Текст книги "Время умирать. Рязань, год 1237"

Самое ужасное было то, что на левой стороне площади бой шел у самого входа в Спасский собор. Татары теснили горожан и неизбежно совсем скоро должны были ворваться внутрь, туда, где молились о спасении города женщины и малые дети, великая княгиня с дочерьми и жены, невестки, дочери лучших людей рязанских. Но глаза Ратислава устремились на правую сторону площади, к княжескому двору, туда, где сейчас находилась Евпраксия.

Резные двустворчатые ворота кто-то успел закрыть, но добравшиеся до них конные татары забрасывали на колья частокола арканы и прямо с седел ловко лезли по ним, запрыгивали в бойницы, оказываясь на боевых полатях. Там их никто не встречал: стражи в княжьем дворе, должно, совсем не осталось, а если и осталось, то совсем чуть, и они даже не пытались оборонять стены, а отошли в терем.

Ратьша, не помня себя, погнал Буяна в сторону ворот княжеского двора. За ним последовали его меченоши и десятка два всадников. Остальные продолжали держаться великого князя, который отчаянно пытался прорубиться к входу в Спасский собор.

Жеребец Ратислава пробился через толчею горожан и смердов, стремящихся добраться до врагов, проломился через тех, которые уже сражались, и с яростным ржанием взвился на дыбы, обрушивая передние копыта на возникших впереди татарских пешцов, мордву вроде бы. Меч в руке Ратислава замелькал молнией, рубя находников справа и слева от себя. Передних топтал и рвал зубами Буян. С боков его привычно прикрывали Первуша с Годеней, тоже не скупящиеся на смертоносные удары.

Клин панцирных всадников довольно легко прошел островок мордовской пехоты, оставив их, разрозненных, смешавшихся, на растерзание ожесточившимся защитникам города, раздвинул кучку своих, окруженных татарами, и врубился в конный татарский отряд. Похоже, это были сами монголы, легкая их конница на мелких злых лошадках, в кожаных доспехах и мохнатых шапках, с надетыми прямо на них шлемами-шишаками. Поторопились, гады, ворваться в город, чтобы набрать добычи, не ожидали, должно, что не сломлен еще дух защитников. И поплатились…

Рослые кони русских опрокидывали малорослых монгольских коней вместе с всадниками. С чавкающим хрустом крушили коваными копытами плоть, мешая ее с мерзлой грязью, покрывавшей мостовую площади. Пытающихся выбраться из-под лошадей монголов распластывали злыми ударами мечей. Уцелевшие пытались податься в стороны, уклониться от напора неизвестно откуда взявшихся бешеных русских. Но теснота не давала этого сделать.

Эх! Развернись, плечо, размахнись, рука! Кабы всю эту горькую войну так-то! Монголы почти ничего не могли сделать с закованными в железо богатырями на конях-великанах. Русские прошли сквозь легкую конницу, словно раскаленный нож сквозь масло. За ними пристроились пешие рязанцы, стаскивающие с седел и добивающие тех, кому повезло не попасть под прямой удар панцирной конницы.

А вот дальше… Дальше, миновав жиденькую цепочку бьющихся из последних сил городовых стражников, отряд Ратислава уперся в почти правильный пехотный строй аланов. Эти славились своей стойкостью как в конном, так и в пешем бою. И у них были копья… Из седел вывалились сразу полдесятка Ратьшиных людей, насаженных на эти самые копья. Двое рухнули вместе с конями, но успели вывернуться из-под валящихся пронзенных скакунов, вскочили на ноги, начали ловить коней, лишившихся седоков, в неистовстве желая продолжить схватку.

Ратислав, прикрытый Первушей и Годеней с боков, перерубив три или четыре копья, сумел-таки вклиниться в аланский строй. За ними устремились около двух десятков его конников. Их поддержали уцелевшие и собравшиеся с силами стражники. И аланы не выдержали, начали пятиться и расступаться. В образовавшейся давке это было непросто, но им это удавалось: смерть, смотрящая в глаза, делает способным человека на многое…

Пробились и через аланов. Теперь до ворот, ведущих в княжий двор, стало рукой подать, саженей двадцать всего лишь. Это пространство занимала татарская конница. Ее Ратислав не опознал. На среднего роста, сухих, поджарых, лишенных доспехов лошадях смуглолицые, в шлемах красной меди, кольчугах или наборных латах, с круглыми медными же щитами всадники. Хорезмийцы? Похожи, но не совсем. Однако разбираться было некогда, Буян, впавший в боевое неистовство, нес Ратьшу в самую гущу еще только начавших разворачиваться в сторону внезапно возникшей опасности татар. Развернуться успели не все, двоих Ратислав зарубил со спины, одному, стоявшему боком и не успевшему прикрыться щитом, снес голову.

Десять саженей до ворот. И тут их створки со скрипом, слышным даже сквозь грохот и лязг сражения, начали отворяться. Должно, татары, перелезшие через частокол, отодвинули засовы и начали открывать их изнутри. За пару запаленных рубкой вдохов ворота распахнулись настежь. В них с ликующими криками хлынули только того и ждущие татары. Конные и пешие, перемешавшиеся, жаждущие насытиться грабежом и убийством.

В какой-то мере это сыграло Ратиславу и его людям на руку – большая часть противостоящих им всадников были увлечены этим потоком. Те, что остались, не смогли сдержать бешеный напор боярина и его воинов. Их опрокинули, порубили, обратили в бегство. Не задерживаясь ни на миг, Ратьша погнал жеребца в распахнутые ворота. Первуша с Годеней как приклеенные следовали за ним, держась справа и слева. Топот кованых копыт позади показал, что оставшиеся в живых воины не отстают от своего воеводы.

Влетев во двор, Ратислав быстро окинул взглядом все там происходящее. На обширном княжьем дворе оказалось не менее двух сотен татар, конных и пеших. Кто-то из них уже ломал запертую дверь парадного крыльца терема. Кто-то, разбив дорогое фряжское стекло, лез в высокие окна.

Ратьша издал вопль ярости пополам с отчаянием и пришпорил Буяна, направляя его в сторону крыльца. Оба его меченоши чуть поотстали. Жеребец сбил с ног с полдесятка пеших татар, жаждущих пробраться в княжеский терем и забывших об опасности, могущей прийти со спины. Потом распластал до седла монгольского легкоконного воина, пытающегося пробиться на своей низкорослой лошадке сквозь толпу пешцов. Дальше давил, рубил татарскую пехоту уже вместе с подоспевшими меченошами и полутора десятками своих уцелевших всадников.

Но татары быстро опамятовались, развернулись к нежданной опасности лицом и дали отпор. Два десятка рязанских воев просто увязли в этом живом море. Буян под Ратиславом остановился и жалобно заржал. Видно, и сквозь защищающий доспех сумели достать враги до его тела. Да и устал жеребец, силы его тоже не беспредельны.

А татары уже сбили с петель двери парадного крыльца и полезли внутрь терема. Ратислав и Годеня с Первушей снова встали в плотный треугольник с воеводой на острие. Тройке этой удалось продвинуться еще немного, но тут ей навстречу ударили десятка три татарских всадников. Тех самых, с медными щитами и шлемами. Завязалась конная рубка. И хоть вооружение врагов было полегче, чем у рязанцев, но кони их оказались свежее, да и больше их, клятых! Бой пошел на равных.

Продолжалось это, к счастью, недолго. Через распахнутые ворота подоспела подмога. Не мужики, а хорошо одоспешенные пешцы и немного конных, тоже в панцирях. Откуда? На площади таковых Ратислав не видал. Ну да ладно, потом ясно будет, а пока поболее полусотни прибывшей подмоги начали яро теснить ворвавшихся в княжеский двор татар.

Стиснув зубы, Ратислав понукал Буяна идти вперед, сам всем своим существом рвался к терему, словно помогая в этом уставшему жеребцу. И тот не подвел. Словно вторая жила напружилась в коне, пошел он дальше, ударами передних копыт сокрушая пеших татар, подминая их под себя, рвя зубами незащищенные шеи татарских коней, толкая их грудью… Ратислав помогал сверху с седла, разрубая легкие шлемы пешцов, сбивая с седел всадников, пластая их мечом.

Но опять встал Буян. Сплотились татары, чуя смертельную угрозу, бьются зло: не за добычу уже бой идет – за жизнь. Колышется людская давка в княжьем дворе, то рязанцы потеснят врагов к терему, то татары русских – к воротам двора. Рубится Ратислав, а сам нет-нет да глянет на оконце Евпраксиевых покоев, помнит, что сколько-то татар пролезло-таки в терем. Холодит сердце от страха за любимую, еще злее его удары, еще смертоноснее. Но устали его соратники, устали их кони, подается назад и подмога под напором татар, все дальше от крыльца они теснят рязанцев. Вот уж видно с седла: пустое пространство появилось между спинами татар и княжьим теремом.

И вот тут… Ратьша в очередной раз глянул на заветное оконце, скользнул взглядом повыше, словно кто-то подсказал ему сделать это, и сердце его замерло. Прямо к княжьему терему была пристроена придомовая церковь. Невеликая размерами, но с высоченной колокольней саженей в пятнадцать. Хорошо с нее видно было весь город, словно на ладони. Любили Ратислав с Федором по малолетству взбираться на верхотуру, обозревать сам город и местность окрест. И вот там, в проеме звонницы Ратислав увидел маленькую фигурку, простоволосую, в домашнем сарафане, сжимающую какой-то сверток в руках.

Младенец, понял Ратьша. А фигурка – Евпраксия! Рука с мечом опустилась, а глаза словно прикипели к звоннице. Тут же он получил удар по шлему от противостоящего ему татарина на коне. К счастью, удар упал вскользь, даже не оглушил. Первуша и Годеня, поняв, что с боярином что-то неладное, подались вперед, закрывая его своими конями и собственными телами. А Ратислав не мог оторвать взгляда от маленькой фигурки в проеме звонницы.

Евпраксия стояла на самом краю проема и смотрела вниз, на бушующее людское море. Ее волосы цвета воронова крыла трепал ветер, развевая их плотными черными волнами, должно, не менее чем на полсажени. Этот же ветер прижал, облепил сарафан вокруг тела, бесстыдно обрисовывая стройную фигурку. Тонко вылепленное лицо было смертельно бледно, в огромных черных глазах застыл ужас. Изящные пальчики судорожно сжимали вопящего младенца Ивана. Крик его был слышен даже сквозь шум боя.

На этот чуждый здесь звук стали оборачиваться. Сначала татары из задних рядов, пока еще не принимавшие участие непосредственно в рубке. Глядя на них, перестали напирать на рязанцев и передние, а погодя даже подались назад, образовав промежуток между собой и рязанцами. Те тоже прекратили бой, воззрившись на колокольню. На площади воцарилась тишина, если не считать шума сражения, доносящегося из-за частокола двора. Теперь уже все смотрели на фигурку, застывшую в проеме звонницы.

Простояла она там совсем недолго. Видно, добрались все же и здесь до княжны преследователи. Евпраксия несколько раз порывисто обернулась, отчаянно вглядываясь внутрь звонницы, переложила младенца в левую руку, перекрестилась трижды, как-то коротко вскрикнула и шагнула в пустоту. Падала она молча и невыносимо для Ратьши долго. Потом мостовая двора едва заметно вздрогнула от удара тела.

Ратислав глухо вскрикнул, а потом, растолкав конем меченош, направил Буяна прямо на застывших татар, туда, где встретилось с булыжниками мостовой тело его любимой. И татары, увидев его лицо, расступились. Все так же молча. Видно, и их проняло то, что случилось сейчас на площади княжьего двора. Ратислав проехал сквозь живой коридор, подъехал к телу Евпраксии.

Она лежала лицом вниз. Из-под головы растекалась дымящаяся на морозе ярко-алая кровь. Княжна и в смерти не выпустила из рук младенца. Теперь он молчал. Ратислав ощупал дите. Ребенок был мертв. Ратьша расстегнул фибулу, сдернул с плеч плащ, аккуратно, стараясь не смотреть на изуродованное, некогда прекрасное лицо, переложил княжну и младенца на него, завернул, поднял на руки. Так, пешим, пошел снова по коридору, образованному татарскими воинами. Буян шел за ним следом. Дойдя до Годени, Ратислав передал ему свою драгоценную ношу, запрыгнул в седло, осторожно принял тело обратно, развернул жеребца и направил его к выезду из великокняжеского двора. Все рязанцы последовали за ним. И им в этом никто не мешал.

А на Спасской площади дела, пусть ненадолго, сложились в пользу русских. Кир Пронский и Олег Муромский, которые по приказу великого князя приняли по свою защиту Средний город и Кром, вывели свои невеликие силы за стены Среднего города и ударили в сторону Спасской площади, памятуя, что там, в соборе, молятся жены и дочери вятших людей рязанских. Силы их, невеликие, но свежие и истомившиеся от жажды вступить в бой с ненавистными находниками, ударили неистово. Так, что татары не выдержали и побежали, очистив, пусть и ненадолго, площадь. Но еще до того они успели ворваться в Спасский собор и накинулись на скопившихся там женщин, вожделея утолить мужской голод, накопившийся за время похода. А когда поняли, что дела на площади плохи, попытались затвориться в храме. Это им не удалось. Великий князь с подмогой ворвался в притвор, но тут татары уперлись и какое-то время держали проход в среднюю часть храма. А за то время, пока одни держались, другие резали русских женщин, как овец, перехватывая ножами горло. Зарезали и епископа Евфросия с ближними людьми и причетниками.

Когда Юрий Ингоревич со товарищи, забрызганные своей и чужой кровью, прорвались к аналою, все было кончено: тела рязанок устилали пол храма сплошь, а где-то и в два слоя, еще дергающиеся и хрипящие в последних муках. Их убийцы, не более двух десятков, сгрудились у стены слева, закрывшись щитами, выставив сабли, пьяные от пролитой крови. В исступлении русские порубили их в куски.

Как раз в это время Ратислав со своими людьми и страшной ношей на руках выехал с великокняжеского двора. Увидев, как из Спасского собора выносят безжизненные женские тела, он подъехал поближе, с трудом узнал почерневшего от горя Юрия Ингоревича, стоявшего на коленях у тел своих жены и дочерей. Тут же стояли княжич Андрей с обоими своими меченошами и Гунчаком. Все были без шлемов. По щекам княжича неудержимо текли слезы. Губы дрожали. Плакал и меченоша, имени которого Ратьша так и не спросил.

Присные князя кто искал тела своих женщин внутри храма, кто-то уже нашел и пристраивал их на коней, справедливо полагая, что площадь освободили ненадолго и скоро надо ждать нового натиска татар. Один из великокняжеских ближников сказал что-то Юрию Ингоревичу. Тот кивнул. Четверо гридней подняли на руки тела великой княгини и княжон, начали укладывать их на лошадей.

Великий князь поднялся на ноги, увидел Ратьшу с телом, завернутым в плащ на руках, спросил беззвучно, одними губами:

– Кто?

Ратислав молчал.

– Евпраксия? – все так же беззвучно шевельнулись губы.

Ратьша кивнул.

– А Иван?

Ратислав кивнул теперь уже на страшный сверток в своих руках. Юрий Ингоревич закрыл глаза и пошатнулся. Его поддержали меченоши княжича Андрея.

Усилившийся шум сражения и боевые кличи татар заставили Ратьшу немного прийти в себя и оглянуться. Татары, получившие подкрепление, снова ворвались на Спасскую площадь, сминая и тесня защитников города. Надо было уходить. И быстро.

Великого князя усадили в седло. Справа его поддерживал сын, княжич Андрей, слева – меченоша Андрея Воеслав. Легкой рысью они двинулись в сторону ворот, ведущих в Средний город. Непосредственно за ними пристроились Гунчак и второй, так и оставшийся пока для Ратьши безымянным меченоша княжича. Следом потянулись свитские Юрия Ингоревича. Почти все везли на лошадях скорбную ношу – трупы своих жен, дочерей, сестер…

Пешцы, выведенные Киром и Олегом из Среднего города, вместе с горожанами сдерживали напирающих татар. Конная полусотня, в которую вошли оставшиеся в живых воины-монахи и всадники, пришедшие на помощь из Среднего города, двинулась следом за великим князем и его свитскими в качестве охраны. Ратислав со своими людьми, которых выжило чуть больше десятка, присоединился к ним.

Спокойно добраться до Среднего города не получилось. Когда до его ворот оставалось не более сотни саженей, и они уже двигались в окружении толпы баб и детишек, ищущих спасения за стенами еще не взятой части Рязани, справа, с улицы Рождественской, послышался топот копыт, услышанный даже сквозь гомон, бабий плач и стенания.

Первым навстречу приближающейся угрозе сквозь толпу начал пробиваться безымянный княжичев меченоша. Лицо его было хмуро и решительно. Куда делась обычная мягкость и застенчивость? За ним посунулся было и Воеслав, но Андрей успел его удержать. За меченошей последовал Олег Муромский со всеми своими людьми, которых осталось десятка три.

Они успели пробраться через толпу, построиться в боевой порядок и ударить встречь визжащей, несущейся вскачь конной толпе татар. Все погибли, но дали время великому князю с его людьми пройти во врата Среднего города. Успели спастись и бабы с детишками, вместе с которыми они шли. Для Ратьши, ослепленного горем и отягощенного скорбной ношей, потому даже не пытавшегося вступить в бой, княжичев меченоша, погибший, спасая своего господина и простой люд, так и остался безымянным.

Ворота Среднего города оставались открытыми до последней возможности, позволяя спасаться всем, кому удавалось вырваться из захваченного врагами Столичного града. Ратьша, сдавший с рук на руки тела княжны с младенцем священнику из Богородицкой церкви, взобрался на воротную башню и смотрел невидящими глазами на гибнущий Стольный град. Рядом с ним стояли Первуша с Годеней и опять прибившиеся к нему Гунчак и княжич Андрей, теперь уже только с одним меченошей. Справа встал уцелевший Прозор, сотник отряда иноков, в котором осталось не более пары десятков воинов.

Стольный град погибал. Оттуда накатывала лавина звуков: ликующие клики завоевателей, вопли отчаяния насилуемых женщин, обреченный детский крик, рык сражающихся до последнего за своих близких мужчин, крики умирающих, треск занимающихся пожаров… Звуки сливались в единый несмолкающий гул. Гул, от которого волосы вставали дыбом.

Все это помалу вернуло Ратьшу к действительности. Пришло понимание, что его потеря всего лишь одна из многих тысяч. А сколько таких смертей-потерь еще предстоит! Он яростно потер лицо ладонями, содрал ледышки замерзших слез с усов и бороды, огляделся. Понял, кто стоит рядом с ним. Вспомнил о погибшем меченоше Андрея, вспомнил убитого горем великого князя. Спросил у княжича:

– Как батюшка?

– Плох, – отозвался тот, – молится за упокой убиенных матушки и сестер в Богородицкой церкви. – Голос Андрея дрогнул. Он отвернулся, смахнул рукавицей с глаз набежавшие слезы. Подавив рыдания, спросил: – Зачем же они? За что женщин-то? Почему?

Ответить ему было нечего. Да Андрей и не ждал ответа. И вновь все смотрели в бойницы башни на поднимающиеся дымы пожаров, сутолоку на дальних улицах, поток бегущих людей к воротам Среднего города.

Врата закрыли, когда вблизи замаячили крупные отряды татарских всадников. Глухо прогромыхали сомкнувшиеся створки, со скрипом поднялся подъемный мост. Татары, понявшие, что не успели ворваться в Средний город на плечах бегущих, в досаде начали рубить и колоть копьями тех, кому не посчастливилось успеть пройти через ворота. Баб и детей в основном. Те начали разбегаться кто куда, но всадники настигали и рубили, рубили…

Ратислав зажмурился. Княжич присел на корточки и зажал уши, чтобы не слышать криков обезумевших от ужаса смерти людей.

Быстро спускались сумерки, милосердно скрывая от глаз тех, кто стоял на стене Среднего города, творящийся ужас на улицах города Стольного. Скоро только пламя пожаров выхватывало из ночной тьмы то страшное, что происходило там.

Не прошло и часа, а подогнанный к стенам хашар уже начал собирать пороки и заваливать ров. Не терпелось татарам окончательно добить непокорный город.

Уже совсем стемнело, когда за Ратиславом, так и остававшимся со своими присными в воротной башне, прибежал посыльный от великого князя.

– Зовет тебя Юрий Ингоревич, – сообщил тот. – В Богородицкой церкви он. Поспеши. Я проведу.

– Знаю, где это, – тяжело вздохнул Ратьша. – Иду.

Спустились с башни, быстрым шагом прошли по широкой Богородицкой улице, главной улице Среднего города, добрались до церкви. Пол центральной ее части устилали тела женщин, вывезенных из Спасского собора. Обмытые от крови, в приведенной в порядок одежде, с прикрытыми белыми платами лицами. Ратислав с трудом удержался от того, чтобы не поискать среди них самую дорогую для себя покойницу.

Посыльный провел его в церковный пристрой. Там в небольшой каморке за столом сидел великий князь с тысяцким Будимиром и княжеским тиуном Корнеем. Каморка не отапливалась. Потолок ее покрывал слой инея. Из всей мебели имелись небольшой стол и две лавки. На столе стоял подсвечник на три свечи. Неровное пламя играло на мрачных лицах князя и его ближников. А Юрий Ингоревич и впрямь был плох: потемневшее лицо с набрякшими мешками под глазами, сами глаза, полуприкрытые веками, словно у покойника, мертвые, утратившие блеск, присущий живому человеку.

– Проходи, Ратьша, садись. – Голос князя тоже стал неузнаваем: глухой, надтреснутый, словно у дряхлого старика.

Ратислав присел на край холодной лавки, не удержался, поежился, то ли от холода, то ли от вида великого князя. А скорее, от того и другого вместе.

– Горе, горе… – не сказал, простонал Юрий Ингоревич. – Горе пришло на нашу землю, воевода.

Князь уперся лбом в раскрытые ладони, провел ими по глазам, глянул на Ратислава уже почти нормальным взглядом. Тот потихоньку перевел дыхание и приготовился слушать – не просто же так призвал его Юрий Ингоревич. Так и вышло.

– Как думаешь, – начал он, – сколько продержится Средний город?

– Стены и ров здесь не чета городским стенам, – подумав, ответил Ратьша. – Стены низковаты и хлипковаты, ров узок и неглубок. Татары уже собирают пороки, почти собрали. Скоро начнут бить по стенам. К утру разобьют. Ров засыплют даже раньше. На стены ставить почти некого: воинов совсем чуть, горожан, способных держать оружие, тоже немного, почти все в Столичном городе остались. Так что, мыслю, и завтрашнего дня не продержимся.

– И Будимир то же говорит, – качнул головой князь Юрий.

Замолчал, уставившись куда-то в стену невидящим взглядом. Молчал долго. Потом заговорил снова.

– А раз так, надо попробовать спасти хоть кого-то. Сам понимаешь, в Кром много народу не поместится, мал он. Да и тоже долго не продержится: день, два… Потому нужно попробовать прорваться из города. Хоть кому-то.

– Но как? И куда? – вскинулся Ратьша.

– Будимир тебе расскажет. – Взгляд великого князя вновь стал отстраненным, погруженным в себя. Он вяло махнул рукой в сторону тысяцкого. – Будимир расскажет. Это он все придумал.

Юрий замолчал. Ратьша перевел взгляд на Будимира. Тот глянул на князя, покачал головой, вздохнул сокрушенно, кивнул и начал говорить.

– Ты помнишь в Межградье лощину между Средним городом и Кромом, куда скотину согнали? Ту, что смерды с окрестных сел и весей с собой в град привели.

– Помню, как не помнить, – кивнул Ратислав. – Ревет, родимая, отсюда слышно.

– Ну так не кормленная толком, не доенная, – крякнул тысяцкий. – Не до того стало, да и народец, хозяева ее, по большей части в Стольном граде остались. – Будимир насупил мохнатые брови, помолчал какое-то время, откашлялся, продолжил: – Ну да недолго скотине взаперти сидеть. Слушай сюда, воевода, вот чего мы придумали. Помнишь, из Межградья на Подол есть ворота с воротной башней, Подольскими воротами называемые. От них прямая дорога через Подол до самой Оки к пристаням. Татары, знамо, дорогу эту тоже дрекольем перегородили, но… – Тысяцкий поднял вверх указательный палец, измазанный сажей, с черной каймой под обломанным ногтем. – Как раз по этой улице у них колья не вкопаны – воротину сделали, как в тех местах, где приступ делать предполагали. Видно, и здесь думали приступать в случае чего. Прошлой ночью я посылал туда охотников разведать. Они и донесли об том. Опять-таки, колья они там ставили с наклоном к себе, как и на всем Подоле, чтобы от стрел, летящих сверху, с откоса защищаться.

Будимир примолк. Не мастер он был произносить длинные речи. Ратьша внимал, пока еще не понимая, куда клонит старый воин.

– Так вот, – собравшись с мыслями, продолжил Будимир. – Колья наклонены от нас. Это тож нам на руку. – Он снова примолк, но на этот раз молчал совсем чуть. – К чему я все это тебе говорю, Ратьша. Этой ночью ты будешь прорываться из града на волю. Со всеми, кто захочет с тобой пойти.

При этих словах великий князь, до того сидевший безучастно, вскинулся, впился полубезумным взглядом в Ратислава и почти крикнул:

– Ты возьмешь с собой сына моего, Андрея! Он последний, кто у меня остался. Он должен выжить, Ратьша! Должен выжить! И ты его спасешь! Слышишь?!

Ратислав опустил глаза, уставившись в столешницу. Что-то плохо получалось у него спасение людей, понадеявшихся на его защиту: Федор, Евпраксия… Теперь Андрей?

– Ты слышишь меня, Ратьша? – Голос Юрия Ингоревича как-то сразу ослабел, и в нем послышалась уже просьба – не приказ.

– Слышу, княже, – отозвался Ратислав, оторвав взгляд от стола и посмотрев убитому горем господину в глаза. – Сделаю все, что смогу.

– Сделай, Ратьша, сделай… – Великий князь перешел почти на шепот. Видно, последняя вспышка отняла у него и так невеликие силы. После этого он замолк, прикрыв в изнеможении глаза.

– Так вот, – поняв, что Юрий Ингоревич больше ничего не скажет, снова начал Будимир, – прорываться будешь не просто так, людством, а пустишь впереди скотину – быков да коров. И погонишь их прямо на татарские ворота. Думаю, навалившись, они должны будут их сломать. Главное, не дать скотине разбежаться до того. Хотя это вряд ли: сразу за Подольскими вратами улица начинается, сплошь заборы по бокам. Не разобрали их татары, так что и разбежаться-то ей особо некуда.

– Сколько там, в Межградье, той скотины? – спросил Ратислав.

– Много. Хватит для задуманного. Только надо ее правильно согнать: впереди – быки, потом – коровы.

– А с людьми что? Кто со мной пойдет?

– Все твои люди. Ну и те, кого сумеем на конь посадить – все какая-то защита для баб и детей, что с вами вырвутся. Еще смерды бездоспешные, от коих на стенах большого толку нет, горожане, что решат спасаться там, на воле.

– А ты, княже? – обратился Ратислав к так и сидящему с прикрытыми глазами Юрию Ингоревичу. – Ты идешь со мной?

Князь приоткрыл глаза, глянул куда-то сквозь Ратшу, ответил чуть слышно:

– Нет, воевода. Я остаюсь. Лягу рядом с женой, дочерьми, невесткой. С рязанцами, уже мертвыми и пока живыми. Но ты должен спасти Андрея. – Голос его потвердел, стал громче. – Помни об этом…

– Успеют ли выйти из города все, кто хочет? – спросил Ратислав уже у Будимира. – Сколько таких?

– Кто ж о том знает? – пожал плечами тысяцкий. – Людей по граду разослал, чтобы обсказать всем о том, что задумали. А сколько решит спытать судьбу, кто знает? Много, мыслю, таких, кто все еще надеется на стены…

– Ладно, сломаем ворота татарские. Пока они хватятся, наверное, большая часть успеет перейти Оку. Там, в лесах, конечно, татарам догнать нас будет непросто, но по следам все равно могут найти. В Заочье-то куда людству податься?

– Я дам проводников, – ответил Будимир. – Есть там, в Заочье, схроны, укроетесь. Те, кому повезет от татар оторваться. Больше сказать тебе нечего, воевода…