Текст книги "Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны"

LXXIII. Смычок продолжает играть

Вечером вернулся Пантелей от Данилы Васильева и явился к Трифону Ивановичу с докладом. Пантелей был изрядно пьян, язык заплетался, глаза были сузившись и красны. В волосах сидела какая-то рыбья кость. Трифон Иванович и Акулина в это время пили чай. Акулина лизала халву с ложечки. Трифон Иванович посмотрел на Пантелея и воскликнул:

– Опять пьян! Послушай! Что же из этого будет? Я посылаю тебя человека хороводить, а ты сам хороводишься и напиваешься.

– Невозможно иначе было, Трифон Иваныч… Воля ваша, а невозможно… – отвечал Пантелей. – Ведь ежели я его вином руководствую, то он требует, чтобы и я сам руководствовался, а иначе он не пьет. Я уж и так с пустой рюмкой к нему начал лезть, а он ругается. Пьян-пьян, а удивительно зоркий. Разве уж отвернешься от него как-нибудь да выплеснешь из посуды. Хоть и жалко дар Божий попусту бросать, а сколько раз выплескивал.

– Молчи! Будто я не понимаю?.. Просто ты сам рад, потому пьяница! – крикнул на него Трифон Иванович.

Пантелей обиделся.

– Вот уж это напрасно, хозяин, совсем напрасно, – заговорил он. – Я из-за вас из шкуры лезу вон, а вы вдруг эдакие кислые слова! Пьяница… Если сосчитать, то, ей-ей, двух сороковок за целый день не выпил, а главная статья в том, что слаб я к вину, – вот оттого во мне и пьяная видимость.

– Ну, довольно. Что же Данило Васильев?

– Сбирается завтра ехать. Очень плакал об Акулине Степановне. «Она, – говорит, – хоть баба и ядовитая, но душа у ней прозрачна». Купил себе трубку и кисет кожаный для табаку, а им бусы янтарные и хочет подарить им от сердца на память.

– Ну вот… Стану я всякую дрянь носить, – откликнулась Акулина. – Я дама. Нешто дамы бусы янтарные носят? Бусы носят только огородницы-полольщицы.

– Велел вам, Акулина Степановна, кланяться и слезно просить, чтобы вы пришли на машину проводить. «Она, – говорит, – хоть и во всей пронзительности, но душа у ней есть».

– Ну, ты бобы-то не разводи, а говори толком, что ты с Данилой сделал и где его оставил.

– Напоил и на постоялый двор его приволок, отдал хозяину и сказал: «Смотри оберегай его, потому он при деньгах». Сосчитали с хозяином деньги, положили в кису, а кису ему под рубаху за пояс привязали. А хозяин его в каморку за печкой спать запер и чуйку туда евонную и всю одежу положил. Ах да… икры паюсной он себе у вас, Трифон Иваныч, на прощанье просил.

– Ну ладно. Живет и без икры. Ну так вот что… Ты теперь поди поужинай, да потом ложись спать и проспись, а завтра чуть свет опять к Даниле Васильеву, а к двенадцати часам дня на Николаевскую дорогу на поезд его предоставишь. Да уж не очень накачивай его, а то совсем-то пьяного и на поезд не возьмут.

– Гребень себе он купил, пояс шелковый, зеркало… «Франтить, – говорит, – буду», – рассказывал Пантелей.

– Ну, довольно, довольно. Вот тебе на завтрашние расходы еще пятерку, и иди в приказчицкую.

Трифон Иванович отправился в спальную за деньгами. Пантелей остался один с Акулиной, прослезился, отер слезу и сказал:

– Так я для вашей выгоды, Акулина Степановна, стараюсь, а Трифон Иваныч не желают меня на место Алексея Иванова старшим сделать. Попросите за меня, тетенька Акулина Степановна. Мы ведь очень чудесно понимаем, что вы набольшая в доме и вся эта музыка и весь Трифон Иваныч со всей ихней требухой в ваших руках. Что вы захотите, то и сделаете… Потому вы тут у нас на манер королевны и всем командовать можете.

Акулине это польстило. Она улыбнулась и отвечала:

– Ну, тоже ведь и он нравный человек.

– Весь их нрав вы можете одним словом огорошить. Нешто мы это не понимаем и не чувствуем? Все чувствуем. Теперича будем говорить, кто у нас первая голова? Вы, Акулина Степановна… – шептал Пантелей, косясь на двери спальни.

– Ну-ну… Ты уж зубы-то не заговаривай.

– Чего тут зубы заговаривать! Видим… Видим, что придет время, когда и весь дом, и вся требуха в доме, и все капиталы Трифона Иваныча будут ваши. И во всем этом вам помогать будем. Вы за нас, и мы за вас…

– Тише… – произнесла Акулина и кивнула на дверь, прибавив: – И так уж даве он тут из-за Катерины страсть как нрав свой доказывал. Насилу уняла.

– Вот вы и насчет нас уймите. Вам Катеринушка ничего не говорила, чтобы вы за меня попросили насчет Алексеевато места?

– Говорила.

– Поруководствуйте, Акулина Степановна, за меня. На этом месте можно и капитал себе скопировать, и все…

Пантелей низко поклонился.

Вошел Трифон Иванович с деньгами.

– Вот тебе пять рублей, – сказал он Пантелею. – Доставишь Данилу к поезду благополучно – старую енотовую шубу мою и котиковую шапку за труды свои в награду получишь.

– Оченно вами благодарны, хозяин, а только…

Пантелей почесал затылок и переминался. Трифон Иванович строго взглянул на него. Пантелей поклонился и начал:

– Явите божескую милость, Трифон Иваныч, заставьте за себя вечно Бога молить. Поставьте меня на место Алексея Иванова, а я уж вам раб верный до гроба. Кишки из меня рви – не продам вашей милости.

– Рано еще тебе, рано, послужить должен. Да и поставил уж я на место Алексея Иванова. Сегодня Алексей Иванов свое дело Михайлу Гаврилову сдал.

– Это за все-то мои труды такая препона! Эво как мне сегодня Данило пьяный руку-то ссадил! Пота-крови не жалею.

– Будешь, будешь ты на месте Алексея. Утешься и не плачь, – проговорила до сих пор молчавшая Акулина.

Трифон Иванович обернулся к ней и удивленно открыл глаза.

– Поставьте его старшим. Чего тут разговаривать! Видите, что человек старается, – продолжала Акулина. – Чего вы на меня уставились-то? Пусть Пантелей будет старшим.

– Но я уж Михайло Гаврилову сказал, и он от Алексея все сегодня принял, – отвечал Трифон Иванович, все более и более недоумевая перед тоном Акулины.

– Сегодня принял, а завтра Пантелею передаст. Ступай, Пантелей…

– Послушай, Акулина Степановна… Как же это так, однако?..

– Ступай, Пантелей, – повторила Акулина. – Ты старший с завтрашнего…

– Как так – старший? Постой… Что ты говоришь такое?

Акулина схватилась за грудь и стала подкатывать под лоб глаза.

– Не могу же я двух старших на одно и то же место поставить, – продолжал Трифон Иванович.

– Ох, ох! – застонала Акулина, опрокидываясь на спинку стула.

– Акулина Степановна, мать моя, да что же это такое! – шептал Трифон Иванович. – Что с тобой опять приключилось?

– Ох, невры, невры. Зачем вы мне поперечили? Зачем? Вот теперь и невры.

Трифон Иванович растерялся.

– Да я не перечу, – бормотал он, – а нельзя же на одно место двух человек. Я уж Михайлу поставил.

– Ох, ох! Как поставили, так и составите. Тошно мне, тошно. Уморить вы меня хотите, должно быть.

– Да чем, матушка, чем? – вопиял Трифон Иванович.

– Не могу я, когда мне перечат, – вот невры и вышли.

– Ну, чего ты, дурак, столбом-то стоишь! Пошел вон! – напустился Трифон Иванович на Пантелея.

Пантелей не шел.

– Акулина Степановна! Трифон Иваныч! Благодарить мне вас за вашу доброту или на судьбу свою плакаться? – говорил он, ударив себя в грудь.

– Пойми ты, что уж у меня человек поставлен.

– Ох, ох… Не могу… Смерть моя! – взвизгнула Акулина.

– Скажите одно слово: старший я или не старший? – приставал Пантелей.

– Старший, старший! Проваливай ты к черту. Только Акулину Степановну расстраиваешь. Видишь, с ней опять происшествие.

Пантелей бросился в спальню Трифона Ивановича и принес оттуда графин квасу и стакан. Акулина выпила и открыла глаза.

– Их нельзя дразнить, потому они не порчены и сейчас с этого самого дразненья закликают, – говорил Пантелей.

– Невры… – бормотала Акулина, облокачиваясь на стол.

Трифон Иванович съежился весь и кусал губы.

– Можно, стало быть, мне завтра после отъезда Данилы Васильева принять от Алексея Иванова выручку и книги? – не унимался Пантелей.

– Принимай, принимай, Пантелеюшка. Только уж смотри, чтобы для хозяина стараться… – отвечала Акулина.

– Ты от Михайлы примешь, а не от Алексея… Я скажу Михайле, – прибавил Трифон Иванович.

Пантелей бросился и поцеловал его в плечо, потом подскочил к Акулине и сделал то же самое.

– Все-с? Можно идти? – спросил он.

Трифон Иванович махнул Пантелею рукой, а по уходе его схватился за голову и слезливо прошептал, обращаясь к Акулине:

– И за что ты меня дошкуриваешь так, Акулина Степановна! Хлопочу, хлопочу, никаких капиталов для тебя не жалею, а ты… – Он не договорил и прибавил: – Просто выслуги мне у тебя нет.

– А вы зачем дразните меня, миленький? – спросила, улыбаясь и выставляя зубы, потом притянула к себе Трифона Ивановича за полы халата, обняла за шею, нагнула к своему лицу и звонко поцеловала.

Трифон Иванович тяжело дышал.

LXXIV. Сплавили

Прозвонил первый звонок, сторожа распахнули дверь, и пассажиры третьего класса с мешками, узлами, подушками и котомками за плечами повалили на платформу Николаевской железной дороги. В толпе протискивались и Пантелей с Данилой Васильевым. Данило Васильев еле стоял на ногах. Пантелей держал его под руку. Сзади шли Трифон Иванович и Тычинкин.

– Перекалил, перекалил его Пантелейка! – покачивал головой Трифон Иванович. – И ведь говорил я мерзавцу, предупреждал, чтобы не очень напаивал. Теперь, пожалуй, в таком виде и на поезд его не возьмут.

– Возьмут. Ведь он не бушует, – отвечал Тычинкин. – Ну а ежели что, то подмажем кондуктора, и возьмут.

В одном поезде с Данилой Васильевым ехал и Алексей Иванов, отправляясь к себе в деревню.

– Ты уж, Алексей, покуда вместе поедете, присматривай за ним, чтобы не сбежал он, – обратился Трифон Иванович к приказчику.

– Будьте покойны, никуда не уйдет.

– Тебе я и билет его вручу. Когда он в поезде поотрезвится, ты ему и передашь. Вот тут и багажная квитанция на получение его вещей.

– Шуба моя… где енотовая шуба? – бормотал Данило Васильев, рванулся от Пантелея и чуть не упал.

Его поддержали Трифон Иванович и Алексей Иванов.

– И шуба твоя, и чуйка, и все вещи в багаже, – объяснял ему Алексей Иванов. – Вот квитанция, квитанция у меня. Дать тебе ее сейчас, так ты потеряешь, а ее тебе уже в поезде передам.

– Пантелей! Прислони его к стенке, чтобы не было заметно, а то эво как он шатается. Нехорошо… Того и гляди – заметят.

– Икра… Где икра?.. Я икры просил себе на закуску, – возвысил голос Данило Васильев.

– Какая тебе икра?.. Будешь выходить на станциях, так там всякие разносолы есть, – отвечал Трифон Иванович.

– Икры! Я без икры не еду!

К Даниле Васильеву подошел Тычинкин.

– Ты чего орешь? – нахмурил он брови. – Ты думаешь, на тебя управы нет? Кто другой на тебя управы не найдет, а я найду. Видишь жандарма? Стоит мне только слово сказать и законы подвести… – Тычинкин не договорил, потому что и договаривать было нечего. – Из пассажира-то в арестанта превратиться хочешь? – многозначительно подмигнул он.

– Виноват, вашескоблагородие…

Данило Васильев снял шапку но тотчас же уронил ее. Пантелей поднял и нахлобучил ее ему на лоб.

– Где бутылка? – спрашивал через несколько времени Данило Васильев.

– Бутылка в котомке, а котомка в вагоне. Будь покоен, никто ее не тронет. Там ее Алексей Иванов караулит.

– Здесь твое добро, все здесь, – показал из вагона Алексей Иванов. – Там мой земляк остался. Все будет цело.

– Гармония где?

– Да ведь при тебе же я ее в котомку укладывал, – сказал Пантелей.

– Сажайте его скорей, Трифон Иваныч, в вагон, – торопил Алексей Иванов.

– А где Акулина Степановна? Где жена? Желаю с ней проститься… – спрашивал Данило Васильев.

– Нет Акулины Степановны. Она дома осталась и велела тебе кланяться, – отвечали ему.

– Ах, баба-баба! Вот подлячка-то! В последний раз с мужем проститься не пришла. А я ей, твари, еще бусы купил и хотел от чистого сердца…

– Ты, однако, братец ты мой, не кричи, – остановил его Трифон Иванович.

– Где бусы? – не унимался Данило Васильев.

– На тебе бусы, – подал ему Пантелей.

– Ах, шкура барабанная! В последний раз и не пришла! Хозяин! Нешто это правильно?

– Ну, иди теперь в вагон. Там уж об этом с Алексеем Ивановым поговоришь.

– Пойдем, братан, садиться, – приглашал его Алексей Иванов и взял под руку.

– Нет, шалишь… Не простясь с женой, не поеду, – упирался Данило Васильев и вырвал свою руку.

Трифон Иванович пожал плечами. Подошел опять Тычинкин.

– Ты, должно быть, мерзавец, хочешь без багажа остаться? – спросил он строго. – Ничего, оставайся, пусть проездной билет пропадет, а ты сядешь в кутузку и вот в чем теперь есть, с тем и останешься.

– То есть это как же, вашеско?..

– Очень просто. Шуба твоя, чуйка и все вещи в багаже, а квитанция вот у него, у Алексея Иванова. Ты на железной дороге служил, так знаешь: у кого билет и квитанция, у того и вещи. Иди и садись в вагон.

Данило Васильев сократился.

– Вашескоблагородие, где же это видано, чтобы родного мужа своего не проводила и проститься не пришла! А я ей бусы…

– Ты сядешь в вагон или не сядешь?

– Ну ладно… Коли не ей – чужой бабе подарю.

Данило Васильев помотал бусами и засунул их в полушубок за пазуху.

– Алексей Иванов! Бери его в вагон, да ежели он с дороги вздумает удирать, то так-таки и не отдавай ему багажную квитанцию.

– Вашескоблагородие, да ведь это нехорошо… – бормотал Данило Васильев.

– Не отдавай, Алексей Иванов, не отдавай. Поедешь смирно – на полпути квитанция твоя, нет – без шубы и вещей оставайся. Едешь?

– Еду, вашеско… Прощайте, вашескоблагородие… Прощайте, хозяин. Берегите Акулину. Она – баба-малина, вот что… Прощайте.

Данило хотел поклониться до земли, но чуть не упал. Пантелей подхватил его под руку. Придержал и Алексей Иванов. Вокруг них начали останавливаться пассажиры и прислушивались к разговору, но второй звонок заставил всех садиться.

Повели и Данилу Васильева. Он шел не упираясь.

– Смотри же, Алексей Иванов, не отдавай ему билета, если он будет дебоширить, безобразничать или вздумает уходить на станции, – повторял Тычинкин, говоря нарочно громко, чтобы слышал Данило Васильев.

– Ничего, Мардарий Васильич. Мы с ним ладком, – отвечал Алексей Иванов. – Прощайте, Трифон Иваныч, не оставьте меня по приезде, – кланялся он и, обратясь к Даниле Васильеву, сказал: – Влезай, братан, в вагон-то.

Данило Васильев плакал пьяными слезами, обернулся к Трифону Ивановичу, хотел что-то сказать, но не сказал и полез в вагон, цепляясь за перила. Его стали подсаживать.

Кондуктор хотел что-то сказать, но Тычинкин сунул ему вместе с билетом для прострижки приложение в виде двух пятиалтынных.

– Ничего. Он смирный. Проспится… Оставь его, не вороши, – сказал он.

Данило Васильев и Алексей Иванов скрылись в оконном стекле. Данило Васильев плакал и утирал слезы кулаком.

– Сел, слава богу! – вздыхал стоявший на платформе против окна Трифон Иванович.

– А только и нравный же! – сказал Пантелей. – Смучился я с ним сегодня.

Раздался третий звонок, за ним дребезжащий свисток обер-кондуктора и пронзительный отклик паровоза, и поезд медленно тронулся.

– Ну, слава богу! – перекрестился Трифон Иванович, двигаясь около стекла за вагоном.

– Сплавили, – пробормотал Тычинкин.

В стекло можно было видеть, как плачущий Данило Васильев рвал нитки бус.

LXXV. После отъезда Данилы Васильева

Веселый возвратился Трифон Иванович домой после отправки Данилы Васильева из Петербурга. Тычинкин был с ним. Он зашел закусить и «пропустить по маленькой». Акулина встретила их в прихожей.

– Ну что? – спросила она.

– Отправили твоего мужа за тридевять земель в тридесятое государство, – отвечал Трифон Иванович, радостно потирая руки.

– Теперь уж не вернется, – прибавил Тычинкин. – Мы его, как кошку… в кулек, да на чужой двор… Пускай в незнакомых местах бегает да новую хозяйку себе ищет.

Так-то, сударыня… Поздравляю вас с благополучным окончанием дела.

– Мерси вас… – поблагодарила Акулина.

– Теперь только контракт с Акулиной Степановной… – продолжал Тычинкин, обращаясь к Трифону Ивановичу. – Забирай ее с собой завтра, иди к нотариусу Иванову и заключай контракт. Вот тут я тебе и проектец приготовил. – Он достал из портфеля бумагу и сказал: – Тут ничего особенного, а потому читать нечего. На девять лет… домоуправительницей… с платою по пятнадцати рублей в месяц… неустоечка с обеих сторон для порядка сделана по пяти рублей в месяц… Оговорено, что домоуправление распространяется как на город Петербург, так равно и на другие города Российской империи, ежели ты пожелаешь, чтобы там заведование хозяйством было. Ну да при подписании вам нотариус прочтет.

– Очень, очень мерси вас. Не вернется, вы думаете, Данило-то? – спросила Акулина.

– Где вернуться! Ведь оттуда тоже не два гроша приехать стоит. А ежели когда-нибудь и вернется, то пес с ним. Что он может поделать?

– Какой вы добрый!

– Для таких краль писаных я, сударыня, всегда добр. Хе-хе-хе! Ну а потом хлопочи, Трифон Иваныч, об увольнении Акулины Степановны из крестьянского общества и приписке.

Тычинкин недолго просидел у Трифона Ивановича: выпил, закусил и ушел домой.

Вошел Пантелей.

– Вот как хорошо, Трифон Иваныч, я все справил вашей милости, а вы еще сомневались, – сказал он.

– Не хвались, не хвались, а дождись, пока тебя другие похвалят. Ты что ж это в лавку-то не идешь?

– Вашего приказа дожидаюсь. Да и что ж мне идти? Вы должны прежде сказать Михайле, чтоб он передал мне выручку и лавочные книги.

– Скажу. Над нами не каплет. Ну, ступай в лавку, а я за тобой следом… Разжаловать-то только мне этого Михайлу не хочется. Только велел ему старшим быть, да сейчас и верхним концом да вниз… – почесал затылок Трифон Иванович.

– Другое какое-нибудь дело ему препоручите…

– Не твоя забота. Не суйся… Не тебе меня учить. Уходи.

Пантелей переминался.

– Енотовую-то шубу мне свою старую обещались и шапку котиковую, ежели я насчет Данилы Васильева все как следует… – сказал он.

– Да ты в уме? Ты уж, кажется, с одного вола семь шкур драть хочешь, – удивленно посмотрел на Пантелея Трифон Иванович. – Место старшего приказчика за все это получил – ну, с тебя и будет. Или шуба с шапкой, или место.

– Заслужил бы уж, Трифон Иванович…

– Проваливай, проваливай.

Явившись в лавку, Трифон Иванович обратился к Михайле и велел ему передать выручку и лавочные книги Пантелею.

– За что ж такая немилость, Трифон Иваныч? – проговорил, опешив, Михайло. – Нешто вы изволили что-нибудь за мной заметить? Господи боже мой! Я, кажется, при вас с мальчиков живу и верой и правдой…

– Не в том дело… Ты мне для другой статьи потребуешься, – отвечал Трифон Иванович. – Ты поедешь в Тверскую губернию, в деревню, хлопотать об увольнении Акулины Степановны из крестьянского общества. Она тебе даст доверенность, все касающиеся сего дела бумаги и все прочее. Исполнишь все исправно – я тебя не обижу. Шубу тебе свою старую енотовую подарю и котиковую шапку.

– Да ведь уж Пантелей был там в тех местах, откуда Акулина Степановна, он сам тамошний, так ему сподручнее.

– Не твое дело. Пантелей вон все хмелем зашибается при этих статьях, так зачем я его на гулянку посылать буду? А ты человек тверезый. Денег тебе дам на проезд и на расходы. Ты все это сделаешь для меня поаккуратнее… А Пантелей только за паспортом ездил для Акулины Степановны и какую уйму денег просадил, страсть! Ну, так сдавай все Пантелею.

– Воля ваша… – развел руками Михайло.

– Не будет тебе худо… – повторил Трифон Иванович. – Сказал я, что не обижу тебя, ну и не обижу… Сделаешь все в аккурате, так и помимо шубы с шапкой награжу.

Пантелей принял кассу. Как бы в задаток своего будущего благоволения, Трифон Иванович передал Михайле котиковую шапку.

По поводу повышения Пантелея приказчики перешептывались и пожимали плечами.

– Нагреет он ему бока. Ловко нагреет, – говорили они. – Неужто он человека-то не видит, какой он такой.

– Акулина Степановна захотела, так ничего не поделаешь, ее ставленник… И плачешь, да ублаготворяешь его! Ау, брат! Нешто Трифон Иванович у нас теперь свой? Он чужой. Акулина хозяйка, а не он.

– А над Акулиной Катерина хозяйка. Как повернет Акулину, так и выйдет. Ведь вот уж деньги-то прямо она от Трифона Иваныча вытащила. Надо бы ее по-настоящему турманом из дома-то выпустить, а она все сидит да сидит. А сколько для Катерины Акулина товару-то из лавки понабрала! То и дело целые штуки товару носим. Переехала к нам с одним сундуком, а теперь два.

– Много она в доме вертунов наделала, много, – продолжали перешептываться приказчики.

На другой день Трифон Иванович повез Акулину к нотариусу и заключил с ней контракт.

– Теперь уж крепко… Теперь ни сама ты от меня не сбежишь, и никто тебя у меня не отнимет, – проговорил он, возвращаясь с Акулиной домой на извозчике, и ласково толкнул ее локтем в бок.

Акулина самодовольно хихикала.