Текст книги "Первая мировая глазами Третьей. Британия против США"

Но и у образцового Вильсона положение было не лучше. В 1916 демократ заступил на второй срок с минимальным перевесом, – по сути, из-за кривоколенной избирательной системы исход был решён 4 тысячами голосов в одном штате, Калифорнии. В Париж он прибыл, имея за спиной навес обеих республиканских палат Конгресса, только что потеряв Сенат. (Потом тот ему на голову и обрушился, как в переносном, так и в прямом смысле, в виде инсульта.)

США вступили в сепаратные переговоры по инициативе германского истеблишмента в лице принца Макса Баденского, назначенного для этого свежим канцлером. Это был подарок и – нож в спину Британии, всячески затягивавшей развязку войны и готовившей разгром США в Европе. В принципе, Антанта готовилась воевать ещё год, англичане на всех углах рекламировали подобные расклады, и вот на-тебе… барабанная дробь ложек о пустые котелки… недосчитавшись еды на Украине, немцы взмолились о перемирии.

Блин…

Американцы рванули заключать мир с места в карьер. Обычно так ломают фронт. Положение облегчалось встречным желанием немцев побрататься именно с американцами, в коих врагов, в общем, не видели, и сдаться которым можно было без потери лица. Ни одна, ни другая сторона иметь дела с лживым и жадным Сердечным Согласием не желала.

Со стороны ошеломлённых англофранцузов это вызывало звериную злобу и яростную активизацию войны, Антанта демонстрировала переговорщикам независимость и твёрдую готовность довоевать до Берлина. Но меньше всех война была нужна США. Не потому что за месяц, пока немцы договаривались с американцами, у союзников было убито и ранено ещё около полумиллиона человек. А так, на всякий случай. Мало ли что… Война-то к тому моменту вышла на финишный отрезок. Неразгромленными по английскому плану А оказались они одни.

Конечно, Вильсон действовал аккуратно, сознавая колоссальную уязвимость армии США в Европе. И интересы союзников, типа Эльзас-Лотарингии, в набор требований вставил. В общем, формально придраться понтёрам к залётному фраеру было сложно. Однако все подпольные договорённости европейцев были американцами демонстративно проигнорированы («не знали о», хотя, частично знали с бухты барахты опубликованное непугаными большевиками). Именно потому, кстати, в четырнадцати пунктах главный, о свободе морей, подвинули на второе место, а на первое затащили отказ от тайных соглашений. (Типа, а то вон как неловко получилось, но… сами вы и виноваты.)

Для себя американцы не хотели как бы ничего. Штука в том, что состояние «прочного стабильного мира» было для них самым большим подарком. Ещё бы: имея кратно больший рост экономики, они обгоняли конкурентов без какой-либо войны. Это понимали все. Однако, именно это «как бы ничего» порождало козырь идеалистической ауры непричастной отстранённости, что особенно бесило союзную сторону грубых интересантов, смотревшихся из-за океана шайкой нищих клакёров.

Интересно, что ни во время участия США в войне, ни после не было толком объяснено, зачем они вообще в Европу приплыли. Не объясняют этого и сейчас (ну… кроме как здесь). Американцы стояли на расплывчатой позиции за «всё хорошее против всего плохого» – демократию и против агрессии. Остальные и вовсе как в рот воды набрали. Или того хуже: «англосаксонское братство», оскал финансового капитала (это того, которому позарез нужна тишина).

29 октября частное лицо «полковник» Хауз встретился с официальными лидерами европейских союзников в МИД Франции. Американец предъявил условия перемирия, согласованные Германией на основании речей Вильсона. Клемансо прямо заявил, что Франция не считает себя связанной обязательствами. Ллойд-Джордж заявил то же самое криво.

Союзники милостиво позволили ознакомить себя с четырнадцатью пунктами. На номере втором произошло забитие коммуникационных каналов.

Сегодня плохо понятна сама суть разногласий. Трудно где-либо найти истинную причину лобового столкновения американцев и англичан. «Свобода морей». И только-то? Но по американским представлениям речь шла о запрете пиратства. Англичане отстаивали его легализацию (точнее, хотели оставить вне сферы чёткого права, что для флибустьерства вполне логично). Разве нейтральные страны не имеют права морской торговли с кем бы то ни было? Но англичане реквизировали грузы и корабли США, направлявшиеся в Германию. Сейчас принято говорить о кейсе «Лузитании» или неограниченной морской войны Германии как о поводе для вступления в войну США. Но английские грабежи вызывали колоссальное возмущение у американцев, и что было сильнее ещё вопрос. Конечно, на фоне потопления немецкими подлодками американских судов действия англичан выглядели довольно целомудренно, но грабёж есть грабёж. Немцев-то по итогам войны приструнили, а вот англичане оставались теперь, как говорится, second to none.

История морской блокады и противодействия ей со стороны нейтралов начинается с екатерининского «вооружённого нейтралитета»: союза нейтральных держав в войне Франции и Испании против Британии за отделение США. Тогда нейтралам удалось себя защитить, хотя Британия единственная не признала их права. Следующий аналогичный союз под эгидой Павла быстро развалился налётом Нельсона на Копенгаген – столицу ключевой державы для балтийских стран. А потом и Павел был убит: не единственно за это, а просто прегрешений против Британии накопилось.

Дискуссия перед окончанием ПМВ быстро вылилась в список взаимных угроз: Ллойд-Джордж отказался признать свободу морей, на что американцы неожиданно (это сейчас так выглядит, а тогда это никого не удивляло) заявили, что переплыли океан бороться не с прусским милитаризмом, а с милитаризмом вообще, намекая на. В случае отказа Хауз получил указание пригрозить гонкой морских вооружений. Британцы взвинтили ставки и отстрелялись уже вместе с народом: тот продаст последние штаны – и точка, – лишь бы сохранить превосходство над США. Американцы приняли: у нас народу больше, и денег больше, наш народ только ждёт команды, а остальное жаждет доделать сам. (Осознав, что у англичан народу всё-таки больше, намекнули, что они в своём напоре не одни, а за них весь мир, кроме британских колоний.)

Недвусмысленно было заявлено, что в случае разногласий о свободе морской торговли американцы в следующей войне окажется на стороне врага Британии (а это и так было понятно, потому что других пар врагов не осталось).

Блефовали, конечно, обе стороны. Но американцы удила закусили: если договорённости США с Германией и Австрией союзниками не принимаются, США пойдут своим путём. Ллойд Джордж онемел. На выручку пришёл Клемансо, спросив, заключат ли США сепаратный мир? Хауз ответил, что вполне может кончиться этим.

Напряжённость на грани разрыва продолжалась неделю. Ни одна сторона не уступила, но американцы предпочли сепаратный мир не заключать, позволив англичанам оставить оговорки к пункту 2. В моменте всё перепуталось: они продолжали воевать с врагом, с которым уже были достигнуты соглашения о мире, но в составе коалиции, с которой проявились принципиальные разногласия, а отношения грозили разрывом. В таком политическом контексте их европейский контингент оказался в полном окружении и без шансов благополучно вернуться на родину. Осознав, что сепаратный мир может попросту привести их к военному поражению на территории Франции (им намекнули, что сейчас французы друзья, а потом как знать), они градус сбавили и согласились на ничью: на чужом поле это позволяло сохранить хорошую мину при плохой игре.

Доигрывать партию всем было назначено двадцать лет спустя.

На фоне этих страстей возня в паре Германия – Россия имеет невинной вид детской игры в крысу. Но визг детских игр не стоит равнять с расшаркиванием взрослых дядь.

В середине 1916 крупная делегация думских деятелей, возглавляемая будущими февралистами, отбыла в турне по союзным странам. В их числе находился А. Д. Протопопов, которому протежировала администрация Георга V. На обратном пути в Россию он задержался в Стокгольме, где встретился с германским банкиром Максом Варбургом. Помимо этого, М. Варбург, для прикрытия, был назначен лично кайзером Вильгельмом II шефом спецслужбы по экономической разведке.

Эту встречу окружают сциллы и харибды загадок: Варбург – вроде германский представитель, а вроде американский. Вроде бы Протопопова продвигали всю жизнь англичане, а потом Бьюкенен писал о нем, как о негодяе. Как так?

Миссионер Протопопов как и в своей жизни, скачет персонажем по русским мемуарам и историческим трактатам, везде оставляя по себе шлейф из парадоксов. Меж тем, все предельно просто, если отбросить фальшивое сумасшествие. Протопопов – богатый коммерсант и наследник, к тому же, один из тех, кто ещё более разбогател на войне. Его интерес выражался бесконечной гирляндой: деньги – власть – деньги… Владелец огромного состояния, он благодаря ему выбился в верха, попал в Думу. Как председатель суконных мануфактурщиков, тесно общался с англичанами. Те его активно продвигали выше и выше, вполне официально.

То есть американцы, как люди практические, предложили больше за свою версию продолжения войны (или русско-германского сепаратного мира). В том числе, вероятно, и лично Протопопову, как бизнесмену. Дальше становятся понятными все метания этого человека, а также все метания англичан, которые ещё совсем недавно души не чаяли в своём протеже, а после принялись причитать о его профнепригодности.

Об Варбурга тоже спотыкается не одно поколение историков. В общем, о нём известно всё. Даже не о нём – о них. Транснациональные финансисты. Макс – глава семейного банка в Германии, Пол – идеолог и один из главных организаторов ФРС США. Финансисты только что взяли власть в Америке и обладали реальным могуществом, имея за плечами государство. Варбурги, очевидно, не только как представители стран, но и по-семейному заботились об устройстве послевоенного мира. Большая война по оси США – Германия им была ни к чему. Варбург представлял на той встрече германцев и американцев вместе. Выставил сильную согласованную позицию. Русским предложили некоторый вариант сепаратного мира с Германией, приемлемый для трёх сторон (при этом никакой войны США – Германия не должно было случиться вообще). Протопопов доложил об этом императору на личной аудиенции. Николай не принял никакого решения, но, убедившись, что тот своих бывших покровителей-англичан сдал, цинично назначил его управляющим Министерством внутренних дел, тем более что об этом просил «брат» Георг5454
  Многие крупные прогрессисты, бывшие клиентами Англии, почуяв откуда тянет денежный ветер, переориентировались на США. Ничего личного. Политиками они были скверными.


[Закрыть]. Политический габитус Протопопова («друг» всех «друзей») давал ему бонус при шпионаже за всеми архетипами тогдашнего недоношенного политикума. Когда утверждают, что Протопопов предал, переметнулся или прозевал, не понимают, что генерировал он совершенно иной расклад и имел, как ЛПР, все основания для успеха.

Получает объяснение и загадочный финальный разговор с Керенским сразу после Февральского переворота, где он, очевидно, предъявил американо-германскую стратегию выхода из войны, чем совершенно спутал все карты. Параллельно (через пару дней) американский посол излагал ту же идею Львову. Протопопову, по-хорошему, надо было сматываться куда подальше, а он добровольно отправился в англо-американский террариум. Люди сказали: сумасшедший. Но человек спасал своё дело, играя на опережение. Не выгорело. За двурушничество Протопопова англичане объявили дураком и убили руками своего ЧК точно в дни окончания ПМВ, – как бы чего не всплыло ещё похуже того, что успели опубликовать идиоты большевики, пока у них не отобрали архивы и не увезли в Лондон.

Вероятно, Протопопов до конца не осознавал, против кого сел играть. Когда говорят о его бездействии в отношении левых накануне Февраля5555
  Да и не бездействовал он: массовые превентивные аресты прошли при первых признаках беспорядков, но не эти люди определяли ход переворота.


[Закрыть], забывают, что в путче думцы и им подобные крикуны выступали в лучшем случае нумером третьим, а первыми выдвинули армейских генералов и флотских боевиков. Конечно, контролировать эти главные ветви переворота он не имел возможности, относительно же питерских леваков совершенно справедливо полагал, что для активных действий городские шляпы – люди никчёмные и никакой опасности не представляют. Что и показали дальнейшие события. Думцы нужны были на ранней стадии лишь для придания внутренней легитимности перевороту, и чтобы западным правительствам было кого признавать исходя из принципа преемственности власти: монархическое правительство пало, но вот есть вполне дееспособный связующий орган из проклятого прошлого, вдобавок, народно избранный. Быстро прожевав, думских выплюнули.

Главные сборщики революции были русской полиции не по зубам, ими должны были заниматься профессиональные спецслужбы уровня контрразведки (с военно-полевыми полномочиями), потому что на территории страны совершенно открыто действовали кадровые оперативники английских спецслужб под дипломатическим прикрытием. При этом крыша союзного государства давала возможность набить ими ключевые города и военные базы под завязку, – и ничего со шпионами сделать было нельзя. Вакханалия была полной: джеймсбонды не только отстреливали русских политических противников и агентов других стран, но и друг друга. Какой уж тут Протопопов с будочниками.

Можно легко себе представить развитие событий после заключения равноправного мира между Россией и Центральными державами: США становились бы более нейтральными (их нейтралитет в середине 1916 был в пользу Англии), а вся тяжесть немецкого удара падала на французов в Европе, и на англичан на Ближнем Востоке. Риск переворота альянсов, при котором Британия и Германия оказывались противниками США (то есть то, что описывалось в пресловутой телеграмме Циммермана) резко снижался. Однако такой сценарий был не выгоден России. Она хотела победить безоговорочно и имела все возможности это сделать.

Антанта вообще была крайне противоречивым союзом. Англия, попросту говоря, торчала там третьим лишним, но совершенно необходимым элементом. Такого не было у противостоящей стороны – Германия явно доминировала. В Антанте Франция из формально равноправной державы франко-русского союза оставалась третьей, и войну все удобно вели на её территории.

Конечно, наивно предполагать, что каналы с Германией и Австрией держались закрытыми, и о сепаратном мире хлопотали лишь Витте да Протопопов. Основные коммуникации шли по родственным монархическим и аристократическим линиям, как это было всегда и раньше, и именно это неконтролируемое общение людей в своём праве, приводило Англию в бешенство и делало республиканизацию Европы неизбежной и необратимой. Разрыв независимых коммуникаций и замыкание их на себя – главное достижение британской аристократии в ПМВ.

Посол Джордж Бьюкенен о встрече с Николаем один-на-один в самом конце 1916:

«Император ответил, что тот, кто заводит такие речи [о сепаратном мире] когда некоторые русские области находятся ещё в руках врага, изменник. Напомнив мне своё заявление в начале войны, что он не заключит мира, пока последний неприятельский воин не покинет русской земли, он сказал, что ничто не заставит его щадить Германию, когда придёт время для мирных переговоров. Москва, прибавил он, дала явственное доказательство чувств, питаемых Россией к Великобритании, избрав меня почётным гражданином, и мне нечего беспокоиться.

Когда я спросил, не обдумывал ли он вопроса о выпрямлении русских границ за счёт Германии, его величество ответил, что он боится, что ему пришлось бы удовлетвориться и нынешними границами, как они ни плохи. Германцы должны быть изгнаны из Польши, но русское наступление внутрь Германии стоило бы слишком тяжёлых жертв. Его целью всегда было создание объединённой Польши под протекторатом России, как буферного государства между Германией и Россией; но он не питает в настоящее время никакой надежды на включение Познани в Польшу. Затем я решился спросить, правда ли, что в беседе, которую имел Протопопов с германским агентом в Стокгольме, последний утверждал, что если бы Россия захотела заключить мир, то Германия эвакуировала бы Польшу и не возражала бы против присоединения к России Константинополя. Император ответил, что он совершенно не может припомнить, сделано ли было такое заявление Протопопову, но что он действительно читал его в донесении одного из своих агентов. Он прибавил, что я могу быть уверен, что такого рода предложение не имело бы для него никакого значения. В дальнейшей беседе я указал на глубокое недовольство, господствующее во всей стране и вызванное сокращением доставки съестных припасов и разрухой, которая уже проникла в Петроград. Министр путей сообщения, говорил я, сказал мне недавно, что левые партии пытаются использовать положение с целью добиться политических уступок от правительства, но, как я ни люблю и ни уважаю г. Трёпова, я не могу согласиться с его взглядом на этот вопрос. Это не политический вопрос в строгом смысле слова, и это не движение в пользу конституционной реформы. Я верю, что власти не прибегнут к репрессивным мерам, так как недовольство вызвано сознанием того, что в столь богатой стране, как Россия, трудящиеся классы не могут получить предметов первой необходимости вследствие неспособности администрации. [Дж. Б. по сути говорит: «Мы не потерпим наказания наших революционеров, но желали бы наказания лояльной администрации». ] Я не мог также скрыть от Его Величества того факта, что, согласно донесениям, полученным мною от наших консулов, крестьянство, всегда считавшее императора непогрешимым, начало терять веру в него, [консулы были аккредитованы при русском крестьянстве?] и что самодержавие теряет почву вследствие непредусмотрительности его министров. [«Мы устроили как в 1905, теперь выходите из войны на наших условиях» или мы выведем крестьянство и вас под белы ручки.] Император, имевший несколько смущённый вид [«слабый»], когда я ему говорил это, спросил меня относительно петроградских стачек [намекнул, что он не в курсе, т. к. это британских рук дело]; но я не был в состоянии сообщить ему сколько-нибудь точных данных относительно того, что произошло в действительности, когда были призваны войска. Он допускал, что продовольственный вопрос стал очень серьёзным, но министры внутренних дел, земледелия и путей сообщения, взявшие это дело в свои руки, сумеют – он верит в это – упорядочить его [«прекратите сами, или мы прекратим»]. Он обошёл молчанием мои указания на неспособность администрации и после полуторачасовой беседы простился со мною по своему обыкновению дружески».

Мемуары изрядно лживы, но Бьюкенена яростно обвиняли в подготовке революции, и сама попытка оправдаться привела к проговоркам. Надо отметить, что именно Бьюкенен вбрасывал идеи о вялости царя, о влиянии на него императрицы, а на неё – Распутина, раскручивал тему «тёмных сил вокруг трона». Через воспоминания, особенно в части встреч с монархом без свидетелей сквозит эта идея: нерешительный, влияемый. Бьюкенен, что ни фраза, дискредитирует администрацию – единственную силу, сохраняющую Россию в клубе национальных государств и единственный инструмент против революции, хотя и испорченный 1905-ым.

Действительно, зачем Николаю в тот момент мог быть нужен любой вариант сепаратного мира? Это делало его политическим изгоем, а вот в случае военного успеха он вскоре приобретал роль Александра I: спаситель Европы и глава нового Венского конгресса, того самого, от которого союзники тогдашней России плакали сорок лет. Это не одна лишь аналогия. Бьюкенен упоминает Московскую конференцию держав-победительниц якобы со слов Штюрмера, который бы играл там роль Нессельроде (следовательно, Николай играл бы Александра). Как и Александр, Николай оставался в звании полковника, и вряд ли это случайность. Но был ли шанс у Николая избежать попытки переворота? Ни малейшего.

Команды, одновременно дырявившие борта, потопления государства по сценарию «ВФР» конечно, не хотели, т. к. это им было не выгодно, но полагали, что их единственная пробоина заставит капитана пересадить их в первый класс, а дальше чуток починимся и помчим пуще прежнего. Так им обещали, не всем, конечно, но каждому. «Титаник», как известно, утонул за полтора часа.

Слухи о сепаратном мире Николая не могли не раздражать, но, как ни парадоксально, оставляли ему некоторую свободу манёвра и позволять иметь ответ на вопрос, а что будет, если… И, вообще говоря, прогнозы получались не слишком благоприятные. Попросту говоря, вариантов устранения Николая без последующего убийства не было: невозможно было допустить, чтобы кто-то из семьи заговорил. Посольство Великобритании превратилось в штаб революции. Туда собирались по очереди команды из четырёх первых отсеков русского «Титаника»: великокняжеская фронда (потомки Николая I младших ветвей), военные путчисты, Прогрессисты и террористы-социалисты, легализованные Думой. Царя устранили быстро – арестовали и мгновенно лишили всех коммуникаций, а семью взяли в заложники. Никакого даже формального судебного разбирательства не делали: даже неправый суд – это если и не трибуна, то массив документов: допросов, протоколов, свидетельств. А с момента фактического ареста о царской семье вообще нет никаких достоверных сведений. Ни отречение5656
  Никакого отречения, конечно, не было. Много сломано копий по поводу карандашных набросков и личного выступления царя перед толпой офицеров. Не только отречение, но и вообще ни один юридический акт не может считаться законным, если выбит силой. В случае же с Николаем существовала важнейшая угроза семье, которую путчисты не могли не использовать.


[Закрыть], ни переписку, ни мемуары невозможно брать в расчёт без того, чтобы поставить их тут же под сомнение. Изолировали царскую семью тщательно, и до сих пор не ясно, как они прожили ещё 15 с половиной месяцев.

В оценке Февраля-17 советские и западные историки всегда совпадали, мол, дело прогрессивное. Штука в том, что те и другие были заинтересованы в исчезновении России до 1917. Убивали-хоронили скопом, вместе и отпевали семьдесят лет. Мол, дурная была страна, её не жалко. Для сокрытия правды, почему и как делалось дело, описание событий Февраля везде начинается с забастовок в Петрограде, которые-де возникли в народной толще от голода и вызвали последующую лавину. Вместо генералов роль главного застрельщика поручена унтеру Кирпичникову. Повторяют эту чушь как мантру и сегодня. Открыть любую книгу: голод, забастовки, кирпич. И это после реального голода блокады, когда ничто не шелохнулось и никто не забастовал.

Между тем, совершенно очевидно, что сами беспорядки (очень компактные в сравнении с тем, что в России бывало не раз) были заботливо упакованы путчистами, дабы появился повод приставить нож отречения перед английским ответственным министерством к горлу монарха. (В сущности, у Николая в Феврале требовали капитуляции России перед… Англией.) Иначе придётся объяснять, как боевые генералы Рузский, Алексеев, Гурко и пр. и др., наслушавшись телеграфа о разгроме булочной Филиппова, решились на госпереворот.

Отмашку на революцию дали сразу после Петроградской конференции союзников, когда русские выложили на стол часть карт (во всех смыслах), из которых (крупные козыри не показывали, но все понимали, что они есть) стало ясно, что Россия готова уже весной воевать гигантскими силами, что означало возможность быстрой победы над Центральными державами. Требования понизить градус прозвучали от иностранных представителей солидарно и ультимативно, – по сути, они брали под опеку внутренние дела главного союзника. Николай закономерно отказал. Это была ставка ва-банк, но взвешенной альтернативы ей не имелось. Теперь ему требовалось разгромить революцию и Германию. В принципе, ничего невозможного тут не было, он же не предполагал, что ключевые фигуры начнут бросаться в пропасть массово. А именно это на глазах у изумлённого монарха они принялись делать с каким-то религиозным рвением, в исступлении требуя манны ответственного министерства.

Главной целью Британии было – вывести Россию из числа победителей и передвинуть в стан врагов США, причём, с учётом темпов наращивания российской мощи, времени не оставалось и у них. Сама же Петроградская конференция была манёвром Николая, «замедлителем» путча, в котором он был главной мишенью, хотя, ничего личного в этом не было. Для сокрытия масштабов собственной подготовки Россия требовала от западных союзников нарастить поставки военной техники, точно так же во время прошлой войны Александр I требовал у Англии субсидий.

Провести англичан вторично не удалось, и не из-за какого-то великого ума, а так сложилась политическая конфигурация, поэтому конференцию те использовали для укрепления своего влияния на руководителей мятежа. Разумеется, союзные представители (и попросту шпионы, массово свалившие на берег новенького Романова-на-Мурмане), взахлёб контактировали с будущими путчистами, пытаясь определить, кто способен наиболее надёжно заключить сепаратный мир и, естественно, раздавали гарантии признания грязного переворота благородной революцией. Кандидатуры в миротворцы были не в изобилии, но казались перспективными. Среди военных, например, мог рассматриваться популист Брусилов. Вроде бы кишмя кишел предателями левый фланг. Достаточно авторитетных для такого дела персон там не было, но их предполагалось после путча сжать в кулак коллективного Петросовета.

По окончании конференции, когда до февральского путча оставалось менее недели, глава британской делегации военный министр лорд Милнер в отчёте правительству оценил слухи о революции как преувеличенные, она могла произойти, но только после победы. Сами же русские переворота до конца войны не совершат. (В смысле социальной стабильности положение всех воюющих держав было примерно одинаковым. Вопрос был в истеблишменте каждого участника и степени поддержки оппозиции извне.) Доклад же начинался такими словами: «Правда заключается в том, что широкие задачи и цели союзников в войне несовместимы с идеями, лежащими в основе системы управления в России». То есть, цели Англии в войне – разгром Германии, России и США – несовместимы с правлением упёртого Николая с его упёртым правительством, желающем сражаться до победного. Впрочем, не думаю, чтобы Милнер вполне знал обо всех целях, но и совершенно не догадываться не мог.

Иными словами, по официальному мнению делегации напряжение в Петрограде может и имелось, но революционной ситуации не было. Так же полагал и Николай. Так что, всё это враньё, что революцию сделала недовольная или голодная улица. Делали сытые люди, имевшие цель разрушить «основы системы управления», то есть, точно вычислившие, куда бить. Момент создался не идеальный, но потом могло быть поздно: спустя месяц лояльной администрации стало бы легче взять под контроль ситуацию, начав отправку ненадёжных резервов на фронт.

Почему БИ поддерживала свержение Николая II ещё как-то объяснимо позицией прогрессистов (это было, по сути, уже большинство Думы) с их лозунгом «воевать, но не наступать». Этот лозунг, дополненный Петросоветским «война без аннексий и контрибуций» выводил Россию из числа выгодоприобретателей войны, причём, русские выпиливали себя как бы сами. Но вот поддержка Британией Октября в рамках стандартной модели уже не объяснима. Но, это если принимать во внимание устранение только Германии и России и забыть про хтоническую цель – США, – а про негодяев и предателей родины англичане никогда не забывали, тем более в пору их промышленного расцвета. Могут, правда, сказать, что в отличие от Февраля никакой прямой поддержки Октября Британией не прослеживается, – но тогда эта часть революции ещё более загадочна. В постсоветской РФ пустопорожние разоблачители большевистского историкума затрясли платёжками немецкого генштаба. Получилось так, что падающая голодающая Германия за три пфенинга силами пары журналистов устроила себе пир на похоронах главного врага. Вот как всё в мире просто, а никто и не знал. Только почему-то нигде и никогда такого больше не случалось. Да и сам германский Генштаб, якобы подкупивший Ленина, совершенно не был уверен в своём протеже. На протяжении всего периода от Октябрьского переворота до заключения Брестского мира этот самый генштаб держал значительные силы на Восточном фронте.

Большей части чудаков-февралистов искренне казалось, что союзникам будет достаточен отказ России от послевоенных приобретений, и в принципе, что Франция, что США, были вполне удовлетворены. Между двумя революциями даже среди российских ультралевых безраздельно доминировал лозунг войны до победы, – разве что без тех самых пресловутых «аннексий и контрибуций». Именно так они объясняли себе поддержку Антантой свержения монархии: царь для себя (России) хочет чересчур много. И военным путчистам и социалистам виделось своё положение устойчивым: нас-то за что свергать – мы же всё сдали? Оказалось, не всё.

Но и Британии пришлось спешно переформатировать сценарий. Раз нет сепаратного мира, России следовало продолжать находиться в войне, при этом её мощный наступательный потенциал должен был быть ограничен подрывной деятельностью самих военных путчистов и правительством, то есть России предлагалось имитировать боевые действия в чисто оборонительном ключе, и военный министр Гучков быстро снёс генералитет. Параллельно готовилось переформатирование Временного правительства из худо-бедно дееспособного проамериканского (прогрессистского) в опереточное проанглийское курам-на-смех Керенского и Ко.

План с изменениями во Временном правительстве удался, но американцы всё выжидали под бумажной бронёй добрых отношений с Россией. Времени они, однако, не теряли: мгновенно прижали у себя дома социалистических демагогов проанглийского толка и той части компактно проживавших этнических немцев, в среде которых было традиционно много распропагандированных социалистов и анархистов. Обезопасив себя от пятой колонны на случай непредвиденных переворотов альянсов, они вступили в полноценные боевые действия только после Октябрьского переворота и Декрета о мире, убедившись, что Россия окончательно вышла из игры, и над ними навис дамокловым мечом британский Вариант Б.

Германия (не говоря о коллапсирующей Австрии) уже к 1917 представляла собой медленно, но безвозвратно падающую державу, и никакой вариант продолжения войны её не спасал, даже с переворотом альянсов и выступления России на её стороне. Расплачиваться по итогам войны с ней никто не собирался, даже если бы она оказалась в числе победителей.