Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том 4"

Брусничный

Сергей Хромовских числился в поселковом клубе на должности киномеханика. Кроме того, он подрабатывал истопником в котельной и организатором танцевальных вечеров. Был еще и секретарем комсомольской организации в Брусничном. Но за глаза все его звали «кинщиком». Так было проще и понятней.

Я, в то время начинающий сельский учитель, иногда заходил к нему в маленькую каморку рядом с кинобудкой. Там вечерами часто толклись парни, иногда и девушки. Это было место, где наряду с обычным трепом и зубоскальством можно было услышать поселковые новости, повидаться с нужным человеком. Серега был со всеми неизменно приветлив, потчевал чаем и вяленой сорожкой. Посетителей он благосклонно выслушивал, но сам при этом всё больше помалкивал.

Как-то в конце ноября, зайдя к Сереге, я увидел, что в кинобудке все полки и полы уставлены металлическими коробками.

– Что это? – спросил я.

– Это – кинофильмы, да только узкопленочные. Мне – ненужные. У меня аппаратура под широкую пленку.

Выяснилось, что неделю назад по кольцу из соседнего поселка катером по ошибке завезли в Брусничный три десятка узких фильмов. Навигация вскоре закончилась, и коробки застряли здесь и будут лежать, пока Ангара не станет и не наладится сообщение с «большой землей», то есть с городом.

Да, подумал я, будут они лежать еще месяца два-три.

– Слушай, Паша, – вдруг встрепенулся Серега, – у вас в школе ведь есть узкопленочный киноаппарат?

– Ну?

– Так давай ребятишкам покажем эти фильмы?

– За деньги?

– Да нет, что ты. Бесплатно. Каждый вечер – по фильму.

Я обещал подумать и ушел.

В школе первым делом сообщил Валентине Ивановне, директору, о благотворительной идее «кинщика» Сергея, которую она незамедлительно одобрила, после чего получил из её собственных рук громоздкий чемодан с аппаратом «Школьник», пару коробок поменьше и тубу с экраном. Отомкнув чемодан, нашел паспорт и техническое описание. Установил неуклюжий механизм на стол в своем классе, внимательно прощупал все блоки и узлы. Все протер, снял смазку вазелина: оказалось, аппарат пролежал без движения больше двух лет, и его никто ни разу не запускал в работу.

Пришел Сергей. Мы собрали все блоки, подключили динамики, развернули пластиковый экран, установили бобину с фильмом и Серега, как профессиональный механик, показал, как заправлять пленку в лентопротяжный канал.

– Главное, – наставлял он меня, – чтобы верхняя и особенно нижняя петли были вот такими, – он показал, какими.

Мой наставник повернул рукоять пакетного выключателя один раз, и двигатель мягко заурчал, потом еще раз – заработал грейферный механизм, лента застрекотала, и на экране замелькали движущиеся кривые линии, потом предметы и появился звук. Звук был дрожащий, немного плавающий.

– Такой звук нам не нужен. – Сергей выключил аппарат, вскрыл электронный блок, достал фотоэлектронную лампу и сказал: – Смотри, чтобы фотоумножитель был установлен правильно, от него зависит чистота звука.

Он показал мне еще некоторые премудрости. Наконец, я сам включил аппарат, и мы вместе просмотрели трофейный фильм «Танцующий пират». Техника работала нормально.

На следующий вечер я установил аппаратуру в своем классе и пригласил желающих на просмотр фильма «Два бойца». В класс набилось столько ребятишек, что им пришлось сидеть и на сиденьях и на столешницах парт и стоять в проходах. Было очень тесно, но все благодарили меня, кинодемонстратора, за работу.

Через день уже не в классе, а в школьном вестибюле (там было просторнее) я снова показывал кино. Это был индийский фильм «Гамна и Джамна».

Пришел и Серега со своей женой Аннушкой, смешливой и очень общительной молодицей. В отличие от своего молчаливого мужа, Аннушка была веселой говоруньей с довольно острым язычком.

– Почему в твоем кинотеатре, Пал Васильич, кресла такие жесткие? – спрашивала женщина, усаживаясь на табуретку.

– Скажи спасибо, что есть хоть такие, – отвечал я.

Остальные зрители-дети рассаживались прямо на дощатом полу, поскольку стульев и табуреток не хватало. Взрослые – учителя и немногие родители – сидели на длинных скамьях.

Почти два месяца я «крутил» фильмы. Дети приходили по вечерам. Пять-шесть человек, наиболее любознательных и способных к технике, всегда помогали мне с аппаратурой, и к концу первого месяца они вполне сами могли меня заменить.

Мы просмотрели все, что было. И художественные фильмы «Закройщик из Торжка», «Веселые ребята», «Трактористы», «Малахов курган», «Молодая гвардия», «Звезда», «Фронтовые подруги», «Дети капитана Гранта», французский «Три мушкетера», аргентинский «Возраст любви» (с поющей Лолитой Торрес), индийский «Бродяга» (с Раджем Капуром в главной роли), и журналы «Новости дня», «В мире животных» и многое другое.

Каждый киношный вечер для всех нас был событием.

Это было время – не такое, чтоб слишком уж давнее, – когда никто из моих односельчан еще не видел телевизора, еще в природе не существовали персональные компьютеры, не было интернета, не было смартфонов и прочих нынешних штуковин, при помощи которых можно найти в «мировой паутине» любой видеосюжет, любой текст, ответ почти на любой вопрос.

В то время кино считалось важнейшим из искусств. Потому что несло в самые глухие углы свежую информацию. Оно украшало наше бытие, показывало мир, отдаленный от нас большими расстояниями и временными промежутками. И воспитывало.

Зрители блюли дисциплину и вели себя подобающим образом. Однако когда в аппарате заедало ленту или двоился звук, они, мои ученики, как в кинотеатре, дружно свистели и кричали:

– Сапо-о-о-жник! Кинщика на мы-ы-ыло!

Кинщиком был я.

Брусничный

В конце мая проходил заключительный в учебном году праздник – последнего звонка. В этот день школа прощалась не только с привычными урочными занятиями, от которых, по правде говоря, все порядком устали, но и с выпускниками – восьмиклассниками. После выпускных экзаменов они могли продолжить обучение либо в Озёрнинской десятилетке, либо в городе.

Пришли родители, официальные гости.

Мы построились во дворе. Восьмиклассники были героями праздника. Их было восемь человек: четверо парней в непривычных строгих костюмах с галстуками, которые почему-то постоянно сбивались набок, и четверо совсем взрослых девушек в традиционных белых фартуках и с пышными бантами на головах.

Было много здравиц и напутствий. Были и награждения отличников и ударников. Кроме директрисы Валентины Ивановны, речь держал председатель родительского комитета, крупный мосластый мужчина, леспромхозовский тракторист, которой поблагодарил педагогов и, называя фамилии, выразил благодарность также и «молодому учителю истории и немецкого языка (!) Крёстному». Я был польщен. Выпускники преподнесли учителям жарки – таёжные цветы, которые в эту пору стали появляться на лесных полянах вокруг поселка.

Но самым интересным оказалось выступление председателя поселкового совета товарища Ухова. Этому уникальному человеку было лет около восьмидесяти, но он был ещё крепок и головой, и телом. Известен был тем, что в гражданскую войну партизанил и в составе дивизии знаменитого Дворянова освобождал Приангарье от колчаковцев, потом руководил передовым в районе колхозом. Совершенно неграмотный, он, тем не менее, был в курсе всех событий в своей вотчине, поселках Брусничном, Нижнем, Приморском и в деревнях Чама и Гилоть, и неплохо управлялся с хозяйственными и финансовыми делами. На банковских чеках и платежных поручениях он старательно выводил «И. Ухов», и ни один начальник никогда не подвергал сомнению подлинность подписанных им документов.

Старый партизан был не шибко речистым, зато человеком деловым:

– Товарышшы! Савецька власть должна помечать своих стахановцев и ударников. За эницативу (инициативу), путёвый труд ради обчества и школы наш сельсовет решил пометить геройских бойцов трудового фронту и их командеров товарышшев Михеева и Крёстнова и наградить денежным довольствием. И вот я имя щас выдам награды.

И дальше под бурнейшие аплодисменты награды получили мальчишки и девчонки, «геройские бойцы», отличившиеся в ремонте школьной мебели, – по 10 рублей, а их «командеры» (Александр Георгиевич и я) – по 25.

В заключение праздника крепыш восьмиклассник Коля Бизитов взгромоздил на свое плечо кроху-первоклашку Машу Распутину, которая изо всех сил затрезвонила ручным колокольчиком, подавая последний звонок.

Последний …

У меня внутри защемило: это был последний звонок первого года моего так случайно сложившегося учительства. Я не знал, что будет со мной дальше, но в одном был уверен: судьба приоткрыла мне тропинку, по которой можно двигаться.

После праздника в учительской был накрыт стол для чаепития и скромного возлияния.

Мы, маленький коллектив таёжной школы, затерянной в сибирской глуши, чувствовали себя такими счастливыми и удачливыми, какими, вероятно, могли чувствовать себя бойцы из одного взвода, победно завершившие атаку на врага и все выжившие.

За столом все враз заговорили о разных делах и пустяках, и, казалось, не будет конца той радости, которая переполняла каждого.

– Я всё хотел вас спросить … – тихонько обратился я к мудрейшей учительнице математики и физики Лине Константиновне. – Вот вы часто говорите ученикам, что любите их … Не боитесь, что они сядут вам на шею?

Старая учительница засмеялась:

– А они на самом деле не раз садились и садятся мне на шею … Что поделать? Видно, такой меня слепил Господь … Но … вы не поверите: я чувствую себя неплохо.

– Но должны же быть и строгость … и требовательность, – пробовал я возразить.

– Конечно, должны, разве я против. Но сначала и впереди всего должна быть любовь. Потому что только любя, можно добиться повиновения без применения насилия.

Лина Константиновна развернулась ко мне своим грузным корпусом и, сняв очки, спросила, глядя на меня выпуклыми безоружными глазами:

– Вам приходилось читать Евангелие?

– Конечно. В детстве меня часто водили в церковь, и я слышал много притчей из Евангелия. А потом и сам читал.

– Самый главный завет, которому должны следовать христиане – это заповедь о любви. Помните, в Евангелие от Иоанна Иисус говорит: «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас». Нельзя работать с детьми, не любя. Только любящий учитель имеет право входить к ученикам …

В который раз я, комсомолец, внимал подобным речам и думал: пора и мне выбирать свой путь.

Братск

Учеников в ПТУ звали «фазанами», точнее, они сами так называли себя. С самого начала работы с «личным составом», я неожиданно обнаружил, что большинство из них не только не владело элементарными навыками поведения, не признавало авторитетов ни своих родителей, ни преподавателей, ни старших по возрасту, но и откровенно говорило о своем нежелании учиться чему бы то ни было, в том числе – учиться профессии.

Я был обескуражен. Все то, что мне, опытному педагогу с приличным педстажем, было известно о возможностях мотивации учащихся, здесь не работало.

И тогда я начал задавать себе вопросы: почему мои ученики не хотят учиться? Почему пренебрегают общепринятыми правилами приличий? Почему постоянно хамят преподавателям и матерно ругаются? Почему, в конце концов, они такие злые и агрессивные?

Ответы не требовали большого напряжения ума. Причины всех бросающихся в глаза отклонений и девиаций были многообразны и банальны: это и родительская и педагогическая запущенность, и неблагоприятное социальное окружение, и плохая наследственность, и непривлекательность «избранной» в ПТУ профессии и многое другое.

Но главная тайна открылась не сразу. Потребовалось некоторое время, чтобы более внимательно присмотреться к жизни нашей «фазанки».

Наблюдая за взаимоотношениями преподавателей и мастеров производственного обучения со своими воспитанниками, я обратил внимание на любопытные детали. Оказалось, что в разных ситуациях с различными педагогами «фазаны» проявляли себя по-разному, иногда – диаметрально противоположным образом.

Я видел, как подростки, еще пять минут назад грубо обложившие матом преподавательницу математики, радостной толпой бежали по длинному коридору на встречу со своим «мастаком», а тот, ничего не зная об инциденте с математичкой, встречал их, широко раскинув руки, обнимая и улыбаясь. Он говорил им что-то веселое, и толпа время от времени взрывалась хохотом. А когда отсмеялись, мастер озабочено сказал, что есть дело, с которым он сам, без ребят, справиться не может. Он просил их остаться, чтобы помочь ему. Речь на самом деле шла о не сложной, но трудоемкой работе в мастерской: о подготовке инструмента и самой мастерской к следующему занятию. Пацаны закричали: «Замётано! Мы остаемся».

И остались. И работали. И никто не ушел, пока не сделали всё, что нужно.

В другой раз я видел, как ученики третьей группы, до остервенения ненавидевшие уроки литературы, – большинство из них писали свои изложения и сочинения на твердую «единицу», – вместе со своим мастером сидели в училище чуть не до полуночи и бубнили стихи. Оказалось, мастер уговорил пацанов подготовить спектакль по сказке Леонида Филатова о Федоте-стрельце. Надо было видеть, с каким азартом, как бы на спор, ненавистники литературы выдалбливали наизусть огромные куски из стихотворных текстов сказки. А через три месяца готовый спектакль они показали всему училищу, а потом и городу! Был большой успех.

Я много раз видел, как вроде бы отпетое хулиганье, тянулось к ободряющей улыбке педагога, мягкому прикосновению, добрым словам, незатейливым шуткам.

По прошествии времени стало более или менее понятно, чего же им не хватало. Им не хватало любви. Это были дети, которых недолюбили в детстве, а потом и в отрочестве. Они не получили того, что должен с молоком матери получить каждый ребенок. Их недолюбили!

Что делать? Что нам, педагогам, можно и нужно было делать с детьми, которых судьба так сильно обделила?

Выход был один – полюбить их, невзирая на агрессивность, хулиганские выходки, отвращение к учебе и постоянные демонстрации неповиновения. И любить так, как будто жизнь у них начинается с чистого листа. Любить и прощать. Учить, терпеть их выходки, прощать и снова любить. И показывать нашим детям, что мы вместе с ними, любя, сможем сделать еще много всякого добра и нашу совместную жизнь сделать достаточно интересной.

Было очевидно, что наши «фазаны» нуждаются в любви больше, чем обычные дети. Мы поняли, что любовь – и есть то средство, при помощи которого можно заниматься их воспитанием. Без этого средства не то, что работать, приближаться на безопасное расстояние к нашим ученикам было невозможно.

Успех сотрудничества учителя и учеников может быть обеспечен только высокоразвитой культурой доверия между ними. Без доверия совместная деятельность возможна, но – только на формализованной основе: каждому надо предписывать, что, когда и как делать, кто и за что отвечает и т. д. Без доверия не может быть полного взаимопонимания, радости общего труда, эффекта синергии, творчества. Без доверия не может быть любви.

Без доверия между людьми их совместная деятельность не может быть высокопродуктивной. Жестокий руководитель при помощи насилия может добиться от своих подчиненных покорности и исполнительности, но – не творческого подъема. А для достижения группой людей хороших и высочайших результатов нужна высокая слаженность.

Доверие – это особый психологический ресурс организации, капитал сотрудничества. И от того, как этот ресурс будет использован, зависит успешная работа организации. Иногда для создания атмосферы доверия требуется принятие принудительных мер, которые со стороны могут показаться непомерно жестокими. Так, для организации деловых отношений в бизнесе (как и в военном деле для проведения боевых операций, или как в нашем, учительском, деле для организации единых учебно-воспитательных акций) необходима уверенность в том, что партнер не подведет. Если партнеры ненадежны – доверия не будет. А с теми, кому не доверяешь, сотрудничать нельзя. С ними нужно немедленно разрывать деловые отношения. Такова суровая необходимость.

Доверие основывается на предположении, что все члены сообщества – люди элементарно порядочные, что все более или менее добросовестно выполняют свои обязанности и стараются работать для общего блага. Доверие не только усиливает атмосферу уверенности – оно стимулирует. Каждый стремится с лихвой оправдать оказанное ему доверие. Руководитель также стремится быть на высоте своего положения, понимая, что если доверие к нему пошатнется, то не только он, но вся организация может уйти под откос.

Те, кто не может работать на основе доверия, вынуждены действовать, опираясь на официальные законы и приказы, которые нуждаются в бесконечных поправках. Однако если правовые отношения не дополняются доверительными отношениями, то организация может стать малопродуктивной или вовсе неработоспособной.

Каждая организация, заботящаяся о повышении единонаправленности действий своих сотрудников, должна сознательно и планомерно взращивать культуру доверия. Это особенно важно для образовательных учреждений, которые немыслимы без доверия к ним людей, без доверия между учениками и педагогами, между самими педагогами, между администрацией и педагогами.

Доверие – живой клей, сплачивающий людей. Доверие является одной из самых больших ценностей коллектива, которую следует всемерно сберегать.

Братск

С начала 1990-х годов коллектив нашего училища в основу своей работы положил принципы и закономерности педагогики любви.

Педагогика любви утверждает любовь не просто как необходимый компонент образования. Любовь названа главным педагогическим средством обучения, воспитания и развития человека. А главной целью педагогики любви провозглашено – воспитание Человека любящего, или Человека любви (Homo amoris), которому должны быть присущи такие качества, как человеколюбие, миролюбие, добродушие, доброжелательность, сострадательность, эмпатия, терпимость.

Но если любовь – это не только эмоция, или чувство, а средство воздействия одного человека на другого, то она, любовь, должна обладать неким энергетическим потенциалом. Я предположил, что этот потенциал должен быть в основе проявлений любви, и назвал его энергией любви, или жизненной энергией.

И тогда возник следующий вопрос: откуда у человека берется потенциал энергии любви?

Поначалу думалось, что дело в генах: одному Бог дает большие потенции и большие способности любить, другому – меньшие потенции и способности. Возможно, и так. Но выяснилось, что кроме генов на потенции новорожденного оказывают сильнейшее влияние факторы внешней среды, особенно, условия его рождения, вскармливания, воспитания, его взаимоотношения с матерью, с отцом, с окружающим миром и другое.

Действительно, Бог, или Природа, каждому младенцу дает какие-то первоначальные импульсы любви. Более того, энергия любви зарождается в человеке, по-видимому, еще в утробе матери, до его появления на свет, а после рождения, особенно в период кормления ребенка грудью, эта энергия, как было доказано многочисленными научными наблюдениями, либо быстро прирастает, либо угасает. Оказалось, что именно мать – причем только ЛЮБЯЩАЯ МАТЬ! – в период кормления младенца грудью дает ему сильнейший заряд энергии любви. И этот заряд настолько важен для последующего развития человека, что он так или иначе действует в человеке в течение всей жизни.

Я пришел к гипотетическому выводу о том, что:

– жизненная энергия, или любовь, первична и является, основой существования человека и всего Мироздания;

– жизненная энергия, или любовь, присуща человеку с момента его рождения;

– жизненная энергия, или энергия любви, у каждого человека по мере его развития может либо возрастать, либо угасать; во многом этот процесс зависит от самого человека.

Педагогика любви, в нашем понимании, ставит цели – обучение, воспитание и развитие Человека разумного (Homo sapiens) в духе Человека любящего (Homo amans). Для достижения этих целей нужно, на наш взгляд, создавать и поддерживать определенные условия:

– возвышать, признавать уникальность, высокое достоинство и решающую роль личностей – участников воспитательного процесса в семье и школе: родителей, педагогов и, конечно, детей; признание каждой из этих личностей, независимо от возраста, образования, должности, авторитета, – Всеми Уважаемой Личностью;

– одухотворять цели воспитания, подчинять личные интересы каждого воспитателя высшим духовным целям и приобщать к этим целям каждого воспитанника;

– создавать благоприятную обстановку для воспитательной деятельности: обеспечивать нормальный психологический климат в семье, педагогическом и ученических коллективах и др.

При этом нужно твердо знать, что наша педагогическая любовь не должна быть нетребовательной. Мы не имеем права позволять нашим воспитанникам садиться на шеи любящим родителям и педагогам. Педагогика любви совсем не означает вседозволенность, которая под видом свободы допускается в некоторых семьях и заведениях. Известно, что требовательность родителя, педагога, если эта требовательность не чрезмерна и не унизительна, вполне уместна как в домашнем быту, так и школьном образовательном процессе.