Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том 4"

Ванюша

В купе до Омска ехала молодая, 23 года, женщина Наташа с годовалым Ванюшей. Ребенок от рождения слепой, но различает свет и тьму. В Москве ему сделали операцию на левом глазу. Всё это по квоте, бесплатно. Таких операций предстоит сделать еще несколько, врачи обещали частично вернуть ребенку зрение. Мамаша говорила, что ребенок Ваня (он второй по счету; первому, Вите, уже исполнилось 5 лет) у неё родился недоношенным, семимесячным. Калекой, считала она, он родился потому, что с ней приключился сильный стресс после смерти отчима, которого она очень любила. Ее стали спасать от стресса: отпаивали водкой. Ну, и начались преждевременные роды.

Ванюша время от времени начинал неожиданно громко и требовательно кричать, ползая по постели в неудобной позе – на четвереньках, упираясь лбом о подушку и выгибая мостиком спину. И тогда молодая мамаша торопливо совала ему в рот бутылочку с молочной смесью, ласково приговаривая: «Ну, что, ж…па? Что ты опять шумишь? Ах ты, хитрая ж…па! Твоя ср…ка опять хочет а-та-та?». Она при этом слегка пришлёпывала по малюсенькой попке ребенка. Ванюша, немного пососав из бутылочки, успокаивался, и мама, любовно поглаживая сынишку, приговаривала: «Спи, моя ж…па».

Такие вот у неё были ласки.

Шерше ля фам

Братск

Голубей развелось много. Два самца, белоголовый и сизарь, вдруг сцепились и бьют друг друга крыльями. Рядом в траве что-то поклёвывает самочка. Белоголовый, видать, посильнее, клювом вцепился сизарю в перья на голове и повалил. Но тот всё же поднялся, стал энергично махать крыльями и, наконец, тоже ухватил клювом соперника за чуб. С минуту голуби валтузили друг друга.

Проходящая женщина забеспокоилась:

– Надо бы разнять драчунов.

– Не стоит, – говорю.

– Почему?

– Они дерутся из-за самки. Шерше ля фам. У них всё по-честному …

Наконец, дуэль окончилась. Сизарь отступился и улетел. Видно, признал себя побежденным.

Шубы с коньяком

Рассказ

Греция

Наша учебная стажировка в Салоникском университете временами перемежалась с экскурсионными поездками по стране. По просьбе нескольких женщин, директрис лесных техникумов, была предпринята особая поездка в городишко Касторию. Место это было известно тем, что большая часть челноков России отоваривалась там шубами, которые потом с наценкой перепродавали дома.

Я поехал вместе со всеми из простого любопытства: шубу не собирался покупать. Такие радости были мне не по карману.

Приехали.

Городок оказался небольшим. Несколько улиц состояли из сплошных магазинов и просто лавчонок, торгующих исключительно изделиями из кожи и шубами. Такого обилия изделий скорняжного промысла нигде до этого я не видел. Зашли в одну торговую точку, другую, третью, пятую. Везде необыкновенное богатство и широкий выбор: дубленки мужские и женские, с дорогой отделкой и без, шубы немыслимых фасонов и цветов из норки коричневой, серебристой и ослепительно белой, из каракуля черного и серого, из песца, лисицы, соболя и какого-то ханурика. Были даже – из волка и медведя.

В большинстве мест шел оживленный торг. Крепкотелые горластые тетки с мощными задами и грудями шныряли между стойками, отбирая товар. Это были наши соотечественницы, скупщицы.

Цены на товар были разные, но низких я не видел.

И вот нас подвезли к довольно большому двухэтажному строению, которое было названо фабрикой-магазином Пазваноглу. У широкого входа нас встречал сам хозяин, коренастый, крепко сбитый мужчина. Он был в белоснежной сорочке с короткими рукавами, открывающими поросшие густой шерстью сильные руки. Обширную лысину Пазваноглу обрамлял венок из черных, как воронье крыло, волос, что делало его похожим на древнегреческого кулачного бойца, увенчанного лавровым венком. Из-под кустистых бровей он окинул нас, кучку любопытствующих гостей, величественным всепонимающим взглядом. Хозяин произнес слова приветствия и широким жестом пригласил осмотреть фабрику, а потом выставочный салон-магазин. Переводила греческую речь на русский язык очаровательная женщина средних лет. Она представилась технологом и повела нас в цех, в котором работало десятка три женщин. Она стала рассказывать о производственном процессе. Подходила к работницам и показывала, как из разных кусков шкур нарезаются узкие полоски, потом с помощью компьютера подбираются одинаковые по цвету, как сшиваются. Всё было довольно любопытно.

Интерес наш еще больше возрос, когда две миловидные гречанки принесли на мельхиоровых подносах миниатюрные пластиковые стопочки с коньяком и микроскопических размеров шоколадки. Женщина-технолог предложила всем отведать греческого напитка в честь нашей встречи. Никто не отказался.

Мы поднялись на второй этаж. Здесь в просторном зале было всё то же, что и в других магазинах. Шубы из разнообразных материалов висели на стойках. «Но, – пояснила переводчица, – пусть вас цены на ярлыках не пугают. Мы можем сделать большие скидки».

Хорошо, подумал я, по-прежнему не испытывая желания что-либо купить. И, немного скучая, стал смотреть на наших женщин. Они деловито расхаживали между стойками, что-то выбирали, примеряли – зеркал было много – и спрашивали то меня, то других мужчин: «Ну как? Идет мне?»

Наконец, Валентина Аркадьевна, коллега из Соликамска, нашла нечто необычное, вроде дамского полушубка с пышным шалевым песцовым воротником. Когда она надела на себя это чудо, стало понятно, что ничего красивей на свете быть не может. Присутствующие при сем дамы и мужчины единогласно постановили: «Надо брать!» Но когда глянули на ценник, бедная Валентина Аркадьевна чуть не лишилась чувств: чудо стоило 520 долларов. У нее было только 280. Что делать?

– Не волнуйтесь, – сказала подошедшая соотечественница-технолог. – Я попытаюсь все уладить.

Она удалилась и через две минуты привела самого Пазваноглу. Увидев прекрасное лицо Валентины Аркадьевны, обрамленное роскошью песцового хвоста, он в восхищении широко развел свои волосатые руки, и, улыбаясь, что-то быстро написал на бумажке.

– Господин Пазваноглу, – объявила технолог, – делает вам большую скидку и отпускает товар за 280 долларов.

– Ура! – дружно закричали мы и потащили счастливую коллегу к кассе. Она быстро рассталась со своими долларами и ей тут же упаковали покупку.

Но это было еще не все.

– Господин Пазваноглу угощает вас.

Рядом с кассой стояла на отдельном столике красивая литра на три бутыль с греческим коньяком «Метакса». Мы догадывались, что коньяк в бутыли отменный.

И снова приняли по стопочке.

Снова стало хорошо.

Следующей была Татьяна, жена директора лесного техникума из Улан-Удэ, который в настоящее время, правда, был уже не директором, а депутатом аж Госдумы России. Татьяна была женщина богатая: муж отвалил ей на расходы круглую сумму. Она выбрала каракулевую шубу фантастической золотистой расцветки и легко заплатила за неё 2000 долларов.

После такой серьезной покупки, естественно, нас не могли не угостить, и снова все дружно выпили по стопочке из трехлитровой бутыли.

Стало невыносимо хорошо. И потянуло на большие дела.

После этого по шубе купили себе все женщины и некоторые мужчины. Особенно сильно подкупало то, что скидки всем делались небывалые – до трети или даже до половины стоимости товара.

Мы уже и по третьему и четвертому разу прикладывались к коньячной бутыли. И с каждым разом становилось лучше и лучше.

– Пора бы и тебе, Пал Васильч, что-то купить жене, – все настойчивей подначивали меня коллеги.

– Да у меня всего-то 260 долларов, – отказывался я.

– Ничего, подыщем что-нибудь.

И, правда, подвели меня к стойке, на которой висели каракулевые шубы. Я стал примерять на себя: моя жена Люба была примерно моего размера, 54-го. Мерил я мерил и вроде подыскал что-то подходящее. Но цена – Боже мой! – 490 долларов.

– Ничего, – говорят, – мы с греками сторгуемся.

И ведь сторговались.

Я выложил свои доллары и почти счастливый принял свой пакет.

Дома, в Братске, оказалось, однако, что шуба хороша-то хороша, да немного маловата. Пришлось отдать её дочери.

Праздник на высоте две тысячи метров над уровнем моря

Рассказ

Мексика, Таско

В советские годы практиковались поощрения за хорошую работу не только направлениями в санатории и дома отдыха, но – и льготными туристскими путевками по Союзу и за границу. Туристов направляли в страны социалистического лагеря, реже – в капстраны. Однажды повезло и мне. По протекции московского начальства из лесного министерства я, в то время работавший директором политехникума, попал в группу, вылетающую в двухнедельное путешествие по Мексике. Группа в три десятка человек была подобрана из работников лесной отрасли, среди которых были инженеры и аппаратчики целлюлозного и лесопильного производства, лесники, и почему-то – из авиаторов Аэрофлота: пилотов, штурманов и стюардесс. Маршрут путешествия предусматривал пребывание в нескольких городах: Мехико, Пуэбло, Чолула, Таско, ознакомление с достопримечательностями и историческими памятниками, а также – просто отдых и развлечения в Акапулько. Программа была хорошо продуманной, насыщенной и интересной. Если к этому прибавить отличный сервис в четырех– и пятизвездных отелях и обильную мексиканскую кухню, то наше путешествие можно было бы считать роскошным. Однако было одно «но», которое немного портило настроение: на карманные и прочие расходы каждому туристу было выдано строго по 80 долларов (и ни цента больше), которые по приезду в страну мы тут же обменяли на местную валюту – песо. Что такое были эти 80 долларов? Нам хотелось привезти домой какие-нибудь подарочки для своих родных: в Мехико на развале можно было купить великолепную дубленку или шевровый плащ всего за 40 долларов, а в высокогорном Таско за такую же сумму – сторговать искусно сделанные гарнитуры женских серебряных украшений. Но, кроме того, хотелось немного шикануть, попробовать чего-нибудь экзотического. Соблазнов было много. Но на наши деньги не сильно разбежишься.

Наш туристский автобус долго тащился по унылому пеклу мексиканской полупустыни, взбираясь с натужным ревом все выше по горной дороге. Слева и справа мелькали громадные, диковинные для русского глаза кактусы высотой в три-четыре метра и выше. Наконец, около четырех часов после полудня мы добрались до небольшого городка. Гид дон Педро сообщил, что мы прибыли в город Таско, который находится на высоте около двух тысяч метров и известен как центр добычи и переработки серебра.

На календаре было 7 ноября, день в нашей стране праздничный – годовщина Октябрьской революции. Дома, в родном Братске, обычно в этот день с утра мы ходим на демонстрацию, потом веселые и радостные (впереди – целых два выходных) садимся за праздничные столы.

На родине, у нас в Приангарье, уже лежал снег, сильно подмораживало, а здесь, на другой стороне земного шара, сияло субтропическое солнце, и было непривычно жарко.

Отель, в который нас поселили, состоял из просторного дворика, по периметру которого росли мощные кусты, обильно усыпанные яркими красными, белыми, желтыми и синими неведомыми нам цветами. Посреди дворика сверкал в лучах солнца лазурный бассейн овальной формы, а шестиэтажный спальный корпус одной стороной с колоннадой выходил во дворик, обратной же стороной был обращен к горной пропасти.

Под водительством неулыбчивого и плохо говорящего по-русски дона Педро была совершена полуторачасовая пешая прогулка по городу. Были осмотрены немногие достопримечательности: уютные, утопающие в зелени площади с несколькими зданиями средневековой постройки, католический храм с двумя главами колоколен, украшенных тончайшей барочной лепниной, рынок нумизматов с богатыми россыпями медных и серебряных монет и, наконец, множество мастерских серебряных дел мастеров с выставленными в витринах для продажи продуктами их труда. Главный интерес был, конечно, к этим мастерским.

Такого изобилия изделий из серебра никому из нас еще не приходилось видеть. Удержаться от покупок было невозможно. В посудные лавки мы, правда, не заходили: столовое серебро стоило неимоверно дорого. Но наборы женских украшений были на все вкусы и, главное, – нам по карману. После долгих блужданий и прицениваний, сопровождаемых вздохами сожаления, отоварились все. Я тоже купил жене Любе резное колечко, две ажурных цепочки и фантастической красоты браслет, плетеный из витых серебряных нитей. После покупок серебра денег из того минимума, 80 долларов, который был выдан каждому из нас на карманные расходы, оставалось всего ничего – какая-то мелочь. А впереди был еще недельный отдых на курорте Акапулько и двухдневное пребывание в Мехико.

Вечером в честь праздника был устроен пир со скромной выпивкой. Закуска – ресторанная, выпивка своя, специально припасенная еще в Союзе.

На автобусе нас привезли к ресторану. Мы с напарником Станиславом выставили на стол бутылку молдавского коньяка «Белый аист», Иван с женой Валей – водку. Официанты, смуглые, невероятно худые и быстроногие местные мачо, разносили закуски и кувшины с соками из апельсинов и манго. На наш стол поставили средних размеров тазик с мешаниной из нарезанных овощей и фруктов: капусты, томатов, редиски, ананасов, бананов, авокадо и еще Бог знает чего. Такой был салат.

– Ну, с праздником, земляки! – поздравил наше застолье Иван, и мы выпили по рюмке. Иван, на самом деле, Иван Иванович Ковбасюк, общительный сорокачетырехлетний толстяк, был из нашего Братска. Дома он был главным лесничим района. За прошедшую неделю путешествия мы сдружились с ним и его веселой женой Валей, которая работала мастером производственного обучения в ПТУ.

Иван чайной ложкой наложил на ломтик хлеба мелко нарезанные кусочки зеленого перчика чили и, не морщась, отправил в рот, после чего принялся за салат. Он был единственным человеком в нашей группе, который с видимым удовольствием поедал местную чудо-приправу. Я однажды попробовал малюсенькую дольку этого перчика и едва не помер от пожара, внезапно вспыхнувшего во рту.

Громко заиграла музыка – играл «живой» оркестр: скрипка, труба, аккордеон и барабан. И мы начали оглядываться. В просторном помещении ресторана, смахивающем на вокзальный зал ожидания, кроме нашей группы, в дальнем углу сидела тихая группа немцев, почему-то одних мужчин, причем преклонного возраста.

Для бодрости выпили еще по рюмашке и пошли приглашать наших дам на танцы.

Когда снова наступило время еды, были поданы цыплята, распластанные на две половины и хорошо прожаренные, политые каким-то запашистым соусом, обложенные картошкой фри и зеленью. Еда была выше всяких похвал, и порции были богатырские.

Опять выпили по чуть-чуть, и я почувствовал, что мой сорокатрехлетний организм нуждается, помимо еды-выпивки, в чем-то еще.

Во время очередного танца я набрался наглости и через весь зал двинулся к немецкой группе. За одним из столиков там сидела смуглая девушка, явно не бледнолицая немка.

– Пердоне! Извините! Разрешите! – произнес я, обращаясь к обществу чопорных старичков за столом. Потом, протянув руку к девушке, сказал: – Пор фавор! Пожалуйста, сеньорита, прошу вас оказать мне честь …

Сеньорита внимательно посмотрела на меня, молча встала из-за стола и милостиво подала мне руку. Всё это она проделала с грацией высокородной герцогини: прямой корпус – белая батистовая блуза, строгие черные джинсы, – поднятый подбородок и гордая голова, увенчанная вьющимися темно-русыми волосами, перевязанными красной ленточкой, плавные балетные движения.

Ого, подумал я, ничего себе дамочка. Голубых кровей, однако.

– Грациас! Мучо густо, сеньор! (Спасибо! Очень приятно, сеньор!) – были первые ее слова, которые я понял сразу, несмотря на почти полное незнание местного языка.

Я слегка оробел от такой светскости. Но танец – замечательное средство, способствующее как раскрепощению, так и снятию всяких зажимов. Моя правая рука автоматически потянулась к талии сеньориты, ее левая рука привычно легла на мое плечо. Остальное доделали ноги, которые послушно стали двигаться, подчиняясь ритму медленного танго …

Известно, что парные танцы являются одним из лучших средств для непринужденного знакомства мужчин и женщин. Вероятно, их придумали находчивые люди с горячей кровью.

Девушка произнесла по-испански какую-то фразу и вопросительно посмотрела на меня. Я пожал плечами:

– Не понимаю.

– Парле ву франсе? – спросила она.

– Но. Я не говорю по-французски.

– Инглес?

– Но. Еу есте русо. (Нет. Я русский.)

– Русо? – вздох разочарования.

– Абер ихь шпрехе этвас дойч. (Но я немного говорю по-немецки.)

– О, зэр гут. Унд ихь аух шпрехе дойч. (Отлично. Я тоже говорю по-немецки.)

Наконец-то мы нашли язык, на котором можно было общаться.

– Ире наме ист Кармен? (Ваше имя Кармен?) – спросил я.

– Нейн. Майне наме ист Анхела, – ответила девушка. – А почему вы так спросили?

– Вы немного похожи на героиню оперы Бизе.

– О, нет, – она легко по-детски засмеялась.

И тут я увидел на ее смуглых щеках веселые ямочки. Пухлые темно-вишневые губы без всяких следов косметики раскрылись в сдержанной улыбке, обнажив ровные зубы безупречной белизны. Прямой породистый нос с выпуклыми ноздрями. И глаза … Карие, почти черные … Таинственные глаза бездонной глубины.

– Нет, – сказала девушка Анхела. – Кармен испанка, а я не испанка, я креолка … А как вас зовут?

– Меня? Павел. По-немецки будет Пауль.

– А по-мексикански – Пабло. Дон Пабло.

Через несколько минут, с трудом преодолевая непривычный языковой барьер, я узнал первичные анкетные данные девушки. Сеньорита Анхела недавно окончила гуманитарный факультет университета и работает гидом на внутренних мексиканских маршрутах. Возит группы немцев и французов. В настоящее время она – гид немецкой группы. Помимо диплома, у нее есть сертификат на право работы учительницей, но работы нет. Живет с мамой в пригороде Мехико. Не замужем.

Я тоже сообщил о себе, что приехал, точнее, прилетел из Сибири, работаю директором техникума.

– Тэкникум? – повторила сеньорита. – Вас ист дас? (Что это такое?)

Я объяснил, что это что-то вроде латиноамериканского колледжа.

– О, дон Пабло, вы, наверное, очень богатый человек?

– Совсем нет. В нашей стране все виды образования бесплатны, и поэтому богатеть не с чего.

– И университет – тоже бесплатный?

– Да. Студентам даже стипендии платят.

– Зеэр интересант… (Очень любопытно…) А за мое обучение платил папа, пока он был живой, – со вздохом сказала Анхела. Потом спросила:

– А семья у вас большая?

– Да. Я женат, у меня трое своих детей. Все они пока учатся в школе.

– Ого, вы и вправду богаты. Расскажите, пожалуйста, о ваших детях.

Я с удовольствием стал рассказывать о детях и был удивлен тем, с каким вниманием моя новая знакомая слушала рассказ. Так обычно родственницы слушают своих близких родственников: сведения о хорошо известных близких людях их радуют. Эта креолка не была моей родственницей, но слушала так, будто хорошо знала моих детей.

Оркестр играл зажигательные латиноамериканские мелодии. Страстные рыдания скрипки и переборы аккордеона, сопровождаемые лирическим бормотанием трубы, будоражили и заставляли сердце биться сильнее. Мои соотечественники тоже время не теряли и лихо отплясывали. Особенно выделялись бравые вихоревские и братские лесники и крепенькие иркутские стюардессы.

Я пригласил девушку за наш столик. Официант тут же принес стул и новый прибор. Я налил ей рюмочку коньяка и торжественно произнес:

– Эс лебе унзер фест унд эс лебе сеньорита Анхела! (Да здравствует наш праздник и да здравствует сеньорита Анхела!)

Наша компания поддержала тост. Иван, Валя, Станислав и я, – мы дружно выпили. А с Анхелой произошло что-то непонятное. Она неумело в три глотка тоже выпила, но тут же закашлялась, из глаз ее брызнули слезы. Я испугался, как бы ей не стало плохо. Однако, вроде, обошлось.

– Боже мой! – произнесла она, немного отдышавшись. – Я не думала, что у русских такие крепкие напитки.

– Привыкай, – посоветовал Иван. – У нас эта гадость считается деликатесом.

Странно, подумал я. Как их тут воспитывают? Держат в черном теле, что ли? Девушка далеко не школьница, наверняка достаточно опытна, должна быть тертым калачом, но почему так непривычна к выпивке? Загадка.

Когда мы снова пошли танцевать, я спросил:

– Вы что, никогда не пробовали крепкие напитки?

– Нет.

– Как же так? У вас в Мексике есть и хорошая тростниковая водка, и текила из агавы, и виноградные коньяки …

– Наша семья была очень набожной. Строгие католики. И меня воспитывали в строгости.

– Но вы же были студенткой и наверно на вечеринках выпивали?

– Да, выпивали, но только легкие коктейли.

– Дас ист вундер! (Чудеса!) – заметил я.

Немного погодя Анхела сказала:

– Знаете, дон Пабло, я очень несовременная девушка.

– Почему вы так считаете?

– Хотя бы потому, что моя любимая литературная героиня Натали Ростова – героиня романа вашего русского писателя Толстого.

– Поразительное совпадение: она – и моя любимая героиня.

– Вот как? – удивленно посмотрела на меня девушка из страны, такой же малопонятной и загадочной для меня, как планета Марс.

– Да, я, наверное, тоже старомоден, потому что примером для меня были герои графа Толстого.

Вскоре из ее речей я выяснил, что она хорошо знает и любит романы и повести Толстого. Он назвала: «Война и мир», «Анна Каренина», «Казаки». Слышать о любви к русскому писателю из уст креолки было, по меньшей мере, непривычно. Мало кто из знакомых мне соотечественниц мог бы признаться в том же.

Анхела сказала, что мечтает побывать в России, на родине любимого писателя.

– Для этого, – объяснил я, – достаточно попасть в Москву. А там, от Москвы до Ясной Поляны, родового имения графа Льва Николаевича Толстого, два с половиной часа езды на автобусе.

– Наверно, это очень дорого?

– Не думаю.

Я объяснил, что есть несколько установленных маршрутов, одним из которых полетим и мы: от Мехико до Гаваны 4 часа лета, от Гаваны до Шеннона (в Ирландии) 12 часов, от Шеннона до Москвы еще 6 часов.

– Почти сутки в полете?

– Да, это неблизко.

– А вы, дон Пабло, живете далеко от Москвы?

– Да, мне до моего сибирского города нужно лететь чуть больше пяти часов. Это еще пять тысяч километров.

– Расскажите о вашей Сибири.

С трудом подбирая немецкие слова, я стал рассказывать о нашем величайшем в мире озере Байкал, о нашей красавице быстрой и очень сильной Ангаре, о сопках, покрытых вечнозеленой тайгой, о молодых городах, построенных в тайге.

– Вы так интересно рассказываете, – тихо сказала девушка. – Я хотела бы все это видеть сама.

И Анхела очень внимательно посмотрела на меня своими бездонными глазами.

Танцевальный вечер был довольно продолжительным. Мы с Анхелой все время были вместе. Ни я, ни девушка не изъявляли желания присесть, отдохнуть. Ноги двигались сами по себе, в такт музыке. Но даже когда музыканты ненадолго прекращали играть, мы, не обращая внимания, стояли в ожидании. Нам было не до музыки: мы разговаривали. И наше общение становилось все более и более интересным.

О чем мы только не говорили: и о ее предках, по материнской линии это были испанские идальго, а по отцовской – потомки индейцев майя; и о ее товарищах по университету; и о матери, с которой она живет очень скромно на небольшую ренту, оставшуюся после смерти отца. Я рассказывал о своих предках, безземельных бессарабских крестьянах, о своей работе, о своих студентах.

У Анхелы была одна удивительная способность: во время нашего диалога она пристально, не отрываясь, смотрела в мои глаза и, несмотря на неудобства пользования чужим для нас обоих языком, казалось, что она понимает все, о чем я говорю, на подсознательном уровне. Все, о чем мы с ней говорили, было безумно интересно и казалось крайне важным. Чем больше я слушал голос девушки, чем дольше смотрел в ее гипнотические глаза, тем больше мне казалось, что ничего важнее того, что она сейчас говорит, нет.

– Мы могли бы быть с вами друзьями, не правда ли? – однажды спросил я.

– Мне бы тоже этого хотелось, – ответила сеньорита Анхела.

– Но как это сделать, я не знаю.

Немного подумав, девушка вдруг спросила:

– Вы ведь едете в Акапулько?

– Да.

– И сколько там будете отдыхать?

– Шесть дней.

– Мы с немцами тоже пробудем там неделю. Днем я буду занята, а по вечерам мы могли бы с вами встречаться и гулять по ночному городу.

– Это было бы чудесно.

Оказывается, ее желания совпадали с моими. И мои мечты совпадали с ее предложениями. Это была такая сказка наяву.

Я не сразу сообразил, что мы оба оказались во власти несбыточных мечтаний. Некоего самообманы под влиянием самогипноза.

Но так хотелось, чтобы у этого вечера было продолжение …

Была полночь, когда оркестранты перестали играть и стали складывать свои инструменты. Я проводил сеньориту Анхелу к ее немцам. Она села за свой столик, написала на белой салфетке набор цифр и протянула мне:

– Дон Пабло, вы завтра будете в Акапулько?

– Да.

– Позвоните мне по этому телефону.

– Хорошо.

– Обязательно позвоните!

– Обещаю вам, сеньорита.

Я вежливо поклонился ей и всей компании сидевших за столом.

– Дон Пабло, бите зеэр! Телефонирен! (Дон Пабло, очень прошу! Позвоните!) – еще раз на прощанье попросила Анхела.

– Йа, натюрлих. (Да, конечно.) – ответил я.

Она протянула мне свою узкую ладошку и, припав к ней губами, я ощутил слабый пряный запах. Он был похож на забытый мною запах из моего детства. Однажды из воробьиного гнезда выпал птенец, он был еще совсем голый, желторотый, с неразвитыми крылышками и, видимо, от страха и своей беспомощности непрерывно кричал – чирикал. Я взял его в ладони, потом осторожно сунул за пазуху, полез по лестнице под стреху сарая и положил обратно в гнездо. Но в течение нескольких часов мои руки пахли птенцом. Воробушком.

Ее руки пахли точно так же.

Я вернулся к своим. Но было что-то не по себе: я пребывал в растрепанных чувствах.

– Чтой-то с тобой, Пал Васильч? – глядя на мое странное поведение, спросила Валя.

– Не знаю.

– Неужто влюбился?

– Наверное, нет, но… Не знаю …

– А тебе это надо?

– Может быть, и не надо…

– Ничего, со временем это пройдет.

– Ты так думаешь?

– Конечно.

Тут подал голос Иван.

– Туземная девочка хороша! Ох, как хороша! – развил он тему. – Шибко хороша! Однако не надо забывать, что связи с иностранками у нас не поощряются. Партия бдит и ее органы за этим делом присматривают. Так что за аморалку тебе, Васильич, по партийной линии строгач с занесением четко светит, это и к бабке ходить не надо.

Верно, светит, думал я. Но бывают же и чудеса? Я с детства верил, что бывают. Даже то, что судьба забросила меня сюда, в далекий и незнакомый мир, – уже чудо. А следующее чудо вполне может произойти на тихоокеанском курорте, в Акапулько. Мы встретимся с ней и … Правда, что будет дальше, я представлял довольно смутно …

И еще: почему – обязательно «аморалка»? Неужели нельзя встречаться без аморалки?

Ох, не хитри, старый козел, сказал я себе, немного поразмыслив. Встречаться с прелестной девушкой, и – без аморалки? То есть – без этого самого? Не обманывай себя: так не бывает.

Конечно, это были беспочвенные фантазии, усиленные пьянящим высокогорным воздухом, коньяком и чем-то еще, мне не известным.

Пора было и нам собираться. В заключение после десерта был подан ароматный бодрящий кофе. Мексиканцы – известные кофеманы и кофе, конечно, умеют готовить.

Но у нас был праздник, и мы еще раз всей группой выпили. На посошок. Скворцов, руководитель группы, пожилой солидный мужчина из обкомовских работников, воспользовавшись наступившей тишиной, еще раз поздравил всех с годовщиной Октября и предложил:

– А теперь, друзья, давайте споем песню о нашей родине!

И Скворцов запел сильным красивым баритоном:

 
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек.
 

Здесь, в другом, чужом мире, наша земля казалась особенно дорогой, и мы дружно рванули:

 
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
 

Ничто так не сплачивает, как общее пение песни, слова которой знают все с пионерского возраста. Хоровое пение сближает, как общая молитва в церкви или общая медитация.

Однако песня возбудила не только нас. Пожилые немецкие туристы, которые до этого тихо сидели в дальнем углу, тоже зашевелились. Они дружно встали и неожиданно запели. Немцы пели очень слаженно, четко печатая каждый слог. Отрывисто, резко, с большим напором. В ритме походного марша:

 
Die Fahne hoch! Die Reihen fest geschlosseen!
SA marschiert mit ruhig festern Schriit.
 

Что они поют? – подумал я. Мелодия казалась знакомой. Слова – тоже:

 
Знамена – ввысь! В шеренгах плотно слитых
СА идут, спокойны и тверды.
 

«СА» – что это такое? – никак не мог я перевести. И вдруг вспомнил: да ведь так называли штурмовиков. Штурмовиков фашистских отрядов. И поют они не что попало, а «Хорст Вессель»!

– Красиво поют, – произнесла впечатлительная Валя. – Видно, старички хорошие хористы.

– А знаешь, что они поют?

– Ну, наверное, какую-то бодрую походную туристскую песню.

– Верно – походную, но не туристскую, – ответил я. – С этой песней, которая называется «Хорст Вессель», они действительно пошли в поход. Но – не в туристский, а в военный. С этой маршевой песенкой они пришли в 41-м к нам, в Россию … Это – гимн фашистских штурмовиков.

– Вот это – да-а-а!..

Допев все куплеты, немцы, как ни в чем не бывало, пошли к выходу мимо наших столиков. Теперь мы смогли видеть их более подробно. Многие были в тирольских шляпах с петушиными перьями, в невиданных нами кожаных шортах. Старички смотрелись импозантно и казались миролюбивыми. Анхела шла последней, но выглядела подавленной. Она помахала на прощание рукой, я вяло ответил.

Мы с немцами жили в одном отеле, и нам предстояло провести с ними остаток уже наступившей ночи. Мы не ожидали от них никаких демаршей, никакой пакости, но, как выяснилось позднее, все самое неожиданное было впереди.

Был уже первый час ночи, когда нас, сильно намаявшихся за длинный день, но веселых и в большинстве своем все еще готовых к подвигам, привезли в родимый отель. Пошатываясь, мы вышли из автобуса. Наш гид дон Педро, руководитель группы пожилой Скворцов и большая часть народу отправились спать.

Ночное небо было в звездах, и звезды, необычно большие и яркие, мерцали, отражаясь на глади воды в бассейне.

Иван, ведомый под руку Валей, остановился у зеркала бассейна и, осененный какой-то идеей, вдруг закричал:

– Ребята! Праздник продолжается! Начинаем ночные заплывы.

– Ванюша, – нежно прощебетала его заботливая жена. – Какие заплывы? У тебя же почки.

– Женщина! – строго ответствовал Иван. – Не препятствуй! Я в этом году ни разу не купался. В нашем суровом краю это было невозможно. – И он начал стаскивать с себя штаны, клетчатую ковбойку и остался в длинных семейных трусах.