Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том 4"

Надо бы полежать с дороги: я же еще не отошел. Но пошли расспросы, разговоры. И про мое лежание забыли.

– То, что ты давно не работаешь, знаю. А чем занят? Что делаешь? – стал спрашивать Пивоваров.

– Поначалу, когда остался без жены, без работы, без детей – дети далеко, – сильно растерялся. Даже заболел и попал в больницу. Потом стал понемногу приноравливаться к новой жизни, но выяснилось, что к отрезанности от всего, что питало тебя всю жизнь, привыкнуть невозможно.

– Как же ты живешь?

– Так вот и живу … Свободного времени много … Иногда зовут меня в школы читать лекции по истории России. Это дело интересное, но зовут редко. Как лектор, я обычно рассказываю совсем не то, что прописано в учебниках. Это мало кому нравится …

– Больше времени провожу за мольбертом. Но числюсь в дилетантах, – пояснил я, – А все ниши в изоискусстве заняты мэтрами, которые новичков в свой мир не пускают … Навязывать себя не умею, а не в свои сани садиться неохота … Вот и получается: куда ни сунься – не нужен …

– Да-а, – вздохнул Семёныч. – Картина маслом «Не ждали».

За разговором мы просидели часа три.

Вечерело, когда к нам присоединилась Галина Леонидовна. Её на инвалидской коляске доставила Алина.

– Простите, Павел Васильевич, что не вышла к вам. Не могла… – с мученической улыбкой произнесла жена Пивоварова, обнимая меня, как дорогого гостя.

– Мама принимала сложную процедуру, – пояснила дочь.

Хозяйка дома, несмотря на нездоровую усталость и заметную худобу, была по-прежнему царственно хороша. Даже в опавшей короне её черных волос не было ни одного седого. Порода! Но глаза были квёлые и выдавали недуг.

– Как поживают ваши сыновья, дочь? Как здоровье вашей жены Любочки? – Оказывается, она хорошо помнила всех нас, какими мы были много лет назад.

Я стал отвечать, но Алина перебила меня:

– Мамочка, ты забыла. Я говорила тебе, что жена Павла Васильевича умерла …

– Ах, да, простите. Это всё из-за моей болезни …

Потом, обратясь к мужу, хозяйка спросила:

– Виталя, а ты угощал гостя нашим смородиновым вареньем? Нет? – Она тут же велела дочери принести варенье.

Стали пить чай с вареньем.

Я завел было философский разговор о странностях, с которыми столкнулся в последнее время, о жестокости, пустоте и бездуховности мира, в который мы неожиданно попали на старости лет. Мой товарищ посуровел и заговорил стихами:

 
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее – иль пусто, иль темно.
Меж тем под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
 

– Любопытно, – заметил я. – То, о чем печалился молодой Лермонтов в начале позапрошлого века, беспокоит нас сегодня еще больше. Несмотря на прогресс, мир к лучшему не изменился.

– Да, это так. Но у поэта есть и более жесткие строчки:

 
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг,
Такая пустая и глупая шутка …
 

Начав читать стихи, Пивоваров уже не мог остановиться: читал о родине, её пророках, из «Бородино», «Мцыри», читал острые, как кинжал, стихи о Кавказе. Семеныч не просто любил стихи. Он хорошо чувствовал ритм и музыку словосочетаний. Казалось, что-то очень личное, глубоко интимное было в строчках, которые тихо, как в полудрёме, он наговаривал …

Галина Леонидовна слушала внимательно, но, подустав, задремала в своем кресле, и дочь вскоре увезла её.

– А как у тебя с бывшим политехникумом? Поддерживаешь отношения? – осторожно спросил я.

– Это довольно грустная страница моей биографии … – после небольшой паузы стал объяснять Пивоваров. – Теперь техникум именуется колледжем и входит в состав университета. В первые годы после моего ухода обо мне начисто забыли, как будто не был я директором больше двадцати лет. Со временем всё же нашлись люди, которые стали приглашать меня в колледж по большим праздникам. Потом предложили читать небольшой спецкурс охраны лесов, прикрепили нескольких дипломников. Бо́льшего ждать не приходится. Но я и этому рад.

– Что ж. Неплохо. А мне вот … никто ничего не предлагает. И никто никуда не зовет.

– Наверно, Павел Васильевич, тебя просто боятся. Боятся твоего авторитета.

– Не понимаю, чего бояться. Я же не зверь лютый.

Семёныч, прищурясь, посмотрел на меня, вздохнул, почему-то крякнул и вдруг выдал:

– Однако, ты для некоторых опаснее, чем зверь.

– Что ты такое говоришь?

– Знаю, что говорю. Потому что хорошо знаю тебя.

Пивоваров замолчал, возможно, раздумывал: говорить – не говорить? А решившись, крепко сжал мою руку и сказал:

– Послушай меня, Паша. – Мы редко обращались друг к другу по именам, а когда обращались, это кое-что значило. – Сейчас не то время, чтоб тебя куда-то звали и что-то предлагали. Ты человек из другой формации. И вообще из другого общества. Из общества первостроителей, в котором ценили умных и напористых людей. Но то общество разрушено. Мир неожиданно изменился и сегодня стал другим. Хитрым и изворотливым. Не все это заметили. Не все поняли, что сегодня ценятся только деньги. Деньги – вот сила, которую стали признавать все. Есть у тебя деньги – тебя и уважать будут, и позовут в свою компанию. И власть дадут. Нету денег – убить, может, не убьют, но и не позовут.

– Не позовут, говоришь?

– Не позовут. Но беда твоя не только в этом. Ты – не владеешь деньгами, отлучен от власти. Ты слаб и болен. Но ты всё ещё опасен. Потому что у тебя – по-прежнему острый глаз, просвечивающий как рентген, колоссальный опыт много раз битого руководителя и прошедшего огонь и медные трубы педагога. Я тебя знаю … Кроме того, ты слишком прямолинеен и чуть что бросаешься в драку. Тебя никогда не устраивала позиция молчуна и созерцателя. У тебя мощный интеллект. Ты можешь, не напрягаясь, сходу раскусить любого нынешнего выскочку-менеджера. Кому это понравится?

– Значит, боятся?

– Да. И потому не подпускают близко к власти.

Виталий Семенович замолчал. Я тоже задумался. Не во всем, однако, был согласен с ним.

– Во многом ты, конечно, прав, дружище, хотя для драк я уже не гожусь. – Я старался говорить предельно доверительно. – И всё же … Мы с тобой живем в такой стране, в которой деньги никогда раньше не были культом, целью жизни. И тот мир, который мы создавали, еще не совсем уничтожен. Не совсем. Основы порядочности мы, учителя, сумели всё же заложить в души наших учеников. Многое уничтожено, разорена страна, народ унижен и обессилен. Деградация идет полным ходом. И всё же … Есть немало людей, готовых побороться за то, чтобы вернуть России доброе имя, а народу – достойную жизнь.

* * *

– Давай маленько разомнемся, – предложил Семеныч. – Посмотрим наше подворье.

Через боковую дверь мы вышли во двор и окунулись в мир разнообразных летних запахов.

Двор утопал в зелени. По периметру шли какие-то строения, а посредине – ухоженный, без единой травинки, огород.

Мощная картошка: с низкой ботвой – красная, с высокой – белая. Всё зелёное, ядрёное, несмотря на жару. Три грядки лука с огромными, с кулак, луковицами. Рядом грядки дынь и арбузов, прикрытые какими-то стеклянными коробами. Один арбузик большенький – уже с голову ребенка. Ну и ну, чудеса да и только!

– Это всё Алинины фантазии.

Вдоль высокого металлического забора – зеленая шпалера созревшей малины. И никакой заразы. Не то, что на моей полузаброшенной даче, где какой-то тайный жучок изнутри выжрал все стволики.

Капуста разная: цветная, брокколи, белокочанная. Парник, хорошо сколоченный, с множеством зеленых огурцов. Высокая стеклянная теплица с тремя рядами аккуратно подвешенных кустов помидоров. Много красных помидорок.

Большой хозяйственный сарай-мастерская. Просторная баня с предбанником, парной и помывочной. Всё добротное, сделано со вкусом, не наспех. Продуманно. Даже отдельный деревенский клозет с септиком.

С другой стороны вдоль забора тянется аллея вишен, усеянных созревшими плодами, и слив. Дальше справа ухоженные кусты смородины. Ягоды уже собраны.

Всё свежее, живое, зеленое.

Чтобы всё было таким, надо, конечно, пахать и пахать. Было видно, что Пивоваров и его семья много работают на этой земле. Живут небогато, но добротно. По патриархальному.

Мой товарищ заметно гордился результатами своих трудов, и я не преминул сказать ему:

– Ты просто молодец.

Мы снова уединились на просторной веранде, которая была ещё и кухней и столовой, и Алина выставила на стол бадейку с салатом:

– Угощайтесь. Помидорки, огурчики, перчики, лук, зелень – всё свежее, только с грядок.

Всё было отменно вкусным.

– Очень рад за тебя, Семеныч и за вашу дружную семью, – подвел я черту под своими впечатлениями. – Ты воплотил мечту графа Льва Толстого: жить своим трудом на своей земле в своем доме. Так и надо …

– Так-то оно так … – вздохнул мой товарищ. – Вроде всё неплохо, а всё равно ещё чего-то надо …

– Чего ещё?

– Не знаю. Хочется ещё многого. Я иногда читаю откровения мудрецов, которые всю жизнь что-то искали … Думаю, что предназначение человека разумного – искать. Всю жизнь искать что-то такое неведомое …

– Искать надо. Но не отрываться от земли. Помнишь своего любимого Есенина: уж кто, как не он, так настойчиво искал свой путь. Где только не искал: и в Москве, и в Ленинграде, и в Берлине, и в Нью-Йорке. Искал себя в любви, в вине, в кабаках, в друзьях-приятелях, в стихах. Писал, что в России он самый лучший поэт и ходит в цилиндре и лакированных башмаках. Вроде бы достиг вершины славы. А счастья всё не было …

– Есенин был не просто большим поэтом. Это уникальный самородок, – продолжил мысль Семёныч. – Но вот что любопытно. Односельчане и родные не только не ценили его как поэта, но ещё и осуждали. Вот что говорила ему мать:

 
Мне страх не нравится,
Что ты поэт,
Что ты сдружился
С славою плохою.
Гораздо лучше б
С малых лет
Ходил ты в поле за сохою.
 

– Это из «Письма от матери». А вот что сам он пишет о себе в «Руси советской»:

 
Я никому здесь не знаком.
А те, что помнили, давно забыли.
И там, где был когда-то отчий дом,
Теперь лежит зола, да слой дорожной пыли.
А жизнь кипит
Вокруг меня снуют
И старые и молодые лица.
Но некому мне шляпой поклониться,
Ни в чьих глазах не нахожу приют …
Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я здесь не нужен …
 

– Он был чужим среди своих … Многие его не понимали. Очень многие. Отсюда такая горечь в стихах.

Зять Алексей пришел с работы, с авиазавода, в полдевятого. Сели ужинать, выпили по паре стопочек самодельной прошлогодней настойки – сливовицы. Опять же – из своих слив.

Попили чаю. И Пивоваров на сон грядущий прочитал ещё несколько стихов Есенина:

 
Я усталым таким еще не был.
В эту серую морось и слизь
Мне приснилось рязанское небо
И моя непутевая жизнь …
 

И ещё:

 
Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил …
 

Стихи навевали печаль:

– Разбередил ты меня, Виталя, есенинской тоской.

– Его тоска – особая. Любящая, – заметил мой товарищ. – Возможно, она – назидание нам, ждущим от жизни чего-то особенного …

* * *

Ночью я спал в светелке на втором этаже. Было свежо и нежарко. Серпик молодой луны радостно сверкал в окошке. На душе было спокойно.

Непривычная деревенская тишина навевала безмятежность, и я уснул сном младенца. Но перед рассветом был вдруг разбужен необычными звуками. Откуда-то из соседского двора раздавалось частое кряканье селезня, потом громкое пение петуха.

Это было так неожиданно. Я посмотрел на часы. Было четыре.

Даже не припомню, когда последний раз я слышал такое.

Божья благодать, подумал я.

Утром прошел в туалетную комнату, рядом со светелкой. Здесь, кроме унитаза и раковины, стояла красивая душевая кабина, титан-автомат для подогрева воды. Я умылся, побрился и прочее.

И тут всё было продумано, удобно.

Хороший дом. Ухоженный. Уютный. Дом тружеников, которые холят и украшают его.

После завтрака я засобирался. Автобус уходил в Илимск в восемь часов – надо было успеть.

Чувствовал себя неплохо. Вполне способным к дальнейшему пути.

Приехала на своей коляске Галина Леонидовна. Мы стали прощаться.

– Передавайте приветы вашим детям…

– Спасибо, спасибо, передам непременно, – вежливо бормотал я.

… и вашей чудесной Любане. – Она снова забыла, что Любы больше нет. По красивым губам больной женщины скользила добрая бессмысленная улыбка человека не от мира сего …

Алина завела двигатель, вывела машину за ограду и стала ждать меня. Я собрался уже уходить, но Семёныч перед тем, как попрощаться, взял меня за локоть и быстро сказал:

– Хочу показать тебе ещё кое-что. – И повел к боковой двери гостиной.

Мы вошли в небольшую комнату, вдоль стен которой стояли самодельные стеллажи с книгами, у окна небольшой письменный стол.

– Это мой кабинет, – сказал Семёныч. – Здесь я иногда уединяюсь. Вместе с этой картиной … Она меня держит.

И тут я увидел, что рядом со столом висит картина в простенькой раме. Были изображены волны залива, лодка, неправдоподобно громадная морда щуки и счастливая улыбка человека, победившего зубатое чудовище … Это был портрет моего товарища, писанный мною много лет назад.

– Знаешь, – сказал он почему-то тихо, сдавленным голосом. – Это были лучшие дни в моей жизни … – И снова, как когда-то, его глаза стали влажными.

Старик Спиридонов и другие

Братск

Читал лекцию в Левобережном ветеранском центре. Я с удовольствием выступаю перед разными аудиториями: перед школьниками, студентами, слушателями народных школ, пенсионерами. Делаю это бесплатно, и не потому, что бессребреник, а главным образом потому, что получаю удовлетворение и прилив адреналина от самих фактов выступлений.

Собралось человек сорок, лиц в основном моего поколения. Все ветераны – бывшие строители и первостроители города. Сидела в первом ряду и их руководитель Рындина, моя старая знакомая по Братскгэсстрою. Тема была особенная: «Советское экономическое чудо 1930–1950-х годов». Мною было «накопано» довольно много малоизвестных фактов и материалов.

Я подробно рассказал о невероятных трудностях индустриализации и коллективизации в нашей стране, об ошибках, перегибах, многочисленных жертвах, но также – об успехах и победах. Отметил, что «экономическим чудом» в мире принято называть те поразительные успехи, которые были достигнуты Германией (ФРГ) в 1950–1970-е годы и Японией в 1980–1990-е годы. Успехи были достигнуты этими странами благодаря колоссальным вливаниям американского капитала. Успехи СССР в 1930–1950-е годы были еще более весомыми, но о них по разным причинам не говорят.

Выступал я, по-видимому, неплохо, потому что по окончанию лекции люди подходили и благодарили за «очень-очень-очень интересную информацию».

Но когда народ стал расходиться, вдруг вскочил старик, до того молча сидевший в первом ряду, и громко прокричал:

– Есть замечание. Лектор не всё сказал.

И, подойдя ко мне, он выставил вперёд указующий перст и так же громко спросил, обращаясь вроде бы не ко мне, а к народу:

– Что такое политика?

Вопрос был не по теме. Моя тема была об экономике, и битых полтора часа я толковал именно о её развитии на фоне сложнейших политических событий.

Многие из слушателей замерли.

– Вы имеете в виду знаменитую формулу о том, что политика есть концентрированное выражение экономики? – уточнил я, предполагая, что новоявленный оппонент на этом успокоится.

– Именно так, – продолжал кричать старик, теперь уже пугая публику. – Эту истину я усвоил, обучаясь ещё в техникуме. Но вы об этом не упомянули. Если б об этом сказали, вопросов бы не было. – И старик пустился в длинные и несвязные рассуждения о том, что современные пропагандисты, газетчики и телевизионщики развращают народ, особенно, молодежь, распространяя ложь о нашей стране и прочее. Речь старика не имела никакого отношения ни к политике, ни к экономике, ни, тем более, к моей лекции. Но он всё кричал, брызгая слюной из своей железной, не очень опрятной челюсти.

Ещё один невостребованный оратор, подумал я с сожалением. Сколько их таких, молодых и старых, среди которых есть и неглупые люди? Но от того, что их не слушают (часто просто не хотят слушать!), они свирепеют, наливаются неутолимой злобой, которая проявляется нередко в самых неподходящих ситуациях.

Его товарищи по центру, ветераны, видимо привычные к таким выходкам старика, молча обтекали его и уходили.

Подошедшая ко мне Рындина тихо сказала:

– Не обращайте внимания, Павел Васильевич, это же наш Спиридонов. Вы должны помнить его по бывшему Братскгэсстрою … Он всегда всем недоволен …

И я вспомнил. Действительно, лет двадцать пять тому назад этот Спиридонов был руководителем большого строительного подразделения. Мы иногда встречались с ним на заседаниях совета директоров Братскгэсстроя. Тогда его стройку часто критиковали за невыполнение плановых заданий и незавершёнку. Однажды, пытаясь как-то оправдаться, Спиридонов вскочил с места и, нарушая регламент, начал выкрикивать какие-то фразы и цифры, брызгая слюной на сидящих рядом членов совета. И тогда, вскинув свою лохматую голову, председательствующий Ножиков (тот самый, который через несколько лет стал первым легитимно избранным губернатором Иркутской области) спокойно предложил:

– Товарищ Спиридонов, назовите ваши сроки сдачи объектов.

Тот на мгновение замолчал, а потом с новой силой начал кричать, обвиняя смежников в недопоставке металла и сборного железобетона, на что начальник Братскгэсстроя, не повышая тона, заметил:

– С вашими обидчиками-поставщиками мы разберемся, – и в том же духе продолжил: – А вы, товарищ Спиридонов, намерены завершить ваш долгострой?

Последний вытер платком взмокший лоб и тихо ответил:

– Да. – И больше не вскакивал.

Жаль, конечно, старика. Жаль, что его товарищи, ветераны строительного производства, не проявляют интереса к нему как личности и к его идеям. Жаль, что сам он не понимает, что его пламенные пустозвонные речи уже никто не хочет слушать.

Жаль! Таких, как Спиридонов, довольно много. Он – характерный пример того типа людей, которые ни к зрелым годам, ни к старости так и не узнали, что такое чувство меры.

Встреча с 11-б

Братск

Выступаю с лекцией в 11-б классе …(Номер школы не называю, потому что такие же классы есть во всех школах.)

Лекция называется «Драматический путь развития нашей страны в XX веке».

Рослые, красивые парни и девчонки. Слушают внимательно. Но знаний по истории никаких: они с трудом вспомнили, кто такой Сталин, а про таких персонажей, как Троцкий, Бухарин, Тухачевский они просто не слышали. Неосведомленность первобытная. После вводных вопросов и ответов ученики избегают контакта – боятся. Наверно, им стыдно за свое незнание.

Бедные дети.

Рассказываю об одной из самых трагических страниц истории нашей страны, о борьбе сторонников Сталина с правой и левой оппозициями и «пятой колонной». О том, что избрав путь построения социализма в одной, отдельно взятой стране СССР, Сталин неизбежно оказывался в противостоянии со сторонниками так называемой «мировой революции» – Троцким и иже с ним, который утверждал, что Россия должна стать «вязанкой хвороста» для разжигания мирового революционного пожара. Противостояние с троцкизмом, как известно, переросло в смертельную борьбу.

Смотрю в глаза детям – они не понимают, о чем я говорю. Тогда я, пытаясь вызвать у них хоть какое-то образное представление по теме, переношу их мысленно на страницы романа Михаила Шолохова «Поднятая целина» и пытаюсь воспроизвести образ прекраснодушного борца за мировую революцию Макара Нагульнова. В ответ – отчужденные глаза старшеклассников, по-прежнему не понимающих меня.

Видя такое дело, напрямую спрашиваю, знают ли они, за какую революцию Макар готов был свою голову «покласть» и на какую «мировую контру» он собирался идти с шашкой наголо?

Ученики вежливо молчат. Их классная руководительница, учительница литературы, дама среднего возраста, присутствующая на лекции, в ответ на мои вопросы тоже скромно молчит. То ли не знает, то ли не хочет говорить?

Любопытно, думаю, какую же отечественную историю и какую художественную литературу преподают этим внешне симпатичным и совсем не глупым ребятам?

– А зачем нам все это знать – литературу, историю? – вдруг спрашивает меня красивый спортивного вида парень, сидящий на первой парте. Он вежливо улыбается.

– Естественно, – говорю, – чем меньше знаешь, тем крепче спишь …

– Вот-вот!

– Но с историей эти номера не проходят.

– Почему?

– Всё просто: история злопамятна.

– Как это?

– Так утверждал Карамзин, автор известной «Истории государства Российского». А другой выдающийся исследователь нашего прошлого Ключевский предупреждал, что история обычно ничему не учит, но жестоко наказывает тех, кто не помнит её уроков …

В классе повисает молчание.

– … И повторяется, – продолжаю я, – много раз одно и то же: кто не знает своего прошлого, тот не в состоянии понять настоящее и предвидеть будущее. Такой человек обречен плыть только по течению и только туда, куда понесут неподвластные ему силы.

Все молчат, учительница – тоже. Бедные учителя, их в последние годы совсем затуркали, завалили ненужными бумагами, сделали безгласными.

Подвожу итог:

– Если не интересоваться, почему большевики были столь жестко непримиримы с троцкистами, почему так яростно бились насмерть друг с другом наши прадеды вплоть до конца 30-х годов, то легко можно поверить в легенды, давно запущенные врагами в наши средства массовой информации, о том, что Сталин и его подручные устроили в России кровавую бойню и только и мечтали о том, как извести под корень наш народ. Но это – абсолютная, бездоказательная ложь. Ложь, к сожалению, крайне опасная.

Свою лекцию я продолжил и, в конце концов, закончил под житкие аплодисменты. Но одна и та же мысль продолжает меня долбить до сего дня: что делать с возрождающимся темным средневековьем и деградацией молодых умов?