Текст книги "Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны"

CI. Объяснения Акулины

Трифон Иванович бросился к Акулине и схватил ее за руку.

– Акулина Степановна! Матушка! Ты плачешь, ты дрожишь, значит, что-нибудь знаешь… Отвечай же, родная моя, как все это случилось, что ко мне в сундук слазили! – кричал он слезливым голосом. – С подобранным ключом слазили, что ли? Да нет, тут секретная скобочка есть, а секрет только тебе я одной показывал. Ты, что ли, это подшутила? Зачем ты подшутила?

Акулина тяжело дышала и молчала. Трифон Иванович сильно рванул ее за руку и крикнул:

– Да что ты, каменная, что ли, что мне не можешь ответить! Язык у тебя отнялся, что ли!

Акулина свободной рукой схватилась за грудь. Ноги ее подкосились, глаза закрылись, она сначала присела и беззвучно опустилась на пол. На этот раз дурнота была уже настоящая. У ней помутилось в глазах. Трифон Иванович не обращал внимания на ее обморок.

– Приказчики! Молодцы! Анисья! – кричал он, стоя около открытого сундука. – Подите сюда! Скорее подите!

Прибежали один за другим приказчики, прибежала Анисья.

– Братцы, я обокраден, я и дома обокраден! – продолжал восклицать Трифон Иванович. – Ко мне в сундук слазили, билеты процентные украли, паспорта Пантелея тоже нет. Голубчики, не замечали ли вы чего?

– Ничего не замечали насчет сундука, потому нешто мы сюда ходим, помилуйте! – послышалось у приказчиков. – А только это он, Пантелей. Или Пантелей, или Катерина. Больше некому.

– Секрет тут есть у сундука, секрет… Откуда же они секрет узнали? Секрет только я знаю да раз и вот ей показал. – Он кивнул на сидящую прислонясь к притолоке Акулину и опять подскочил к ней. – Акулина Степановна, матушка, может быть, ты как-нибудь им насчет секрета проболталась? – спрашивал он. – Да ответь же, ведь можешь ты ответить: да или нет. Ведь только одно слово и от тебя требую. Акулина! Тебе говорят или не тебе? Или ты в стачке с ними?

– Ох, ох… – простонала Акулина. – Все сейчас расскажу, не ругайтесь только… Деньги ваши целы, все целы… Никто их не крал. Я взяла.

Анисья и приказчики подошли к ней, подняли ее с пола и посадили на диван.

– Ну, слава богу, слава богу… – твердил Трифон Иванович. – Зачем же ты только так шутишь, матушка? И паспорт Пантелея, стало быть, у тебя? – спрашивал он.

– Ох, про паспорт я ничего не знаю.

– Как не знаешь? Так куда же он девался?

– Ничегошеньки не знаю про паспорт. Разве как невзначай, может быть.

– Да что ты брешешь-то! Ну как можно невзначай!

– Катерина около дьяволила. Иначе быть некому, – послышалось у приказчиков.

– Нет, нет. Катеринушка ни душой, ни телом не виновата. Я, я сама… – стонала Акулина. – В этом деле я одна!.. Велите приказчикам уйти. Все до капельки вам расскажу.

– Ну, идите… – махнул рукой приказчикам Трифон Иванович. – Иди, Анисья, в кухню. Ничего не надо.

– Оказия! – покрутила головой Анисья и направилась вон из комнаты.

– Ну, рассказывай скорей… – говорил Трифон Иванович, стоя перед Акулиной. – Утри слезы и рассказывай. Ах, как мне не нравятся эти шутки! Разве можно так шутить! Чего ж ты опять заплакала? Ну, выпей воды и рассказывай.

Он сбегал в столовую за водой и подал ее Акулине. Та отпила несколько глотков, схватила Трифона Ивановича за шею, притянула его к себе и прошептала:

– Простите, ангельчик, не сердитесь. Тут действительно меня Катеринушка попутала, а только я сама…

– Ну, так я и знал! Украсть она тебя попутала?

– Нет, нет… Да что я, воровка, что ли? Я взяла только на подержание. Деньги целы. А только, действительно, она ко мне приставала. Так приставала, что просто ужасти. «Возьми да возьми…» Ну, я и взяла. Только уж вы, голубчик, не гоните ее от нас, ежели она придет, Катеринушку-то то есть… Вы и виду даже не показывайте насчет всего этого, – упрашивала Акулина.

– Как виду не показывать, ежели она воровка! Она скрыла кусок бархату, украденный Пантелеем, она в стачке с ним.

– Пустяки все это, пустяки. Она придет к нам, и тогда все дело объяснится. Вот увидите сами.

– Да у тебя деньги-то из сундука, что ли?

– Нет, не у меня, а только они целы-целехоньки.

– У Катерины? Только этого недоставало! – воскликнул, всплеснув руками, Трифон Иванович.

– Нет, голубчик, и не у Катерины, а у ворожеи. Только они целы.

– У какой ворожеи?

– А такая есть женщина на Лиговке, которая на деньгах ворожит и предметов от разлучниц отвораживает. Не следовало про это мне говорить-то, потому тут тайна должна быть, ну да уж все равно. Вас я, голубчик, от другой вашей полюбовницы отвораживала.

Трифон Иванович слушал, и у него даже руки опустились.

– Совершенно незнакомой женщине отдать такие деньги в руки! Да ведь это безумие! – произнес он.

– Успокойтесь, голубчик. Деньги целы. Ворожея взяла их только на подержание, чтобы поворожить насчет вас. Она расписки даже выдала.

– Какие расписки? Где расписки? И как только тебе могло пригрезиться, что у меня есть другая любовница! Ведь уверял я тебя, божился, клялся.

– Да что ж мне делать, коли карты говорят, – наивно отвечала Акулина.

– Покажи мне сейчас эти расписки. Ведь ты неграмотная дура, тебя каждый человек надуть может.

– А Катеринушка-то на что? Ведь она грамотная. Она смотрела.

– Не смей мне и говорить про эту воровку. Она-то и надует скорей всякого. Показывай скорей расписки.

– А вот сейчас… – произнесла уже пришедшая в себя Акулина, поднимаясь с дивана. – И не полезла бы я, голубчик, к вам в сундук, если бы у меня своих денег хватило. А то своих денег не хватило. Теперь уж я расскажу вам все откровенно, без утайки, не сердитесь только. Послала я с Катеринушкой к ворожее…

– С Катериной послала?! Ну, теперь пиши пропало! – воскликнул Трифон Иванович. – И обделала же тебя эта чертовка окаянная! Вот наказание-то!

– Не ругайтесь, миленький. Все, все под расписки отдано.

– Да покажешь ли ты мне хоть эти расписки-то?

– А вот сейчас. Пойдемте ко мне в будуар. Они там у меня спрятаны, – рассказывала Акулина, ведя Трифона Ивановича в будуар. – Послала я сначала ворожее на ворожбу мои пять тысяч, те самые, что в конверте, а ей мало…

Трифон Иванович схватился за голову:

– О господи! Так ты и свои деньги отдала? Своих пять тысяч и моих из сундука четыре с половиной! Да что же это такое! Ведь уж это, это… – Трифон Иванович не находил слов. Он не договорил и в волнении, держась за голову, опустился на стул. – Пять тысяч и четыре с половиной! Ведь это девять с половиной тысяч! Незнакомой женщине девять с половиной тысяч!.. – всплеснул он руками.

– Постойте, постойте. Из сундука я взяла только триста рублей. Взяла я, вправду, второпях без счету и отдала Катеринушке, но Катеринушка мне потом возвратила.

Трифон Иванович сжал кулаки и заскрежетал зубами.

– Опять эта мерзавка! Не смей ты при мне и имени ее произносить! – воскликнул он.

– Позвольте… Да коли так, то как же вам рассказывать? – удивленно спросила Акулина. – Так вот она мне и возвратила.

– Так где же они? Где же эти деньги-то?

– А я наутро же обратно их положила в сундук. Взяла у вас ключ, когда вы спали, и положила.

– Да что ты мелешь-то! Ничего там нет. Один-единственный сторублевый.

– Ну вот, ей-богу же, положила. По ошибке я взяла второпях вместе с деньгами и паспорта – паспорт Анисьи и одного какого-то приказчика, но Катеринушка сейчас же мне обратно…

– Паспорт? Паспорт взяла? Ну, теперь ясно, как исчез паспорт Пантелея! – воскликнул Трифон Иванович.

– Да уверяю вас, голубчик, что Катеринушка возвратила мне паспорты и лишние деньги и я их обратно…

– Довольно! Не смей мне больше говорить об этом! Теперь я все понял! Паспорт Пантелея взят и передан Катериной Пантелею. Пантелей бежал с паспортом. Катерина скрылась вместе с ним и утащила деньги! – Трифон Иванович неистовствовал, кричал не своим голосом и сжимал кулаки. – В полицию! В полицию сейчас надо объявить! Показывай скорей расписки! Какие такие расписки!

Акулина заплакала снова и полезла к себе в комод.

CII. Акулина все еще объясняет

– Вот расписки… – проговорила Акулина, достав из комодного ящика два лоскуточка бумажки в восьмушку листа и подавая их Трифону Ивановичу. – Вот эта, что в варенье-то запачкана, это первая, ее мне Катеринушка принесла от ворожеи на мои собственные пять тысяч, которые я ей из конверта дала.

Трифон Иванович взглянул на расписку и произнес:

– Господи боже мой! Что же это такое! Разве это расписка? Разве такие расписки берут? Ведь это черт знает что такое! «Я, нижеподписавшаяся, взяла у Акулины Степановны две тысячи рублей, которые должна отдать, когда буду при деньгах. Катерина Семушина», – прочитал он.

– Как две тысячи? – проговорила Акулина. – Не две тысячи, а пять я ей дала.

– Две тут только написано, а не пять. И разве по этой расписке что-нибудь можно получить! Наконец, тут Катерина, а не ворожея. Про какую же ты ворожею-то говоришь?

Акулина и сама недоумевала.

– Не знаю, голубчик, деньги у ворожеи, Катеринушка к ворожее их отнесла, – бормотала она. – Ворожея мне и баночку с наговоренной водой и наговоренную соль прислала. Катеринушка говорила, что деньги можно получить обратно, когда ворожба подействует.

– Мошенничество, ловкое мошенничество! – восклицал Трифон Иванович, развернул вторую расписку и прочел: «Я, Катерина Семушина, взяла еще у Акулины Степановны тысячу рублей билетами в долг, которые отдам при случае».

– Ну а вот эта записка только на триста рублей должна быть, потому из сундука я хотя взяла второпях без счета, но Катеринушка взяла для ворожеи только триста, а остальное мне наутро обратно возвратила. Ворожее только триста нужно было в прибавку.

– Тысяча рублей тут и вовсе не ворожея, а Катерина…

– Да ведь я, голубчик, неграмотная, где же мне… мне Катеринушка сказала, что там на пять тысяч, а тут на триста… Неужели она меня обманула? Эдакая верная женщина!

– Да, может быть, ворожею зовут Катериной? Может быть, ее фамилия Семушина? – спрашивал Трифон Иванович, растерянно ходя по будуару из угла в угол.

– Нет, нет. Ворожею зовут Ульяна Тихоновна, а как ее фамилия, я не знаю, не спросила.

– Да Катерина-то сама Семушина, что ли?

– Не знаю, голубчик, ничего не знаю. Откуда же мне знать? Катеринушка да Катеринушка, а о фамилии ее мне никогда невдомек было спросить. Только странно, что расписки-то от Катерины, а не от ворожеи.

– О, дура, дура! – простонал Трифон Иванович, остановился, пристально посмотрел на Акулину и прибавил: – Или ты дура вдоль и поперек, или тонкая и хитрая бестия!

– Да за что же вы ругаетесь-то, миленький, – произнесла она. – Дайте вернуться Катеринушке, она вам все объяснит. Действительно меня спутала, совсем спутала, это уж я теперь вижу, а только вернется она, так все объяснит. Неужели же она такая подлая, что запираться станет?

– Дожидайся, вернется она! Нет, уж они теперь с Пантелеем тю-тю… Надо будет объявить полиции о таком мошенничестве.

– Погодите, миленький, дайте мне вам все по порядку рассказать, как дело было, и увидите, что тут ничего такого…

– Как ничего такого! И ты, и я кругом обворованы! Ах я, старый дурак! Ах я, доверчивый человек! Ведь вверился-то как в женщину! Как жену законную около себя поставил, с родственниками из-за тебя все покончил, а ты, ты слазила ко мне в сундук, подвела воровку и вора, отдала этому вору его паспорт…

– Истинный Христос – не отдавала.

– Паспорты были в руках Катерины? Ты говорила, что ты с деньгами и паспорта из сундука захватила? Были они у Катерины?

– Были, были, но только наутро она мне их отдала. «Вот, – говорит, – ты по ошибке и паспорта захватила, так положи их обратно». И передала мне сторублевый билет с такими-эдакими столбиками и два паспорта: Анисьи и какого-то приказчика. Ну, я их обратно в сундук и положила.

– Два паспорта отдала, а третий у себя оставила и передала его Пантелею. Ведь это ясно же. Спасибо, Акулина Степановна, спасибо. Это за все то, что я сделал для тебя…

Трифон Иванович в пояс поклонился Акулине. Акулина опять заплакала.

– Миленький, голубчик, не сердитесь на меня, – говорила она. – Ежели это и так все, то, ей-ей, я не зазнамо. Если бы я была с понятием, а то я женщина темная, безграмотная.

Она поймала Трифона Ивановича за руку и потянула к себе.

– Прочь! – закричал тот, вырвал свою руку и отпихнул от себя Акулину. – О господи! Подлинно, что это за грехи мои на старости лет!

Он в изнеможении опустился в кресло. Сильный пот выступал у него на лбу. Во рту пересохло, голос осип. Акулина опять подошла к нему.

– Голубчик! Не отгоняйте меня, дайте мне рассказать вам все по порядку, и тогда вы увидите, что сама я ни душой, ни телом не виновата.

– Говори, говори, но только подальше от меня. Сядь вон там и говори. Мне нужно все знать, потому я так дело не оставлю и дам знать полиции, – отвечал Трифон Иванович.

Акулина села и сквозь слезы начала:

– Карты сказали, что у меня разлучница есть и что вы с ней путаетесь. Пантелей тоже сказал, что есть и что она к вам в лавку ходит и вас к себе уводит. Брюлетка она… Вот Катеринушка мне и говорит: «Ворожея, – говорит, – такая есть, которая отворожить может». А я плачу и убиваюсь… «Только, – говорит, – надо ей ворожить на деньгах». Ворожее то есть… «Ему, – говорит, – пятьдесят пять лет, так надо пять тысяч пятьсот». Пять тысяч в конверте у меня было, я и отдала ей… Катеринушке то есть… А она к ворожее снесла… снадобье мне и расписку принесла… Не помогает… По картам вижу, что не помогает, и Пантелей говорит, что брюлетка ваша все еще в лавку ходит. Я к Катеринушке… «Надо, – говорит, – еще пятьсот, потому Трифону Ивановичу пятьдесят пять лет, а не пятьдесят». Денег у меня нет – дала ей браслетку свою заложить.

– И браслетку еще твою Катерина заложила и деньги тоже себе прикарманила! – воскликнул Трифон Иванович и ударил себя по бедру.

– Не прикарманила, не прикарманила. Квитанция от жида есть. Вот.

Акулина подала квитанцию. Трифон Иванович посмотрел.

– Браслетка в двухстах рублях от твоего имени заложена, но деньги-то где же? Ведь у Катерины?

– Ах, боже мой, да у ворожеи, а не у Катерины, – отвечала Акулина. – Катеринушка ворожее передала.

– Да ведь это только она тебе сказала. Ты знаешь, где ворожея живет?

– Еще бы. Я была у ней. На Лиговке.

– Ну так вот все это полиции надо сообщить.

– Голубчик! Погодите. Катеринушка придет, и деньги мы получим.

– Молчи! Не смей мне и говорить об этом!

– Ах, боже мой! То говорите – «рассказывай», то «не смей говорить»! – возвысила голос Акулина и продолжала: – Ну-с, а заложимши браслетку, у нас трехсот не хватает. Хотела я часы с цепочкой побоку, а Катерина меня подзуживает: «Слазай да слазай в сундук». Вот тут она действительно виновата. Ну, я подумала, да и решилась. Я, Трифон Иваныч, даже захворала с этого, до того мне было совестно, что я в чужой сундук без спроса… Меня даже лихорадка всю ночь трясла. А только истинно говорю, что полезла я только чтобы триста рублей взять.

– А в сундуке четырех с половиной тысяч нет. Ты какие деньги брала-то из сундука?

– Не деньги, а такие билетики со столбиками.

– Ну, так и есть. Билетов было на четыре тысячи шестьсот. Сторублевый билет ты обратно положила, а четырех тысяч пятисот нет.

Акулина широко открыла глаза и произнесла:

– Ей-ей, я только чтобы триста рублей…

Трифон Иванович покачал головой, закрыл лицо руками, вышел из будуара и заперся у себя в спальне. Несколько раз стучалась к нему туда Акулина и умоляла впустить ее, но Трифон Иванович не отворил дверей. За дверью слышались ее рыдания, но он не внял и рыданиям.

Всю ночь Трифон Иванович не спал и думал, что ему делать, что предпринять. К утру он решил, что ему прежде всего надо посоветоваться с Тычинкиным и что тот скажет, то и делать.

Акулина спала на трех стульях, составленных около запертой двери спальной Трифона Ивановича, спала не раздеваясь.

Пантелей, разумеется, и к утру домой не вернулся.

CIII. Что тут делать?

Утром чуть свет один из приказчиков был послан Трифоном Ивановичем за Тычинкиным. Трифон Иванович провел ужасную ночь. Думы, думы без конца так и роились в его голове. Несколько раз брало его сомнение, что Акулина только дурой прикидывается, но что она в стачке с Катериной и Пантелеем, и несколько раз он отгонял от себя эту мысль. «Такая добрая, такая душевная ко мне, такая привязчивая, как собака… Нет, этого не может быть! – решал он. – Ее опутали, ее обманули, и вот она но своей простоте и глупости наделала и себе, и мне столько горя». Два раза ночью Трифон Иванович вставал с постели и босой через дверь, выходящую из спальни в коридор, ходил в приказчицкую смотреть, не вернулся ли домой Пантелей, и оба раза находил его постель пустою. Только под утро он заснул тревожным сном, но через какой-нибудь час снова проснулся, накинул на себя халат, надел туфли и уж больше не ложился. Проснулась и Акулина. Она, сознавая свою вину и чувствуя, что эта вина серьезная и большая, бегала за ним, как собачонка, заглядывала ему в глаза, то и дело шептала: «Миленький, простите и не сердитесь, вот увидите, что все уладится», но он отворачивался от нее.

Трифон Иванович послал также гонца и за Катериной, по тому адресу, куда дворники перевозили ее вещи, но оказалось, что та квартира – меблированные комнаты.

Посланный вернулся и сообщил, что, по собранным там сведениям, Катерина даже ни разу не ночевала там, а ограничилась только тем, что поставила в комнату свои вещи, но вчера вечером, рассчитавшись с хозяином меблированных комнат, забрала свои вещи и неизвестно куда уехала.

– Кажется, что на железную дорогу, но на какую – неизвестно. Так мне хозяин комнат сказал, но и он хорошенько не знает. Может быть, и не на железную дорогу. Оказывается, что Катерина сама нанимала ломовика, – прибавил он.

Трифон Иванович поморщился, потер лоб ладонью и в ответ только тяжело вдохнул. Присутствовашая тут же Акулина вся вспыхнула и пробормотала:

– Ну вот поди ж ты, и не знала я, что она такая подлая. Вы, миленький, теперь со мной что хотите делайте. Всего я достойна, – сказала она Трифону Ивановичу, боязливо смотря ему в глаза.

Трифон Иванович и на этот раз отвернулся от нее, и на этот раз оставил ее без ответа. Она начинала делаться ему противна.

Часу в десятом утра приехал Тычинкин, приехал с заспанным лицом, с опухшими глазами.

– Час от часу не легче, – сказал он, входя в комнаты. – Здравствуй! Что у тебя такое стряслось?

– Меня обворовали, ужаснейшим образом обворовали. Как липку ободрали, – отвечал Трифон Иванович.

– Слышал от твоего приказчика. Только что ж ты меня-то спозаранку поднимаешь? Даже и опохмелиться сегодня не успел после вчерашней игры на стеклянных инструментах. Объявляй в полицию, коли обворовали.

– Посоветоваться с тобой хочу, Мардарий Васильич. Посоветоваться, как и что… Тут тонкое мошенничество и так все запутано, что и сам черт не разберет.

– Ставь скорей похмелье-то адвокату да рассказывай, как дело было. Опохмелившись как следует, адвокат даст тебе и надлежащий юридический совет.

Акулина бросилась к посудному шкафу и загремела тарелками.

– Оставь, – сердито сказал ей Трифон Иванович. – И без тебя сделают. Анисья накроет стол и подаст водку и закуску, а ты ступай отсюда к себе.

– Миленький… – начала было Акулина.

– Ступай, ступай! – строго возвысил голос Трифон Иванович и, взяв Акулину за плечи, протолкал ее в дверь.

– Вот так-то давно бы с ней поступать нужно, а то избаловал уж очень, – заметил Тычинкин.

– Ох, уж и не говори! Бить меня, старого дурака, следует. Да что бить! Тут и битья мало. В ссылку меня, на покаяние, пса плешивого, за все мои слабости.

– Ну, ну, ну… Рассказывай скорей.

– Пантелей и Катерина… – начал Трифон Иванович. – На большую сумму они меня обокрали. Из дома утащено до десяти тысяч, а что утащено из лавки, так пока и определить нельзя. Надо лавку считать, надо всех кредитующихся моих покупателей объездить. И все это сделано с пособничеством вот этой дуры. Конечно, она все это по неведению и глупости, но все-таки тут ее пособничество.

Трифон Иванович кивнул по направлению той двери, куда протолкал Акулину. Тычинкин нахмурился, выпучил, по обыкновению, глаза и покачал головой.

– Десять тысяч она даже сама воровке в руки отдала, – продолжал Трифон Иванович и начал рассказывать Тычинкину со слов Акулины все подробности совершившегося мошенничества. – Что тут делать? – спросил он, кончив.

Адвокат молчал и таращил глаза.

– Мардарий Васильич, голубчик, что тут делать? – повторил вопрос Трифон Иванович.

Адвокат развел руками и соображал.

– Поторопи насчет закуски-то. Да поставь водку-то скорей. Я выпью да хоть хлебцем закушу, что ли, а то, ей-ей, в башке нет никакого соображения.

– Анисья! Да что ж ты, ведьма! Ставь скорее закуску-то! – крикнул Трифон Иванович кухарке, а сам бросился доставать из шкафа графин с водкой. – Научи, Мардарий Васильич. Что ты скажешь, тому и быть, – проговорил он еще раз и поклонился Тычинкину.

– А вот сейчас, сейчас, – отвечал тот, берясь за графин. – Видишь, как рука-то дрожит у меня, – прибавил он. – Такое же дрожание и в голове, но только невидимое, так как же я могу не опохмелившись…

Он проглотил рюмку водки и скорчил гримасу. Выпил большую рюмку водки и Трифон Иванович.

– Надо повторить, – сказал Тычинкин и опять выпил.

Выпил вторую рюмку и Трифон Иванович и вопросительно смотрел Тычинкину в лицо.

– У ворожеи-то были ли? – спросил наконец Тычинкин.

– Нет, еще не были.

– Надо ехать.

– Вот оттого-то и призвал тебя, что не знаю, как ехать. Да у ворожеи нет денег. Это сейчас видно. Иначе к чему же Катерина расписки выдала?

– Ловкая и хитрая мошенница – вот к чему. Теперича ежели ее и поймать, она через эти самые расписки ни за что отвечать не будет. Всякий суд ее оправдает. Суд оправдает, а и по распискам с нее ничего получить нельзя. Отдаст, когда вздумает, а не вздумает, так и никогда не отдаст тех денег, которые заняла. В записках-то что сказано?

– Ох! – вздохнул Трифон Иванович.

– Суду-то ее даже нельзя предать, потому она ничего противозаконного не сделала.

– Да ведь она втрое больше взяла.

– Ничего не поделаешь с ней. Доказать нельзя.

– А ежели обыск?

– Неужели ты думаешь, что она уже не припрятала деньги? Да хоть бы и не припрятала. Номера билетов у тебя записаны?

– В том-то и дело, что нет. Никогда этого я не делал. Я ведь насчет булгактерии прост. Да и булгактера-то у меня даже нет.

– Ну, вот видишь. Знаешь, кто будет в ответе, кого к суду потянут и даже до суда сейчас же посадят в тюрьму, если ты объявишь об этом мошенничестве полиции?

– Кого?

– Твою же Акулину Степановну, потому она воровка.

Трифон Иванович даже отшатнулся.

– Да что ты! – проговорил он.

– Ее, – повторил Тычинкин. – Иначе и быть не может. Она в сундук лазала – она и воровка, а Катерина – ее должница и ничего больше. Акулина Степановна украла и отдала взаймы Катерине.

– Господи боже мой! Да как же это так?

– Да уж так. Иначе и быть не может. А потому, если ты не хочешь свою Акулину Степановну губить, то лучше уж о краже из сундука ничего и не упоминай. Ведь ты ее не хочешь губить?

Трифон Иванович молчал.

– Не хочешь ее губить?

– Мардарий Васильич, суди сам, как же ее губить… Ведь она мне все равно что жена, ведь и жду от нее ребенка, – прошептал Трифон Иванович.

– Ну, так, стало быть, должен молчать насчет сундука. – Тычинкин протянул руку к графину и опять покачал головой. – Мудреное твое дело, очень мудреное. Травленый я волк, а и то сразу сообразить не могу, как тут тебе быть, – сказал он и стал наливать две рюмки водки.