Текст книги "Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны"

XL. Перед хозяйскими именинами

Отворив Анисье дверь, Акулина чуть не бросилась ей на шею от радости.

– Ах, Анисьюшка! Наконец-то ты… Что ты, матка, так долго пропадала? – говорила она.

– А нешто соскучилась? – спросила Анисья, смотря на нее пристально своим единственным глазом.

– Не соскучилась, что мне по тебе скучать! – поправилась Акулина, переменив тон. – А только что это ты ходишь, ходишь, целый час ходишь. Лавочка-то ведь от нас рукой подать, а ты словно в Сибирь уехала.

– Господи, твоя воля! Да нешто я в одну лавочку?.. Я и в свечную за керосином, и в мясную за солониной. Картошки четверик надо было в зеленной купить.

– Все-таки бы можно было поскореича. Ушла и как в воду канула.

– А у нас пожар, что ли? На пожар мне было спешить?

– Да уж полно, полно! Знаю я тебя! Любишь ты с кухарками в лавке бобы разводить, – сказала Акулина и села в кухне.

Вскоре Пантелей, захватив лавочную книгу, отправился в лавку. Проходя мимо Акулины и видя, что Анисья стоит к нему спиной, он молодецки тряхнул волосами и подмигнул Акулине глазом. Та смущенно отвернулась от него.

– С Пантелеем я боялась вдвоем быть – вот я из-за чего, – сказала она Анисье. – Из-за этого-то я тебя и ругаю, что ты долго по лавкам шлялась.

– С Пантелеем? – протянула Анисья и спросила: – А нешто он пристает к тебе?

– Не то чтобы приставал, а Трифон Иваныч и без того меня к нему ревнует, так зачем же я буду его раздражать.

– Да ведь Трифон Иваныч теперь не видит.

– Ну, все-таки… Мог и прийти… Пришел бы, и вдруг я с Пантелеем… Да и Пантелей… Он такие на меня пронзительные глаза делает, что просто ужасти.

– А от глаз что же может сделаться? Просто шутит, играет. Ты бабеночка молодая, он парень молодой – вот и шутит шутки.

– Да коли Трифон Иваныч этого не любит. Нет, уж ты, пожалуйста, не шляйся долго по лавкам, ежели я одна дома.

Вплоть до прихода Катерины просидела Акулина в кухне около Анисьи, и Пантелей и его слова не шли у ней вон из головы.

«Мужу грозится обо мне написать, ежели я его на место Алексея Иванова не поставлю, – думалось ей. – Вишь чего захотел, подлец! Захотел, чтобы около выручки быть. Да и ко мне-то пристал как банный лист и целоваться лезет. „Ежели, – говорит, – супротивничать будешь, могу и мужу пожалиться, и дамского житья тебя лишить“. В шутку он это или взаправду? – задавала она себе вопрос и тут же прибавила: – Да какие тут шутки! Ведь выбрал, когда никого дома не было, да так и напирает с пронзительными улыбками».

Катерина влетела в квартиру, как бомба. Она держала в руках покупки и кричала Акулине:

– Вынимай пять целковых и давай мне! Смотри, какие я для твоего Трифона Иваныча дары накупила, чтобы было тебе его чем подарить в день ангела. Самые дамские подарки.

– Ну?! – протянула Акулина. – А я только думала, чем бы мне его подарить завтра. Полотенца-то шитого я ему не приготовила, носков шерстяных тоже не связала, так хотела идти в лавку и чашку расписную ему для аппетиту купить.

– Ну вот! Да нешто новомодные дамы дарят своим душенькам расписные чашки? – расхохоталась Катерина. – Расписные чашки, милушка, – кухарочный подарок. Только кухарки своим правоверным солдатам чашки дарят. А я тебе самый дамский подарок для Трифона Иваныча купила. На-ка вот, посмотри, полюбуйся. Каковы?

Катерина развернула сверток и вынула мягкие гарусные туфли.

– Да ведь у него есть туфли. Только недавно купил новые, войлочные, – сказала Акулина.

– Войлочные – собственной покупки, то особь статья, а это будет сувенир от тебя своей собственной работы, от чистого сердца.

– Как моей собственной работы? Да когда же?..

– Ничего не обозначает. Ты ему скажешь, что это твоей собственной работы.

– Да нешто я сапожник? Нешто я умею туфли шить?

– Тебе не про туфли говорят, а вот про эту вышивку. Подаришь и скажешь ему, что сама вышивала гарусом. «Позвольте, мол, вам, Трифон Иваныч, в сувенир».

– Как? – переспросила Акулина.

– В сувенир. Это значит – на память от чистого сердца. Все дамы, которые ежели новомодные, туфли своей работы своим душенькам в сувенир дарят.

– Милушка, да мне эдак не вышить…

– А он почем знает, что тебе самой не вышить? Говори, что сама вышивала, – вот и весь сказ. Новомодные дамы тоже не сами вышивают, а говорят, что сами. Это ведь всегда в суприз делается, так, чтобы душенька не видал, как шьют, и не знал про это.

– Так подарить и сказать, что это я сама?

– Вот-вот… Сидела, мол, и слепилась, спину гнула, труда не жалела.

– Ангельчик! Да как же я это скажу?

– Да уж говори, говори… Я тебя худому не научу, – кивнула ей Катерина и прибавила: – Видишь, какая у тебя подруга-то! Как о малой дите, о тебе заботится. Ну, иди и спрячь до завтрого. А завтра утром, в день ангела, ему и преподнесешь. И увидишь, как он рад будет. Душеньки ведь все на один покрой и ужасно как ценят, когда им их мамульки своей собственной работы подарки подносят.

– Ну, спасибо, милушка. Сейчас я тебе отдам пятирублевку, – сказала Акулина, взяв туфли и целуя Катерину.

– Этот подарок вот какой и вот какие он имеет действия: сегодня ты душеньке своему на пять рублей и подарила, а завтра за этот подарок сама с него триста рублей сдерешь, и ни одним словечком он тебе не воспрепятствует, – рассказывала Катерина.

– Ну что ты врешь…

– А вот попробуй – и увидишь; увидишь и вспомянешь мое слово. Катерина тебя худому не научит. А вот это уж я от своего сердца Трифону Иванычу за его доброту завтра подарю.

Катерина начала развертывать второй пакет.

– Это еще что за шапка? – удивилась Акулина.

– Не шапка, а ермолка с кисточкой. Пусть носит на здоровье.

– Милушка, да нешто можно ему в такой шапке ходить? Что он за поярец такой! Ведь его соседи в лавке засмеют.

– Вот дура-то! – всплеснула руками Катерина. – Да нешто ермолки дли того, чтобы в них в лавку ходить? Ермолки для того, чтобы в них дома сидеть.

– Как дома? Да кто же дома в ермолках сидит?

– Все настоящие господа сидят. Самая новомодная вещь.

– А образа-то у нас в горницах? Нешто при образах можно с покрытой головой? Ведь он не татарин.

– Господа тоже не татары, а в лучшем виде сидят.

– Нет, не наденет он в горницах.

– Наденет, коли ты заставишь. А не наденет, так и наплевать. Мне только бы чтобы подарить, чтобы сказать, что это я ему в благодарность за его доброту, от чистого сердца и своей работы…

– Как? И ты своей работы.

– И я. А то как же… «Вот, мол, сидели вместе с Акулиной Степановной и старались», – сказала Катерина и пошла убирать купленный подарок.

XLI. Накануне именин

Вечером, перед тем как Трифону Ивановичу и приказчикам вернуться из лавки домой, в квартиру Трифона Ивановича начали являться мужики с корзинками провизии, купленной им на Сенной для завтрашнего банкета. Тут были мороженые куры, гуси, рябчики, лежал окорок ветчины, помещался парной поросенок. Была корзина с закусками, была корзина с винами. Принесли внушительного вида полуведерную бутыль с водкой, принесли фрукты и сласти.

Акулина, Катерина и Анисья принимали покупки и рассматривали их.

– Не на шутку, милушка, он пир-то завтра затевает, – говорила Катерина Акулине. – Вон сколько провизии-то накупил. Роту солдат накормить можно.

– Да ведь своих много. Все это рты. Надо тоже и приказчиков угостить.

– Ну, уж приказчиков-то, кажись, тоже и жирно бы рябчиками-то да тетерками кормить, – заметила Анисья.

– В праздник он завсегда кормит. Вот в Рождество было: что сам, то и людям, – отвечала Акулина. – Насчет этого его уж хулить нечего… В праздник он не сквалыжник, у него этого нет, чтобы народ дрянью кормить.

Вскоре в кухне загромыхали приказчицкие сапоги. Приказчики вернулись из лавки. Проходя мимо Акулины, Пантелей ухитрился ущипнуть ее за бок. Она вздрогнула, хотела крикнуть на него, но одумалась и промолчала.

Катерина заметила его щипок, улыбнулась и сказала:

– Заигрывает с тобой племянничек-то.

– И не говори, девушка! А только мне эти заигрыванья ужасти как не по нутру, – проговорила в ответ Акулина. – Конечно, он шутит, а храни Бог, увидит Трифон Иваныч и не ведь что подумает.

– Ну вот… Так уж сейчас и увидал!

– Да зачем же шутки-то шутить, коли не следует? Давеча утром вздумал разные улыбки строить. Я уж немало ругала его.

– А зачем ругать-то? Пусть поиграет. Парень он молодой, красивый. На него всякая из-под ручки посмотреть может. А от скуки, да при старике-то…

Акулина вспыхнула и пробормотала:

– Поди ты… Что ты говоришь, Катеринушка!

– Я дело говорю… Не плюй в колодец, пригодится водицы напиться. Ведь племянник он тебе ненастоящий, сама же ты мне об этом говорила.

– Брось ты это из головы…

– Зачем бросать? Я о тебе забочусь. Так-то тебе еще этот Пантелей в кузены пригодится, что в лучшем виде.

– Во что пригодится? – спросила Акулина.

– В кузены.

– А это что же такое обозначает?

Катерина улыбнулась и отвечала:

– А кузен – это сбоку припека при старике. Старик сам по себе, а кузен сам по себе… Для забавы… Все новомодные дамы кузенов имеют. Уж ежели хочешь под новомодную даму подражать, то без кузена даже и невозможно.

– Да полно тебе язык-то чесать, срамница! – улыбнулась, в свою очередь, Акулина и шутливо ударила Катерину ладонью по плечу.

– Не хочешь верить, так не верь. А я тебя обучаю, как настоящей дамой быть. Жила я и у содержанки Адольфины Карловны… Старик у ней стариком был, от которого она на свое дамское положение деньги получала… Из жидов он… А окромя старика, в кузенах музыкант был. И то есть так-таки все жили душа в душу, что дай бог всякому, – рассказывала Катерина. – Да вот опять, хоть бы взять последнюю мою барыню – полковницу.

– Нет, нет, не говори ты мне этого. Не хочу я этого, – махала руками Акулина.

– А не хочешь, так и настоящей новомодной дамой вовек не быть тебе. Да врешь… захочешь. Не Пантелей, так другого кузена придется завести.

– Молчи ты, соблазнительница! Ну, вдруг кто услышит?

– А кто же нас может услыхать, коли уж мы перешли в будуар и у тебя в будуаре сидим? – сказала Катерина и прибавила: – А старика своего не бойся. То есть так-таки можно ему глаза отвести, что в лучшем виде. Сама не сможешь, так я научу.

– Ах, какая ты, право! Да ежели я этого не желаю.

– Врешь, желаешь, а только пока еще боишься. А бояться тебе нечего. Кабы ты была умна, ты не боялась бы. А то ты дура и своей настоящей силы не знаешь. Я ведь научила тебя, как надо с неврами действовать. А с неврами да при твоей красоте ты все сделаешь.

Акулина уже больше не возражала. Она сидела потупившись и перебирала бахромку скатерти на столе и только тогда подняла голову, когда в соседних комнатах раздались шаги.

– Трифон Иваныч, кажется, – проговорила она и прибавила: – Уходи, Катеринушка, уходи.

Катерина встрепенулась и направилась в кухню. Шаги действительно принадлежали Трифону Ивановичу. Проходя мимо него, она почтительно поклонилась ему и проговорила:

– Простите, батюшка Трифон Иваныч. Сидели мы с Акулиной Степановной и советовались, как бы нам завтра получше насчет угощения.

Трифон Иванович, по обыкновению, взглянул на нее косо, ни слова не сказал и прошел к Акулине. Та, увидав его, так и бросилась к нему на шею.

– Здравствуйте, мой голубчик, здравствуйте, мой родимый! А я уж просто заскучалась об вас.

Она говорила искренно, не ложно.

Трифон Иванович присел.

– Ну, звал я завтра сестру к себе. Посланца со звом посылал, – сказал он. – Нарочно посланца послал, чтобы она видела, что я не боюсь, что у меня дома ничего такого нет. А что ежели тебя она увидит, то мало ли у кого есть сколько прислуги! Неужто так-таки на всех прислужающих женщин и думать, что они того… Будь чисто одевшись, но в простом платье. Браслеток и часов не надевай.

Акулина прилегла к нему на плечо и прошептала:

– Трифон Иваныч, хочется, чтобы часы с цепочкой надеть. Позвольте…

– Нет, нет. Неужто у тебя другого-то времени не будет, чтобы в них щеголять! Успеешь еще нащеголяться.

– Ну хоть одну браслетку позвольте надеть.

– Говорю тебе, что нет. Да и даму-то из себя не разыгрывай. Будуар мы твой запрем на ключ, чтобы дамской мебелью глаза не мозолил, а ежели кто из гостей спросить, что это за комната, то ответим, что, мол, там за дверями кладовая для провизии. Главное, чтобы тени на меня было поменьше. То есть тень-то все-таки уже есть, а чтобы никто придирки никакой не мог сделать. Ну, есть баба, есть, а живет она простой прислугой и ничего больше… и никаких тут серьезностев нет, а просто как у вдового человека. Поняла?

– Очень чудесно поняла, Трифон Иваныч, – отвечала Акулина и спросила: – А окромя сестры и племянников никого не звали?

– Нельзя не звать. Звал кой-кого из соседей по лавке. С утра сегодня начали с преддверием ангела поздравлять, так как тут не позовешь! Сам угощался у них, так надо и их угостить. Провизию принесли?

– Принесли, Трифон Иваныч. Смотрела уж я. Ужасти, сколько вы накупили!

– Угощать так уж угощать. Вот я сейчас разоблакусь и халат надену, а потом скажу тебе, какую еду каким манером сделать и как подать. Вели-ка подавать в столовую самовар.

Через десять минут Трифон Иванович, разоблачившись, сидел в столовой за чаем и говорил Акулине:

– Курей-то отпарить завтра на ужин, да с соусом, что ли… Из рябчиков и тетерек заливное можно сделать и с хреном… На жаркое там гуси есть… Кроме того, окорок ветчины запечь и с горошком… Ах да… пирог еще надо… Без пирога нельзя… Пирог с вязигой и с сиговиной. Сиговину уж сами завтра купите. Именинных сладких пирогов завтра гости нашлют, так вот их на загладку подадим. Сможете ли все это приготовить? Анисья-то ведь – стряпуха не мастак, да и ты тоже? – спросил он.

– Насчет этого вы, Трифон Иваныч, не беспокойтесь, – отвечала Акулина. – Катеринушка покажет и поможет. Она в хороших домах живала, так уж знает.

Дверь из коридора в столовую скрипнула, и показалась голова Катерины.

– Можно войти? – сказала она. – Шла я сейчас мимо двери и слышу, что Трифон Иваныч заказывает угощение… Можно-с?

– Войди, войди, – отвечал Трифон Иванович.

Катерина, давно уже подслушивавшая у дверей, вошла в столовую и залебезила перед Трифоном Ивановичем.

– Не так вы, ваше степенство, ужин заказываете. Так по новой моде не делается, а вы дозвольте мне с моим глупым советом сунуться, так можно сделать такое угощение, что и официантскому столу не уступит, как в графских домах будет. Я уж жила на хороших местах, так знаю. Я и в кухарках жила, по двенадцати рублей при отсыпном горячем получала. Можно-с?

– Ну, говори, говори…

– Во-первых, никакого пирога не надо. На ужин никто пирога не делает. А сделаем мы взаместо пирога красную рыбу-лососину холодным манером и соус провансаль.

– Как рыбу? Да ведь завтра день скоромный, – сказал Трифон Иванович.

– Ничего не обозначает-с. В хороших столах и в постный, и в скоромный день всегда рыба полагается.

– Да так ли?

– Слушайте уж ее, Трифон Иваныч, – заметила Акулина. – Она знает, она понимает, она у графов живала.

– А я хотел по-купечески.

– Зачем же по-купечески, коли Катеринушка может по-графски?

– Позвольте за вашу доброту и хлеб-соль услужить вам, Трифон Иваныч. Сделаю так, что уж довольны останетесь. Вы только дозвольте мне распорядиться, – просила Катерина.

– Ну, стряпай.

– На первое – рыба… – начала Катерина. – На второе я слышала мельком, что вы соус из кур заказываете, – это можно, а на третье, на жаркое, вы хотите гуся, так это уж совсем не след. В хороших генеральских домах гуся на жаркое к ужину никогда, никогда не заказывают. А сделаю я вам на жаркое рябчики и тетерки, а к ней индейку прикупим, подадим все это с салатом, и будет первый сорт. Гусь – это простонародная еда.

– Да ладно ли это будет?

– Ах, Трифон Иваныч, да вы уж ее слушайтесь! Она худому не научит! – опять вставила свое слово Акулина.

– Ну, ладно, ладно… Стряпай.

– Ветчины к ужину вовсе не надо. Никто ветчины в хороших столах к ужину не подает.

– Будто?

– Да уж поверьте мне. Ветчину мы приказчикам сделаем.

– Вали!

– Сладких пирогов за ужином также никто не подает. Их мы к чаю пустим, а к ужину на сладкое я вам мороженое сделаю.

– Да сумеешь ли? – спросил Трифон Иванович.

– Господи боже мой! – всплеснула руками Катерина. – Да я что угодно…

– Ну, стряпай, стряпай.

Ужин был поручен Катерине. Своею услужливостью она очень угодила Трифону Ивановичу, так что по уходе ее из столовой он сказал:

– А ловкая она женщина, расторопная!

– Еще бы… А вот вы ее все ругаете, – отвечала Акулина.

В этот вечер все легли спать раньше обыкновенного.

Акулина не скоро могла заснуть. Ей засело в голову слово «кузен», повторялось тысячу раз на все лады, и никак она не могла от него отвязаться. Ночью ей снился Пантелей.

XLII. Именинник

Настало 1 февраля – день именин Трифона Ивановича. В этот день Трифон Иванович проснулся рано и отправился к ранней обедне. Акулина встала гораздо позднее. Приказчики не шли в лавку и ждали хозяина, когда он вернется из церкви, чтобы поздравить его с днем ангела. Когда Трифон Иванович вернулся домой, на столе уже кипел самовар, приветливо выпуская струи пара, а за самоваром сидела Акулина, одетая в голубой кашемировый пеньюар.

Полная, белая, румяная, улыбающаяся, с томными, слегка заспанными глазами, она сегодня была особенно хороша. Около нее лежали вышитые гарусом туфли. При входе Трифона Ивановича она встала, приблизилась к нему, поцеловала и сказала:

– С превеликим днем вашего ангела, голубчик. Дай Бог вам здравствовать в радости и благополучии. А вот от меня подарочек.

Она обернулась, взяла со стола туфли и, подавая их ему, прибавила:

– Сувенир на память. Носите и вспоминайте.

– Сама вышивку-то вышивала? – спросил Трифон Иванович.

Акулина зарделась, потупилась, несколько смешалась и отвечала чуть слышно:

– Сама. Носите на радость.

При ее неиспорченной еще натуре ей трудно было врать.

– Ну, спасибо тебе, спасибо, рукодельница, – сказал Трифон Иванович, присаживаясь к столу. – Наливай чай-то… Вот с просвиркой выпьем. Я просвирку принес. Тут и за мое и за твое здоровье.

– Мерси вас, что не забываете.

Начались другие поздравления. Скрипнула дверь, и показалась голова Катерины.

– Можно войти и поздравить? – раздался вопрос.

– Милости просим, – отвечал Трифон Иванович.

Катерина стояла и кланялась:

– Честь имею вас поздравить, Трифон Иваныч, со днем вашего ангела. Дай вам Бог провести его в радости и быть здоровым и благополучным на многи лета нерушимо. А вот это позвольте от трудов наших скудных вам на память за вашу доброту и гостеприимство.

Катерина подала ермолку. Трифон Иванович смотрел на ермолку, вертел ее в разные стороны, шевелил кистью и говорил:

– Спасибо за память, спасибо, а только куда же я с ней?

– Носить будете да глупую Катерину вспоминать, что вот есть, мол, на свете такая Катерина. Сама между делом слепилась и вышивала… Собственной работы. Вещь плевая, Трифон Иваныч, но зато от чистого сердца.

– Это дома носить, что ли?

– Дома, дома. Очень многие господа носят, особливо у которых темя голое…

– При образах-то неловко… Ну да ладно, когда-нибудь наденем, когда захотим турку из себя изобразить, чтоб над Акулиной Степановной турецкие зверства сделать, – пошутил он.

– Вишь, какие вы! За что же это надо мною зверства-то делать? – отликнулась Акулина.

– А за то, чтоб не баловалась и в послушании жила… Да-с…

– Следует, следует, – поддакнула Катерина. – Нашу сестру всегда учить следует, и чем больше, тем лучше, – подхалимствовала Катерина, рассыпаясь, как говорится, мелким бесом, и прибавила: – Ну, бежать в кухню дичину щипать, а то Анисьюшка-то у вас – кухарочка куда не для гостиного угощения. Ведь все сама я, Трифон Иваныч, все сама, с самого утра шаром по кухне катаюсь, – похвасталась она и выскочила вон из столовой.

За дверью загромыхали сапоги, и стали входить приказчики, проталкивая друг друга вперед. Наконец в дверях показался старший приказчик, Алексей Иванов. В руках он держал громадный крендель, положенный на щит из драни. Щит этот еле протащили в двери. Алексей Иванов остановился перед хозяином и произнес:

– С ангелом, Трифон Иваныч… Желаю вам сто лет жить во здравии и благоденствии. Примите вот хлеб-соль от нас приказчиков.

– С ангелом, Трифон Иваныч, с именинами… Дай Бог на многие лета в вожделении доброго здравия… – в свою очередь, заговорили остальные приказчики. – А вас, Акулина Степановна, с дорогим именинником.

Трифон Иванович благодарил и, взглянув на крендель, спросил:

– Ого какой! Как это вас такой угораздило? Пустынник, пожалуй, год прокормился бы таким кренделем. Кто это вам смастерил?

– Наш рыночный саечник. Просили мы его, чтоб он еще больше крендель сделал для вашей милости, и ладил уже он, да печка не позволила, – в печку не влез, так фунта четыре теста пришлось убавить.

– Да и такой уж за глаза… – отвечал Трифон Иванович.

– Крендель большой, но все-таки хотелось бы побольше, чтобы уж вам предзнаменование от нас самым полным домом жить. Потрудитесь освободить, Акулина Степановна, вон энтот столик, что в уголке, а мы на него хлеб-соль и положим.

Крендель закрасовался в углу на столе.

– Ну, садитесь, так гости будете, – проговорил Трифон Иванович. – Чаю не хотите ли? – предложил он приказчикам.

– Былое дело, Трифон Иваныч, пили досыта, не извольте беспокоиться.

– Вина бы вам предложил, да с утра-то как будто…

– Без благовремения зачем же?.. Мы сами об этом понимаем. Какое теперь вино об эту пору! Да и в лавку пора идти.

– Ну, вечером поклюете хереску и водочки… Я дам вам. И пивца дам…

– Много благодарны вам, Трифон Иваныч, за ваши ласки.

– Ну, покурите папироску, кто курит, да и в лавку с богом…

– Но дороге уж этим баловством займемся, – отвечал старший приказчик, вставая со стула.

За ним, как бы по команде, поднялись и другие приказчики. Кто-то сзади, желая подластиться к хозяину и попасть в его больное место, произнес:

– Очень уж мы рады, что у Акулины-то Степановны как раз к вашим именинам уладилась с мужем всякая прокламация.

Трифон Иванович нахмурился и взглянул в его сторону.

– Ну, это, брат, не твое дело, и нечего тебе рассуждать об этом.

– Счастливо оставаться, Трифон Иваныч.

Приказчики закланялись и стали уходить из столовой.

Остался только старший приказчик, Алексеи Иванов.

– Мальчонку какого-нибудь прикажете для вас дома оставить? Может быть, для побегушек куда-нибудь потребуется? – спросил он хозяина.

– Оставь, пожалуй, Гаврюшку. В лавке-то ведь теперь торговля не ахти что, все равно будет стоять да в носу ковырять, а дома мальчишка никогда не лишний, – отвечал тот и кивком головы дал знать, что аудиенция кончилась.

За приказчиками вошли три мальчика и кухарка Анисья.

– С ангелом вас, Трифон Иваныч, а вас, Акулина Степановна, с дорогим именинником… – кланялись они хозяину и Акулине.

Анисья, кроме того, подскочила к Трифону Ивановичу и чмокнула его в плечо.

– Нарежь-ка, Акулина Степановна, кренделя-то да одели их всех по куску, – отдал приказ Трифон Иванович, что и было исполнено.

Прием поздравлений кончился. Акулина сияла. Ей очень нравилось, что все, поздравляя Трифона Ивановича с ангелом, не забывали и ее поздравлять с «дорогим именинником».

– Голубчик, как они все меня предпочитают-то… Как будто за настоящую жену вашу предпочитают, – проговорила она, томно взглянула на Трифона Ивановича и, наклонившишь над ним, еще раз чмокнула его в губы.