Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том 4"

– Очень понравилось! – поспешил заверить ее сын.

Я молча улыбался.

– Пажжжялста, приезжайте! – она протянула свою белую царственную руку, которую, наверное, полагалось поцеловать, но Миша, не привычный к таким церемониям, просто вежливо пожал её.

Джамал, глядя на наши кислые фейсы, изрёк:

– Нэ грусти, рэбьята!

Он завел двигатель, тронул с места и вдруг запел речитативом:

 
На Кауказе есть гара,
Самая балшая.
А на ней лэжит грузин
И качаит карасин.
Ва-а-ах!..
 

И мы покатили вниз по крутому серпантину.

Каждый задумался о своем, Я подумал о том, что вряд ли когда-нибудь смогу вернуться сюда.

Мама и дочка

В поезде Батуми-Тбилиси

Трехглазое чудище, наш поезд, мчался, разрезая ночную тьму мощными лучами и посылая в черное пространство тревожные сигналы, похожие на крики одинокого ишака в пустыне. Встречные огни попадались редко, после станции Самтредиа светились только тусклые фонари полузаброшенных вокзальных строений. Всего один раз (за 6 часов) на встречных путях мелькнул какой-то яркий экипаж, должно быть, дрезина.

За окнами вагона была кромешная мгла южной ночи.

Мы с Мишей ехали в первом классе, отгороженном от экономкласса красными шторами. Впереди сидели в широких креслах две старушки, а через проход напротив – молодая, лет тридцати двух, мама и девочка, лет девяти. Грузинки.

Старушки неспешно вели о чем-то разговор, и было видно, что тема, которую они обсуждали, сильно их занимала. Бабушки были старенькие, совсем беловолосые, но весьма импозантные, даже немного чопорные. Как многие грузинские женщины преклонного возраста они были несуетливы, исполнены спокойствием и внутренним достоинством.

Мама и дочка разговаривали шепотом, мама читала девочке книжку, показывала картинки. Обе смеялись, иногда слишком громко, и тогда обращали на себя внимание.

Молодая женщина – не красавица, но была довольно мила. Лицо круглое простецкое, чистый неширокий и невысокий лоб, темно-карие, почти черные глаза, прямой нос с тонкими ноздрями, пухлые алые ненакрашенные губы. Лицо обрамляли черные, не завитые в косу, короткие до плеч волосы. Она была немного полновата для своих лет: грузные бутылкообразные ноги в босоножках, талии не было, вместо нее приличный животик и большие груди – то, что некоторые называют «пузо и два арбуза»; оголенные розовые, немного тронутые загаром широкие плечи, на которых две бретели поддерживали облегающее цветастое платье. Толстушка. На первый взгляд она выглядела как женщина, занимающаяся физическим трудом. Но большие мочки ее ушей были украшены золотыми сережками с зелеными камушками, на шее – массивная золотая цепочка, к которой крепился золотой же овальный медальон величиной – ого-го! – с большую монету в один лари с выбитым ликом Богородицы.

Дочь была обличьем в маму, но худенькая. Черты лица пока мелкие. Рот чуть щербатый, потому что слева не было одного резца. Темные волосики были зачесаны гладко и схвачены резинкой. Одета в розовое парчовое платьице с рюшами, поверх которого – дорогой кремовый жилетик. Девочка постоянно и беспричинно улыбалась. Просто так от избытка хорошего настроения.

Мама и дочка продолжали негромко говорить о чем-то на своем языке, выразительно жестикулируя и время от времени хихикая. Две подружки.

Девочка показала маме упражнение для пальцев рук: переплетенные пальцы выворачиваются то так, то эдак. Мама попробовала – у нее поначалу не получилось. Дочь показала еще раз, потом еще. Наконец, у мамы тоже получилось. Они вместе стали делать упражнение и от того, что все у них стало выходить ладно, обе радостно пересмеивались. Потом мама стала что-то горячо и быстро говорить, а девочка, не отрываясь, глядела на нее в упор и все кивала и кивала. Наконец, обе снова засмеялись, да так весело и заливисто, что обратили на себя внимание сидевших через проход бабушек. Одна из них достала из дорожной сумки и протянула девочке большущую сливу и красивый персик. «Нэт, нэ-э-эт! – замахала руками девочка. «Вазими!» – разрешила мать. Девочка, стесняясь, встала, приняла гостинцы, сказала: «Спасибо!» и сделала книксен. Воспитанный ребенок.

Они с мамой о чем-то снова защебетали и стали есть плоды, по-прежнему весело глядя друг на дружку и радуясь общению.

Поначалу мне показалось, что мать – простушка-крестьянка, но приглядевшись, понял, что грубо обманулся: у крестьянки не могло быть таких дорогих украшений; а по уверенным движениям, сдержанным жестам было видно, что она – не доярка, не передовица полей, а особа достатком и классом повыше.

Подошел проводник, статный красавец в форменном жилетном костюме, в белой сорочке с ярко красным галстуком и стал раздавать бутылочки с минеральной водой. Молодой женщине проводник собственноручно открыл бутылочку и пытался оказать особый респект: грузины обожают полных женщин и не упускают возможности поухаживать. Красавец продолжал услужливо улыбаться, говорить комплименты, предложил принести теплый плед – вдруг понадобиться укрыть ребенка. Однако женщина довольно прохладно поблагодарила проводника за служебное рвение и тут же отвернулась. Ее поведение демонстрировало высокое достоинство замужней дамы, которой абсолютно чужды кокетство и флирт с посторонним мужчиной.

И я, прожженный, старый и прокисший иноземец, тоже пытавшийся с ней о чем-то говорить, понял: ловить тут нечего. Женщина отвечала односложно, давая понять, что терпит меня из вежливости. И только.

Наше путешествие было не очень долгим, но немного утомительным. Мать с дочерью дважды отлучалась в туалет, после чего из красивой белой сумки доставался флакон с ароматизированной водой, сбрызгивались и протирались руки, затем специальным гелем с умягчителем кожи смазывались белые пальчики, которые снова протирались влажными салфетками. Дочь полностью копировала действия мамы. Обе демонстрировали не просто образцы обязательной гигиенической процедуры, но – некий ритуал, которому привыкли следовать женщины их, явно избранного, круга.

Ближе к полуночи девочка уснула и, свернувшись калачиком, проспала около часу. Мама тоже немного вздремнула. А когда обе проснулись, девочка сладко потянулась, как котенок, и мама обняла ее, крепко прижала к себе и стала целовать. Сначала – лобик, потом головку, ушко, носик, глазки, щечки, губки, шейку. Девочка купалась в ласках матери и, наверное, испытывала такое счастье, которое случается только в раннем детстве, когда понимаешь, что мама – самый близкий, самый родной и дорогой тебе человек и все твое благополучие – в единстве с ней. В полном слиянии с мамой.

А мама, казалось, светится от радости обладания таким чудом – ребенком, произведенным на свет и воспитанным лично ею. Это чудо – копия её я, точнее, это её второе я, – так, наверное, думала мать. Какое счастье выносить под сердцем такое дитя и знать, что это – плоть и кровь твоя, это вся та же ты, только в другом варианте …

Но вот, наконец, за окном замелькали огни большого города.

Все засобирались: и бабушки, и мы с Мишей, и мама с дочкой.

Это был Тбилиси.

В ресторане

Тбилиси

Поздний вечер

В большом зале ресторана мест не было, всё занято, и мы с Мишей сидели за столиком на тротуаре. Официант принес нам по тарелке знаменитых хинкали по-аджарски и по фужеру красного сухого вина. В каждой тарелке было пять штук больших грибовидных кулинарных изделий из теста с начинкой, похожих на большие пельмени, но начинка особая – из мяса, зелени и острых специй. Миша показал, как эти штуки положено есть: надо надкусить шляпку и высосать немного содержащегося внутри нежного сока, затем не торопясь, потому что хинкали горячие, откусывать тонкую оболочку из теста и вкусную начинку. Мы приступили к трапезе, наклонясь к тарелкам, дабы не накапать на себя, и запивая вкусную еду запашистым терпким вином. Мы с сыном наслаждались местной кухней и воздавали ей хвалу. Кайф был необычайный.

– Приятного аппетита! – неожиданно раздалось у меня над ухом пожелание на русском языке. Здесь отовсюду была слышна русская речь. Но я увидел, что за наш столик садится толстомордый субъект. Садится, не спрашивая нашего согласия.

Мы с Мишей молчали. Продолжали есть.

Что ему надо? – подумал я.

Мужчина представился: его зовут Ладо. Родом из Гори.

– Знаете Гори? – спросил толстомордый. – Здесь недалеко. Родина Сталина

– Знаем, – сказал Миша.

Новый знакомый стал рассказывать, как он любит Сталина. Потом начал расспрашивать, кто мы такие, откуда. Миша из вежливости ответил. Он чувствовал себя неловко, прожевывая еду, но диалог поддерживал. Я молчал. Не люблю субъектов, которые без мыла норовят залезть к тебе в это самое место.

Обожатель Сталина посетовал на трудности: тяжко жить в этой стране творческой личности. Он, оказывается, поэт. Но его не печатают.

– Хотите, я почитаю вам свои стихи? – спросил Ладо.

– Нет! – резко ответил я.

Непризнанный поэт на мгновение замолк, затем с новой силой переключился на тему достопримечательностей Тбилиси:

– Особенно интересны улицы со старыми домами. Я мог бы показать вам кое-что интересное. Давайте …

– Нет! Не нужно! – снова резко отреагировал я.

Может, он, в конце концов, угомонится? Но нет, дело на том не кончилось. Толстомордый вдруг спросил, интимно наклонясь к уху Миши:

– Можно я закажу ужин за ваш счет?

От удивления я закашлялся: кусок мяса застрял в глотке. Миша, не зная, что ответить, втянул голову в плечи.

Я просто обалдел, но через три секунды, придя в себя, жестко сказал:

– Нет!

Мужчина пробовал говорить что-то еще, но я сурово повторил:

– Нет!

Наконец, он нехотя встал и ушел.

Наконец-то!

Миша, совсем растерянный, прекратил есть и сидел молча. У меня тоже пропал аппетит: с такой формой вымогательства мы – и он, и я – еще не сталкивались.

На «блошином» рынке

Тбилиси

После обеда в ресторанчике «Пасанаури» в центре старого города мы с Мишей поехали на «блошиный» рынок, который многие из наших знакомых рекомендовали как особую достопримечательность.

Таксист высадил нас на тенистой улице, в месте, где густо толпился народ.

«Блошиный» рынок оказался старой барахолкой, которая тянулась вдоль тротуаров нескольких улиц и переулков. Товары, как на любой барахолке, были разложены на картонках, газетах, ковриках, тряпочках прямо на асфальте. Говорили, что на «блошином» рынке можно купить все, что угодно. Это заинтриговало и поначалу сильно мотивировало нас на поиски чего-то «супер». Но ничего такого сверхособенного мы не обнаружили. Барахолка как барахолка, как где-нибудь на одесском Привозе, или в Москве на Воробъевых горах, или на толкучке в Козельске. Были выставлены для продажи очень старые вещи, бывшие в употреблении в прошлом и позапрошлом веках: старые патефоны и радиолы, наборы грампластинок бывшего Апрелевского завода, телевизор «КВН» с малюсеньким экраном и линзой для увеличения изображения, внутрь которой заливалась вода, огромный и помпезный как католический собор ламповый приемник «Родина» и когда-то весьма дефицитный портативный приемник «ВЭФ», произведенный на ныне несуществующем Рижском радиозаводе, первые советские катушечные магнитофоны «Мелодия» в тяжелых двуручных чемоданах, ножи охотничьи на любой вкус: колющие, режущие и для снятия шкур с животных, ржавые кавказские кинжалы, некоторые вполне боевые (один такой длиной сантиметров 60, больше меча древнеримского воина, продавался аж за 500 долларов), штыки-ножи армейские немецкие и австрийские и русские четырехгранные к трехлинейной винтовке Мосина образца 1891 года, громадная сабля тифлисского дореволюционного городового, изящные кортики офицеров царской и советской армий, а также гитлеровских «морских волков», столовое серебро якобы из дворца бывшего кахетинского князя, фаянсовые статуэтки с изображениями Василия Теркина, Данилы-мастера и других русских литературных и сказочных героев, изготовленные некогда в уральском городке Кунгуре, шапочки-сванки и траченные молью монгольские малахаи, грудами наваленная ценная бижутерия из шкатулок бабушек, ушедших в мир иной, копии картин, конечно, Пиросмани (как без него!) и других великих грузин, фотоаппараты пленочные разнообразные от «лейки» и «ФЭДа» до «минолты» и «никона» с мощными телескопическими объективами, предназначенными, по-видимому, как для портретных съемок с большим увеличением, так и для съемок деталей из жизни обитаемых планет Млечного Пути, фотоальбомы с пожелтевшими дагерротипами бравых кавказских джигитов и волооких грузинских красавиц и прочее добро. Бородатый парень продавал лазерные диски. Мне давно хотелось приобрести записи хорошего грузинского хорового пения, и по убедительным рекомендациям парня я купил два диска. Позднее, приехав домой и проиграв их, понял, что купил фуфло.

Мы не обошли и треть рынка, и от всего увиденного я порядком устал и сказал Мише, что хочу отдохнуть. Поблизости не было ни лавки, ни какого-либо каменного сидения, и я просто прислонился к металлическому фонарному столбу. Сын оставил меня у этого столба, а сам пошел дальше, на разведку.

Рядом располагались товары старика-грузина, если можно назвать товарами то старьё, которое было выставлено. Скорее, их можно было назвать музейными экспонатами бытовой культуры ушедших эпох. Но в отличии от других торговцев свои экспонаты старик для наглядности разложил на столике. Там был черно-белый недействующий телевизор «Рекорд», ржавая мясорубка, несколько пластмассовых коробок, похожих на противопехотные мины типа «Попрыгунчик», с торчащими из них проводами, исполинских размеров конское седло с потрескавшейся кожей (животное под такое седло должно быть ростом со слона), позеленевший медный тазик, в каком местные прабабушки варили варенье, прибор со стрелкой, возможно, предназначенный для показа скорости движения субатомных частиц в синхрофазотроне, серая немецкая каска с пробитым сзади отверстием (она могла принадлежать горному стрелку из гитлеровской дивизии «Эдельвейс», подбитому при попытке прорыва к Военно-Грузинской дороге), почерневший явно не рабочий примус, рында без языка с военного миноносца и еще какие-то штуки, прикрытые промасленной тряпкой. Сам владелец этого хозяйства, небольшого роста дедок, выглядел настолько живописно, что встреть на улице, я принял бы его за нищего: на голове была напялена сильно помятая панама, бывшая когда-то солдатской, тощая грудь едва прикрыта трикотажной голубой тенниской с незашитой прорехой на левом боку, ветхие утратившие цвет шорты на костлявом заду были подпоясаны брезентовым красноармейским ремнем с пряжкой со звездой, черные варикозные икры были открыты, на босых узловатых ступнях – сандалии из кожемита. Кожа на обнаженных руках-ногах и на лице старика была черно-коричневая, продубленная временем, но глубоко посаженные глаза смотрели живо и излучали энергию.

Время от времени дедок громко то ли переговаривался, то ли переругивался с соседями, приятелями по «бизнесу», быстро жестикулируя корявыми ладонями, и было понятно, что в жизни «блошиного» рынка он принимает весьма активное участие.

После того, как дедок заметил мое появление, он на время прервал свои оживленные диалоги и вопросительно посмотрел на меня.

– Гамарджёба! – вынужденно поприветствовал я его.

– Здарастуй, дуруг! – ответствовал старый человек, сверкнув из-под мохнатых бровей угольками глаз. – Что хочешь купить?

– Ничего. Просто смотрю.

– Харашё. Пасматры. – Старик отвернулся и стал что-то перекладывать в двухколесном возке, который стоял за его спиной на дороге. Возок был самодельный с невысокими деревянными бортами на двух велосипедных колесах, со скобой от детской коляски, для толкания. На нем, вероятно, перевозилось имущество старика.

Толпы праздного люда проходили мимо, но я не заметил, чтобы кто-то бросил заинтересованный взгляд на столик старика. Видимо, его товары не интересовали никого.

Я молча стоял у столба. Было душновато.

Старик, увидев, что я маюсь от жары, вдруг спросил:

– Вады хочишь? Халллодный? – Он вытащил из своей коляски большой китайский термос и стал отвинчивать алюминиевый колпачок.

– Нет, спасибо! – Пить я пока не хотел.

– Ну, харашё.

Он налил себе немного воды, выпил. Небритый костлявый кадык его двигался в такт глоткам. Потом достал какую-то потрепанную книгу, пристроился на возке и углубился в чтение. Читал старик без очков.

Я по-прежнему стоял, опираясь на палку.

Прошло минут пять-семь. Миши все не было.

– Дарагой! – услышал я снова обращение к себе. – Тибе нада сидеть.

Старик отложил книгу, полез под стол и извлек кресло на металлических ножках. Боковины и спинка кресла были обтянуты желтым дерматином, однако, середина, само место для сидения зияло открытыми пластинами поролона, так как дерматиновое покрытие было кем-то вырезано. Поролон был негрязный, и я уселся в кресло, сразу почувствовав облегчение.

– Спасибо, батоно!

– Пажжжялста! Сыды!

Старик снова присел на возок и продолжил чтение.

А я сидел и ждал сына.

Но сидел я теперь на виду у странного старика. Вскоре понял, что в моем положении что-то изменилось. Одно дело, когда я стоял у столба: стоячий, да еще чужеземец, так же, как любой прохожий, мог считаться человеком посторонним. Совсем другое дело – когда я сел. Да сел на территории, принадлежащей, пусть временно, другому человеку. Теперь, понял я, мой статус изменился: из случайного прохожего я стал чем-то вроде гостя. А на Кавказе, как известно, гость – лицо, особо чтимое и оберегаемое.

Старик, видать, тоже это почувствовал, потому что по прошествии еще нескольких минут снова засуетился. Достал из возка еще один термос, отвинтил пластиковый колпак, под которым оказалась чашка, и сказал, протягивая мне чашку:

– Дуруг, давай пить чай.

Это было проявление гостеприимства. Отказаться от чая значило нанести хозяину обиду.

И мы стали пить чай, который неожиданно оказался хорошо заваренным и душистым. Ну, а где чай, там – и неспешный разговор.

Старик спросил, откуда я. Я сказал, что из Сибири. Оказалось, Сибирь он неплохо знал, во времена Союза сам водил фуры и в Омск, и в Новосибирск, имел хорошие деньги. А теперь? Что – теперь? Теперь он – одинокий человек. Совсем одинокий. Его барахло никто не покупает. Пенсия маленькая. Тяжело! А что делать? Другим тоже тяжело. В Россию выезда нет: грузинам визы не дают.

Так мы сидели два битых жизнью старых человека, грузин и русский, пили чай и беседовали о превратностях наших судеб, которыми вертят по своему произволу неподвластные нам силы.

Старик не роптал, нет. Глупо жаловаться на судьбу. Да и грешно. Если есть хлеб и чай, да иногда хватает еще на лапоть хачапури и стаканчик саперави – что еще надо восьмидесятилетнему человеку?

– Скажжжи – что ищё? – сверля меня пронзительным взглядом, вопрошал мой собеседник.

– Ну, много чего …

– Что, дэньги – да? Бабу – да?

– И деньги не помешают, и бабу надо бы … Да только где их взять?

– Э-э-э! Ти маладой, нэ панимаишь!

Мы оба замолчали, потому что затронутая тема была безбрежной и необъятной.

Но вот, подошел Миша.

Нужно было прощаться.

– Спасибо, батоно! За чай, за добрые слова! Крепкого тебе здоровья!

– И тибе – здароввя и хароший путь!

Старик, не торопясь, закрыл термос, бережно уложил его в возок и снова достал свою потрепанную книгу.

Интересно, что еще может занимать этого явно не избалованного жизнью человека?

– Скажи, уважаемый, что ты читаешь? – любопытство не давало мне покоя.

Старик поднял голову и хитро заулыбался:

– Э-э-э, слюшай, очинь-очинь умный книжка.

Он развернул обложку и прочитал:

– «Похвала гулупости». Ауто́р Э-разм Рот-тер-дам-ский.

Фамилия автора была произнесена четко, с большим почтением.

Мы с сыном переглянулись: вот тебе и старичок – нищий! Да продлятся дни его в добром здравии!

Просфорка от бабы Жени

Алазанская долина

У входа на территорию древнего монастыря на табурете сидела просящая бабушка. Туристы проходили мимо нее, торопясь в церковь Святой Нины (Tsminda Nina). Что-то неуловимо знакомое привиделось мне в этой бабушке: грузная диабетическая фигура, востроносые калоши на ногах, старенькое, но опрятное серое платье под домашним фартуком, черная косынка на седой голове и улыбающееся морщинистое лицо. Сильно хромая, я подошел к ней и протянул монету в пол лари:

– Прошу вас.

Бабушка приняла монету и внимательно посмотрела на меня.

– Ты русский?

– Да.

– Болят ноги?

– Да.

– Мои ноги тоже болят.

– У меня артроз.

– А у меня – ревматизм.

– Ничего не поделаешь – возраст.

– Ну, ты-то еще не старый … Но тебя что-то еще беспокоит …

– Нет, но … – я немного замялся.

– Ну, так – что?

– Вы очень похожи на одну женщину.

– Какую женщину?

– На мою покойную тещу, любимую бабушку моих детей.

– Да-а-а?

– Перед войной она несколько лет жила в Грузии.

– Как её звали?

– Евгения Григорьевна, баба Женя.

– Хха-а-а! – темпераментно воскликнула просящая бабушка. – А меня знаешь, как зовут?

– Как?

– Еу-ге-ния!

– Значит, вы тоже – баба Женя?

– Да

– Очень рад!

Баба Женя достала из-под фартука сверточек пергаментной бумаги и извлекла из него белую просфорку, которую подала мне со словами:

– Возьми. Она целебная.

Бабушка по-православному перекрестила меня и сказала:

– Я буду молиться за тебя Святой Нине.