну, езжайте. Все, что нужно, сказано.

Потом крепко обнял Федора. Что-то шепнул ему на ухо. Оттолкнул от себя. Отвернулся. Федор вскочил на подведенного к нему коня. Евпраксия, до сих пор не решавшаяся подойти к прощающимся мужчинам, вскрикнула раненой птицей, метнулась к мужу и обхватила его сапог. Прижалась щекой. Платок княжны сполз на шею, обнажая растрепавшиеся черные как смоль волосы.

– Все, все, Евпраксиюшка, – гладил ее по простоволосой голове Федор. – Все. Пора мне. Вернусь скоро. Не плачь.

Он мягко расцепил ее судорожно сжатые пальцы. Склонился с седла, поцеловал в мокрую от слез щеку. Княжна, зажав рот рукой, отступила, поскользнулась на покрытых инеем плахах вымостки, чуть не упала. Ратислав, еще не севший на коня, подскочил, поддержал. Федор дернул повод. Его жеребец, всхрапнув, поднялся на дыбы, развернулся на задних ногах и вскачь вылетел с подворья. Гридни княжича, пришпорив коней, поспешили за ним. Ратьша выпустил Евпраксию из объятий. Та повернулась к нему, глянула огромными, в пол-лица, нездешними глазами, полными слез и боли. Прошептала:

– Сбереги его, Ратьша. Сбереги…

Голос Евпраксии пресекся от подступивших рыданий. В груди Ратьши возник колючий комок, не дающий говорить. Он сглотнул. Просипел беспомощно:

– Мне ж не велено с ним в татарский стан. Вблизи только ждать…

– Сбереги, – заклинала княжна. – Я знаю, ты можешь. Сбережешь?

Взгляд ее стал требовательным. Ратислав кивнул. А что ему оставалось?

Татарский посол, конечно же, никуда не уехал. Куда бы он делся? Одиннадцать всадников ждали их на холме сразу за Черным оврагом. Ратислав со своими людьми, выехавший с княжеского подворья последним, обогнал телеги с дарами, отряды Федора и Романа и первым добрался до них. Осалук, едущий рядом, по-монгольски поприветствовал степняков. Их старший буркнул что-то одному из своих и высокомерно отвернулся. Тот, кому было приказано, выехал навстречу, что-то сказал половцу.

– Спрашивают, где им ехать, – перевел Осалук.

– Пусть за нами пристраиваются, – приказал Ратьша. – Будь рядом с ними. Мало ли чего понадобится. Угождать старайся. Может, пригодится Федору этот посол у татар. Слушай, о чем говорят. Чего интересного услышишь, мне обсказывай. Понял ли?

– Понял, боярин, – хитро прищурился Осалук.

– Ступай.

Половец отъехал к татарскому отряду.

– Могута, – обратился боярин к ближнику, остановившемуся рядом, – веди наших впереди. Татары пусть идут следом. Присматривай за ними, мало ли. А я пока с Федором поеду. Да и за телегами присмотреть надо.

– Понял, – кивнул тот. – Сделаю. Не тревожься.

Могута повернул коня и дал ему шпоры. Жеребец поскакал вперед по дороге. Ратьшины вои пристроились следом. Сам боярин отъехал в сторонку, пропуская мимо себя татар, обоз и гридней князя Романа. Федор со своими людьми поотстал. Пришлось подождать. Когда полусотня наследника рязанского стола на рысях поравнялась с Ратиславом, он заметил, что из Полуденных ворот вылетел еще десяток всадников. Подгоняя лошадей, они понеслись к холму, где остановились боярин и подъехавший к нему Федор. Они всмотрелись в скачущих всадников. Федор сказал:

– Олег вроде впереди. Отец что-то забыл? Послал догнать?

Ратислав пожал плечами. Чего гадать? Сейчас все узнаем. Отряд прогрохотал по бревнам моста через речку Черную и начал подниматься на холм. Во главе его действительно скакал Олег Красный. Поднялись всадники на холм быстро, и вскоре князь переяславский осадил коня рядом с Федором и Ратиславом.

– Отец что-то хочет передать? – сразу спросил Федор.

Сияющее, разгоряченное скачкой лицо Олега приобрело озадаченное выражение. Потом он понимающе хохотнул, ответил:

– Нет, брат, ничего передавать не велено. Просто отпросился с Ратьшей на засечную черту. Чего мне тут? Тиуны да воеводы сами с боярами да воями разберутся. Скука! А я там, у границы побуду. Может, первым с татарами схлестнусь, коль повезет.

– Рад тебе, брате, – улыбнулся князь Федор. – Веселее дорога будет.

– И я рад, – поприветствовал Олега перуновым знаком Ратислав. – Едем, а то наши далеко вперед ушли.

Топот копыт, скрип колес… Отряду приходилось подравнивать скорость под обозные телеги, потому ехали небыстро. Короткий предзимний день подходил к концу. К сумеркам едва успели добраться до Крепи. Мелания, не ждавшая Ратьшу обратно так скоро, тем не менее подсуетилась, и вскоре стол в трапезной был накрыт. Стол богатый: год выпал урожайный, в закромах всего хватало. Гридням накрыли в просторных сенях, ибо все они в трапезную не влезали. Татар же посадили с собой – обижать их не стоило. На скамьях, было видно, татары чувствовали себя неуютно: как и половцы, они привыкли сидеть, поджав ноги, на шкурах в своих юртах. Но ничего, усидели.

Выпили, закусили. Еще выпили. Навалились на еду – с морозца да с дороги животы подвело не на шутку. На обеденный привал, по согласию с татарами, не останавливались: чего зря тратить и так короткое светлое время?

Насыщаясь, Ратьша поглядывал на степняков. Те ели много и жадно. В основном мясо и сыр. На хлеб вообще внимания не обращали. К медовухе, впрочем, прикладывались часто: видно, еще раньше распробовали сей напиток. Захмелели татары быстро. Загомонили о чем-то своем. Сидящий рядом с послом Осалук внимательно прислушивался к их разговору, не забывая подливать медовуху в опустевшие чаши.

Князь Роман за время пути помягчел. Даже перекинулся несколькими фразами с Ратиславом и Олегом. С Федором не говорил, но уже и не отворачивался. За столом, влив в себя несколько чаш медовухи и утолив первый голод, совсем размяк, вступил в разговор молодых князей и Ратислава. Шутил добродушно. Потом заговорил с Федором о том, как им себя вести в татарском стане.

«Слава богам! – подумалось Ратьше. – Хуже нет, когда без согласия делается какое-то дело. Особенно такое важное, как это вот посольство».

Поговорив с Федором, Роман Коломенский попытался разговорить через Осалука татарского посла. Тот вначале воротил нос, но потом, слово за слово, начал поддерживать беседу, а вскоре вообще разразился хвалебной речью: мол, какой он, Онгул (так звали посла), великий воин и как близок он к великому Джихангиру. Суть того, что говорил монгол, через пятое на десятое переводил Осалук. Князь Роман внимательно прислушивался к переводу. До Ратислава, сидевшего далековато от татар, долетали только отдельные слова.

Пир длился и длился, ведь предзимний вечер долог. Роман и Онгул уже сидели полуобнявшись и что-то говорили друг другу. Осалук пытался переводить, хоть перевод им, похоже, уже был не очень и нужен. Голова у Ратьши тоже плыла, но он старался все подмечать. Роман хочет подружиться с татарином. Молодец! Может пригодиться для дела. Федору бы еще к татарскому послу подластиться. Но, глянув на него, Ратислав понял, что о таком и мечтать не стоит: Федор смотрел на обнимавшихся князя и татарина с нескрываемой брезгливостью. Да, плохой из княжича посол. Понятно, что великому князю деваться было некуда, потому и отправил сына, но главой посольства тогда надо было назначать все же брата, отодвинув гордость и обиду. Вот этот прирожденный переговорщик.

Потом захмелевший Олег начал говорить обидные слова татарам. Посол, занятый беседой с князем Романом, вначале не обращал внимания на разгорячившегося русского, но Олег, видя это, заговорил громче, и Онгул поинтересовался у Осалука, что хочет сказать русский князь. Хитрый половец ответил что-то, и посол вроде успокоился. Олег начал подниматься из-за стола, намереваясь подойти к татарину поближе.

Ратислав, приобняв побратима за плечи, усадил его на место и, подлив в чашу меда, выпил с ним за победу над ворогами. Дождавшись, когда князь осушит чашу, кликнул Меланию, кивнул незаметно на Олега. Мамка исчезла ненадолго, а потом появилась с двумя дворовыми девками. Те с шутками и игривым смехом вывели князя из-за стола и увели его в гостевые покои. Татары проводили девок завистливо-похотливыми взглядами. Ратьшу от того аж передернуло. Ох, нельзя пускать сюда незваных пришельцев, ох, нельзя.

Когда еще две девки зашли в трапезную и стали убирать грязную посуду, один из татар не удержался и, ухватив одну из них за талию, попытался усадить себе на колени. Та взвизгнула, попыталась вырваться, но татарин оказался цепок. Одной рукой удержал ее на коленях, а вторую запустил в вырез сарафана. Такого не мог снести и Ратьша, не говоря уж о Федоре. Оба вскочили, сжали руки на рукоятях ножей: мечи и сабли по обычаю были оставлены в оружейной в сенях. Князь Роман, глаза которого неожиданно стали совсем трезвыми, тронул за плечо татарского посла, что-то сказал негромко. Осалук перевел.

Совсем пьяненький Онгул собрался, глянул на расшалившегося воина, грозно прикрикнул на него. Тот неохотно отпустил девку, прижал правую руку к груди, поклонился начальнику. Ратислав сел на место. Надавив на плечо Федору, усадил и его. Подивился про себя: надо же, пьяный, распаленный похотью татарин сразу подчинился. Сумел бы он, Ратьша, вот так, одним словом, осадить своего пьяного, возжаждавшего любви воя? Подумал и честно признался себе: далеко не всякого. Видно, приучены к порядку воины в монгольском войске. Для монголов это хорошо, для русских – плохо.

Пир помалу угасал. Татарский посол уже улегся на сложенные на столе руки и сладко спал. Его воины тоже начали клевать носами. Один из них (с ухватками командира, видно, десятник), который пил совсем немного и оставался до сих пор довольно бодрым, подошел к Осалуку, тоже изрядно набравшемуся, и спросил у него что-то по-своему. Половец кивнул, с трудом поднялся из-за стола, пошатываясь, подошел к Ратьше, спросил:

– Татары спать просятся. Спрашивают, где им лечь.

Памятуя, что случилось с дворовой девкой, Ратислав кликнул воев, из своих, из Крепи. Велел им отвести татар спать в людскую. Степняки аккуратно, почти нежно вытащили из-за стола своего начальника и на руках отнесли его в назначенное им для ночлега место.