Текст книги "Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны"

XCVII. Новые голубь с голубкой

На другой день после «спрысок» покупки дома, рано утром у Катерины с Пантелеем происходил следующий разговор.

– Подь-ка сюда, молодец, – шепнула она ему, поманя в коридор.

Пантелей последовал за ней. Она взяла его за руку повыше локтя и сказала:

– Ты знаешь ли, что крышка тебе приходится, а может быть, что-нибудь еще и похуже. Все, все твои проделки хозяину известны. Вчера мне Акулина передала, а ей Трифон Иваныч объявил. Не сегодня, так завтра всем твоим действиям по лавке проверка будет.

– Ну?! – протянул Пантелей, меняясь в лице.

– Нечего тут нукать-то, а готовься. Прячь скорее концы в воду, ежели можно. Ждут только приезда Михайлы, чтобы тебя сменить, а он уж прислал письмо, что обделал в волости Акулинины дела и едет.

Пантелей молчал и кусал губы. Катерина продолжала:

– Известно, что по счетам с покупателей ты деньги получал, а хозяину денег не отдавал.

Пантелей перевел дух и произнес:

– Что ж, мы отдадим.

– А отдашь, так какая тебе польза будет? Из-за чего же ты грех-то на душу принимал?

– Как он узнал, старый пес! Около юбки возится, а узнал.

– Об этом теперь лясы попусту точить нечего, а надо спасаться. Неумеючи действовал, не умел концы хоронить, так на себя пеняй. А спасаться надо.

Пантелей чесал затылок.

– Так что ж тут делать? – спросил он. – Я сбегу.

– А паспорт-то где? Поймают – в кутузку засадят, да еще, чего доброго, судить будут и по Владимирке пройдешься.

– Пугай, пугай! Я уж и так две ночи не сплю и не знаю, что делать.

– На Катерину надейся да будь с ней поласковее, так она придумает, что тебе делать, – с улыбкой проговорила Катерина и потрепала его по щеке. – Зачем мурло-то от меня воротишь?

– Научи, Катеринушка, я тебе по гроб жизни.

– Не надо мне твоей по гроб жизни. Мне ласка нужна. Ласка дороже всего от такого молодца, как ты. Зачем, говорю, мурло-то воротишь?

– Да когда же я воротил? Кабы я знал, то в лучшем виде… Вы дама прекрасная.

Катерина опять улыбнулась и проговорила:

– Ах, черти, черти! Обо всех вас заботиться надо. Катерина позаботилась. Катерина не спит. На вот тебе твой паспорт.

Она подала ему бумагу.

– Откуда он у тебя? Ведь он у хозяина в сундуке лежал? – спросил Пантелей.

– Да уж бери, бери, коли на твое счастье он к Катерине в руки попался. А только, молодец, чтоб уж нам жить ладком…

– Катеринушка… голубушка… – прошептал Пантелей, обнял Катерину и поцеловал ее.

Та прижалась к нему и тоже шептала:

– Тише, дурашка, тише… это мы потом. Успеем еще. А здесь увидеть могут. Старик того и гляди, что встанет.

Она наскоро погладила его по волосам, чмокнула в щеку и отпихнула от себя.

– Как ты паспорт-то взяла? – повторил Пантелей. – Неужто в сундук слазила?

– Не спрашивай. Потом расскажу. Вот уж теперь с паспортом бежать можешь. И самое лучшее дело тебе бежать, пока хозяином ты не пойман и не уличен.

– Так я сегодня же в деревню… – произнес Пантелей. – Только как мне с вещами?..

– Время ли тут о вещах думать?! Да и какие у тебя вещи!

– Тулуп, чуйка, два спинжака, окромя этого. Мало ли?

– Надень самое лучшее на себя, да вот и все. А остальное черт с ним.

– В лавку-то идти сегодня, что ли?

– Непременно. Выгреби из выручки, что можно, да и катай на московскую железную дорогу. Поезд в три часа отходит. Билет бери хоть до Клина, что ли, остановись там в гостинице и жди меня. Дня через два и я к тебе туда приеду.

– Не лучше ли уж сейчас бежать?

– Нет, нет. Зайди в лавку и захвати, что можно. Не упускай, что по речке плывет. С деньгами проживешь, а без денег ничего не поделаешь. Ты много ли успел деньжат-то за все это время припасти?

– Да есть маленько.

– Маленько! Не умеете вы действовать, черти! Уж брать на душу грех, так брать грех основательно. Черти! – раздраженно проговорила Катерина.

– Да что ты раскудахталась-то! Есть у меня деньги. Слава богу, хватит. Не совсем зевал.

– Товару у тебя какого припрятать не надо ли?

– Кусок бархату есть, и больше ничего нет. Все продал жидам.

– Ну так вынеси его как-нибудь незаметно на черную лестницу. Я возьму его.

– Зачем же на лестницу? Ты иди в приказчицкую, а я при приказчиках отдам тебе этот бархат и скажу: «Вот, мол, передайте Акулине Степановне, когда она проснется. Вчера, мол, она просила принести из лавки».

– И то дело. Так лучше. Не совсем у тебя голова пуста, – согласилась Катерина.

– Еще бы. По крайности, подозрения не будет. А то как я потащу кусок материи на лестницу да при приказчиках и мимо кухарки!

– Так по рукам? Едешь сегодня? Решился? – спросила Катерина.

– Еду! – махнул рукой Пантелей и подал Катерине руку.

– Только смотри, чтобы жить нам мирком да ладком и в любовном согласии. Я тебя, черта, давно полюбила, только ты-то на меня все как-то косился. Ах, мужчины, мужчины! И кого только вы не соблазните! – вздохнула Катерина, улыбаясь. – Ты меня, молодец, не бойся. Я тебе не буду в тягость, я при деньгах. Деньги у меня хорошие, не как у тебя, я не зевала здесь. На-ка вот, посмотри… – Катерина слазила к себе за лиф платья и вынула несколько процентных билетов. – Видишь, видишь, вот у меня сколько… Да еще в сундуке столько же есть. Я с деньгами к тебе приеду.

Пантелей взглянул на билеты и вытаращил глаза.

– Так, стало быть, ты это все из стариковского сундука вместе с моим паспортом?.. – проговорил он.

– Тсс… Потом узнаешь. Когда-нибудь расскажу. Так сегодня едешь?

– Еду.

– В Клин?

– Ну, в Клин так в Клин, коли приказываешь. Я твой.

– Ну, прощай, голубчик. Иди в приказчицкую, иди. Поцелуемся теперь на прощанье в последний раз. При людях будет нельзя. А за куском бархату я приду к тебе в приказчицкую. Ну, прощай! Через два-три-четыре дня в Клину свидимся. А в случае чего, если задержка какая будет, то я напишу тебе. Ты на почту-то все-таки понаведайся за письмом. Прощай!

Катерина протянула к себе Пантелея и крепко-крепко поцеловала его.

– Важная ты баба! Как я раньше этого не знал, – сказал Пантелей, похлопал ее по спине и отправился в приказчицкую.

XCVIII. Последнее средство

Уговорившись с Пантелеем и получив от него кусок бархату, будто бы для передачи Акулине, Катерина припрятала этот бархат и побежала к лабазнику. Лабазник только еще пришел к себе в лабаз и усердно крестился на образ, висящий в углу. Помолясь, лабазник обернулся и, увидав Катерину, произнес:

– А! Живая душа на костылях, госпожа маклерша-комиссионерша! Раненько же ты за халтурой пожаловать изволила. По дамскому положению об эту пору кофеи еще распивать надо у себя дома, а то так и спать. Или коли деньги получать, то и не спится?..

– Уезжаю, голубчик, из Питера уезжаю я сегодня, так вот больше из-за чего спозаранку-то пришла, – отвечала Катерина.

– Куда это Бог несет?

– Да в свое место еду – в деревню. Очень уж я соскучилась по сродственникам, так повидаться с ними хочу. У меня там сестра замужняя, зять, племянники есть.

– А каковская ты? Не наша ли ярославка? Может статься, землячка будешь.

– Нет. Далече от вас. Витебская я буду. Сорок верст мы от города. Вот туда и едем.

– Землекопальной нации, стало быть. Ну что ж, дело хорошее. На вот получай свою халтуру за коммерцию дома.

Лабазник вынул бумажник.

– Голубчик, вы уж отдайте все, что мне по уговору причитается, а не половину, – начала Катерина. – Времени мне нет ждать, пока вы купчую напишете.

– Да ведь купчую в конце этой недели будем писать.

– А я сегодня еду, так где же мне дожидаться. Уж явите божескую милость, я четвертную бумажку скинула бы вам.

– Скидывай пятьдесят, так и получай сайки с квасом.

– Давайте! – махнула рукой Катерина.

Лабазник вынул ей двести пятьдесят рублей и, подавая ей, проговорил:

– Ведь вот позанапрасну, так, зря отдаю, ни за что.

– Ну, уж не скажите. Кабы не я, так ни за что старик вашего дома не купил бы для Акулины Степановны. И уж столько мне дьяволить пришлось, столько, что ни в сказках сказать, ни пером описать. Что я одних грехов на душу приняла!

– Рассказывай!

– Провалиться на этом месте, не вру. Ну, благодарим покорно, что честь честью рассчитались.

– Дачу еще не смаклеришь ли? – спросил лабазник. – Есть у меня дача в Лесном.

– И смаклерила бы, голубчик, да вот в свое место-то уезжаю. Ну, прощайте, будьте здоровы.

От лабазника Катерина побежала к Акулине. Трифона Ивановича уже не было дома. Он ушел из дома по делам. Акулина была уже проснувшись и лежала на постели мрачная, насупившаяся.

– С добрым утром, душечка. Хорошо ли спала-почивала? – начала Катерина.

– Ох, и не говори! Словно привидения на меня всю ночь лезли, – отвечала Акулина. – Только засну – вдруг и лезет что-то белое и, как змея, шипит: «А кто в сундук потайным манером…»

– Да брось ты! Просто это у тебя головная мигрень, из-за того что ты вчера лишнее выпила.

– Нет, Катеринушка, у меня и посейчас душа дрожит как овечий хвост и внутри словно бы что-то не на месте. Сейчас Трифон Иванович перед уходом из дома приходил прощаться со мной, а я, веришь ли, даже в глаза ему боялась взглянуть, до того мне совестно.

– Есть о чем разговаривать! Завтра, а то так послезавтра все и положишь обратно в сундук, что взяла из него. А только ты уж, душечка, взяла много такого, чего и не нужно. Во-первых, Анисьин паспорт, во-вторых, паспорт мальчика лавочного Анемподиста, в-третьих…

– Ну? – удивилась Акулина. – Да и то сказать: досуг ли тут было выбирать. Что попалось под руку, то и взяла. И так я к сундуку-то, как к каленой плите, прикасалась.

– На вот паспорт-то. Положи их обратно в сундук.

– Денег-то тебе хватало ли?

– Даже с излишком хватило. Вот возьми и излишек и тоже обратно положи. Не надо мне чужого. Тут сторублевый процентный билет да какая-то акция. Возьми и положи их. Видишь, какая Катерина-то! Она грошом медным чужим не попользуется, – похвалилась Катерина, полезла в карман и, доставая оттуда тюрюк серой бумаги, прибавила: – А это тебе от ворожеи.

– Была уж разве у ворожеи?

– Слетала. Чего зевать-то! И вот тебе от нее соль наговоренная. Соль эту рассыплешь ты под постелью Трифона Ивановича, и наутро вся его любовь к подлячке, как чулок с ноги, слетит.

– Да правда ли? Я уж что-то изверилась, – сказала Акулина.

– Изверилась! Да ведь всех денег, сколько ей на ворожбу следовала, у ней не было, так на чем было ворожить-то? А вот теперь увидишь, как подействует. Сильнее этого средства и нет.

– На пол соль-то под постелью рассыпать?

– Нет, нет. Ты на тюфяк, под простыней рассыпь.

– А слов при этом не надо говорить?

– Соль без слов действует.

– А ежели завтра подействует, то завтра же можно от ворожеи и деньги обратно получить?

– Само собой.

– А как мы узнаем, что подействовало?

– Тебе карты скажут. Уж карты не соврут. Да и Пантелей… Пантелей следит за ней, подлой. Выгонит ее Трифон Иваныч из лавки – ну и помогло.

– Поскорей бы деньги-то положить обратно в сундук, Катеринушка, а то я боюсь, как бы Трифон Иваныч не хватился. Ведь он каждый день в сундук-то ходит.

– Положишь. А ежели и узнать, что ты взяла, так велика ли беда? Муж да жена – одна сатана, а вы ведь как муж и жена промеж себя живете. Ну, поругает он тебя, да и делу конец. Ах да… – спохватилась Катерина. – Вот тебе и еще расписочка от ворожеи. Та расписочка была на первые деньги, а эта на вчерашние. Бери, бери и спрячь. Это для верности тебе, чтобы быть без сумнения. Честность, я тебе скажу, у ней непомерная. Ворожили мы прошлый раз, и выронила я у ней в квартире булавку, простую булавку, в платье на груди у меня она была. Прихожу я к ней сегодня, и она мне эту булавку отдает. «Вот, – говорит, – возьми булавочку, потеряла ты прошлый раз».

– Да что ты! – удивилась Акулина.

– С места не сойти. Ну, прощай, душечка. Сбегаю я теперь к себе на квартирку и посмотрю, что там у меня делается, – сказала Катерина.

– Да полно тебе с этой квартиркой возиться. Переезжай к нам обратно. Надумала тоже глупость: квартирку! Переезжай.

– Нельзя, милушка, нельзя. Да и чего тебе? Ведь я все равно при тебе буду. Старика нет – я при тебе, старик явился – я к себе на квартирку. Ну, до свидания, моя писаная. Через часок-другой я вернусь, а ты без меня напейся чайку и кофейку да соль-то, соль-то наговоренную рассыпь скорей у старика на постели под простыню.

Катерина поцеловала Акулину и вышла из будуара.

– Расписки-то, что ворожея дала, береги! – крикнула она, обернувшись.

– Ладно, ладно. Я их в комод спрячу, – отвечала Акулина.

XCIX. Пантелей скрылся

Прежде всего, по примеру всех простых русских людей, решающихся на какой-нибудь преступный шаг, Пантелей напился пьян. Сделал он это, идя в лавку; отстал от других приказчиков и свернул в трактир. Приказчики целый час прождали Пантелея около запертой лавки, так как ключи от лавки находились у него. Наконец он явился, слегка покачиваясь на ногах и бравурно мурлыкая какую-то песню. Разумеется, началась перебранка.

– Что это ты за праздник себе затеял? Стоим-стоим, ждем-ждем, покупатели приходят, а тебя нет, – протестовали приказчики. – Соседи-то смеются.

– Не ваше дело, – отгрызнулся Пантелей.

– А вот всем хором пойти к хозяину да рассказать ему, так и будет наше дело.

– Плевать я хочу на вашего хозяина! Я у него и служить-то не желаю. Это вам, чертям, страшен хозяин, а не мне. Мне хозяин – тьфу. Вот что мне хозяин.

– Знаем, знаем, что у тебя есть заступница, да ведь когда же нибудь и у хозяина должно лопнуть терпение, коли такие беспорядки. Ослеп он через твою заступницу, да ведь когда-нибудь и прозреть должен.

– Довольно! По местам! Кто тут старший? Я старший! – кричал Пантелей.

Первыми делом он открыл выручку. В выручке было около пятисот рублей. С вечера Трифон Иванович, провозившись у нотариуса с писанием запродажной записи на дом, вчерашней приходной кассы от него не принимал. Пантелей тотчас же положил эти деньги к себе в карман. Потом подумал и вырвал несколько листов из приходной книги и эти листы тоже спрятал в карман. Постояв с полчаса около выручки, он сказал приказчикам:

– Встаньте кто-нибудь около выручки. Не желаю я сегодня делом заниматься. Сегодня я гулять хочу. У меня на деревне праздник, Престол.

– Да что ты, белены объелся, что ли! Кто же у нас Престолы справляет? – вопияли приказчики. – Ведь тут лавка, большая торговля, а не ручная продажа вразнос. Привык с яблочным-то лотком ходить.

– Не ваше дело. Сергей! Становись к выручке. Вот тебе тут на сдачу деньги оставлены, вот тебе и ключи, – обратился Пантелей к одному из приказчиков. – А ежели придет хозяин, то скажите ему, что Пантелей, мол, сегодня загулял, у него, мол, сегодня Престол по деревне.

– Какой такой Престол! Сегодня и святых-то никаких престольных нет.

– Достаточно, не желаю я ваших прениев слушать.

Пантелей повернулся и ушел из лавки.

Трифон Иванович, ходивший куда-то по делам, пришел в лавку часу в первом дня. Ему сообщили о Пантелее. Он весь вспыхнул.

– Черт с ним! Все равно я его хотел сегодня по шее, – отвечал он, сохраняя хладнокровие.

– Да он, Трифон Иваныч, и вчерашнюю выручку с собой унес. Запрятал в карман и унес.

– Как унес? Зачем же давали, лешие окаянные?

– Да как же не отдать-то? Нешто мы можем?.. Ведь он у вас старшим и над лавкой, и над всеми нами поставлен. Мы начали было говорить ему, зачем он пьян напился, но тут вышел такой ругательный разговор, что перед покупателями совестно.

– Сколько же он денег взял?

– Почему же мы можем знать? Он выручкой заведует. Все взял. Все, что вчера выручили, то и взял.

Трифон Иванович раскрыл приходную книгу и ужаснулся.

– Да он в книге и листы вырвал! – воскликнул он.

– Не знаем-с. Помилуйте, где же нам знать! Ведь он нас к выручке не допускает, – отвечали приказчики.

– Что же он это со мной делает! Ведь уж это мошенничество, ведь уж это он явно нарочно, чтобы концы скрыть. Листы из книги вырывать! Как он смеет листы вырывать! Сходи сейчас и поищи его по трактирам. Найдете, так велите ему сию минуту в лавку идти, а нет, так, мол, хозяин за полицией пошлет, и тогда хуже будет, – отдавал Трифон Иванович приказ приказчикам.

Один из приказчиков побежал искать Пантелея по находящимся близ рынка трактирам, но вернулся ни с чем.

– Сходите домой… может быть, он дома… И сейчас же тащите его сюда, – говорил Трифон Иванович приказчикам.

– Помилуйте, зачем же он пойдет домой? Уж кто на такое дело пошел, чтобы выручку в карман и листы из книги вырывать, тот домой не пойдет.

– Однако ведь он должен же когда-нибудь прийти. Ведь паспорт-то его у меня находится. Нельзя без паспорта мотаться.

– На доброту вашу надеется. Очень уж вы добры ж нему, да и заступа-то велика. Кому другому не сойдет с рук, а ему через Акулину Степановну…

– Ну-ну-ну… Не сметь мне говорить об этом. Теперь уж никакая Акулина Степановна не поможет.

Трифон Иванович в волнении ходил по лавке. Через минуту он спросил приказчиков:

– Товару он какого не схапал ли?

– Всего бывало-с. Ведь только не смеем говорить, потому сродственник он Акулины Степановны, а сколько он разного товару из лавки перетаскал под видом, что будто им, Акулине Степановне! Страсть что перетаскал.

– Да вот и вчера целую штуку бархату взял, – прибавил другой приказчик. – Говорит, что Акулина Степановна велела, а на что Акулине Степановне целая штука?

– Целую штуку? Не слыхал, не слыхал.

– Как есть целую штуку, непочатый кусок в коробке. А сегодня поутру этот бархат передал Катерине. «На, – говорит, – передай Акулине Степановне». И все так… Сколько раз так… Вот вы справьтесь сегодня у Акулины Степановны, получила ли она бархат от Катерины. Бархат пятирублевый.

– Зачем же вы не остановили? Зачем раньше мне об этом не сказали? Ведь это черт знает что! – волновался Трифон Иванович.

– Боимся, думаем, что, может быть, и в самом деле Акулина Степановна приказывают.

– Что за вздор такой! Ну судите сами: зачем Акулине Степановне целая штука бархату?!

– Помилуйте, Трифон Иваныч, мы и то говорили вам вначале, а вы ругаться начали. Нешто приятно за свою-то правду ругательства слушать! Вон и дня три тому назад он целую штуку атласу домой спер, а кому она попала – неизвестно.

– Все будет известно, все расследую, только вернись он домой.

– А уж что фаю шелкового перетаскано, так просто уму помраченье! Вы расследуйте хорошенько. Должно быть, все это у Катерины в руках. Немало тут у ней с Пантелеем было перешептыванья-то. Она вон приехала к нам с одним сундучишком, а съехала с тремя.

– Да разве она съехала? – удивился Трифон Иванович.

– Вчера еще перевезлась или третьего дня.

– Что ты мелешь! Вчера она гостям моим прислуживала.

– Сама-то она у нас присутствует, да вещи-то перевезла. Целый товарный транспорт от нас из квартиры ушел.

Трифон Иванович только покачивал головой, пожимал плечами и разводил руками.

– Нет, нет, это ему даром не пройдет! – сказал он наконец, тяжело дыша.

В это время в лавку вошел приказчик Михайло Гаврилов, ездивший в деревню хлопотать об увольнении Акулины из крестьянского общества.

– Здравствуйте, Трифон Иваныч. Вот извольте документы Акулины Степановны получить. Все схлопотал. По этим документам вы куда угодно можете теперь их приписывать, – сказал он, поклонившись Трифону Ивановичу и передавая ему бумаги.

C. Все открылось

– Пантелея нет дома? – спрашивал у отворившей ему двери кухарки Анисьи Трифон Иванович, вернувшись вечером из лавки домой, и, получив отрицательный ответ, мрачно насупился и прошел к себе в спальню.

Акулина, заслыша звонок Трифона Ивановича, тотчас же пришла к нему здороваться и со словами «здравствуйте, голубчик мой милый», взяла его за плечи, но он отстранил ее от себя и сказал:

– Нет, матушка, не до обниманий мне теперь. Вообрази, какую штуку – удрал твой Пантелей! Да он мазурик просто. Взял из ящика всю вчерашнюю выручку, вырвал листы из приходной книги, чтобы я не знал, какая вчера была выручка, и неизвестно куда удрал. С раннего утра удрал. Пришел в лавку пьяный, захватил деньги и удрал.

Трифон Иванович волновался, руки его тряслись; он даже сверх обыкновения не снимал с себя сюртука и не «переоблакался» в халат.

– Господи Иисусе! Что это с Пантелеем сделалось! – удивленно проговорила Акулина. – Все был такой обстоятельный человек, и вдруг…

– Какой обстоятельный! Просто вор. Теперь уж много его проделок открылось. Деньги получал по счетам и мне не отдавал, товар из лавки таскал и продавал. Не придет сегодня ночевать он, так надо завтра дать знать полиции.

– Вернется. Куда ему деться? Просто загулял малый, – успокаивала Акулина Трифона Ивановича.

– Что ты толкуешь! Вернется… Много ты смыслишь! – огрызнулся на нее Трифон Иванович. – Кто хочет вернуться, тот таких безобразиев не делает, чтобы листы из торговой книги вырывать. Ты заказывала ему вчера принести из лавки кусок бархату? – спросил он Акулину.

– Вчера? Позвольте – вчера…

Акулина несколько замялась. Она вспомнила просьбу Катерины прикрыть некоторые проступки Пантелея по части взятия им из лавки товару для нужд Катерины.

– Ситчику на днях я действительно от него требовала… Хотела дать Катеринушке на подушку, – проговорила она наконец.

– Тебя не про ситчик спрашивают, а про кусок шелкового бархату! – крикнул на нее Трифон Иванович. – Говори: заказывала или нет?

– Да что вы кричите-то! Я не глухая.

– Тебя русским языком спрашивают: получила ты кусок бархату? Тут дело серьезное.

– Да нет же, нет, никакого я бархату не получала. Да зачем мне бархат?

– Ну так сегодня утром Пантелей передал при всех приказчиках Катерине кусок бархату для отдачи тебе. Где Катерина?

– Нет ее. Она у себя дома. Она себе квартиру наняла. Сами же вы ее сжили от нас, а теперь спрашиваете, где Катерина. Она еще вчера переехала.

– Знаю, слышал от приказчиков, но так как она вчера здесь моталась, то думал, что и теперь она здесь. Послать за ней сейчас! Куда она дела бархат? Пусть скажет. Ну, что ж ты стоишь! Посылай!

Акулина опешила.

– Голубчик, да Катеринушка не сказала мне, куда она переехала, а мне-то спросить ее было невдомек, – отвечала она.

– Только этого и недоставало! – всплеснул руками Трифон Иванович. – А я сдуру и паспорт-то от нее не брал. Знаешь ли ты, что Пантелей и Катерина – это шайка мошенников?

– Ну уж… Вы тоже наскажете! Женщина ни душой, ни телом не виновата, а вы эдакие слова… Погодите, придет она завтра к нам, так все сразу и узнаем.

– Черта в ступе! Придет она… Никогда она сюда больше не придет.

– Да как же не прийти-то, коли ее две подушки у нас.

– Что тут две подушки! Важное кушанье – две подушки! Взяла из лавки на тысячу рублей товару, так плевать ей на подушки. Пантелей и Катерина просто были между собой в стачке, обворовали меня и теперь оба вместе исчезли.

Трифон Иванович в волнении шагал по комнате.

– Да погодите вы горячку-то пороть. Придет Катерина завтра к нам, и все дело объяснится. Просто тут какая-нибудь напраслина на нее, – говорила Акулина. – Она женщина честная. Ведь вот у меня сколько вещей… Все раскидано… А никогда она…

– Конверт-то с пятью тысячами цел ли?

– Цел, цел. Будьте покойны, – отвечала Акулина, вся вспыхнув.

– Да цел ли? Покажи мне его.

– Ну вот… Что вы такое говорите… Цел.

– Показывай, говорят тебе!

– Да к чему вы кричите-то… Вы сделаете то, что я в обморок упаду и со мной опять невры будут. Я уж и так чувствую, что ко мне подступает что-то вот сюда в грудь.

Трифон Иванович не настаивал. Он сел на стул, задумался, нервно пощипал бородку, развел руками и со вздохом сказал:

– Сам виноват… Сам запустил. И давно бы мне следовало этого Пантелея поганым помелом по шее, но слабость, слабость характера… Нет этой твердости. Ведь уж давно люди письма писали и предупреждали, что он на руку нечист, что он вор, так нет, медлил, все не верил, а вот уж теперь и воочию оказалось. Да и с домом этим захлопотался, чтобы тебя утешить, – прибавил он.

– Везде я виновата… – обидчиво пробормотала Акулина. – Везде меня приплетете.

– Обещалась все-таки Катерина-то к тебе завтра прийти? – спросил Трифон Иванович.

– Да как же ей не прийти-то? Куда же она денется? Эдакая подруга моя нерукотворенная, да чтобы не прийти! Только уж вы, голубчик, не запугивайте ее куском-то бархату. Ведь это какая-нибудь напраслина. Истинно напраслина. Ну полноте, успокойтесь. Обойдется дело, и все малина будет. Да что вы сюртук-то не снимаете и в халат не переоблакаетесь! Ведь вам тяжко так сидеть. Вам тяжко в сюртуке – вот вы горячку и порете. Ну, давайте я с вас сюртучок сниму.

Акулина сняла с Трифона Ивановича сюртук и подала ему халат. Даже сама стянула с него сапоги и подставила под ноги туфли.

– Посмотрим, явится ли сегодня Пантелейка… – говорил Трифон Иванович, вынимая из сюртука бумажник и подходя к сундуку, чтобы спрятать в него бумажник. – Посмотрим… Ведь паспорт-то у меня, так должен же человек за ним явиться. Без паспорта нынче нельзя. Без паспорта долго не наслоняешься. Нынче строго… Вот он, паспорт-то. – Он открыл сундук и начал рыться в нем. – Где паспорт-то? – проговорил он, перебирая бумаги. – Что за шут! Куда паспорт Пантелея мог деваться? Все паспорта тут, а Пантелеева паспорта нет. Акулина Степановна! Ты где? Ведь паспорта-то Пантелея нет! – испуганно пробормотал он. – Батюшки! Да тут кто-то ходил в сундук. Тут все переворочено, все не на месте. Господи Иисусе! И билетов нет. На четыре с половиной тысячи билетов процентных лежало, и теперь их нет. Только один сторублевый билет… Акулина Степановна! Что же это такое у нас делается! Даже дома воровство. Украли билеты, украли паспорт. Никола Угодник! Что же это такое! Ключ при мне все время был, и украли. Акулина Степановна!

Трифон Иванович обернулся. Акулина стояла у дверной притолоки ни жива ни мертва, бледная как полотно, и держалась за притолоку рукой.

– Акулина Степановна! Да что ж ты молчишь? Не мучь меня. Ты в сундук лазила, что ли?

Акулина молчала, губы ее тряслись, по щекам текли крупные слезы.