Текст книги "Время умирать. Рязань, год 1237"

Люди, измученные неизвестностью и терзаемые страхом, злились, ругались на горе-защитничков, не сумевших остановить ворога на дальних подступах к стольному граду, допустивших его до самых стен, заставивших бросить на поток и разграбление жилье, имущество, что накапливалось не одним поколением предков. Они еще плохо понимали, какая силища прет на Рязань. С чем пришлось столкнуться ее защитникам.

Оправдываться не было сил, да и не хотелось. Осаживать не в меру ретивых – тоже. Пусть их… Вот как обложат татары город, так все сами поймут и, может, простят…

Ближе к Спасской площади стало поспокойнее. Народ здесь живет непростой, потому по улицам не мечется, позакрывали ворота, выставили возле них охрану из вооруженной дворни и сидят себе за крепким тыном, ждут, что-то дальше будет.

Наконец добрались до великокняжеского двора. Основная часть Ратьшиного отряда прибыла сюда уже больше часа назад. Лошадей расседлали, обиходили, расставили по конюшням. Тех, кому в конюшнях места не хватило, привязали у коновязей, заботливо прикрыв попонами. Сами, слышно, набились в гридницу. Ужинают, должно. Ратислав со спутниками спешились. Выскочившие из людской служки приняли коней.

– В гридницу, – махнул рукой Ратислав и сам двинулся туда следом за своими людьми.

Княжья гридница была велика. Все четыре с небольшим сотни пришедших с Ратьшей воинов уместились. Еще и место осталось за длинными столами. У столов сновали десятка два дворовых девок, разнося заедки и жбаны с питьем. Ратьша по привычке присел на то место за столами, где по чину сиживал во время пиров. Вои из десятка, прибывшего с ним, расселись среди своих, кто где хотел. Первуша встал за спиной боярина, собираясь прислуживать.

– Садись рядом, – похлопал Ратислав по скамье. – Не чинись. Не на пиру, чай.

Чиниться Первуша не стал. Сел рядом с боярином, вздохнув облегченно: умаялся парень. Впрочем, как и все здесь сидящие. К ним тут же подскочили две девки, обдав запахом горячего женского пота – в гриднице было жарко натоплено, да и убегались, видать, – выставили на стол корчагу с парящим сбитнем и две кружки. Посунулись налить. Ратьша отмахнулся: сами. Девки исчезли, убежали за едой. Первуша разлил сбитень. С удовольствием отхлебнули горячего сладкого питья. Жидкость легко скользнула внутрь, отогревая съежившиеся от холода потроха. Хорошо!

Быстро опорожнили кружки, Первуша налил еще. В этот раз пили не спеша, смакуя. В кружках еще не показалось дно, а вновь появившиеся девки уже расставляли на столе заедки: резаную крупными кусками ветчину и осетрину, сыр, толстые ломти пшеничного хлеба, блюдо с мочеными яблоками и брусникой, что-то еще.

Только сейчас Ратьша понял, насколько голоден. Он накинулся на еду, едва успевая прожевывать, запивая сухомятку сбитнем. Первуша не отставал, отвлекаясь только на то, чтобы подливать себе и боярину в пустеющие кружки. Наконец оба насытились. Девки поставили на стол кувшины с бражкой и медовухой. Ратислав от тепла и сытости и так уже немного опьянел, но кивнул меченоше: наливай. Хотелось забыть хоть ненадолго о потерянных друзьях и побратимах, о грозе, надвигающейся на Рязань, о судьбе ее обитателей.

Первуша налил медовухи, выпили. Повторили. Тепло, поднявшись от живота, ударило в голову. Внезапно навалилась сонливость. Руки и ноги ослабели. Просто встать и то оказалось очень тяжко. Подниматься в свою каморку в терем сил не было. Ратьша все же сумел встать из-за стола, добрался до ближней стены и улегся на припасенное там сено, так и не сняв доспехов. В сон он провалился мгновенно и уже не слышал, как Первуша заботливо укрыл его налатником, а потом и сам прилег рядышком.

Первые татарские разъезды городовая стража засекла с дозорной башни наутро, чуть свет. Ударили в било. Им откликнулся набат с колоколен церквей и соборов. Вспугнутые, взметнулись в воздух вороны, закружились темными стаями над городом, каркая, словно пророча городу злую судьбину. Заскрипели закрывающиеся воротины в воротных башнях. С грохотом сомкнулись. Задвинулись тяжелые дубовые засовы. Стольный град Рязанского княжества садился в осаду.

Глава 18

Набат разбудил Ратьшу. Не сразу, но разбудил. Он с трудом – тело затекло – уселся в сене, послужившем ему постелью, потряс головой, приходя в себя. Огляделся. Приведенные им вои полегли спать, как и он вчера, прямо здесь, в гриднице, по большей части на свежем сене, набросанном у стен. Те, кто перебрал ночью с выпивкой или совсем обессилел, заснули прямо за столами, уронив головы на сложенные перед собой руки.

От звона колоколов многие начали просыпаться, встревоженно прислушиваясь. Другие продолжали спать. Не проснулся и Первуша. Только недовольно морщился от шума и причмокивал губами. Хоть и не до смеха, а Ратьша легонько улыбнулся, глядя на своего меченошу. Жалко было будить, но надо. Ратиславу пора к князю, не оставлять же парня здесь, потеряет своего боярина, расстраиваться будет.

Ратьша легонько потряс Первушу за окольчуженное плечо. Тот мотнул головой, повернулся на другой бок и продолжил спать. Боярин уже чувствительно ткнул его кулаком между лопаток.

– Вставай, воин! Пора!

Меченоша уселся на соломе, непонимающе хлопая белесыми ресницами. Глянул на Ратьшу, тряхнул головой, растер лицо ладонями. После этого посмотрел на своего боярина уже осмысленно. Спросил глухим со сна голосом:

– Что, пора?

– Пора, – похлопал его по плечу Ратислав. – Пора. Слышишь набат? Татары, видно, показались. Сейчас сходим на стену, глянем, что там и как снаружи. Потом малость приведем себя в порядок – и к великому князю, обсказать наши дела последние. Ну а потом он нас, должно, к какому-нибудь делу приставит.

Первуша кивнул и одним рывком встал на ноги. Поморщился, потер бок.

– Болит? – спросил Ратьша, имея в виду полученную парнем рану.

– Немного, – виновато улыбнулся тот.

– Не дергает? Жара нет?

– Нет, ничего.

– Ну ин ладно.

Ратьша тоже поднялся, и они двинули к Оковской стене, ближней к Спасской площади. Там поднялись на угловую башню Столичного града, Северо-Западную, от которой отходила, пересекая глубокий ров, стена, соединяющая Столичный град с градом Средним. Была эта башня высока. Выше ее только Дозорная, та, что стоит на самом высоком месте города, рядом с Полуденными воротами.

Взобравшись на дозорную башенку, венчающую четырехскатный шатер Северо-Западной башни, осмотрелись. Снег, валивший с вечера, прекратился. Поднявшийся ночью юго-восточный ветер разогнал тяжелые тучи, висевшие низко над землей последние несколько дней. На восходе за куполами городских храмов, за высокими крышами боярских теремов и гребнем восточной крепостной стены поднималось бледное холодное солнце. Мороз усилился, и мелкая изморозь, висящая в воздухе, празднично сверкала в лучах восходящего светила.

Над заснеженными крышами городских домов поднимались столбы дыма от очагов и кузнечных горнов. Саженей на десять дым поднимался ровно, защищенный от ветра городскими валами и стенами. Выше ветер подхватывал его, перемешивал в бело-сизое облако и сносил за Оку, вытягивая длинной размытой полосой, теряющейся где-то за мещерскими лесами.

Внизу, прямо под башней и крутым откосом, на Подоле, непривычно безлюдном, с вымороженными избами, зияющими открытыми дверьми, врагов видно не было. До самого ледяного берега Оки. А вот по реке, покрытой ледяным панцирем, исполосованным снежными переметами, не спеша ехала вереница всадников, с сотню примерно.

Ехали довольно далеко от крепостной стены, по стрежню, так, что достать их даже из крепостного самострела было невозможно. По голому льду ехали сторожко – кони, должно, не кованы. На местах, покрытых снегом, прибавляли ходу. По одежде и доспехам если судить, монголы. Впереди двигалась кучка степняков в богатых шубах и виднеющихся под ними хороших доспехах. Кто-то из ханов? Должно, так. Всадники внимательно осматривали городские укрепления, переговаривались, наклоняясь друг к другу. Кроме них на льду реки больше никого. Дальше, на противоположном берегу, тоже безлюдно.

На севере, насколько позволяли видеть башни и стены Крома, вражеских отрядов не имелось. На юге, на холме за Черным оврагом, гарцевали какие-то всадники. Кто, толком не рассмотреть, далековато. Сами монголы? Их приспешники? В общем, какая разница, хрен редьки не слаще! А вот на востоке, с Исадской стороны врагов было густо. Тоже далековато, конечно, весь Столичный град между ними. Но видны были и конные, и пешие, маячившие на открытом месте между городом и стеной леса, там, где в теплое время горожане разбивали огороды и пасли скотину. Эти пока тоже держались на почтительном расстоянии от крепостных стен. Пробовать на прочность Рязань, по всему, будут именно там, хоть укрепления на Исадской стороне самые мощные. Зато место ровное, ни откосов, ни обрывов. Могут еще попробовать взломать Полуденные ворота, к ним тоже подойти попроще. Но здесь тоже и ров, и башня, и стены укреплены на совесть.

«Ничего, позволят боги, отобьемся, – попытался вселить в себя уверенность Ратьша. – Тем паче ничего другого не остается».

Вереница всадников, двигавшихся по льду, тем временем уже миновала Кром, проехала еще с полверсты по реке и, свернув направо к обрывистому берегу, скрылась из виду. Видно, решили подняться наверх Соловьиным оврагом, глубоко рассекающим окский откос. Ладно, в ближайшее время всяко приступ не начнут: Рязань не та крепость, которую можно нахрапом взять. И татары, по слухам, взявшие уже не один десяток городов, это хорошо понимают. Мысль о количестве взятых степняками городов заставила тоскливо сжаться сердце.

Ратислав глубоко вздохнул, отгоняя черные мысли, хлопнул по спине стоящего рядом Первушу, сказал:

– Пойдем, приведем себя в порядок, и я к князю пред светлы очи.

Меченоша, с трудом оторвав взгляд от врагов, кивнул и побежал вниз по лестнице, ведущей к выходу из башни. Добравшись до Ратьшиных покоев в княжьем тереме, с облегчением стянули с себя потускневшие, забрызганные побуревшей кровью панцири. Ратьша добыл из сундука чистое исподнее. И для себя, и для Первуши, благо они с меченошей были примерно одного роста и сложения. Потом спустились в подклеть, где имелась большая мыльня для гридней. Та оказалась натоплена заботливой дворней. Несколько десятков воев, из тех, что он привел вчера в град, уже смывали с себя многодневные грязь, пот и чужую кровь, въевшуюся в кожу. Париться времени не было. Быстро помылись, чуток остыли в предбаннике и опять поднялись в Ратьшину каморку.

Здесь он приоделся поприличнее и, оставив Первушу отчищать и приводить в порядок доспехи и оружие, пошел на княжескую половину терема. Совет уже шел. Совещались в малой приемной. Для присутствующих, двух с небольшим десятков человек, места вполне хватало.

Во главе стола восседал Юрий Ингоревич. С немалым облегчением Ратьша увидел, что великий князь полностью оправился от потрясения после потери войска в злосчастной битве при реке Воронеж: во всяком случае, никаких следов растерянности и пугающего безразличия. Был он, конечно, мрачен и озабочен, но тут уж понятно, не до веселья, когда страшный враг обложил город.

Еще за столом совета сидели тысяцкий Будимир, княжий тиун Корней, Кир Пронский с уцелевшими племянниками Михаилом и Всеволодом. Сидел за столом даже Олег Юрьевич, племянник погибшего Юрия Муромского. Видно, полегчало ему, раз смог подняться. Присутствовали с десяток думских бояр, уцелевших в битве или по возрасту аль по здоровью в битве не участвовавших. Пяток городских начальных людей имелось. Ну и епископ Евфросий, конечно, со своим неизменным посохом. Корней, тиун княжеский, говоривший о чем-то, когда Ратьша вошел, примолк, дождался, когда тот усядется за стол, продолжил.

– Так вот, городских с посадскими за стенами собралось тысяч десять. Это я всех считаю: и мужиков, и баб, и младней, и стариков. Из окрестных сел да деревень сбежалось тысяч до пятнадцати. Воев в городе собралось поболе семи тысяч. Это считаю уже с теми, которых нынешней ночью воевода степной стражи привел, – тиун кивнул на Ратислава. – Так что всего получается больше трех десятков тысяч едоков. Припасов в закромах накопили изрядно. Месяца два даже такую прорву народа прокормим. Да и смерды в град не налегке приехали, со своими харчами. Да скотины понагнали. Чаю, надо будет, и три месяца прокормимся. Дров вот маловато, хоть и забили ими все дровяники. Ну да разбирать будем сараи да амбары, ежели что. – Тиун шумно вздохнул, погладил сивую бороду, добавил: – Скотину, что смерды пригнали, надо отогнать в Межградье, как всегда водилось при осадах, а то загадит весь город.

Межградьем называлась глубокая лощина шириной в семь десятков саженей, отделяющая Средний город от Крома. Межградье прикрывали стены, являющиеся продолжением общей городской стены, спускающейся с холма Среднего города ступенями и так же ступенями поднимающейся на останец Крома. С обеих сторон в самой низкой части лощины Межградья имелись две воротные башни. Одна выходила на окский берег к Подолу и прозывалась Подольской, вторая, с противоположной стороны, к речке Серебрянке, к дороге, огибающей Кром с севера и выходящей к тому же Подолу. Называлась эта башня Серебряной по имени речки.

Дорога, проходящая по дну лощины, соединяла обе воротные башни. Поперек лощину пересекала еще одна дорога, ведущая от воротной башни Среднего города к воротной башне Крома, единственного входа в эту крепость последней надежды.

Летом Межградье зарастало травой. Жилье там не строили. Для огородов в лощине было темновато и сыровато. Жители Среднего города пасли здесь скотину да выпускали птицу. Больше никак Межградье не использовали.

– Пошли людей, – кивнул князь Юрий. – Пусть делают. Ежели смерды противиться будут, пресекать. – В голосе великого князя лязгнул металл. – Приставь всех к делу, чтоб не болтались, не бражничали. Погреба винные – на замок, ну и стражу поставь.

– Сделаю, княже, – кивнул Корней.

– Ладно, что у нас с воинской силой? Говори, Будимир.

Из-за стола поднялся рязанский тысяцкий. Прокашляся, тоже огладил бороду. Начал неторопливо:

– Что сказать? Городовой стражи осталось три сотни. Шесть тысяч ополчения, тех, что в степь брать не стали, оставили у города. Вооружены и выучены они слабовато, но тут уж ничего не поделать. Ратьша ночью привел четыре с половиной сотни. Эти хороши. Да и с татарами уже переведались. Со степи беглецов четыре с небольшим сотни вернулось. Тоже вооружены неплохо, но напуганы… – Тысяцкий сокрушенно покачал головой, потом дернул себя за бороду, уперся со стуком кулаком в стол, сказал жестко: – Ну ничего, вразумим. Биться будут не хуже остальных. – Будимир помолчал немного, продолжил: – Мужиков можно на стены поставить, но вооружать их почти что нечем, кладовые пусты. Кое-кто, правда, со своим оружием пришел. Таких тысячи полторы. Всего же мужиков в городе, тех, что оружие держать способны, под восемь тысяч наберется, чаю. Что касаемо городских укреплений… Стены подновлены, валы подсыпаны, рвы углубили. Надолбов за рвом еще один ряд вкопали в тридцати саженях от старого, а то, слышно, луки у монголов зело дальнобойные, так чтобы стрелки их конные подале от стен держались.

Тысяцкий умолк.

– Все у тебя? – спросил Юрий Ингоревич.

– Все, княже, – кивнул Будимир.

– Кто еще чего добавить может? – спросил князь Юрий.

– Я скажу, – легонько стукнул по полу посохом епископ Евфросий.

– Слушаем, отче, – кивнул Юрий.

– Монастыри Успенский и Богородицкий, что вблизи града, я велел оставить. Иконы и утварь вывезли сюда, в столицу. Припасы тож. Чернецов вооружил из владычных кладовых. Полторы сотни хорошо оружных воев вышло. Располагай ими по своему разумению, князь. С теми же, кто немощен или увечен, я молиться буду во спасение града стольного и обитателей его денно и нощно.

– Спаси Бог, владыка.

Великий князь перекрестился. Глянул на присутствующих.

– Еще кто?

Никто ничего сказать больше не хотел. Видно, высказались еще до прихода Ратьши.

– А что нам воевода степной стражи расскажет? – обратился Юрий к Ратиславу.

Тот, поднявшись из-за стола, поведал о последних событиях.

– Значит, задали им все-таки трепку, – посветлел лицом великий князь, услышав о бое в лощине близ Рязани.

– То половцы были, – счел нужным уточнить Ратьша.

– Пусть и так, но все же задали. Значит, можно их бить и в поле, а уж из-за стен сам бог велел.

Ратислав не стал напоминать, что били половцев из-за укреплений. Пускай. Для людей в осажденном городе надежда и уверенность в силах много значат.

– В общем так… – Юрий Ингоревич поднялся из-за стола прошелся по комнате, вернулся к своему месту, но садиться не стал, встал за своим стольцом, оперся руками о спинку. – Начало над воями, боронящими Столичный град, я беру на себя. В Среднем городе начальствовать назначаю Кира Пронского с сыновцами.

Князь Кир поднялся и степенно поклонился.

– Кром отдаю под начало Олега Муромского. Достанет ли сил тебе для того, князь Олег? Рана твоя не помешает?

Олег, уцелевший в битве племянник муромского князя, поднялся из-за стола, легонько поклонился. Поморщился: видно, болела еще спина, уклюнутая татарской стрелой. Сказал:

– Справлюсь, княже. Благодарю за честь.

– Вот и ладно, – кивнул Юрий Ингоревич. – Корней!

– Слушаю, княже, – тяжело поднял из-за стола тучное тело тиун.

– Занимаешься делами внутри града. Еда, раненые, убитые – все на тебе. Гасить пожары тож на тебе: сказывают, татары большие затейники по этому делу. Помощников бери сколько надо. Ну и разведка на тебе. Настроения людей, опять-таки. Изменные замыслы. Хотя кто же такому ворогу ворота решится открыть?

– Всякое бывает, княже, – покачал головой Корней. – Прослежу и за этим. Береженого Бог бережет.

– Ин ладно, – еще раз кивнул князь Юрий. – Будимир!

– Я, княже, – поднялся на ноги тысяцкий.

– На тебе оружие и воины. Ополчение из смердов тож.

– С оружием у них плохо, – сокрушенно качнул головой Будимир. – Я уж о том говорил. Ставить бездоспешных на стены – стрелами побьют без пользы.

– Того и не надо, – возразил великий князь. – Будешь снимать доспех с раненых и убитых, надевать на ратников и только тогда уж под стрелы. Кузнецы пускай доспех и оружие куют денно и нощно. Без изысков пусть куют, быстрее чтоб. Главное, чтоб ворогов кололо-рубило исправно.

– Понял, княже. Сделаю.

– Ратислав!

– Слушаю, княже, – вскочил из-за стола Ратьша.

– Тебе под начало оставляю всех людей, тобой приведенных, и чернецов епископских. Будешь в запасе на случай, если где на стене совсем плохо станет. Коль такое случится, по первому зову неситесь туда на помощь. Лошадей под рукой держите, чтоб скорей было. Важное дело тебе поручаю, но, чаю, справишься, делом доказал. Кстати, Гунчака себе возьми. Уж больно жалостную историю он мне поведал, – криво усмехнулся Юрий Ингоревич. – Обратного пути к татарам ему уж нет. А драться с ними сам вызвался. Видно, много злобы на них накопилось.

– Это да, – кивнул Ратьша. И добавил: – Благодарю, княже, за честь.

– И еще… – Князь помедлил, словно в нерешительности. – Еще… – Он опустил голову и потер виски. Потом выпрямился и, решившись, продолжил: – Возьмешь к себе еще сына моего младшего, последнего, Андрея. Тринадцать лет отроку. Пора уж ему войны понюхать. Да и рвется в бой. Удержу нет. Ежели не приставить к делу, сам на стены сбежит. Еще хуже. А так под твоим присмотром будет. Ведь присмотришь?

Ратислав кивнул.

– Хорошо присмотришь? – В голосе князя слышалась тревога отца за любимого сына и угроза ему, Ратьше, в случае, если с наследником случится что-то плохое.

– Присмотрю, княже. – Такой обузе Ратьша не обрадовался, но виду не показал.

– Тогда все. – Голос Юрия Ингоревича внезапно ослаб. Он обошел столец, как-то обессиленно уселся на него, махнул рукой. – Свободны все. Ступайте. Занимайтесь делами. И… Корней. – Голос князя опять потвердел.

– Слушаю, княже, – повернулся уже успевший добраться до двери тиун.

– О татарах мне каждый час докладывай. Где они, что делают. А ежели приступ готовить станут, посылай за мной сразу, в любое время.

– Понял, княже, – склонился в поклоне Корней.

Ратьша вышел из приемной одним из последних и тут же у двери наткнулся на приплясывающего от нетерпения княжича Андрея. Княжич был облачен в дорогую, двойного плетения кольчугу, подогнанную ему по росту. На голове надет глубокий остроконечный шлем с кольчужной бармицей, на предплечьях – наручи, на поясе – короткий меч в узорчатых ножнах. Увидев Ратислава, Андрей подошел к нему и, стараясь, чтобы ломающийся голос звучал солидно, произнес:

– Князь отдал меня под твое начало, воевода. Приказывай.

На последнем слове голос парнишки дал петуха, и Ратьше пришлось приложить немалое усилие, чтобы не улыбнуться.

– При мне будешь, – серьезно сказал он. – На посылках.

Губы княжича задрожали. Но он взял себя в руки и хриплым от обиды голосом спросил:

– А драться с татарами? Я хочу драться с ними! Мстить за брата!

– Успеешь еще, – строго ответил Ратислав. – Меня и людей моих князь в запас поставил. В бой вступим, ежели татарам удастся на стены взойти. Вот тогда и повоюем. А пока, отрок, привыкай делать то, что начальник приказывает. Без того воем тебе никогда не стать. Забудь, что ты княжий сын. Иначе обратно к отцу отправлю. Будешь вместе с матерью и сестрами в храме Богу молиться за спасение града от напасти.

Лицо княжича запунцовело. Он нахмурился, гордо вздернул подбородок, собираясь, видно, поставить на место зарвавшегося воеводу. Но в последний момент сдержался, опустил глаза, катнул желваками на скулах, произнес, сдерживая рвущийся наружу гонор:

– Слушаю, воевода. Приказывай.

– Вот и ладно, – кивнул Ратьша.

Потом окинул взглядом Андрея. Уже не как княжьего сына, а как воина. Парнишкой княжич был рослым для своих тринадцати, крепким – сказывались занятия по владению оружием с шести лет. Круглое лицо, светлые – в мать – мягкие волосы. Но нравом, похоже, пошел в отца. И сдерживать себя уже сейчас может. Хорошая черта для будущего князя. Вот только будет ли у него будущее? Мысль эта, видно, отразилась на лице Ратислава.

Княжич пытливо глянул на него, спросил тревожно:

– Что-то не так, воевода?

– Все хорошо, Андрей, – вздохнул Ратьша. – Все хорошо.

На лице княжича появилась улыбка. Он обернулся, махнул рукой кому-то в дальнем затененном углу. Обернулся к воеводе.

– Со мной мои меченоши. Примешь?

Из угла на свет вышли еще двое отроков, тоже в кольчугах и шлемах. При мечах в ножнах. Ратьша знал обоих. Первый годами тремя постарше Андрея, ростом вымахал уже со взрослого мужа, крепкий, с твердым смелым взглядом. Звали его Воеславом, и был он сыном боярина Силы, служившего еще отцу нынешнего великого князя. Сила участвовал в злосчастном воронежском сражении. Среди уцелевших Ратислав его не видел…

Как звать второго меченошу, Ратьша не помнил. Видеть видел. Знал, что отец его дослужился до сотника в великокняжеской дружине, в одном из сражений потерял правую руку и теперь жил в Среднем городе на своем дворе, получая вспомоществование от князя как увечный на княжьей службе и вроде бы зарабатывая каким-то ремеслом. Был второй меченоша почти ровесником княжича. Если и постарше, то совсем чуть. Ростом малость повыше, но сложением пожиже. Лицо доброе, мягкое. Нелегко с таким лицом стать воином. А вот в Воеславе Ратьша увидел себя в отрочестве. Улыбнулся немного грустно, сказал:

– Приму, конечно. Не выстоять ведь Рязани без таких защитников.

Меченоша, имени которого Ратислав не помнил, только улыбнулся на эти слова. Вроде извиняясь. А вот Воеслав нахмурился, уголок рта обиженно дернулся.

– Ну ладно, ладно, – примиряюще похлопал его по плечу Ратьша. – Не щетинься. Будете при княжиче. А княжич – при мне.

Воеславу, как и Андрею, такое решение воеводы не понравилось, но он смолчал. Второй же меченоша, похоже, был тому даже рад.

«М-да, не воин», – подумалось Ратиславу.

– Ладно, идите за мной.

Ратьша повернулся и зашагал к лестнице, ведущей в низ княжеского терема. Спускаясь по лестнице, он обернулся к княжичу, спросил:

– Как мать, как Евпраксия?

На последнем имени голос его чуть дрогнул, но Андрей вроде бы того не заметил.

– Плачут, молятся, – отозвался он. – Что им еще делать?

– Иван, племянник твой, здоров ли?

– Вроде да, – пожал плечами княжич.

«Ну и слава богам», – подумал про себя Ратислав.

На улице у крыльца терема Ратьшу ждал Первуша, постукивая ногой об ногу, чтобы не замерзнуть. Морозец жал. Увидев своего господина, меченоша почти подбежал к нему, спросил:

– Куда мы теперь, боярин?

– В запасе с нашими людьми князь повелел быть, – ответил Ратислав. – Да еще чернецов с окрестных монастырей, тех, что владыка вооружил, велено себе под руку взять. Потому ступай, узнай, где их разместили, найди их начальника и гони всех сюда, в княжью гридницу, чтобы в одном кулаке быть. Да забеги в гридницу прямо сейчас, кликни наших сотников. Пусть ко мне явятся, доложат о том, сколько воев осталось, здоровых и раненых. С оружием что, с конями.

Увидев, что Первуша с любопытством поглядывает за спину боярина, где встали трое новиков, навязанных Ратиславу князем, Ратьша пояснил:

– А это подкрепление наше, – усмехнулся. – Отдаю их под твою руку.

Оглянулся посмотреть, как княжич воспримет такой поворот. Тот повел себя вполне спокойно. Молодец!

– Вот сразу и бери их с собой. Пусть к службе привыкают.

Первуша заулыбался. Он, конечно же, узнал сына великого князя.

– Ну, пошли… – Это уже отрокам. Он еще раз улыбнулся, как это умел: по-доброму, располагающе. – Пошли службу исполнять.

И они только что не бегом двинулись к палатам, в которых засел рязанский тысяцкий, знавший, где обосновались чернецы-воины. Уже на ходу Первуша подозвал Воеслава, что-то сказал ему, махнув рукой в сторону гридницы. Должно быть, послал парня передать Ратьшин приказ сотникам явиться для доклада.

Ратислав собрался снова подняться на стену, посмотреть, как там татары. Однако только он собрался к коновязи, хотел проехать на свободной лошадке до восточной стены (именно там осадников было больше всего), как увидел спускавшегося с крыльца Гунчака. Половецкий хан явно направлялся к нему. Что ж, подождем. Гунчак подошел. Облачен он был в русскую кольчугу двойного плетения, с оплечьями и нагрудником поверх нее. В русский же остроконечный шлем. Не иначе великий князь расщедрился, выдал из личных запасов. Чем же это взял его хитрый степняк? На поясе у хана висела изогнутая сабля в не слишком богатых ножнах. Видно, биться ей Гунчаку было сподручнее. Бедра и голени ничего не защищало. Ну, это понятно, не в конный бой идти, на стене стоять. Сам Ратьша тоже кольчужные ноговицы надевать не собирался. А вот кольчугу и шлем, наверное, надеть надо: быть убитым или пораненным шальной стрелой, пока разглядываешь врага, обидно.

– Здравствуй, воевода, – улыбнувшись, поприветствовал половецкий хан Ратьшу.

– И тебе здравствовать, – не слишком ласково отозвался тот.

– Великий князь велел мне при тебе быть. – Улыбка Гунчака немного подувяла.

– Знаю, – кивнул Ратислав. – Юрий Ингоревич сказывал, ты хочешь татар бить? Верно то?

– Верно. Любить их мне не за что. Я уж тебе о сем поведал. Иль не веришь мне?

– Не скажу, что совсем не верю, обижаться на татар у тебя причины и правда имеются, но и опаска относительно тебя остается. Сам должен понимать.

Гунчак пожал плечами, невесело усмехнулся и кивнул.

– Так что пригляд за тобой будет, – продолжал Ратислав. – Потому не обижайся.

– Понимаю, – еще раз кивнул половец. – Какие уж тут обиды.

– Вот и ладно. А пока при мне будешь. Ты же с татарами булгарский Биляр осаждал?

– И не только, – криво улыбнулся Гунчак.

– Вот-вот, – кивнул Ратьша. – Значит, все повадки и приемы их в осадном деле должен знать. Так?

– Все не все, но кое-что видел.

– Ну, мы-то в этом деле их вообще пока не видали, так что будешь объяснять все, что они делать будут. И что придумать могут.

– Постараюсь, – серьезно кивнул половец.

– Тогда так… – Ратислав на мгновение задумался, потом продолжил: – Сейчас поднимемся ко мне в светелку, там в бронь облачусь от греха. А потом на восточную стену поднимемся, посмотрим, как там татары, чего делают. А ты мне объяснишь, вдруг я чего не пойму.

Гунчак еще раз кивнул.

– А пока… Кстати, ты уже трапезничал сегодня?

Половец было задумался, но Ратислав ждать не стал, предложил:

– Пока зайдем в гридницу, пожуем что-нибудь, а то у меня с ночи маковой росинки во рту не было.

– Я тоже не ел, – вспомнил наконец Гунчак. – Так что с удовольствием поддержу тебя в сем деле.

– Тогда сделаем так. Ты сразу идешь в гридницу, заказываешь девкам еды на двоих, а я в бронь облачусь и спущусь к тебе. Эх, Первушу отослал некормленого, – добавил Ратьша с досадой. – Ладно, вернется – накормим. Аль сам о себе позаботится, не маленький, чаю. Ладно, ступай.

Ратислав поднялся к себе, облачился в доспех, отчищенный и смазанный уже меченошей, опоясался мечом. Подумав, натянул подшлемник, взял шлем, но надевать пока не стал. Спустился в гридницу.

Гунчак сидел за боярским столом. Дворовые девки споро выставляли перед ним тарелки со снедью, кувшины с питьем. К трапезе половецкий хан пока не приступал – ждал Ратислава. Ратьша уселся рядом со степняком, не чинясь, налил в чашу, стоящую пред Гунчаком, ставленого меда, плеснул себе, чокнулись, выпили, принялись за еду. Ратислав поел быстро, так как снедало беспокойство: что там татары. Половец, по обычаю, ел не спеша, потому боярину пришлось ждать: торопить гостя – верх невежества. Хотя а был ли Гунчак гостем? Подумав, Ратьша решил, что теперь, после приговора великого князя, наверное, да.

Как только Гунчак закончил с едой, Ратислав в нетерпении вскочил с лавки, хлопнул половца ладонью по оплечью.

– Теперь на восточную стену. Чаю, оттуда татары на град полезут.

– Пешком пойдем? – Гунчак тоже поднялся на ноги.

– Поедем, конечно, – усмехнулся Ратьша, помня нелюбовь степняков к пешей ходьбе. Они до соседней юрты, до которой всего-то и было с сотню саженей, и то верхом добирались. – Поедем. У коновязи свободные лошади всегда стоят. А своих пока седлать не будем, чего их томить. Кстати, князь Юрий дал тебе коника?

– Из своей конюшни. – Гунчак не сдержал довольной улыбки. – Конь – огонь. Чудных статей.

– Хорошо. Пошли к коновязи.

Взяв оседланных коней, которых конюхи всегда держали у коновязи для срочных нужд княжьих людей, они проехали Столичный город поперек по широкой Спасской улице и добрались до Исадских ворот, одного из двух проездов в восточной стене. Воротная башня здесь была самая могучая из всех воротных башен Рязани. Мощнее даже Пронской. В три боевых яруса. Два нижних яруса, как и стены, были сделаны из засыпанных землей и камнями клетей. Третий ярус – срубной. Наверху – боевая площадка, накрытая четырехскатной крышей с чередой бойниц и заборол. Верхний ярус выступал над нижними обламом для кругового подошвенного боя. Проезд шириной в две сажени запирался двустворчатыми воротами из толстенных дубовых плах, обитых листовым железом. На внутреннем выезде имелись точно такие же ворота. В середине проезда путь перегораживала кованная из толстых железных прутьев, опускающаяся сверху решетка. Мост через ров разобран. От него остались только опорные быки.