Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том 4"

– Действительно, – заметил подошедший Станислав. – Почему бы уважаемым советским гражданам, не позволить себе ритуальное праздничное омовение на высоте две тысячи метров над уровнем моря?

Станислав считался в группе самым образованным человеком: он был кандидатом каких-то наук, работал доцентом на кафедре животноводства в сельхозинституте и даже в сильную жару не снимал с себя строгий пиджак и галстук.

И Валя отступилась.

Примеру Ивана последовал солидный, крупногабаритный Сенечкин. (Его некоторые принимали за японского супертяжа, борца сумо, но на самом деле он был командиром воздушного лайнера ТУ-154.) Стали раздеваться также его второй пилот, еще двое их коллег, иркутских летунов, и мы со Станиславом.

Все дружно попрыгали в бассейн. Вода оказалась на редкость теплой, и ночная тишина наполнилась громкими возгласами резвящихся мужчин.

Поплавали. Посоревновались в скорости. Все это, конечно, сопровождалось репликами и комментариями, несколько шумноватыми.

Когда выбрались, стало прохладно. И Сенечкин сказал:

– Надо бы выпить, ребята. Для профилактики. К тому же праздник все-таки. – И, обращаясь ко второму пилоту, добавил: – Володя, принеси-ка пузырь нашего, фирменного.

– Будет сделано, командир, – послушно сказал Володя и быстрым шагом направился к отелю.

Мы поснимали все мокрое. Оделись и расселись по деревянным топчанам. В ожидании.

Узнаваемый ковш Большой Медведицы висел вниз ручкой над горизонтом. Совсем рядом. Было поздно, но настроение было бодрое. Я подумал о моей Любе, моей милой Любане, о наших детях – как они там, дома? Потом вспомнил о прекрасной девушке Анхеле, так неожиданно встретившейся мне здесь, в другой части света. Она, наверное, уже спала.

«Фирменное», которое принес Володя, оказалось плоской литровой фляжкой виски. Второй пилот разлил золотистый напиток по пластиковым стаканчикам (молодец, не забыл посуду!) и Сенечкин произнес:

– Какое счастье, друзья, что мы вдали от родных мест отмечаем наш праздник. Давайте выпьем за родину и за любимых жен, которые ждут нас дома!

Все, у кого были жены, и те, у которых их не было, с радостью выпили.

Затем выпили, конечно, за любимых детей.

А потом – вообще за любовь. Третий же тост. Традиция.

Состояние было приподнято-торжественное и немного минорное.

Окружающий экзотический мир был наполнен вселенским покоем. Но свежий воздух, настоянный на субтропическом многоцветьи, источал будоражащие флюиды.

Хотелось плясать, шагать маршевым шагом в общем боевом строю, обнимать, целовать и любить женщин и петь торжественные гимны и романсы. И все это – делать одновременно.

Как сладко мечталось! И всё казалось достижимым.

После третьей рюмки Иван отметил:

– Хорошо сидим, ребята. Душевно. – И вдруг тихо запел:

 
Веет све-е-е-же-стью-ю-ю ночь си-би-и-и-рска-а-а-я-а-а,
Соб-ра-ли-и-и-ись друзья у ко-стра-а-а-а …
 

Наш товарищ очень точно угадал общий порыв, и мы, остальные, стараясь тихо (кругом же все спят!), единодушно подпели:

 
Ты навеки нам стала близкою
Величавая Ангара.
 

Потом – остановиться было трудно – Сеничкин затянул:

 
Славное море, священный Байкал.
 

Мы дружно подхватили, правда, получилось чуть громче, чем можно было:

 
Славный корабль, омулёваая бочка.
 

Градус общей радости и блаженства поднялся очень высоко и приближался к тому состоянию, которое великий Будда после своего просветления называл нирваной.

Выпили еще по капельке и Иван подвел черту:

– Ну, вот, теперь мы созрели для серьезной песни, – и запел басом:

 
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах …
 

И наш импровизированный хор радостно заревел, забыв, где мы находимся:

 
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах.
 

И вот тут случилось нечто такое, что резко нарушило стройность песнопения.

Вдруг раздался вой сирены, и в гостиничный дворик на высокой скорости ворвались полицейский джип и пикап. Резко скрипнув тормозами, машины остановились прямо против нашей гоп-компании. Из машин выскочило около десятка черных фигур в касках, которые мгновенно выстроились полукольцом и направили на нас короткоствольные автоматы. Один из них, наверное, офицер приблизился к нам и отрывисто крикнул:

– Мано! Мано! (Руки!)

– Чего он кричит? – спокойно осведомился бывавший во многих переделках невозмутимый Сенечкин.

Никто из нас этого не понимал.

– Арриба! Мано! Арриба! (Руки! Поднять!) – снова закричал офицер и дважды поддернул вверх дуло автомата.

– А-а-а! – догадался Иван. – Он хочет, чтобы мы подняли руки вверх.

Делать нечего: я встал с топчана и поднял руки, остальные, нехотя, проделали то же.

Офицер начал что-то быстро говорить, но никто не понимал, что ему надо. Тогда он прокричал какую-то команду, и двое автоматчиков побежали в отель.

Мы стояли с поднятыми руками, не понимая, что происходит. Офицер замолчал и стоял, ожидая чего-то. Остальные полицейские по-прежнему окружали нас, держа пальцы на спусковых крючках автоматов.

Прошло несколько минут в полном молчании. Звезды на небе заметно померкли. Но до рассвета было еще далеко.

Долго нас будут так держать? Чего от нас хотят? – думал я в смятении. Мои товарищи тоже были растеряны.

Наконец, в сопровождении двух полицейских на крыльце отеля показался наш дон Педро. Он направлялся к нам. Был он в домашних тапочках на босу ногу, длинных полосатых трусах и сером незастегнутом кителе, надетом прямо на голое волосатое тело. Он спешил и был страшно испуган.

Офицер стал быстро что-то говорить гиду, время от времени показывая пальцем на нас, жалкую кучку чужеземцев с поднятыми руками.

– Сеньоры, – обратился к нам взволнованный дон Педро, – офицер сказал, что должен забрать вас … да, да, забрать … и заключить на турма.

– Посадить в тюрьму, что ли? – спросил Иван.

– Да, да …Турма.

– Но за что? Почему? Пор ке? – спросил я.

Дон Педро начал задавать полицейскому вопросы, на которые тот сердито что-то отвечал.

– Офицер говорит, что вы … бандитос … нарушили порядок.

– В чем мы виноваты?

– В полицию поступал звонок от туристы алеман … немци … Еллас, они требовать наказать русо туристо за нарушений ночной порядок.

Да, быстро трезвея, подумал я, не ожидали мы от фрицев такой пакости, хотя они отчасти правы. Маленько мы не рассчитали. Наши действия были не совсем адекватны. Не нужно было орать так громко. Пора знать: в чужом монастыре порядки не наши.

Что же делать? Мы, конечно, виноваты. Но – тюрьма! Это слишком …

– Глубокоуважаемый дон Педро! – обратился я к гиду. Все же я был старостой нашей туристской группы и считал себя ответственным за происшедшее.

– Си, си, сеньор! – произнес упавшим голосом наш гид. Он тоже понимал, что его судьба напрямую связана с нами.

– Прошу вас сообщить высокочтимому сеньору офицеру, что мы приносим свои глубочайшие извинения за тот небольшой шум, который мы учинили своим купанием в водах замечательного бассейна.

Слава Богу, офицер оказался человеком спокойным и неторопливым. Он выслушал объяснения дона Педро, благосклонно наклонив в его сторону свою черную каску.

– Мы просим также великодушно простить нас за пение песен …

Наш гид переводил, и офицер терпеливо слушал.

– Мы очень огорчены тем, что доставили вам столько беспокойства и еще раз просим прощения за то, что не смогли удержаться от пения песен в честь нашего праздника …

– Какого еще праздника? – поинтересовался офицер.

– У нас праздник. Весь Советский Союз сегодня отмечает великий праздник Октябрьской революции, – пояснил я.

Дон Педро перевел.

– Октубре революсион? – переспросил офицер.

– Да. Си, си, – подтвердил я.

– Унион Советика?

– Да, да. Советский Союз.

И вдруг ночная мгла будто осветилась восходящим солнцем, и весь мир преобразился и воссиял … Нет, нет … В природе все осталось неизменным … просто офицер снял свой шлем и повернулся к нам лицом, которое оказалось молодым и неожиданно приятным.

– О, сеньорес, пердоне! – вдруг с чувством сказал он. – Мучас пердонен! (Большие извинения!)

Он опустил свой страшный автомат, отдал честь поднятой рукой и произнес:

– Мио феличитацион! (Мои поздравления!)

Похоже, что авторитет нашей могучей державы спас нас, ее бестолковых подданных.

Мы, наконец, смогли тоже опустить свои поднятые руки.

Повернувшись к дону Педро, офицер добавил:

– У русских – праздник революции! Так и передайте немцам. И пусть они больше в полицию не звонят!

После этого прозвучали громкие слова команды, и все черные полицейские исчезли вместе со своими машинами так же внезапно, как появились.

– А теперь – все по койкам! – рявкнул по-командирски Сенечкин, и все мы, только что пережившие реальную угрозу ареста и возможного заключения в местную тюрьму, повиновались беспрекословно.

Утром, едва продрав глаза, с прокисшими от вчерашнего веселья мозгами, мы спустились в буфет отеля, чтобы позавтракать. Мы с Иваном Ковбасюком и иркутскими летунами хотели было побеседовать с немецкими туристами и сказать им пару слов, но, оказалось, что те позавтракали на час раньше нашей группы и быстро укатили на своем автобусе.

Мы тоже продолжили путешествие. В Акапулько прибыли после полудня.

Несколько раз с уличных автоматов я звонил по написанному на салфетке номеру, но никто не отвечал. Мы со Станиславом гуляли по ночному городу, раскинувшемуся вдоль залива более, чем на пятьдесят километров. Я снова и снова звонил, но никто так и не ответил. Здесь на берегу океана все было совсем не так, как на высоте в две тысячи метров.

Я понял: найти сеньориту Анхелу в громадном курортом муравейнике мне, иностранцу, невозможно. Я потерял ее. Навсегда. Погоревал-погоревал, да что поделаешь?

Вожделенного продолжения общения не произошло. Аморалки – тоже.

Видно – не судьба.

Прогулка на яхте

Рассказ

Мексика, Акапулько

Вторая неделя полностью была посвящена отдыху на знаменитом панамерикансом курорте Акапулько. В программу входили ежедневные купания в тихоокеанском заливе, посещение развлекательного центра, гуляния (преимущественно, ночью) по длинной и многолюдной главной улице города, посещение корриды и длительная прогулка на яхте вдоль залива с выходом в открытый океан и посещением необыкновенного аттракциона в местечке Кебрада. Там местные Тарзаны бросались вниз головой с высоченного утёса и, раскинув руки, ласточкой красиво парили в воздухе несколько десятков метров и точно попадали в крошечную бухточку внизу. Зрелище потрясающее и не для слабонервных.

Как ни придерживали мы свои песо, уже по приезду в Акапулько основные покупки были сделаны, и у большинства оставалась только какая-то мелочь. Было досадно: не каждый теперь мог себе позволить заказать кружку пива или мороженое. Особенно эта досада проявилась во время прогулки на яхте.

Нас привезли на автобусе к причалу, где стоял трёхпалубный теплоходик, называемый яхтой. Гремела музыка из невидимых динамиков. Мы взошли на борт и сразу поднялись на верхнюю палубу, где располагались буфет-ресторан и широкая танцевальная веранда. За небольшими столиками ресторана сидели пассажиры, которые прибыли на судно раньше нас. Их было десятка три и все – женщины. Причем женщины преклонного возраста, пожалуй, даже слишком преклонного. Это были бабушки лет от 70 до 80. Они потягивали из бокалов через пластмассовые трубочки какие-то коктейли, напитки и беззаботно щебетали на английском языке. Оказалось, все они из Штатов. Американки. Отдыхающие пенсионерки. Между столиками верткие, как ящерицы, скользили смуглые не то официанты, не то матросы с подносами, уставленными бутылками и бокалами. Для обычного небольшого корабельного ресторанчика хватило бы четырёх-пяти официантов, а здесь их было почему-то больше раза в четыре. Одеты они были в одинаковые светло-кремовые шорты и белые майки, хорошо подчеркивавшие их поджарые мускулистые фигуры. Белозубые, улыбающиеся, они выглядели как настоящие мачо.

Наша группа присоединилась к американкам, мы заняли свободные места. Как только расселись, к нам тут же подскочили юноши-официанты с крошечными блокнотиками для записи заказов. Но поскольку большинство из нас были малоплатежеспособными, мы дружно уклонились от заказов, и юноши разочарованно удалились. Посидев в ресторане некоторое время, мы отошли на веранду: сидеть за пустыми столиками, ничего не заказывая, было неудобно.

Теплоход включил сирену и неспешно отвалил от причала. Морская прогулка началась. На танцевальной веранде произошло какое-то движение, и на небольшой подиум поднялась группа людей. Это были музыканты. Их было восемь человек, октет. Все были одеты, несмотря на жару, в строгую чёрную форму, изукрашенную золотыми галунами, на головах – огромные сомбреро с загнутыми полями. Каждый держал в руках сверкающий золотом инструмент: от маленькой трубы до громадного геликона. Оказывается, в Акапулько морская прогулка сопровождалась живой музыкой. Это была приятная неожиданность.

Оркестр заиграл бравурную «рио-риту», и градус настроения у народа стал быстро подниматься. Начались танцы, и все устремились на веранду. Музыка была великолепна. Играли и знакомые нам мелодии, вроде «беса ме мучо», «голубки», «Сибоней», «брызг шампанского», и незнакомые латиноамериканские танго и фокстроты. Но вот наступил антракт, и мы заметили, что большинства юношей-официантов нет. Куда-то исчезла и часть американских бабушек. Минут через тридцать стали появляться те и другие. Американки были с раскрасневшимися лицами, их под локоток подводили к столикам и галантно усаживали. Вид у юношей был утомленно-взволнованный. Но тут же из-за столиков поднимались другие женщины, и их быстро уводили куда-то вниз.

Я смотрел-смотрел на все эти дела, ничего не понимая, пока не подошел Скворцов (он был руководителем нашей группы и в Мексике бывал раньше) и не пояснил:

– Они уводят старух на нижнюю палубу и там в каютах ублажают. За деньги, конечно. Стоит это удовольствие 50 долларов … Ты заметил, у каждой бабули в нагрудном кармашке блузки пятидесятидолларовая бумажка. Это такса и одновременно входной билет в каюту на эротический сеанс.

– Ну и ну, – поразился я.

Теплоход продолжал неторопливо плыть вблизи холмистых берегов. Мы с интересом разглядывали архитектурное разнообразие открывающейся панорамы приморских вилл, утопающих в субтропической зелени.

А на верхней палубе события шли по заданному сценарию. Снова играл оркестр, снова все танцевали. Бабушки и официанты-кабальеро всё так же периодически исчезали, потом снова появлялись. Так продолжалось довольно долго, до тех пор, пока местные мачо не переключили свое внимание на русских дам. Нельзя было не заметить, что они стали проявлять повышенный интерес к нашим, которые внешне, конечно, выгодно отличались от американок: белотелые, относительно молодые, фигуристые, особенно, стюардессы-иркутянки. Правда, у наших в кармашках футболок не было пятидесятидолларовых бумажек, но блеск влажных глаз и повышенный интерес к приключениям были налицо. Официанты-матросы усилили натиск и во время танцев начали демонстрировать бурные страсти, рискованные эротические телодвижения, переходящие в поглаживания дам ниже талии. Легкий флирт понемногу крепчал и кое-где уже стал переходить в стадию откровенных сексуальных домогательств. Наши дамочки похохатывали, вежливо отводили блудливые руки слишком напористых кабальеро, но от ухаживаний не отказывались. Официанты стали смело брать дам под локоток, предлагая пройти на нижнюю палубу, но те пока не поддавались. У парней был не только эротический интерес: они делали свою работу.

– Слушай, Павел, надо что-то делать, – сказал Скворцов. – Иначе эти ребята начнут растаскивать наших баб по каютам, а потом требовать деньги за свои половые услуги. Нам это совсем ни к чему.

Я был старостой группы. Было очевидно, что события развиваются в нежелательном направлении. Нужно было действовать. Но – как именно? Безденежные, мы были пассивны и выглядели вяловатыми и не очень дееспособными. Вероятно, поэтому, учуяв нашу слабину, латиноамериканские мачо стали позволять себе некоторые излишества. Они добросовестно делали свое дело, но с нами зашли слишком далеко. Наши к таким приключениям в те времена явно были не готовы. Кроме того, всё это могло подпортить наш коллективный отдых.

Нужен был какой-то дипломатический ход. Резкий финт.

– Позови Сенечкина, – попросил я Скворцова.

Сенечкин был самым крупным по габаритам мужчиной в нашей группе: что в высоту, что в ширину. Ему было лет сорок пять, он был пилотом первого класса и командиром большого воздушного корабля.

– План предлагаю самый простой, – сказал я Скворцову и Сенечкину, когда мы собрались вместе, – а именно: дипломатические переговоры с последующим братанием … Видите вон того смуглокожего толстого индейца в сомбреро, который стоит в сторонке. По моим наблюдениям он – бригадир-надзиратель своры этих сексуальных аллигаторов. Начнем с него.

Во время очередного музыкального антракта наша тройка подошла к толстому индейцу. Он выглядел импозантно. Его темнокирпичного цвета округлое лицо с клювообразным носом и толстыми черными губами изображало озабоченность. Поскольку штатного переводчика у нас не было, а испанского никто не знал, мне пришлось мобилизовать весь свой небогатый молдавско-немецкий языковой запас.

– Сеньор! – произнес я.

Однако толстяк никак не отреагировал на мое обращение, его взгляд был устремлен куда-то в океанскую даль.

– Буэнос диас, сеньор! – повторил я попытку, повысив голос. – Добрый день!

Индеец небрежно дотронулся двумя пальцами до сомбреро и нехотя ответил:

– Буэнос диас!

– Вир зинд туристо …

– Ке? Туристо? – переспрсил толстяк.

– Йа, ной есте туристо …

– Туристо американо? Гринго? – перебил меня индеец.

– Но, но … – я отрицательно покачал головой.

– Он думает, что мы – американцы, – пояснил я своим товарищам.

Мексиканцы обычно называют американцев «гринго» и не очень их любят.

– Но. Нет. – повторил я. – Ной есте туристо советика.

– Советика?

– Да, мы русские. Ной есте русо.

Видимо, команду теплохода не предупредили о национальной принадлежности пассажиров, прибывших на борт.

– Русо? – переспросил толстяк.

– Си. Нуэстро групо есте де Москова. Наша группа из Москвы.

– Де Моску? – вопрошающе направил на меня толстый палец индеец,

– Си.

– Де Моску? – повернулся он к Сенечкину и воткнул свой палец в обширный живот командира воздушного лайнера. Наш темнокожий собеседник был редкостный тугодум.

– Си, си, – закивал утвердительно Сенечкин.

Кирпичное лицо индейца вдруг просияло, его толстые губы растянулись в улыбке. Он церемонно снял сомбреро и дружелюбно протянул мне руку.

– О, мучо густо, мучо густо, – проговорил он, энергично тряся мою пятерню.

– Да, мы тоже очень рады, – ответил я.

– Мучо густо, сеньорес …

– Нет, нет! Но, но! Но сеньорес, – поправил я. – Мы не сеньоры, мы – товарищи. Ной есте камарадас. Ферштэен? Вир зинд камарадас.

– О, буэно. Камарадас, – продолжая приветливо улыбаться, толстяк громко щелкнул пальцами.

Тут же к нему подскочили два молодца. Дисциплинку они, видать, умеют держать. Индеец отрывисто что-то приказал, и они исчезли.

И тогда Скворцов достал из кармана большой значок олимпийского Мишки:

– Камарад, – произнес Скворцов медовым голосом, – уно сувениро. Примите на память о Московской олимпиаде. – И стал прикалывать значок к футболке нашего нового знакомого.

– Соувенир! Олимпико! Мишка! Мучас грациас! – индеец был растроган.

В это время один из молодцов подошел к нам с подносом, на котором стояли фужеры с белым вином.

Индеец начал что-то говорить и знаками попросил нас принять бокалы.

– Пор фавор, камарадас. Па-жя-ля-ста. Вино. Пор фавор, амигас, – поднял он свой бокал.

– Друг! Амиго! – с чувством признес я, ответно поднимая бокал. – Вива ля Мексика!

– О, вива ла Руссия! – провозгласил индеец.

И мы дружно вчетвером выпили. Вино было мягкое и прохладное.

Кажется, дружественные мосты были наведены, первые контакты установлены. Теперь нужно было переходить к завершающей части наших переговоров, поэтому после небольшой паузы я, стараясь не сбиться с помпезного тона, начал так:

– Дорогой друг! Камарадо! Амиго! Вместе с нами путешествуют наши женщины, но ваши парни начали к ним приставать. Это не есть хорошо …

Наш новый камарад слушал меня внимательно, но вряд ли понимал.

– Вот я и говорю, – продолжил я. – Амиго! Твои пацаны обнаглели. Уйми ты своих мачо. Эсте фемейя есте нуостра фемейя. Эти женщины наши, понятно? Ферштэен? Фемейя нуостра!

У меня не хватало слов, поэтому я вынужден был снова и снова тупо повторять:

– Фемейя нуостра, фемейя нуостра! Ферштэен?

Желание понять другого человека в нашей жизни часто значит больше, чем понимание произнесенных слов. Если желание есть и оно достаточно велико, то контакт может происходить не только на словесном, а и на подсознательном уровне. По-видимому, именно на этот уровень переместился наш дипломатический диалог.

Амиго, кажется, начал что-то понимать. Снова щелкнув пальцами, он подозвал двух парней и что-то сказал. Потом пробормотал: «Пердоне!», оставил нас и направился к оркестрантам. И тоже стал им что – то говорить, после чего музыканты дружно встали полукругом, и вдруг самый маленький звонко крикнул:

– Ка-тью-шшяя-а-а! – и взмахнул рукой.

Трубачи подняли свои сверкающие на солнце инструменты, и над синими волнами субтропического залива полилась величавая мелодия русской песни. Толстяк-бригадир стоял рядом с музыкантами и, улыбаясь, махал нам рукой: он преподнес нам сюрприз.

Мы пошли к нашим женщинам приглашать их на танец, и сексапильные мексиканские кабальеро расступались перед нами. Больше к русским они не приставали. Впрочем, работы у них и без нас хватало: американские бабушки оказались на редкость любвеобильными.

Мы со стороны наблюдали за процессом. Возможно, кто-то из наших дам завидовал веселым американским старушкам. Кто знает?

День только начинался, и впереди, кроме недоступных нам эротических забав, было еще много интересных событий и экзотических зрелищ.