Текст книги "Время умирать. Рязань, год 1237"

Пока Ратьша думал обо всем этом, его отряд спустился в лощину, северный склон которой был назначен для обороны. Там уже слышался перестук топоров. То и дело с шумом рушились деревья. Молодец Роман, быстро все спроворил. Лощина была широкой, саженей двести. По дну ее, примерно в середине, протекала небольшая речушка, покрывшаяся уже ледяным панцирем. Через речку перекинут коротенький бревенчатый мост.

Гулко стуча по промерзшим бревнам, проехали по мосту и скоро приблизились к северному откосу лощины. Он был заметно выше южного. Выше и круче. Нелегко будет находникам взобраться по его покрытому снегом склону. Наверху по самому краю – густые заросли кустарника. Чуть отступив от края, высятся деревья. Сосны в основном. Их и валят вои и крестьяне, выхваченные из проезжающих мимо беженцев. Стволы деревьев укладывают по краю откоса для укрытия обороняющихся от стрел.

Дорогу, полого поднимающуюся на северный откос по глубокой выемке, пока не закрывают, хоть бревна уже заготовили. Закроют проезд, когда появится враг. Пока через выемку сплошным потоком в два ряда поднимаются сани, меж них люди, скотина. Здесь Роман поставил десяток воинов. Они подгоняют медлительных, подхватив под уздцы, тянут наверх уставших, перегруженных скарбом крестьянских лошадок. Внизу у начала подъема скопилось под сотню саней, изрядное стадо скотины и толпа народа. Не успевает узкий проход пропускать всех спасающихся. Кто знает здешние места, сворачивает вправо, туда, где лощина кончается через несколько верст. Снега пока намело немного, не увязнут, а крюк не так уж и велик. Ничего, въедут в город через Исадские ворота, с восхода.

Всадники Ратьшиного отряда поднимались по дороге наверх цепочкой по одному, у самого края выемки для этого оставили место, свободное от саней. Въехав наверх, Ратислав осмотрелся. Сани, проехавшие подъем, сплошной вереницей двигались по рязанской дороге в сторону города.

«А ведь на въезде в ворота тоже столпотворение, – подумалось воеводе. – Ну как обойдут татары да ударят со стороны Исад? Воротная стража может и створки не успеть закрыть. Так на плечах беженцев в город и ворвутся. Хотя нет, не должно такого быть, с дозорной башни далеко видать. Хоть та же лощина, где они сейчас оборону ладят, с башни видна как на ладони. И на исадскую дорогу вид оттуда не хуже, заметят ворога загодя, затворятся. Вот только тому, кто в град взойти не успеет, солоно придется. Да и не должны татары идти Исадами: самый прямой путь от Черного леса до Рязани пролегает здесь, через эту самую лощину. Так что именно здесь татары должны попервости и ударить. А вот когда поймут, что провозятся здесь долго, тут уж и начнут обходные пути искать.

Но сколько народищу-то в град идет! Многое множество! А ну как не устоит Рязань? Сколько же людей сгинет в ловушке градских стен? Уж лучше бы в схронах укрывались. Лучше-то оно, конечно, лучше, да вот отвыкли сельчане, живущие вдали от неспокойной степной границы, вблизи городов, держать тайные места для схронов в готовности, с нужными припасами и годными для проживания землянками. Да и стены городов кажутся им надежной защитой. Потому и бегут при опасности в Рязань иль другие грады. Опять же, нечасто такое бывало в последнее время. Попривык народишко к спокойной жизни. И вот, на тебе, пришла беда. Да еще какая!» Ратьша скрипнул зубами, вспомнив полегших в степи соратников, друзей и побратимов.

Подъехал князь Роман. Сказал, глянув вниз, в лощину:

– Все идут и идут. Откуда людей-то столько взялось? Со всей полуденной стороны тянутся, что ли?

– Нет, – отозвался Ратислав. – Это только с ближних к стольному граду окрестностей. Верст тридцать-сорок, не боле. А то, что столько их… Так размножился народец в спокойные годы. Почитай, десятка два с лишним лет военная гроза в этих местах не проходила. Поколение целое. А вот сколько его после татар останется?

Помолчали. Потом Роман упрямо мотнул головой, сказал:

– Ничего. Чаю, отобьемся! Стены градские крепки, валы высоки. Защитников хватает! Помнишь ведь, великий князь шесть тысяч пешцов под градом оставил!

– Оружны они плоховато, – возразил Ратьша. – А выучены и того хуже.

– Ничего, из-за стен биться сгодятся. Городовую стражу тож оставили, в степь не брали. А эти и оружны, и выучены вельми неплохо. Крестьян и горожан на стены поставим. С войска кто-то спасся. Мы подойдем, коль здесь не поляжем. Немалая сила получится. Тысяч десять-двенадцать, мыслю, не менее.

Ратислав не стал спорить. Тем паче, может, Роман и прав, отобьемся. Верить в то очень хотелось.

– А Кир Михайлович где? – помолчав немного, спросил он.

– В Рязань поехал. Сказал, мол, здесь и без моей неполной сотни управитесь.

Ратьша на это только головой покачал: опять пронский князь все по-своему делает.

– Всадники едут, – встрепенувшись и вытянув руку в сторону противоположного склона лощины, воскликнул стоящий неподалеку Первуша. – Похоже, наши с завалов, с тех, что на дороге нагромоздили.

Ратислав и Роман глянули, куда указывал меченоша. И правда, с той стороны лощины по дороге, прорезанной в откосе, спускался десяток всадников-рязанцев. Они аккуратно объезжали сани, скотину и кучки двигающихся пешком крестьян. Когда всадники добрались до моста, коломенский князь уверенно определил:

– Наши. С самого первого завала. Я туда людей из своей дружины поставил.

Теперь и Ратьша узнал начальника десятка, встретившего его с Первушей у первого завала. Дружинники поднялись по выемке дороги, подъехали к Роману и Ратьше.

– Ну что, далеко татары? – спросил коломенский князь.

– Верстах в пяти, чаю, – ответил десятник. – Мы, как ты и велел, Роман Романович, покидали в них стрелы, как только они подъехали к засаде на выстрел. Передовой десяток так почти что весь повыбили, – не удержавшись, похвалился дружинник. – Дождались дозорную сотню. По ней стрелами прошлись. Те отступили, не полезли на рожон. Дольше мы ждать не стали, снялись – и сразу сюда. С половину часа они перед нашей засекой потеряли. Да и после того как мы ушли, наверное, не враз вперед поперли. Ежели у каждого завала столь же времени потеряют, то нескоро сюда доберутся.

– Хорошо, кабы так, – кивнул Роман. – Глядишь, и успеют селяне до града добраться. Ладно, помогайте деревья валить. Оборону здесь держать будем.

В следующую пару часов прискакали еще пять десятков воев, оставленных за завалами на пути находников. Потерь они не имели. Последний десяток несся во весь опор. Возглавлявший его десятник издалека замахал еловцом на копье, закричал:

– Татары! Татары близко!

К счастью, к этому времени все почти сани, люди и скот уже втянулись в лощину. Немногие не успевшие, услышав крик десятника, нахлестывали лошадей, подгоняли скотину, покрикивали на домочадцев, идущих пешком. Но у въезда на подъем толпа только увеличивалась. Поняв, что враг совсем рядом, заголосили бабы, заревели маленькие детишки, даже скотина, словно и ей передалась людская тревога, испуганно замычала и заблеяла.

– Скотину гоните прочь! – крикнул Ратислав воинам, следящим внизу за порядком. – Сани тоже в сторону! Наверх пускайте только народ!

Неразбериха внизу усилилась. Ор стал всеобщим. В уши бил рев отгоняемой плетками рогатой скотины, ржание испуганных лошадей, вопли женщин, визг малых детей. Какая-то баба в санях у самого подъема вцепилась намертво в огромные узлы, наваленные кучей в розвальнях. Лошадь, везущую эти сани, один из дружинников подхватил под уздцы и тянул в сторону от дороги. Мужик, видно муж, пытался оторвать жену от поклажи, приговаривая что-то укоряющее. За санями бежали четверо ребятишек – три девчонки и парнишка, мал-мала меньше. Плакали, размазывая по щекам слезы. Мать, не видя и не слыша ничего вокруг, продолжала цепляться за нажитое добро. Оторвать ее мужу удалось только с помощью того же дружинника, отводящего в сторону лошадь с санями. Но большей частью люди послушно слезали с розвальней, беря с собой только самое необходимое, и, подхватив на руки совсем малых, почти бегом поднимались вверх.

Потихоньку живой водоворот внизу упорядочивался. Людей там становилось все меньше. Скотина, согнанная в сторону, теперь уже молча, с укором глядела на бросавших ее хозяев. Многие селянки, не будучи в силах оторвать полные слез глаза от коров-кормилиц, так и шли, вывернув шеи, а кто-то так вообще задом наперед, не падая только потому, что их поддерживали под руки близкие.

Внизу еще оставалось с полсотни человек, когда показался первый татарский разъезд. Вернее, половецкий. Татары опять пустили их вперед. Не жаль им было крови куманов, первыми ложащихся от стрел русских засад. В этот раз наученные горьким опытом половцы повели себя осторожно, видно, издалека услышав шум, производимый людьми и скотиной. Выехав на противоположный склон лощины, передовой десяток наблюдал за тем, что происходит внизу, не пытаясь напасть или хотя бы обстрелять русских из луков.

Увидев половцев, десяток рязанских воев, помогавших беглецам подниматься наверх, бросил это занятие. Благо людей, вживую увидевших врагов, подгонять теперь стало не нужно. Дружинники вскочили на своих коней, выехали на берег речки, текущей посредине лощины, и приготовились защищать селян, пусть даже ценой собственной жизни.

Еще десятков семь половцев (судя по всему, все, что осталось от дозорной сотни) подтянулись к передовому десятку, когда уже все беглецы забрались на откос и двигались прямой дорогой к Рязани.

Глава 17

Какое-то время потрепанная сотня половцев, рассыпавшаяся на десятки, обшаривала лощину вблизи приготовившихся к обороне русских. Приглядывались, осматривали подходы. На выстрел подходить опасались: досталось им уже от стрел засадников. Десяток рязанских воев, стороживших отход беженцев внизу в лощине, развернул коней и, никем не преследуемый, не спеша поднялся на северный склон и присоединился к своим.

Ратислав расставил пешцов по склону за поваленными деревьями. Пять неполных сотен. Сотню поставил у завала на выемке-дороге и по паре сотен – справа и слева, растянув их саженей на триста в ту и другую стороны. Дальше растягивать оборону не стал: редкую цепочку защитников татары прорвут, а захотят обойти – обойдут, но то будет нескоро, да и спешенные степняки – бойцы не из сильных, отобьемся. А нет – отойдем. Задача не полечь здесь, а дать беженцам время добраться до крепостных стен. Полечь не мудрено, да вот только теперь беречь надо опытных рязанских воев. Мало их осталось, каждый будет на счету при обороне города.

Против возможных прорывов и обходов Ратьша оставил в тылу сотню панцирной конницы. Благо деревья повырубили для завалов, и всадники, пусть и с некоторым трудом, могли здесь развернуться. Четыре оставшиеся сотни панцирников он отправил на восход, туда, где кончалась лощина и начинались проплешины крестьянских наделов. Начальствовать над этим отрядом вызвался князь Роман.

– Как поймешь, что взялись за тебя всерьез, сразу посылай сюда гонца, – напутствовал коломенского князя Ратислав. – Мы тогда будем сниматься и уходить, чтобы не отрезали от города. Сам со своими тоже костьми не ложись: мало в Рязанщине теперь осталось опытных воев, приберечь их следует. Уходите на Исадскую дорогу, а там летите к восточным воротам. Ежели не успеете и врата уже к тому времени закроют, обходите град с полночи и по льду Оки уходите на тот берег. Там в чаще укроетесь. А дальше… – Ратьша помолчал. – Дальше правь по своему разумению.

– Понял тебя, брат, – кивнул Роман. – Сделаю, как велишь, но держаться будем как сможем долго.

– Решай на месте, но воев все же побереги.

– Поберегу… Прощай, брат…

– Прощай!

Ратислав и Роман обнялись. Потом коломенский князь вскочил в седло, свистнул, взмахнул еловцом на копье, наклонил его в направлении движения и дал шпоры жеребцу. Четыре сотни панцирной конницы, сотрясая грохотом копыт мерзлую землю, крупной рысью двинулись за князем. Остающиеся долго провожали их взглядами.

Крестьяне, валившие деревья, просились остаться, но Ратьша погнал их к городу: из оружия у них только топоры, доспеха совсем нет. Побьют зазря стрелами. Да и уйти без верховых лошадей могут не успеть, когда татары додумаются обойти с восхода. Нет уж. Пускай в Рязань идут. Там князь Юрий их из запаса своего вооружит. Пусть и немного тех запасов осталось.

Ушли крестьяне, недовольно ворча, с угрозой поглядывая на прибывающие отряды татар на противоположном склоне лощины. Ушли крестьяне, умчалась конница. Над обороной рязанцев повисла тяжелая тишина. Такая тишина зависает над полем боя незадолго до первого, самого страшного столкновения противников. Бывает, неопытные ратники не выдерживают этого мига перед боем, начинают пятиться, стараясь укрыться за спинами своих соратников. Если те такие же глуздыри неопытные, может целый полк, составленный из таких новиков, обратиться в бегство еще до того, как начнется бой. Здесь и сейчас в воинов, собравшихся под его рукой, Ратьша верил: то народ бывалый. Такие не бегут – умирают, где стоят. А если и отступают, так только по приказу военачальника, не теряя головы, больно жаля сталью наседающего супротивника.

Долго ждать себя степняки не заставили. По дороге на противоположном склоне лощины начали спускаться вниз, на ее дно, всадники. Шли плотно, занимая всю ширину выемки от стенки до стенки плотным, без разрывов потоком. Выехав из выемки, разъезжались вправо и влево, выстраиваясь лавой шириной чуть меньше версты и глубиной в полсотни саженей. Где-то через полчаса поток иссяк.

Степняки остановились у берега замерзшей речки, разделяющей дно лощины примерно пополам. Тысячи три их набралось. По большей части половцы. Хотя несколько сотен степняков из тех, что готовились к бою, Ратислав не опознал. Своим легким вооружением те не отличались от хорошо знакомых половцев, но крой одежды отличался заметно, да и доспех тоже. Лошадки поменьше и понизкорослее. Лица скуластее, кожа смуглее, глаза поуже. Из каких далей пригнали монголы этих воинов? Кто знает… Но теперь они готовились к бою с рязанцами, готовы были убивать мирных селян, насиловать женщин, гнать в неволю детей. Потому жалеть их Ратьша не собирался.

Татарский строй стоял молча, почти не двигаясь, видно, стараясь нагнать на русских жути своим видом и многочисленностью. Не на тех напали! Ратьша, продолжающий восседать на Буяне чуть позади завала, загораживающего дорожную выемку, глянул вправо-влево. Его воины в ожидании боя застыли за поваленными по краю откоса деревьями, приготовив луки к бою. Копья и щиты пока сложены на земле у ног или прислонены к срубленным деревьям, должным прикрывать их от вражьих стрел.

Откуда-то из леса с той стороны лощины ударили барабаны, взвизгнули дудки. Татарская лава дрогнула и двинулась шагом вперед. Степняки переправились по льду через речку и перешли на рысь. Лощина содрогнулась от топота тысяч копыт. Из рядов степняков раздался одиночный волчий вой, тут же подхваченный сотнями глоток.

Не доезжая пятидесяти саженей до откоса, на вершине которого затаились рязанцы, половцы выпустили тучу стрел и начали разворачивать лошадей, затевая привычную карусель конного лучного боя. Русские отвечали. Отвечали удачно: то один, то другой вражеский всадник падал из седла, ржали раненые лошади, какие-то из них рушились, придавливая не успевших выскочить из седел всадников. Сами рязанцы пока потерь не несли: помогали сваленные деревья, за которыми они укрывались, и хорошие доспехи. Лучный бой продолжался с полчаса. За это время русичи изрядно проредили степняков с их слабым доспехом. Своих потеряли около десятка. Всех ранеными. Убитых не было. Шестерых, тех, кто мог самостоятельно держаться в седле, Ратьша сразу же отправил в город, благо ехать недалеко. Тяжелых, перевязав, уложили в сторонке на наломанный лапник и укрыли овчинами: потом, когда будут уходить, прихватят с собой.

Когда потери степняков перевалили навскидку за полторы сотни, в лесу на той стороне протяжно взвыла труба. Вражеские всадники как один развернули коней и, хлеща их плетками, устремились прочь из-под сыплющихся из-за завалов немногочисленных, но метких русских стрел. У противоположной стороны лощины, куда рязанские луки не добивали, они остановились, сбившись в беспорядочную кучу. Сверху с откоса к ним спустилось с десяток верховых начальственного вида. Хлеща плетками направо и налево, они выстроили смешавшихся степняков в новую лаву. Потом недолго что-то им втолковывали, разъезжая перед строем. Поговорив, снова поднялись на откос. Почти сразу оттуда снова раздался рев трубы и грохот барабанов. Татарская лава дрогнула и вновь медленно двинулась на не желающих отступать русичей.

Перейдя речку, половина половцев спешилась, сбилась в более или менее плотный строй, прикрылась небольшими круглыми щитами и, выставив вперед короткие копья, решительно двинулась к откосу, на котором засели рязанцы. Конные ехали сразу за пешими, изготовив луки к стрельбе. Саженей с семидесяти они начали стрелять. Ратьшины воины ответили, когда до спешившихся врагов оставалось саженей пятьдесят. Те падали, сраженные стрелами, но упорно двигались вперед. Добравшись до откоса, пешие половцы начали карабкаться по крутому склону. Получалось это у них плохо: склон был крут и покрыт снегом. Большая часть врагов, не добравшись и до его середины, скатывалась к подножью. Особо ловких сбивали стрелами.

Самая большая часть атакующих (сотни три, не меньше) ринулась на откос по дорожной выемке и полезла, несмотря на изрядные потери от стрел, на древесные завалы, перегородившие ее. С боков сверху стрелы на них посыпались совсем густо. Добавились и сулицы. Толпа степняков поредела на глазах. Убитые и раненые падали под ноги еще живым, раненые, вопя от боли, пытались уползти из-под топчущих их ног соплеменников. Те, крича что-то воинственное, чтобы заглушить смертный ужас, оскальзываясь на набрякшем кровью снегу и спотыкаясь о тела павших, продолжали переть вперед. И они добрались-таки до древесного завала.

За ним их ждала полусотня панцирной пехоты. Добраться до нее врагам было нелегко: сучья поваленных деревьев обрубались только со стороны обороняющихся. С внешней стороны их только укоротили так, чтобы длинные заостренные обрубки мешали подойти вплотную к засеке. Половцы рубили сучья саблями, пытаясь добраться до рязанцев, тупя клинки. Когда им все же удалось взобраться на гребень завала, из-за спин пехотинцев по ним почти в упор ударила стрелами конная сотня, стоящая в запасе. Висящий над выемкой вопль боли и ярости усилился многократно. Убитые и раненые степняки повисли на сучьях, попадали вниз к подножию завала. Уцелевших приняли на копья, взяли в мечи и топоры панцирники-пешцы.

Надолго половцев не хватило. Они никогда и не отличались особым упорством в битве. Вот и теперь, потеряв почти половину своих соплеменников, встреченные наверху завала убийственными ударами пехотинцев степняки посыпались вниз, теряя щиты и сабли. Из выемки в лощину их смогло уйти не более сотни человек. Не видя от ужаса ничего вокруг, они перебежали речку и остановились, только упершись в выехавших им навстречу монгольских начальников, вразумивших беглецов ударами плетей.

Отошли за речку и те спешенные половцы, что безуспешно пытались забраться на откос справа и слева от дорожной выемки. Эти не бежали, отступили в полном порядке, прикрываясь щитами от стрел, летящих сверху. За ними немного погодя ушли и конные половцы, посостязавшись еще немного в меткости с засевшими за завалом русскими. Этим тоже досталось плетей. Измученные степняки, многие из которых были ранены, не уворачивались, только сгибались и вжимали головы в плечи. Устав махать плетками, монголы съехались в кучку и, судя по жестам, стали о чем-то совещаться.

Понятно: в ближайшее время нового приступа не будет. Можно перевести дух. Этот приступ стоил рязанцам бо́льших потерь, чем первый, поскольку для отражения добравшихся до засек врагов приходилось высовываться из-за поваленных деревьев и подставляться под стрелы конных половцев. Пятерых воинов стрелы поразили насмерть. Еще полтора десятка серьезно поранили. Убитым сразу же, пока есть время, начали рыть могилу, одну на всех. Благо земля пока промерзла неглубоко.

Ратьша глянул на небо. Скоро начнет смеркаться, так что сегодня татары вряд ли еще будут пробовать на прочность оборону рязанцев. Если только пригонят свежих воинов, так как половцы на сегодня уже не бойцы. Нет, в лоб не полезут, будут искать обходной путь – не дураки.

И действительно, вскоре от темнеющей за речкой массы половцев отделилось два десятка конных. Один десяток поскакал направо в сторону Оки, другой – налево, туда, где кончалась лощина и начинались поля и перелески, где ждал врага Роман со своими четырьмя сотнями конных панцирников. Первый десяток вернулся быстро, видно, упершись в обрывистый берег реки. Второй появился уже в сумерках.

К этому времени к месту сражения подошел, похоже, весь татарский передовой тумен: на той стороне меж деревьев то и дело мелькали всадники, и растревоженные лесные птицы с криками носились над макушками деревьев в лесу за лощиной. Но подготовки к новому приступу пока не наблюдалось. За речку вообще никто из татар соваться не пробовал. Только раненые с умирающими шевелились на истоптанном снегу и оглашали окрестности стонами и криками.

Почуявшее запах крови воронье слетелось со всей округи. Грузные птицы кружили черными тенями в темнеющем небе, зловеще каркая. Часть из них, те, что поленивее, расселись по ближним деревьям. Самые храбрые садились на землю и потихоньку подбирались к телам павших, поклевывая пока пропитанный кровью снег.

– Жди теперь гостей с восходной стороны, – сказал Ратьша, увидев возвращавшийся десяток половцев, прискакавших слева.

– Думаешь, не будут ждать утра, господин? – задал вопрос находившийся во все время сражения возле боярина Первуша.

– Татары ночного боя не шибко боятся, – ответил Ратислав. – Помнишь, как по степи нас гоняли?

– Так то степь, им она привычная, а здесь лес, – возразил меченоша.

– Да какой здесь лес, так, перелески, – махнул рукой Ратьша. – Да и проводников они наверняка с собой привели.

Ратьша оказался прав: с той стороны лощины по дорожной выемке начали спускаться всадники, сливающиеся во все сгущающихся сумерках в темную массу. Что за конница, было уже не разглядеть. Число ее Ратислав оценил тысячи в три. Постояв немного на дне лощины, новый отряд развернулся и легкой рысью двинулся на восход.

– Ну, держись, Роман Романыч. Да поможет тебе Перуне аль Христос, – пожелал коломенскому князю Первуша.

Ратьша кивнул, поддерживая пожелание меченоши. Да, нелегко придется вскоре побратиму.

– А нам отсюда не пора? – обратился Первуша к боярину. – Отрежут от града да прижмут к Оке, плохо придется.

– Нет. Рано, – качнул головой Ратислав. – До полуночи надо стоять. И нам, и Роману. Беженцев много. Не успеют все раньше полуночи в ворота въехать. Рано.

– Стоять так стоять, – вздохнув, кивнул Первуша.

Часов до десяти вечера все было спокойно. Татары оборону рязанцев не тревожили. Видно, решили не тратить зазря и так уже изрядно потрепанных союзников. Они даже костры зажгли, то ли для обогрева, то ли ужин готовили. Запалили костры и рязанцы. В одиннадцатом часу от Романа Коломенского примчался гонец на исходящей паром лошади.

– Князь Роман прислал с вестью, боярин, – выдохнул посланник, сорвав наледь с усов и бороды.

– Сказывай, – кивнул Ратьша.

– Татары наседают. Много. В обхват берут. Велел сказать князь, что уходить будет. И чтоб вы отсель снимались.

– Ладно. Сам с нами оставайся.

Да, ждать здесь больше нельзя. Надо уходить. Ратьша обернулся к Первуше.

– Скачи по краю откоса, где вои стоят. Пусть сбираются. Только по-тихому. И костры не тушат, пусть степняки думают, что здесь мы, не ушли никуда. Все не враз вслед кинутся.

Первуша хлестнул жеребца и поскакал по краю лощины, высматривая сотников пешей рати.

Собрались быстро. Привязали меж конями приготовленные загодя носилки с ранеными, подбросили дров в пылающие костры и, стараясь не шуметь, тронулись по дороге на Рязань. Никто не пытался их преследовать. Видно, удалось уйти незаметно для татар. Отряд, с которым дрались всадники Романа, тоже до них добраться не успел. Наверное, погнались татары за Романовыми конниками. Это ежели удалось им оторваться, конечно.

Спустя недолгое время отряд Ратьши добрался до Полуденных ворот города. Как Ратислав и предполагал, не все еще беженцы въехали за стены града. Не менее двух сотен саней и с полтысячи селян толклись у распахнутых ворот, озаряемые бьющимся под ветром пламенем факелов, выставленных на боевой площадке воротной башни и по гребню крепостной стены. Скотину уже не пропускали: хоть и много внутри рязанских стен места, но и оно, видно, закончилось. Мычащее и блеющее стадо топталось саженях в ста от ворот в устье Черного оврага.

Скотину было жаль. Ко всему, брошенная здесь, она послужит едой для осадников. А что делать? Перебить? Так на морозе туши долго пролежат не портясь. По-всякому дождутся татар. Разве отогнать по речному льду за Оку в мещерские леса? Может, там не найдут? Вот это можно попробовать. Ратьша отрядил для этого дела десяток всадников. Те с гиком и свистом погнали стадо на речной лед. Потом он отправил в город раненых, а сам с оставшимися воинами занял оборону на холме перед Черным оврагом, дабы сторожить от степняков медленно втягивающихся в город беженцев.

Последние сани со скарбом и его хозяевами въехали в Полуденные ворота далеко за полночь. Татары так и не показались. Ратьша собрал своих людей и отправил следом за обозами в город. Сам с Первушей постоял еще немного на холме, вслушиваясь в ночь. Звуки доносились только со стороны Рязани: мычание и блеяние скотины, звон железа, какой-то перестук. Слышны были голоса дозорных, перекрикивающихся на стене. Со стороны, откуда ждали татар, царила тишина. Только зарево от горящих сел и деревень подсвечивало багровыми сполохами низкие тучи.

«Куда же делся отряд Романа? – в очередной раз подумалось Ратиславу. – Неужто все погибли?»

Похоже, он спросил это вслух.

– Может, на восход их оттеснили, в леса. – От голоса меченоши Ратьша вздрогнул: умел тот, когда надо, становиться незаметным, не мешать раздумьям боярина. Ну а тут вроде господин сам спросил. Спросил – надо ответить.

– Нет, вряд ли, – качнул головой Ратислав. – Ударили по ним с восхода. Если и удалось им уйти, так в сторону Оки. А там по льду – на мещерскую сторону. Если только так… – Помолчал чуток и добавил: – Это если кто-то сумел все же выжить.

– Это да… – вздохнул Первуша.

Снег, сыплющийся из низких туч, пошел еще гуще. Поднялся легкий пока ветерок, заметающий поземкой разъезженную за день дорогу. Ратьша поежился: холод пробрался к телу сквозь налатник и поддоспешник. Мороз крепчает? А может, просто до сих пор не замечал холода? Не до того было…

– Холодает, боярин. – Первуша тоже передернул плечами. – Может, и нам пора в город? Да и стража может ворота затворить.

– Надо воев, что стадо за Оку погнали, дождаться, – не согласился Ратислав. – Впрочем, можно подождать и возле ворот, – поворачивая коня к стольному граду, решил он.

Они переехали по мосту Черную речку, проехали через непривычно пустое предградие, подъехали к воротам, ведущим в захаб. У самого входа в ворота топтался возле жарко пылающего костра десяток воинов воротной стражи. Поздоровались с ними и тут же были засыпаны вопросами: где степняки, сколько их, скоро ль их ждать под городом?

Отвечать не торопились. Спешились, подошли к огню. Костер был большой, места хватало, но стражники раздались, проявляя уважение к вышедшим из боя. Ну и Ратислава узнали, само собой.

Говорить не очень хотелось: от тепла тело размякло, мышцы и кости заныли, жалуясь на непомерную усталость. Потому отдуваться пришлось Первуше по легкому разрешающему кивку боярина. Тот, поняв, что Ратьша свалил на него задачу отвечать на расспросы, заливался соловьем, расписывая подвиги свои, ну и своего боярина, само собой. Куда только усталость подевалась. Особо блеснул он красноречием, описывая последний бой. Послушать его, так в лощине они положили чуть не половину всего татарского войска. Тут даже Ратислав, хоть и было ему не до веселья, усмехнулся. Подумалось: какой еще Первуша, в сущности, мальчишка. Понимали, что боярский меченоша привирает, и сами стражники, но не перебивали, слушали внимательно, ловя каждое слово.

Вскоре, простучав коваными копытами по речному льду, подъехал десяток воев, отправленных со стадом. Теперь можно и в город. Ждать Романа уже бесполезно: или погиб со всеми своими людьми, или вырвался из вражьих тисков и ушел за Оку. Хотелось верить в последнее, но сердце все равно тоскливо сжалось: неужели еще одного друга потерял? Поблагодарили за обогрев стражников, посоветовали смотреть в оба и, проехав обе башни и захаб, въехали в ночной город.

Несмотря на позднюю ночь, внутри стен было оживленно: обустраивались прибежавшие в город жители посадов и окрестных селений. У кого имелись в Рязани родичи, само собой, устроились у них. Кого-то с совсем малыми детьми старосты городских концов тоже пристроили по домам горожан. Кого-то пускали пожить в банях, хлевных сеновалах, чуланах, сараях и амбарах. И все равно большая часть беженцев пока оставалась без крыши над головой.

Они разместились в разных местах незастроенной части города. Смерды выпрягали из саней лошадей. Сани, набитые свежей соломой или сеном, накрывались овчинами. Туда и прятались от мороза. Ничего, народец к такому ночлегу привычен. Кто побогаче, ставили прихваченные с собой шатры и палатки, утепленные войлоком или все теми же овчинами. Поутру люди княжеского тиуна начнут разводить их по осадным клетям, пристроенным с внутренней стороны крепостной стены. Хотя кто-то, наверное, захочет остаться пережидать осаду в своих шатрах. Что ж, это не возбранялось.

Пылали костры, факелы, сновали туда-сюда люди, ревела озябшая, толком не кормленная и не доенная скотина. Здесь, за стенами, ветер не чувствовался и казалось гораздо теплее, чем снаружи. В ноздри бил запах дыма от костров, лошадиного пота и навоза.

Мало кто спал: слишком возбуждены и испуганы были люди неизвестностью. Увидев Ратьшу с воями, многие подбегали, рискуя попасть под копыта коней, расспрашивали. Расспрашивали о том же, о чем спрашивали стражники на воротах: где татары, сколько их, так ли сильно, как говорят, их войско? Отвечать все так же не хотелось. Ни Ратиславу, ни его воинам. Даже Первуша выдохся, бросал слова скупо, лишь бы отделаться.