Текст книги "И даже небо было нашим"
Автор книги: Паоло Джордано
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)
– Сами выскочили? Том, ты что, издеваешься над нами? Ты залез в улей? Зачем тебе это понадобилось?
– Никуда я не лез.
– У тебя рубашка была расстегнута!
– Ну хватит. Оставьте его в покое, – вмешался Берн. В его голосе был металл, как в ту ночь, когда он, по сути еще ребенок, без всякого страха говорил с моим отцом на пороге нашего дома. И на сей раз Данко его послушался.
Нам предстояло еще собрать оливки, центнеры оливок. Теперь вид цветущего миндаля не приводил меня в изумление. Я ощущала только усталость. Почти каждый день шел дождь, сетки для сбора оливок, сапоги, даже мои волосы были заляпаны грязью. В доме воняло тухлыми яйцами, и никто не мог понять почему. Сидение в четырех стенах изводило и озлобляло нас; к тому же мы устали, очень устали.
Берн отпустил бороду.
– Берешь пример с Данко? – робко спросила я.
– Нет. Чтобы сохранять до вечера запах, который бывает у тебя по утрам, – ответил он, но я не поняла, всерьез он это говорит или смеется надо мной.
Потом медово-уксусные ловушки Данко перестали действовать. Возможно, насекомые как-то сумели передать по воздуху весть о них. Когда мы приступили к сбору урожая в нашем саду, оказалось, что все оливки в отметинах от вредителей. После бурной ссоры мы решили купить диметоат, но было уже слишком поздно. Урожай был мизерный, масло получилось отвратительное.
Но если нашествие насекомых еще можно было считать природным бедствием, о работе солнечных батарей этого сказать никак было нельзя. Однажды утром мы проснулись без электричества. Данко пошел проверить батарею, и оказалось, что металлические ленты в панелях замазаны клеем и землей. Мы терялись в догадках: кто мог устроить эту диверсию? Нас окружали враги, которых мы не знали в лицо. Те, с кем мы конкурировали на рынке наемного труда и при сбыте нашей продукции.
Старый генератор совсем вышел из строя, да мы и не очень-то пытались снова запустить его. Впервые за все время перед нами возникли непреодолимые трудности. Неделю мы продержались без электричества; но если когда-то это казалось нам забавным приключением, даже подвигом, то сейчас никому не хотелось стирать одежду вручную, разве что свою собственную.
Однажды вечером у Коринны случился нервный срыв. Томмазо понадобился чуть ли не час, чтобы успокоить ее, а она все время повторяла:
– Ты сознаешь свою ответственность за то, что я должна в таком холоде разгуливать с мокрыми волосами? Именно сейчас?
Мы не обратили внимания на эту сцену. Все давно знали, что Коринна не любит ходить с мокрыми волосами, и привыкли к ее жалобам. Берн направился к двери и сделал мне знак, чтобы я пошла за ним. Когда мы поднялись в нашу комнату, он сказал:
– Надо обратиться за помощью к Козимо. Пойди к нему и спроси, можем ли мы подключиться к его кабелю, пока наша батарея не работает.
– Он ни за что не согласится. Помнишь, как мы обошлись с ним в тот раз?
– Он не сможет отказать тебе в одолжении. Ведь он был так привязан к твоей бабушке.
– Нет, Берн, – умоляла я. – Не заставляй меня идти к нему. Прошу тебя.
– С тобой пойдет Томмазо, – сказал он и погладил мне шею небрежным жестом, словно гладил животное. – А Данко лучше в это не вмешиваться.
Но я решила пойти одна. Где-то поблизости жгли костер, пахло дымом. Дойдя до калитки, я вспомнила, что домофон не работает: его отключили вскоре после смерти бабушки. Я крикнула: «Козимо! Роза!» Сторожка была далеко, но оттуда меня должны были услышать. В такие тихие ночи было слышно даже, как жабы прыгают на лугу. Никто не отозвался.
Ограда была слишком высокой: не стоило даже пытаться через нее перелезть. Я могла бы уйти и вернуться завтра, но тогда было бы сложнее скрыть эту затею от остальных.
Я повернула назад, на территорию фермы и, двигаясь вдоль ограды, нашла место, откуда двенадцать лет назад мальчики проникли в наши владения. Вставила ноги в ячейки ограды, которая заколыхалась под моей тяжестью, и, посветив себе карманным фонариком, спрыгнула на другую сторону.
Я постучала в дверь сторожки. Открыла мне Роза. Она стояла, обмотав себя полами халата, и вглядывалась в темноту за моей спиной. Козимо сидел перед телевизором. Увидев меня, он быстро пригладил волосы, взъерошенные от того, что голова его соприкасалась со спинкой кресла.
Я объяснила, что у нас сломалась солнечная батарея, но не сказала, что панели кто-то нарочно испортил. Можно ли временно подключиться к его электропитанию? Ненадолго, пока мы что-нибудь не придумаем.
– Здесь все принадлежит тебе, – серьезным тоном сказал он. – Но понадобятся несколько сотен метров кабеля.
– У нас есть кабели для солнечных батарей, их должно хватить. В крайнем случае присоединим к ним другие.
Он поднял на меня глаза и посмотрел с доброжелательностью, которой я от него не ожидала.
– А ты многому научилась, – сказал он. – В подвале должны быть несколько метров кабеля.
– Спасибо. Расход электричества мы тебе оплатим.
Я уже собралась уйти, когда Козимо взял меня за руку.
– Пора решать, как ты распорядишься виллой, Тереза. Мы с Розой, как и раньше, поддерживаем здесь порядок, но если в доме никто не будет жить, он начнет разрушаться. Да и для нас так дольше продолжаться не может.
– Хорошо, – ответила я, но только потому, что хотела побыстрее вернуться к остальным.
Тем временем Роза приготовила корзинку с домашними консервами.
– Я делаю их по-своему, – резко произнесла она. – Надеюсь, вам понравится.
Козимо проводил меня до калитки.
– Эти молодые люди, особенно тот, рыжий…
– Его зовут Данко.
– Это, конечно, не мое дело, но ведь ты, Тереза, девушка из хорошей семьи. А они другие. У них нет таких глубоких корней, как у тебя. Рано или поздно порыв ветра выдернет их из земли и унесет.
– Завтра утром мы принесем кабель, – сказала я. – Мы сделаем все сами. Можешь не беспокоиться.
Козимо кивнул. В полутьме он казался более старым, чем был на самом деле.
– Спокойной ночи, Тереза.
Он захлопнул калитку, и этот звук сопровождал мои первые шаги на пути домой.
Когда я призналась остальным, что вилла теперь принадлежит мне, это, вопреки моим ожиданиям, вызвало не приступ ярости, а какое-то странное недоверие. Секунду все молчали, потом Данко сказал:
– Дом стоит больше ста тысяч евро, гораздо больше.
– Но Козимо не может дать больше. Думаю, это все, что у него есть.
– Это его проблемы.
– В смысле?
Но Джулиана не дала ему ответить:
– Насколько больше, Данко?
– Как минимум вдвое. Примерно.
– Ты теперь еще и эксперт по недвижимости? – поддела его Коринна.
Данко пропустил это замечание мимо ушей.
– Дом обветшалый, но старинный. А сколько там земли? Три гектара?
Я покачала головой. Я представления не имела, какая там площадь.
– Козимо согласился дать нам электричество, – сказала я, поняв, куда он клонит.
– Мы ему за это заплатили.
– Но я же ему почти обещала!
– По-твоему, в подобной ситуации обещания имеют какой-то вес?
Я посмотрела на Берна, ища у него поддержки, но он сказал:
– Если бы твоя бабушка хотела, чтобы дом достался ему, то написала бы об этом в завещании.
– А как же все наши разговоры о непризнании права на собственность?
Данко сочувственно улыбнулся:
– Похоже, ты что-то недопоняла, Тереза. Жить по справедливости и быть дураками – это совершенно разные вещи. Мы не слабоумные, которых может надуть каждый.
Я чувствовала, как всеми мало-помалу овладевает возбуждение.
– Тереза боялась расстаться со своим сокровищем, – негромко проговорила Джулиана.
Мы связались с агентством по недвижимости в Остуни, и через несколько дней приехал риелтор, чтобы осмотреть виллу. Все время, пока он делал фотографии и задавал мне вопросы, на которые я была не в состоянии ответить, Роза стояла у порога, словно ей вдруг закрыли вход в дом, где она наводила порядок в течение долгих лет своей жизни. Козимо так и не появился. Риелтор поинтересовался, что я собираюсь делать с мебелью: она была не в лучшем состоянии, но ее можно было выставить на продажу комплектно. Затем он попросил разрешения взглянуть на домик сторожа.
В агентство поступило предложение Козимо: сто двадцать тысяч евро. Пока мы на ферме обсуждали, стоит ли нам соглашаться, объявился еще один потенциальный покупатель, архитектор из Милана: он предлагал сто семьдесят тысяч.
– Может, проголосуем? – спросил Берн. – Или нет? Решать тебе.
Все посмотрели на меня, и я сказала:
– Конечно, проголосуем.
Несколько недель спустя я встретилась с архитектором у нотариуса. Здороваясь, он подал мне гладкую, ухоженную руку: люди с такими руками окружали меня в прошлом. Когда мне надо было подписывать контракт, он сказал:
– Честно говоря, я рассматриваю эту сделку как подарок с вашей стороны. Вилла вашей бабушки великолепна, вам, наверное, очень тяжело с ней расставаться. Обещаю, что обновлю ее, сохрани в исторический облик.
– Спасибо, – пробормотала я. В последнее время я заметила, что разучилась беседовать с посторонними, с вежливыми, хорошо одетыми людьми вроде этого архитектора.
На эту встречу вместе со мной приехал Берн, однако он не зашел в кабинет нотариуса, а остался ждать в баре напротив.
– Это благословенная земля, – произнес архитектор. Затем, подняв глаза от контракта, спросил: – А что вы скажете о стороже и его жене? Это люди, достойные доверия? Я вот размышляю, оставлять их на службе или нет.
Через два или три дня Козимо и Роза уехали. А еще через неделю к нам явилась полиция. Я не особенно удивилась, когда женщина-полицейский (она была ненамного старше меня, с «конским хвостом», торчавшим из-под фуражки), сообщила нам, что поступил сигнал о нашем незаконном пребывании на ферме. Она разговаривала со мной и с Томмазо. Вынув из внутреннего кармана блокнот, она перелистала его.
– Вас тут шестеро, верно? Буду вам признательна, если сможете собрать всех.
Когда все собрались под навесом беседки, она попросила каждого предъявить документ с фотографией.
– А если мы откажемся? – с вызовом произнес Данко.
– Придется проехать в участок для установления личности.
Каждая пара поднялась в свою комнату, чтобы найти документ, который, вопреки всему, подтвердил бы нашу принадлежность к гражданскому обществу.
– Нас арестуют? – спросила я Берна, когда мы на несколько секунд остались наедине.
Он поцеловал меня в висок:
– Не говори глупостей.
Женщина-полицейский записала наши данные. Тем временем ее коллега, молчаливый полицейский постарше годами, куда-то направился. Джулиана шла за ним по пятам, ища предлог, чтобы не подпустить его к местечку за домом, где мы выращивали суперсканк. Она предложила ему погрызть сырую репу, которую перед этим вытащила из земли, и в итоге съела ее сама, возможно желая показать, что в ее предложении не было издевки. Но страх был не самым неприятным из охвативших меня чувств: гораздо хуже было сознавать, что наша обитель, казавшаяся нам таким чудом, не произвела на этих двух чужаков ровно никакого впечатления.
Женщина-полицейский спросила, может ли кто-нибудь из нас доказать свое право проживать на этой территории. Берн сделал шаг вперед.
– Я получил разрешение собственника, – сказал он.
Она снова перелистала блокнот.
– Вы имеете в виду синьора Дельфанти?
– Да, его. Он мой дядя.
Со времени моего приезда это был первый раз, когда Берн заявлял о своем кровном родстве с Чезаре.
– Сегодня утром я говорила с синьором Дельфанти по телефону. Он был не в курсе, что здесь кто-то живет. Это владение выставлено на продажу и должно пустовать, так он сказал. Очевидно, это вы сняли табличку «Продается», о которой он упомянул? Я не заметила ее на воротах.
– Здесь не было никакой таблички, – сказал Данко.
Женщина-полицейский занесла его слова в блокнот – как она мне сказала, для рапорта, который ей надо было составить. Вот когда меня настиг родительский гнев, быстрее молнии долетел он сюда из Турина.
– А ордер у вас есть? – жестко спросила Джулиана.
– Это не обыск, синьорина, – спокойно ответила женщина-полицейский. – Но даже будь у нас ордер, мы, учитывая обстоятельства, не были бы обязаны предъявлять его вам.
– Произошло недоразумение, – раздался звонкий голос Берна. – Дайте мне поговорить с дядей, и я вам это докажу.
– Синьор Дельфанти попросил, чтобы владение было освобождено через неделю. В противном случае он подаст заявление в полицию.
Она положила блокнот на стол, как складывают оружие, но голос у нее стал строже.
– У нас есть фотографии. Мы располагаем доказательствами незаконного подключения к электросети с помощью кабелей высокого напряжения, а также незаконного использования фотоэлектрических панелей, которые я, вероятно, смогу обнаружить, если пойду туда, – и она указала верное направление, – а также несанкционированного разведения пчел, не говоря уже о плантации марихуаны.
– Ну, плантация – это сильно преувеличено, – неосторожно поправил ее Томмазо. Все обернулись и посмотрели на него.
Она сделала вид, что не заметила этого невольного признания вины.
– Всего этого хватит для передачи дела в суд. Мой совет: чтобы через неделю, когда мы вернемся, здесь никого не было.
Она мельком взглянула на Берна и словно бы что-то вспомнила. Тем временем Коринна прошмыгнула в дом и вернулась с двумя банками меда, которые поставила на стол перед полицейскими.
– Раз вы уже знаете про наш мед, попробуйте вот этот, цветочный.
– Хочешь дать им взятку медом? – в ужасе спросил Данко. – Да ты просто идиотка!
– Не сомневаюсь, что мед у вас замечательный, – сказала женщина-полицейский, – но мы не можем принять ваш подарок.
От неуклюжей попытки Коринны исправить ситуацию мы только стали выглядеть еще нелепее.
Прежде чем уйти, женщина-полицейский обратилась к Берну:
– А ведь я вас помню. Мы с вами беседовали по поводу той девушки. Это произошло здесь, не так ли?
Она это сказала, действительно сказала, но я была глуха, и моя добровольная, упрямая глухота усиливалась с каждым днем.
– Вы ошибаетесь, – ответил Берн, пристально глядя на нее. – Мы с вами никогда не встречались.
Несколько минут спустя мы опять остались одни, мы шестеро, под навесом нашей беседки, у стен нашего дома, окруженные всей нашей землей, всем тем, что было нашим и вдруг перестало нам принадлежать.
Берн принес шесть бутылок пива, но никто не протянул руку, чтобы взять себе одну.
– Нечего сидеть с таким видом, – сказал он.
– Можно подумать, тебе все равно, – огрызнулся Данко.
– У нас есть деньги, которые Тереза выручила за виллу. На них мы можем купить ферму Чезаре. Она ведь продается, так? И больше никаких уловок.
– А сколько он запросит, этот Чезаре? – скептическим тоном спросил Данко.
– Возьмет, сколько предложим. Речь-то идет о нас.
– Непохоже, чтобы дядюшка особо тобой дорожил.
Подписав контракт о продаже виллы, я объявила, что причитающиеся мне деньги принадлежат всем; это вызвало восторженную овацию, а позже Берн, прижавшись лицом к моему затылку, сказал, что гордится мной. Однако с этого дня мы стали еще бережливее, как будто втайне боялись, что незаслуженное богатство отразится на отношениях между нами.
Берн предложил поставить вопрос о покупке фермы на голосование.
– Поднимите руку те, кто хочет, чтобы эта земля стала нашей. Навсегда.
Никто, кроме меня и самого Берна, не поднял руку.
– В чем дело? – наседал Берн. – Что это значит?
В этот момент Коринна наконец решилась взять себе бутылку пива, нервным движением открыла ее с помощью зажигалки, отпила глоток и стиснула бутылку в руках.
– Мы должны кое-что сказать вам, – начала она. – Мы собирались сделать это позднее, но, учитывая обстоятельства, решили, что так будет даже лучше. Мы с Томмазо уезжаем. Я беременна.
Она подняла бутылку и наклонила голову, словно желая произнести какой-то невеселый тост. Томмазо сидел мертвенно-бледный.
– Как беременна? – спросил Берн.
– Тебе надо объяснять, как это бывает?
Но Берн не заметил ее иронии, его охватила волна восторга.
– Беременна! Но это же потрясающе! Это начало новой эпохи! У нас будут дети. Тереза, Данко, Джулиана… Вы понимаете? Нам с вами тоже надо поторопиться. Пусть они растут здесь все вместе.
На миг он представил себе эту идиллию, и его затрясло. Он подошел сзади к Томмазо и Коринне, обнял их и расцеловал в щеки.
– Беременна! – снова и снова повторял он, не замечая, что названный брат в его объятиях, похоже, сник и едва сдерживает слезы.
– Сколько месяцев? – спросил Данко.
– Почти пять, – ответила Коринна, по очереди заглядывая в глаза каждому из нас.
Берн не мог успокоиться.
– Почему не сказали раньше, чего ждали? Теперь и голосовать незачем. Мы купим эту землю и превратим ее в идеальное место для детей. У них будет полно дядюшек, тетушек и братьев.
Но Коринна стряхнула с плеча его руку.
– Ты что, не слышал? Я сказала, мы уезжаем, Берн. Насовсем. По-твоему, я смогу растить ребенка здесь? В этих руинах? Чтобы он туберкулез заработал?
Прошло несколько секунд, прежде чем Берн переварил информацию, которую мы усвоили сразу, а Томмазо смог опять расправить плечи.
– Вы уезжаете, – произнес Берн.
Коринна теребила сережку в ухе.
– Мои родители подыскали для нас квартиру в Таранто. Это близко от них, так что они смогут помогать нам. Квартира небольшая, но в центре.
– А как же мы? – растерянно спросил Берн.
Коринна потеряла терпение.
– Черт возьми, Берн! Тебе что, подробности нужны?
Но он уже не обращал на нее внимания. Он пристально посмотрел на друга, ожидая, что тот тоже посмотрит на него. Дважды произнес его имя, сначала вполголоса, затем чуть громче. Однако на сей раз Томмазоне повиновался.
Тогда Берн снова сел рядом со мной. Молча допил свое пиво и обратился к Данко:
– Похоже, мы тут остаемся вчетвером.
Данко надул щеки и с шумом выдохнул воздух.
– Покупать ферму не имеет смысла. Разве не видишь, в каком она состоянии? Земля плохая, тут возиться и возиться.
– Что ты несешь? Вы сегодня что, все с ума посходили? У нас тут хозяйство. Куры, пчелы, вообще все.
Данко мотнул головой, словно в нем происходила внутренняя борьба.
– Здесь были полицейские, Берн. Я не хочу иметь дело с полицией. И потом, ты не забыл, что случилось с солнечными панелями? А как повел себя Козимо, этот кусок дерьма? Нам здесь не рады.
– А мы и не рассчитывали, что нам будут рады.
Я взяла Берна за руку. Рука была холодная, пальцы слегка подрагивали. Я сжала их в своих.
Данко отер ладони о джинсы.
– Что скажешь, Джулиана? Мне кажется, нам тоже пора двигаться.
В ответ она выразительно прищелкнула языком, что означало: прекрасная идея. Берн сидел не шелохнувшись.
Но Данко еще не все сказал.
– На мой взгляд, будет несправедливо делить деньги за виллу на три части. Ведь это бывшая собственность Терезы. Но каждому из нас все же что-то причитается. Так сказать, выходное пособие. Все мы работали здесь, каждый старался для общего блага. Что скажешь, Тереза? Ты сама предложила внести деньги в общую кассу. Конечно, теперь, когда обстоятельства изменились, ты вправе передумать, но… каждый из нас внес свой вклад. Так у нас было принято с самого начала.
Как он ни старался, ему не удавалось излагать свои мысли с обычной ясностью, бесстрастным тоном, который выработался у него, когда он еще занимался наукой.
– Предлагаю следующее: кто уезжает, получает по двадцать тысяч евро и отказывается от претензий на какое-либо другое имущество на ферме. По двадцать тысяч на каждого, – поспешил он уточнить. Остальное – Берну и Терезе. Восемьдесят тысяч. Этого должно хватить на покупку фермы.
– Это тебе сейчас пришло в голову? – спросил Берн. Никогда я не слышала, чтобы он говорил с Данко таким жестким тоном.
– Какая разница, сейчас или нет?
– Ты придумал это только сейчас или уже раньше все рассчитал?
Данко вздохнул:
– Берн, собственность на людей столь же незаконна, как и любая другая.
– Не надо читать мне лекций о морали.
– Как тебе угодно. Ну, Тереза, согласна ты или нет?
– Тереза согласна, – ответил за меня Берн. Я все еще сжимала его руку в своей.
– Отлично. Может, поднимем бокал за увеличение народонаселения в мире? Но только бокал с хорошим вином.
В оставшееся время Берн сохранял выдержку. Чокался со всеми, даже с Данко. Мы делали вид, будто празднуем новое начало, а на самом деле – и каждый в глубине души сознавал это – отмечали конец, конец изматывающих и прекрасных бессонных ночей под навесом этой беседки, возможно также, конец нашей дружбы, конец мечты, которая, как считали все, кроме Берна, не могла сбыться по-настоящему и продлиться долго.
Эти последние дни; мрачное беспокойство, донимавшее Берна. Он проводил много времени с Томмазо; боль от предстоящей разлуки была так же сильна, как много лет назад, в тот вечер в Скало. Теперь они постоянно прогуливались вдвоем по территории фермы. Только раз я подсмотрела, как они обнимаются у грядки с исполинскими кочанами кудрявой капусты, торчавшими из черной земли. Я не ощутила ревности, как бывало раньше, а только острую жалость к обоим.
Раздел одежды у нас, девушек, прошел мирно. Каждая забрала то, что изначально принадлежало ей, словно мы на все это время просто сложили вместе свои игрушки, как девочки на детском празднике. Мы дарили друг другу белье и шутили насчет того, какие из этих вещей Коринна вскоре не сможет на себя натянуть.
Первыми уехали Данко и Джулиана. Они направились на юг, еще не зная точно, где остановятся. Загрузив багаж в джип, Данко в последний раз спросил Берна, не хочет ли он поехать с ними. Я замерла в ожидании ответа, боясь, что мука расставания вынудит его сказать «да». Но Берн только пожал руку друга и сказал:
– Если меня заставят покинуть это место, я умру. Теперь я это знаю.
Когда до исполнения полицейского ультиматума оставалось два дня, Берн и я остались на ферме одни. Мы сели на скамью под лиственницей. Этой скамьей давно уже не пользовались. Потому что на ней помещались только двое. Берн обнял меня и прижал к себе. Вокруг все застыло в такой тишине и неподвижности, что нам стало казаться, будто мы – последние, или, наоборот, первые, люди на земле. У него возникла та же мысль, потому что он произнес:
– Адам и Ева.
– Не хватает только яблони.
– Чезаре утверждал, что на самом деле это был гранат.
– Ну, гранатов у нас минимум шесть, – сказала я.
– Значит, запретные плоды в изобилии.
Его грудь вздымалась и опускалась. Потом пальцы нежно обвились вокруг моих, попытались пробраться под рукав, но запутались в ткани.
– Завтра пойдем к нему. Предложим купить у него ферму.
– Если купим, у нас больше не останется денег.
– Ну и что?
Я осмотрелась вокруг. И, осознав, какой объем работы нам отныне предстоит выполнять вдвоем, пришла в ужас. Если раньше я еще допускала мысль, что когда-нибудь продолжу учебу, что моя теперешняя жизнь и жизнь прежняя сольются воедино, то теперь поняла: этого не будет. На свете были только Берн, я и ферма. Мне было двадцать пять лет, и я не знала – да и не интересовалась, – много это или мало для того, чтобы вести такую жизнь. В тот момент я любила Берна сильнее, чем когда-либо, как если бы наше с ним одиночество здесь позволило моему чувству занять освободившееся пространство и заполнить собой все вокруг.
Поэтому, когда он сказал: мы должны завести ребенка, как Томмазо и Коринна, – не «я хотел бы», не «нам бы надо», а «мы должны», словно у нас не было иного выхода, – я не сомневалась, что он прав, и ответила:
– Давай.
– Сегодня ночью?
– Сейчас.
Но прошло еще несколько минут, прежде чем мы решились сдвинуться с места, зайти в дом, подняться на второй этаж и в полдень лечь в постель. Перед этим, когда мы молча сидели под лиственницей, перед нами возник образ девочки, нашей девочки (почему-то мы решили, что это будет дочка): она танцевала, а потом сорвала одуванчик и протянула нам. Это была просто игра фантазии, мы не рассказывали о ней друг другу ни тогда, ни потом, но я была уверена – как уверена и сейчас, – что мы оба видели ее, и обоим она виделась в одном и том же облике: такое неоднократно случалось у нас с Берном в те годы, нам все меньше нужны были слова, мы все реже слышали звук наших голосов, но все еще могли вместе распознать видимое и, по негласному уговору, даже невидимое.
4
Я нашла Берна за домом: он расписывал стену, выходящую на север, блестящей коричневой краской, которая осталась у нас от окрашивания дверей. Темные мазки четко выделялись на белом фоне шероховатой штукатурки. Я остановилась в нескольких шагах от мураля. В это время по утрам уже выпадала обильная роса. Я натянула воротник свитера на подбородок.
– Да, это фаллос, – не оборачиваясь, подтвердил Берн.
– Я так и подумала, – сказала я, стараясь сделать вид, будто ничуть не удивлена. – Огромный фаллос на стене. Соседям понравится.
– В Тибете это считается эффективным средством, – спокойно произнес Берн.
Только сейчас я заметила на земле перед ним раскрытую книгу с иллюстрациями, явно из библиотеки в Остуни: Берн часто наведывался туда после обеда и пропадал до позднего вечера, но упорно не соглашался брать меня с собой. Он копировал одну из иллюстраций. Я подошла ближе, чтобы сравнить изображение на стене с фотографией в книге. Рисунок получился слишком стилизованным, он походил на непристойные детские каракули больше, чем, вероятно, хотелось бы Берну.
– Так мы вернулись к магии? – спросила я, тронув его за плечо.
Берн слабо улыбнулся:
– Нет. Но я подумал, что попробовать не вредно. Мы привлечем внимание какого-нибудь благожелательного духа. Ради нашей цели.
Ради нашей цели. Мечта о дочери теперь главенствовала в каждом разговоре, подчинила себе все наши помыслы и желания.
– Или опять привлечем внимание полиции, – сказала я.
Мы уже приготовили комнату на втором этаже, ту, что раньше занимали Томмазо и Коринна, а до них – Чезаре и Флориана. Берн вырезал колыбель из корневища столетней оливы, но колыбель так и стояла пустая посреди нежилой комнаты. Полтора года прошло с того дня, когда нам впервые явился образ будущей дочери, когда следом за ним, словно за галлюцинацией, мы пошли в дом, вверх по лестнице, и легли в постель, чтобы мечта стала реальностью.
И вот теперь Берн украшал стену нашего дома гигантским, угрожающего вида фаллосом.
– Ты не могла бы помочь мне? – сказал он. – Ведь ты рисуешь лучше меня.
Я взяла ведерко с краской и кисть, попыталась подровнять контуры. Берн стоял сзади и наблюдал за мной.
– Так гораздо лучше, – сказал он наконец.
– Кто знает, что об этом подумают.
– Неважно, что об этом подумают. Да и кому думать? Сюда уже никто не приходит.
И действительно, Томмазо с Коринной перестали здесь бывать: теперь мы сами ездили к ним в Таранто. С тех пор как у них родилась Ада, они практически не покидали квартиру на последнем этаже с залитой солнцем террасой, которую оплачивал отец Коринны, постоянно не высыпались, но были довольны как никто на свете. Мы навещали их достаточно часто, но все менее и менее охотно с тех пор, как наши неудачи стали чем-то вроде хронической болезни. Но даже когда мы решали не ехать в Таранто, чтобы избавить себя от очередного укола зависти, фотографии Ады появлялись на экранах наших телефонов: Ада, вставшая на ноги в кроватке и схватившаяся за прутья решетки; Ада, машущая ручкой на прощание; Ада, трогающая себя за молочные зубы.
Данко с Джулианой тоже появлялись у нас все реже и реже. И вот мы с Берном, пара землевладельцев, еще молодые, но крайне деморализованные люди, дошли до того, что стали поклоняться языческому тотему.
– А вдруг поможет, – сказала я.
– Будем надеяться, – отозвался Берн.
– Или все же пора сходить к доктору, Берн.
Он резко обернулся:
– К доктору? Зачем?
– Может, есть какая-то проблема. У меня.
«Или у тебя», – подумала я, но не решилась сказать это вслух.
– Нет никакой проблемы. Надо пробовать дальше, вот и все.
Он взял меня за руку, мы вернулись в дом, и я приготовила завтрак. Ноябрь был сезоном бурь, которые внезапно обрушивались на засеянные поля. Время от времени мы слышали выстрелы, но разглядеть падающую птицу было невозможно. На секунду-другую в небе раскрывался черный веер, потом складывался.
Как и следовало ожидать, настенная живопись не дала результатов. Менструация начиналась и заканчивалась с безжалостной пунктуальностью, с каждым разом вызывая у Берна все большее разочарование и все большую нервозность. Дошло до того, что я стала прятать прокладки, но он замечал это, когда по вечерам прижимался грудью к моей спине в надежде заставить эту строптивую жизнь наконец-то зародиться. Сегодня нельзя, говорила я, и он опрокидывался навзничь на постель и начинал считать, через сколько дней сможет попытаться снова.
А главное, сексом мы теперь занимались по-другому. Берн толкал методично и решительно, словно искал там, внутри, какую-то определенную точку. Если раньше, кончив первым, он старался не оставить меня неудовлетворенной, то теперь сразу же выходил, медленно и осторожно, как будто боялся нарушить начавшийся биологический процесс. Если раньше, после всего, мы еще долго лежали рядом, обессиленные, опустошенные, то теперь Берн просил меня приподнять таз и оставаться в этой позе минимум десять минут. Он отсчитывал их, не отрывая глаз от циферблата своих часов. Не слишком высоко, инструктировал он меня, так, чтобы от колен до шеи можно было провести сплошную линию. Я лежала, выставив голый живот, в комнате было холодно, меня пробирала дрожь, мне хотелось бы, чтобы он набросил на меня одеяло, но я не просила об этом – боялась выглядеть перед ним трусихой, боялась, что он скажет: вместо того чтобы помогать, ты заботишься о своем комфорте.
У нас не было знакомого доктора, с которым можно было бы посоветоваться. У нас вообще не было знакомых врачей. Профессиональная медицинская помощь относилась к тем видам роскоши, которые на ферме с самого начала были вне закона: когда в детстве Берн заболевал, его лечила Флориана. Поэтому мы поехали в Специале и в местном баре заглянули в телефонный справочник. Мы выписали телефоны четырех или пяти гинекологов, работавших в провинции Бриндизи, и при этом опасливо озирались, как будто все должны были догадаться, чем мы занимаемся.
Берн предоставил мне право выбора. Расхаживая по кругу между лиственницей и домом (мы вернулись, чтобы позвонить, унося в кармане листок с телефонами, точно талисман), я описывала врачу наши долгие безуспешные попытки стать родителями. Когдая заговорила вслух о наших страхах, до сих пор остававшихся туманными и почти иллюзорными, они вдруг обрели конкретность. Врач задал мне вопросы, которые, как я поняла в последующие недели, были совершенно обычными, но в той первой беседе прозвучали как обвинения: сколько нам лет (двадцать семь и двадцать восемь), отмечались ли прежде патологии (нет), какой у меня цикл (месячные регулярные, обильные), бывают ли аномальные кровотечения (нет), когда перестали предохраняться (почти два года назад) и по каким непостижимым причинам не обратились раньше. «В любом случае, – сказал под конец мой собеседник, – я не занимаюсь проблемами бесплодия». Он дал телефон своего коллеги, доктора Санфеличе, работавшего не в Бриндизи, а в Мартина-Франка, и разрешил сослаться на него.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.