Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том 4"

Набережная

Золотое кольцо, Ярославль

Красивый город и видно, что не бедный. Старина удачно соседствует с современными строениями. Всё обильно обрамлено зелеными скверами, парками, цветниками. Особенно впечатляет набережная – зона отдыха вдоль Волги: три километра ухоженных пешеходных и транспортных дорожек, богатая полоса лип, берез и кленов вдоль всей зоны; вдоль крутого берега тянется белая балюстрада с ротондами; при впадении реки Которосль в Волгу – так называемая стрелка с величественными памятными знаками в честь основания города и красивой цветочно-парковой зоной. Масса веселого праздного народа. Мест для гуляний много. Везде следы довольства и чьей-то высочайшей заботы – заботы не только отцов города, но и жителей.

У нас в Братске много лет назад власти поговаривали о создании большой парковой зоны и красивой набережной у моря. Со временем эти планы почему-то стали забываться, а сегодня, с наступлением «рыночной» экономики о них и вовсе не вспоминают. Лес вокруг города мерзко загажен и замусорен. Парков (если не считать небольшую неблагоустроенную зону в поселке Энергетик и скверика у телецентра) нет. Гуляния по улицам из-за мощного транспортного потока противопоказаны.

Куда податься? Где найти глоток чистого воздуха? Ехать далеко в тайгу? А там «черные лесорубы» начисто выстригают лес, оставляя после себя массу хлама и легковоспламеняющегося мелкого валежника.

Что же делать нам, обитателям каменных джунглей? Ведь нам же, и нашим детям и внукам, жить здесь?

В мире мёртвых

Во Франции

После посещения королевского дворца в Фонтенбло заехали на русское кладбище Сен Женевьев де Буа. Кладбище платное: за право быть похороненным на его земле и за содержание могилы надо платить приличные суммы. Бросалось в глаза отличие надгробий знатных русских людей и белогвардейцев. На могиле княгини Мещерской, бывшей фрейлины императорского двора, купившей землю под кладбище, скромный каменный крест и простая табличка. Такой же простой крест с несколькими табличками на групповом захоронении семейства князей Юсуповых, знатнейших и богатейших людей в царской России. А на могилах офицеров-деникинцев, объединенных в один комплекс, – дорогие мраморные плиты, единый, впечатляющий большими размерами крест. То же на коллективной усыпальнице могил казаков (есаулов, хорунжих и чинов помельче) – борцов с советской Россией. Дорогие могилы хорошо обихожены, – кто-то хорошо платит.

В нашем городе, на кладбище, – тоже есть целый комплекс ухоженных могил с дорогими памятниками. Это могилы братков. За них тоже кто-то хорошо платит.

Общение без слов

Германия

Мюльхаузен – небольшой средневековый городишко с интересными историческими памятниками, кривыми, утопающими в зелени, тенистыми улочками, уютными двориками, гостеприимными кафешками, барами и ресторанами. В XVI веке Мюльхаузен был центром великой Крестьянской войны.

По вечерам мы, жильцы маленькой гостиницы, иногда собирались внизу в уютном ресторанчике. Там подавали недорогое вино, пиво, легкие закуски, допоздна играла музыка. Особенно хорош был аккордеонист, пели также живые артисты: мужчина и женщина. В ресторан надо было попадать часам к восьми вечера, позже мест уже не было: все было занято местными немцами. Мы обычно брали по бутылке рейнского и фрукты. Это было совсем дешево. И можно было, потягивая мягкое сухое вино, сидеть хоть до закрытия.

В первый же вечер я обратил внимание на двух пожилых немцев за соседним столиком, по виду каждому было за семьдесят. Оба худощавые, подтянутые, в строгих темных пиджаках с платочками в нагрудных кармашках, при галстуках, они сидели за початой бутылкой белого вина и маленькой тарелкой с орешками, на двоих. Они просидели часа три (это при нас), не проронив ни слова. Слушали музыку, изредка поглядывая друг на друга. Кто-то из посетителей шел танцевать, кто-то громко пел (у них это можно, но не позднее, кажется, десяти вечера), а двое наших соседей сидели, как мумии, не двигаясь. И молчали. Мы с приятелем пришли – они сидели, ушли – старики продолжали сидеть, бутылка у них была выпита только наполовину.

Возможно, это были два бывших сослуживца, или, может быть, просто два одиноких человека, которым некуда деваться по вечерам. Так мы и не узнали, а лезть с расспросами к незнакомым людям было неудобно.

Через день мы снова попали в ресторан. И снова увидели двух знакомых стариков, которые очень перпендикулярно, не сгибая спин, сидели за столом. Они церемонно кивнули нам, как знакомым, и пригубили из фужеров. Все молча. Видимо, так они проводили свой досуг.

Что ж, общение не всегда предполагает говорение, часто близкие люди без слов понимают друг друга.

Главное – быть вместе.

Дорожное происшествие

Польша

Не могу забыть о происшествии, которое случилось со мной несколько лет назад во время путешествия по странам западной Европы. Мы ехали по территории Польши вдоль ухоженных полей, садов, небольших деревенек и хуторов уже больше двух часов, когда, наконец, наш туристский автобус сделал санитарную остановку у придорожного супермаркета и припарковался рядом с несколькими такими же комфортабельными, как наш, «мерседесами», расписанными яркими красками и броскими иноземными надписями. Маркеты на автобанах, обычно совмещенные с автозаправками, размещались через каждые сто пятьдесят-двести километров и располагали набором стандартных услуг: готовые горячие и холодные блюда в ресторане с раздаточной линией самообслуживания, прохладительные напитки, сигареты, шоколад, всевозможные поп-корны, сникерсы и чупа-чупсы, сувенирные товары и, конечно, бесплатные туалетные комнаты.

Вместе со спутниками я вышел из автобуса и, разминая ноги, пошел в здание. Народу внутри было довольно много.

Первым делом требовалось удовлетворить неотложные физиологические потребности. В сверкающем кафелем туалете писсуары и раковины были стерильно чисты, нигде ни соринки, ни пылинки. Хорошо пахло.

Вымыв руки, я направился к линии раздачи, и очень юная черноокая девушка любезно спросила меня:

– Чым можна пану?

– Кавэ. Проше кавэ.

Девушка кивнула, что-то поколдовала на никелированном автомате и выдала мне малюсенькую чашечку с дымящимся кофе. Я расплатился и с чашкой устроился за миниатюрный пластиковый столик. Прихлебывая кофе, не торопясь, стал осматриваться. Туристы, наши и иностранные, быстро, как муравьи, сновали внутри просторного помещения, целеустремленно что-то высматривая.

Потом я заглянул в магазин, купил бутылочку минеральной воды. Осмотрел сувениры: все как везде, ничего оригинального.

Время остановки истекало, нужно было идти.

Мысли в мозгу шевелились лениво. Беззаботно думалось о приятном, о том, что через час с небольшим мы на нашем автобусе пересечем границу с Чехией и еще через час окажемся в красивом городе Брно, где нас ждут интересные встречи, вкусный ужин и уютный ночлег. Так обещал гид …

Не спеша, я прошел к выходу.

Двери выхода были двухстворчатые, на двойных шарнирах, самозакрывающиеся, устроенные по образцу американских салунов. Такие иногда показывают в вестернах из жизни старого Дикого Запада.

Локтем я толкнул правую створку, шагнул наружу, и вдруг … В то же самое мгновение раздался душераздирающий крик. Оглянувшись, я увидел, – о, ужас! – что створка всей силой пружинного механизма ударила ребенка, который шел следом за мной. Светловолосого мальчика лет трех.

Я остолбенел. Сначала не понял, что случилось.

Но ребенок заплакал так громко, так жалостно, что у меня внутри все оборвалось: Боже мой, дошло до меня, это же по моей вине он пострадал!

Его отец, громадный рыжеволосый, бородатый мужчина, тут же, молча, быстро подхватил малыша на руки и прижал к груди. Рядом оказалась молодая растерянная мама с большим пакетом в руке.

Как же мне, болвану, в голову-то не пришло, что створку надо было рукой придержать. При-дер-жать! Я не сделал этого, и бедное дитя …

Что же делать, что теперь делать?

– Простите меня, пожалуйста! – прокричал я в полной растерянности.

Но семейная пара с плачущим малышом стала поспешно удаляться. Они быстро уходили, причем уходили, демонстративно не глядя в мою сторону.

– Извините! Пардон! Энтшульдиген зи! – бормотал я вслед чужеземцам, возможно, немцам или скандинавам, которые, не говоря ни слова, шли к своему автобусу, не желая вступать со мной в контакт.

Почему они молчали?

Если б это были наши, русаки, подумал я, меня бы наверняка обложили матом и, возможно, дали по морде. А эти не соизволили …

Они, конечно, тоже виноваты: перед дверью надо было взять ребенка на руки, но – я?

Я-то каков?..

Они вошли в свой размалеванный автобус. Ребенок все еще плакал.

С трудом передвигая неожиданно отяжелевшие ноги, с пустой бессмысленной головой я поплелся к нашему автобусу, чувствуя себя последним подонком.

Бусик

Братск

На трансформаторной будке, что недалеко от городской мэрии, читается прямо по кирпичу намалеванная полуметровыми буквами надпись: «Бусик, я тебя ням!»

Обычно такие надписи, выражающие желания и намерения, часто с добавлением ненормативной лексики, на заборах, тротуарах, цоколях домов и даже общественных зданий делаются полулегально, под покровом ночи. И делают их представители фертильной возрастной группы. Они не хулиганы, совсем нет. Так они выражают свои чувства. Таков извечный способ подрастающих самцов хомо сапиенс привлечь внимание противоположного пола. В дикой природе, среди зверей, птиц, насекомых и рыб, где властвуют одни инстинкты, особи самцов действуют аналогично. Правда, у животных возможности ограничены. Например, они привлекают самок своим цветовым окрасом, мелодичной голосовой трелью или устрашающим рыком, демонстрируют физическую силу – и это, пожалуй, всё, на что они способны. И, конечно, ни одно животное не может выражать свои половые желания посредством публичного письменного обращения к самке. А вот царь зверей, человек, может. Однако и у царей не всегда всё получается.

Беглый анализ текстов на упомянутой кирпичной будке свидетельствует, что чересчур настойчивые домогательства реализуются не всегда. Так, обращение к «Бусику» с намерением «ням», по-видимому, не привело к искомому результату, ввиду чего ниже черным цветом было написано нехорошее дополнение: «Сука».

Будущие археологи, изучая подобные настенные и назаборные надписи наших современников, будут, надо полагать, строить свои суждения о нашей культуре сходным образом.

Кулек на газоне

Братск

Утром иду мимо соседней девятиэтажки. Впереди – женщина, судя по полноватой фигуре и тяжелой походке, пожилая, но нестарая. Вдруг она останавливается, достает большой кулек и вываливает на белый снег газона какие-то объедки: подгнившие помидоры, заплесневевшие куски хлеба, остатки каши. Тут же рядом бросает пустой целлофановый пакет.

– Для кого вы все это добро выбрасываете? – спрашиваю я, поравнявшись с женщиной.

– А вот голуби прилетят и поклюют, – отвечает она. Правда, отвечает слишком быстро. Видно, не ожидала, что кто-то увидит, что она делает.

– Но голуби гнилые помидоры не едят.

– Ну, кто-нибудь да съест.

– Никто не съест.

– Вон, еще вороны летают …

– А пакет, – спрашиваю, – кому оставляете? Тоже воронам?

Женщина, чтоб отвязаться от назойливого свидетеля, тут же придумывает новую сказку:

– Буду идти обратно из магазина – подберу.

Однако порыв ветра подхватывает пакет, он улетает и повисает далеко на кусте.

– Вот видите.

Поняв, что разговор принимает нежелательный для нее характер, женщина меняет тональность:

– Тебе-то какое дело? Иди себе.

Я пытаюсь снова что-то объяснить, но это только распаляет ее, и она начинает злобно кричать:

– Чего пристал, черт хромой? Иди подобру-поздорову! Кругом вон сколько мусора валяется, и бутылки, и бумажки!.. Чего ты ко мне вяжешься? Иди своей дорогой!..

Стоп! – говорю я себе. – Дальше запретная зона.

До меня, наконец, доходит вся бессмысленность и бесполезность нашего диалога. Я начинаю понимать, что передо мной – представительница особой человеческой породы, внешне похожая на благообразную пожилую гражданку, но которая, кажется, не совсем понимает, что творит. В нашем доме на третьем этаже живет похожий представитель. Он старик, но много курит. Курит в форточку, однако в форточку выбрасывает на газон и окурки. Он курит часто, делает это изо дня в день, на протяжении многих лет и окурки выбрасывает в форточку постоянно. Обычно газон периодически убирает дворничиха, но зимой всё засыпает снегом, и ко времени его таяния нарастает приличная куча окурков. Однажды возмущенная соседка сказала старику: «Иван Васильевич, вы сильно замусориваете наш двор». На что старый куряка заметил: «Зато дворничиха не останется без работы». Оказывается, он так понимал заботу об общем благе.

Похоже, что женщина из той же породы.

– Иду, – поспешно говорю я. – Так и быть, ухожу… А ваш мусор, конечно, уберет дворничиха … Не стоит оставлять ее без работы.

Самое любопытное, что помимо дворников, в наших домах нормально работают мусоропроводы.

Новая дворничиха

Братск

Сижу на крыльце. Дышу.

Идет мелконький холоднючий дождик. Идет весь день. Сентябрьское небо затянуто серой мутью. На душе тоже мутновато. Уже осень, и тепла, наверное, больше не будет. В пожухшей траве на газонах и на дрожащих листьях пожелтевших тополей и берез – неизбежность увядания.

Унылая пора.

Но воздух на удивление чист и свеж.

По двору с большим мешком ходит в резиновых сапогах и невзрачном оранжевом плащике с капюшоном новая дворничиха. Она работает недавно, с весны; до нее работала толстая и крикливая тетка, которая, бывало, не убирала двор по несколько дней: говорили – пила.

Новая то и дело нагибается и руками в резиновых перчатках выковыривает из мокрой травы мусор: смятые сигаретные пачки, пивные банки, окурки, грязные бумажки, целлофановые пакеты, целые и битые бутылки, обрывки тряпок, поломанные детские игрушки, использованные шприцы, женские прокладки, затычки «оби», презервативы и прочие отходы человеческой деятельности и бросает в мешок. Двор большой, мусора много. Дворничиха, горбатясь, терпеливо ходит и собирает. Занятие долгое, нудное и грязное.

Но вот мешок наполовину заполнен. Женщина подходит к крыльцу и ссыпает мусор в заранее подготовленные картонные коробки. Наконец, опускает капюшон и поднимает голову.

– Скажите, как вас зовут? – спрашиваю.

Женщина смотрит на меня, не понимая.

– Извините, пожалуйста! Можно узнать, как вас зовут? – повторяю я.

– Оля, – отвечает удивленно. Видно, не привыкла, чтобы кто-то ею интересовался. Смотрит на меня вопросительно, не ожидая ничего хорошего. Раньше я видел ее издали, со спины и сбоку. Теперь увидел лицо: черты мелкие, со скорбными морщинами у рта, нос бульбой, глаза под круглыми немодными очочками глубоко спрятаны. Оказывается, она совсем не старая: лет сорока пяти, может, чуть больше. Не шибко красавица, но …

– Спасибо вам, Оля! – говорю.

– За что? – спрашивает тихо.

– За работу. Вы хорошая работница. Спасибо!

Оля виновато улыбается и молчит.

– Благодаря вам у нас двор стал чистым и опрятным.

Женщина по-прежнему молчит, видимо, не зная, что сказать. Потом со вздохом берет в руки мешок и снова направляется к газону. Но, пройдя несколько шагов, оглядывается. И улыбается.

Улыбка у нее хорошая.

Развеселые бабули

Иркутск

В кафе «Пельменная» посетителей было немного: посреди зала за столом сидели двое мужчин и еще в дальнем углу – человек семь женщин очень пожилого возраста. Старушки. Время было послеобеденное, но на многих столах были таблички «Заказано». Подивившись такому явлению, я все же нашел свободное место и уселся. Подошла официантка, молоденькая девушка с двумя пионерскими косичками, я сделал заказ и стал ждать.

Было почему-то необычно шумно: из динамиков с ревом изливалась модная хитовая музыка и дополнительно работали два больших телевизора. Бабушки в своем закутке веселились, а рядом двое мужчин что-то рассказывали друг другу. Оба мужика были крупными супертяжами, похожими на борцов сумо, с задами, едва умещавшимися на стандартных стульях, в темных футболках, поверх которых у каждого на бычьей шее висела килограммовая якорная цепь из желтого драгметалла. Видать, какие-то «манагеры»: среди их сословия в последние годы пузатых стало многовато. Толстяки вели диалог, азартно размахивая волосатыми руками и громко матерясь. Но вот к ним подсел третий, габаритами поменьше, без цепи, с плоским монголоидным лицом и коротким, туповатым носом. Ему налили рюмку водки, и он тут же быстро опрокинул ее в узкую щель рта. Налили вторую – он так же ловко тяпнул еще. Без закуски. После чего тупоносый бойко включился в беседу с «манагерами», густо пересыпая свою речь словами из трех букв.

Сквозь шум послышалось, будто кто-то из дальнего угла позвал: «Эй! Эй, дед!» Поскольку единственным дедом в кафе был я, вероятно, звали меня. Однако я не стал оглядываться и не отозвался: эта публика меня пока не интересовала.

Официантка то и дело носила к столу бабушек блюда с пельменями, варениками и пирогами. Потом понесла им большой ковш с компотом и плоскую литровую бутыль водки. Бабули гуляли с размахом.

Я переключил внимание на телевизор. Шел репортаж с красноярской Универсиады. Показывали фигурное катание. Красиво каталась и отлично выполняла замысловатые фигуры девушка из Казахстана. Так же хороша была японка, но она упала. Когда же на лед вышла наша россиянка, трибуны взорвались приветственным ором, замелькали наши триколоры и самодельные транспаранты: «Стася, держись!», «Стася, мы с тобой!». И Стася сходу раз за разом стала крутить тройные «тулупы» и выполнять сложнейшие штуки. И не упала.

А в зале пельменной гулянка стала вступать в новую стадию. Послышалось пение:

 
Вот кто-о-о-то с го-о-о-ро-чки спу-сти-и-и-лся-а-а,
На-а-ве-е-рна-а ми-и-и-лый мо-о-ой и-и-дё-о-от…
 

Я оглянулся. Дребезжащим дискантом самозабвенно выводила слова дама с седыми буклями, сидящая во главе длинного стола. Ее товарки нестройно – кто в лес, кто по дрова, – но очень громко подхватили. Допели первый куплет.

Но тут один из сидящих за соседним столом, тупоносый, – он уже успел поднабраться – ни с того, ни с сего залился хохотом. Хоровое песнопение прервалось.

Девушка-официантка, наконец, принесла мне горшочек с первым блюдом, которое называлось «ушица наваристая из свежей сёмужки». С голодухи я накинулся на еду: ушица показалась вкусной, правда, сёмужку в ней при всем старании я не обнаружил.

Компания престарелых дам продолжала резвиться. Перешли на анекдоты. Поочередно кто-то рассказывал байки, и старушки укатывались со смеху.

Меня все это стало напрягать. Когда я ем, я глух и нем – а тут …

Нервный дискомфорт понемногу нарастал, и, когда пионерка-официантка принесла второе – вареники с творогом, – я, прочитав на бейджике ее имя, попросил:

– Настя, вы не могли бы подействовать на бабушек и немного их угомонить?

– Что вы! – тихо сказала девушка. – Я их боюсь.

– Почему? Они какие-то важные шишки?

– Хуже. Они бывшие работники торговли.

– Жаль.

– Они гуляют не первой раз. Мы их знаем, но помалкиваем.

Время шло. Бабули – бывшие товароведы, завсекциями, кладовщицы, продавщицы – отрывались по полной программе.

Никогда не думал, что групповое поведение пожилых женщин может быть таким вызывающим. Они галдели, часто перебивая друг друга, вопили, переходя на крик, и временами, когда их что-то смешило, хохотали так, что лампочки в люстрах начинали моргать.

Галдеж и вопли поддатых бабуль мало-помалу достали меня. И, когда после обеда чей-то пьяный голос снова позвал: «Дед, а дед! Иди к нам!» – я молча встал из-за стола и стал одеваться, делая вид, что не слышу. Потом быстро пошел вон.

На волю! К чертям собачьим! На свежий воздух!

Мы и братьи наши меньшие
Миниатюры

Дятел сильнее

Братск

В парке на дереве висит кормушка из полиэтиленовой трехлитровой бутылки с вырезом. Хромая очень старая бабушка с палочкой насыпает в кормушку пшено. Целую горку. Тут же прилетают шустрые воробьишки и начинают быстро-быстро клевать. Однако внутри бутылки места мало, а птичек все больше и больше, и летят новые: всем хочется полакомиться. Воробьишки прыгают друг через друга, суетятся, ссорятся и даже дерутся из-за еды. Настоящая куча мала.

Но вдруг прилетел дятел. Он всех разогнал, когтистыми лапами вцепился в край кормушки и, не торопясь, стал насыщаться.

А воробьи расселись рядом на ветках, смотрят, громко и возмущенно чирикают, а прогнать дятла не смеют: он большой и сильный.