Текст книги "И даже небо было нашим"

По дороге на ферму я пыталась выкинуть из головы мысли и впечатления, накопившиеся за время панихиды, звериный крик Флорианы, слова дона Валерио и слова Козимо, венок из мокрых цветов на крышке гроба. «Дворники» нервно ерзали по стеклу, на пределе скорости, но не справлялись с потоками воды, ее было слишком много, я даже не видела дорогу впереди.

От последующих недель в памяти мало что сохранилось. Опять шел дождь, сначала проливной, затем с перерывами, под конец от него остались только поблескивающие там и сям лужи, а потом высохли и они. Всю следующую ночь раздавалось безутешное кваканье лягушек, и я вспомнила мое первое лето с Берном. Апрель, май. Я жила как во сне. Несколько недель дул сирокко, и уже стали поговаривать о засухе, которая в ближайшие месяцы уничтожит все посевы. Эта аномальная весна, жаркая и сухая, усиливала ощущение, что жизнь остановилась.

После обыска, проведенного полицией, обнаружились кое-какие предметы из прошлого. Я нашла Библию, которая когда-то принадлежала Берну и остальным. Я подолгу перелистывала ее. Между строк крошечными буквами тремя разными почерками были вписаны пояснения, раскрывающие смысл трудных слов.

Чужеземец (человек из другой страны)

Диадема (ожерелье для головы)

Смрадный (сильно вонючий)

Вертеп (пещера)

Точиться (капать)

Бренный (которому недолго осталось жить)

Недоуздок (веревка для лошади)

Растленный (имеющий недозволенные и злобные помыслы)

Бич (катастрофа, бедствие, часто насылаемое Богом за совершенный грех)

Изгой (тот, у кого нет своего места, и он бродит по миру, отверженный и одинокий)

Изгой. Я без конца вполголоса повторяла это слово. Изгой. Совсем как Берн. Я снова и снова спрашивала себя, где он сейчас. Только его возвращение восстановит нормальный ход времени и смену времен года.

Единственной моей компанией были «жучки». По правде говоря, я ни одного не нашла, даже не искала, но я знала, что они здесь, что во время обыска полицейские рассовали их по всему дому. Я знала также, что мой телефон прослушивается, что иногда полицейские в штатском подъезжают на машине к воротам фермы, ненадолго останавливаются, потом уезжают. Они действовали осмысленно. Вся эта возня, которую они подняли, имела какой-то смысл. Мой муж был объявлен в розыск за то, что убил их коллегу, на него был выписан международный ордер на арест. И тем не менее все, что могли узнать полицейские микрошпионы, не имело значения. Не только потому, что Берн не придет сюда и даже не позвонит, но, главное, потому, что «жучки» не могли уловить, чем была ферма на самом деле еще до того, как все это началось. Они искали в разговорах по телефону зашифрованные сообщения, пытались истолковать посторонние шумы, но не могли засечь бесчисленных мгновений счастья, пережитых в этих стенах, когда мы с Берном были вместе: по утрам подолгу валялись в постели; за бесконечными обедами зачарованно наблюдали за раскачивавшимся за окном кустом перца, который казался нам похожим на вздыбленную шерсть огромного животного. Они не могли зафиксировать атмосферу нашего душевного подъема в те годы, когда мы жили здесь вшестером, героически пытаясь справиться с хаосом, по крайней мере вначале. Им не обнаружить надежду, которой была пронизана вся ферма: каждая балка, каждый выступ скалы, каждый ствол дерева были преисполнены ею еще со времен Чезаре. Все, что могли «жучки», – это создать акустический портрет моего теперешнего одиночества. Стук тарелок и приборов. Журчание воды, льющейся из кранов. Шорох компьютерной клавиатуры. А в промежутке – долгие, долгие часы тишины.

Первым, кого показали по телевизору, был отец Джулианы. Он сказал то, что я уже знала, – что он уже минимум десять лет не поддерживает отношения с дочерью. Но к этому моменту Данко и Джулиана уже не вызывали у зрителей и читателей такого живого интереса. Теперь всех занимало кровное родство двоюродных братьев, которые когда-то были неразлучными друзьями, а потом стали врагами, да такими непримиримыми, что один убил другого. Берн и Никола. Никола и Берн. Достаточно было назвать эти два имени, чтобы в каждом уголке Италии стало понятно, о ком речь. А можно было просто назвать Специале. И каждый день всплывали все новые подробности «убийства в Специале», одни существенные (для изготовления бутылок с зажигательной смесью, которые бросали во время столкновений, были использованы удобрения, а ведь очевидно, что беглецы обладали глубокими познаниями в сельском хозяйстве, особенно Данко), другие абсурдные (за гирлянды, которые Берн взял напрокат для своей «пышной» свадьбы, так никто и не заплатил). Вокруг фермы гудел целый рой сплетен. Теперь, когда место зарождения скандала было обнаружено, газетчики и тележурналисты осаждали территорию фермы, а иногда караулили у дверей дома. Я гнала их прочь, а потом смотрела в окно, как они обходят участок по периметру, подыскивая лучшую точку, с которой можно вести съемку. Они еще хотели сфотографировать меня, и раз или два им это удалось.

Мне звонили, писали электронные письма, главным образом сотрудники телеканалов, а иногда это были просто оскорбления и непристойная брань. Мои родители еще раз попытались забрать меня в Турин, просто чтобы дать мне хоть немного пожить спокойно, в ожидании, когда все уляжется. Других вариантов они не предлагали, не говорили, что готовы приехать ко мне.

Были выдвинуты разнообразные гипотезы относительно того, где находятся Берн и остальные. Скрываются в Сильских горах? Или в Греции, куда тайком добрались по морю? А может, поселились в России, под защитой спецслужб? Нашлись даже свидетели, которые клялись, что видели Берна чуть ли не в одно время в местах, настолько далеко расположенных друг от друга, что ему пришлось бы обзавестись двойниками, чтобы это оказалось правдой. Показания всех этих свидетелей уже на следующий день переставали воспринимать серьезно.

Иногда я думала о людях, с которыми была знакома в Турине: наверное, казалось очень странным, что я замешана в такую историю. Никто из них не объявился. В газетном киоске Маурицио все еще красовались на видных местах обложки журналов с фотографиями Берна и Николы, выставленные с какой-то извращенной показушностью. Я перестала ходить мимо киоска, а потом и вообще перестала бывать в Специале. Покупала все нужное в супермаркетах, до которых был час езды и в которых работали эмигранты, причем отправлялась туда в такое время, когда там никого не было.

Когда поток новостей иссяк, когда интерес к Берну и Николе пошел на убыль, Флориана приняла участие в ток-шоу под названием «Будь проклят этот день». Передача выходила в эфир в среду, по каналу с аудиторией в шесть миллионов зрителей. Формат передачи предусматривал примерно часовое интервью, не считая рекламных включений.

На ферме никогда не было телевизора, поэтому я села в машину и поехала в Сан-Вито-деи-Норманни, в городок, где меня никто не знал. Улицы с односторонним движением сплошь были забиты машинами, которые тащились с черепашьей скоростью. Я проехала мимо современного бара с белыми пластиковыми стульями на террасе. Через большое окно я увидела висевший на стене телевизор и припарковалась. В баре были одни мужчины, если не считать самой барменши, плотной женщины в нарядной желтой соломенной шляпе и с татуировкой на предплечье. Пока я пробиралась между столиками, чтобы узнать, какой канал сейчас включен, меня окидывали оценивающими взглядами.

Я села на свободное место, которое располагалось ближе всего к экрану, спиной к остальным посетителям, однако не переставала чувствовать на себе их назойливые взгляды, как бы вопрошающие, что я делаю одна в этом мужском логове, в городе, удаленном от места моего жительства всего на несколько десятков километров, и тем не менее чужом.

Я заказала у барменши кофе, но даже не заметила, как она подошла и поставила чашку на столик, потому что в этот момент на экране появилась Флориана, ее было видно по плечи. За ее спиной просматривалась скромная кухня, где я никогда не была, со шкафами, дверцы которых были сделаны из фанеры. Она кивнула в ответ на приветствие сидевшей напротив ведущей, которую звали Мария Серафино; она вела эту передачу с первого выпуска, возможно, сама ее и придумала. Начала она так:

– Возможно, многие зрители не помнят Флориану Лигурио, а вот я ее помню. Потому что я всего на два-три года старше ее, а для женщин моего поколения, тех, кому в конце семидесятых годов было чуть больше двадцати, она стала символом. Символом борьбы против позорной практики найма сезонных сельскохозяйственных рабочих в ее родной области Апулии. Не хотите освежить нашу память, Флориана?

– Там были эти женщины… – начала Флориана, но сразу остановилась, как будто мужество изменило ей.

Мария Серафино пришла ей на помощь:

– Какие женщины, Флориана?

– Те, что нанимались работать на полях. Особенно на полях, где росли помидоры.

– Да, конечно. Помидоры.

– Их сажали в машины ночью в Бриндизи, Франкавилле-Фонтана, в Ории, и везли за сто километров, в Базиликату, где овощи выращивали экстенсивным способом. Фургоны, в которых их перевозили, были рассчитаны на девять человек, но бригадиры заталкивали туда по двадцать, а то и по тридцать женщин. По дороге некоторые умирали от духоты и тесноты. Они же были бедными, поэтому по официальной версии причиной смерти каждый раз считалось дорожно-транспортное происшествие. Они работали на полях иногда по двенадцать часов в день. Бригадиры нередко избивали их, а случалось, и насиловали. Вот я собрала группу против этого произвола.

Флориану и ведущую по очереди показывали крупным планом. Когда на экране появлялось лицо Флорианы, волосы Марии Серафино, тонкие, крашеные, наэлектризованные, полупрозрачным бордюром вырисовывались на правой стороне экрана. Когда же крупный план выхватывал голову журналистки, Флориану не было видно совсем. Такое происходило реже, потому что на ток-шоу принято все внимание уделять гостю, в данном случае матери Николы, с седой шевелюрой, исхудалым лицом, что придавало ей запущенный вид, отчего она казалась старше ведущей как минимум лет на десять.

– Чем вы занимались в этой группе?

– Вставали посреди дороги, не давали фургонам проехать и уговаривали работниц выйти из них.

– И они выходили?

– Мало кто выходил. Они были бедные. Боялись потерять работу. Боялись, что их станут бить.

– И тем не менее вы не прекращали борьбу. Но как-то раз один из бригадиров вызвал полицию, и вас, Флориана, задержали.

Флориана ничего не ответила, только кивнула, потому что это не был вопрос. Мария Серафино продолжала говорить, теперь она обращалась к зрителям, глядя на них своими водянистыми зелеными глазами:

– Вот фотография, которая в свое время стала знаменитой. Она была опубликована во всех газетах и превратилась в символ борьбы против надсмотрщиков, за идеалы феминизма, которому здесь, в Италии, особенно на юге, было так трудно утвердиться. Мы нашли ее. Эта девушка, которую держит под локоть полицейский, – Флориана Лигурио. О чем вы думаете сейчас, когда снова видите этот снимок?

На несколько секунд изображение заполнило собой экран. И сразу же, уже в уменьшенном виде, оказалось на столе между двумя женщинами. Флориана смотрела на фотографию, не дотрагиваясь до нее, как будто сомневаясь, что эта девушка, увековеченная объективом, – действительно она.

– Думаю, мы тогда сделали хорошее дело. Спасли не одну жизнь, – сказала она.

– Иногда приходится бороться, чтобы добиться того, что считаешь правильным, верно, Флориана? С полицейскими тоже?

– Он сдавил мне локоть, я старалась освободиться, вот и все.

– В одном тогдашнем интервью вы назвали полицейского с фотографии мерзавцем.

– Мы боролись за справедливое дело.

– Как вы смотрите на то обстоятельство, что ваш сын Никола мог бы фигурировать на фотографии вроде этой – в качестве полицейского, который выкручивает руку девушке?

Флориана резко подняла голову и посмотрела на ведущую округлившимися от изумления глазами:

– Он бы так не поступил.

Мария Серафино отделила верхний листок от тоненькой стопки бумаг, лежавшей перед ней на столе. Положила его рядом с остальными и мельком взглянула на какую-то запись на этом листке.

– В ту ночь, когда Никола Дельфанти был убит, он не был при исполнении. Он был временно отстранен от своих обязанностей.

Выражение лица Флорианы опять изменилось, на мгновение она словно бы растерялась.

– Вы не знали этого? – продолжала Мария Серафино. – Речь идет о подробности, которую удалось выяснить нашему источнику, она пока еще не попала в средства массовой информации. Никола, вместе со своим коллегой Фабрицио Дзанки, с которым они были вместе в тот вечер, был отстранен от обязанностей по подозрению в злоупотреблении служебными полномочиями в отношении одной девушки, проститутки из Бриндизи. Они остановили ее и обыскали. Кажется, Никола Дельфанти достал табельное оружие и, как сказано в рапорте, «стал размахивать им» перед безоружной девушкой: не то что бы он наставил на нее пистолет, но как будто собирался это сделать. После чего полицейские надели на проститутку наручники и надолго оставили ее у машины, не имея на то никаких оснований. Она написала жалобу, и на них наложили дисциплинарное взыскание. Вы правда ничего этого не знали?

– Не знала.

– Какие отношения у вас были с вашим сыном Николой?

– Он приходил к нам обедать каждое воскресенье. Если не был в тот момент на службе.

– Вы когда-нибудь ссорились? Ведь вы явно придерживались совершенно разных взглядов. Вы, девушка с фотографии, были символом протеста, а ваш сын стал полицейским.

– Матери следует уважать выбор сына.

– Коллеги вашего сына утверждают, что после того, как он поступил на службу в полицию, вы с ним практически перестали общаться. Вот что заявил во время дачи свидетельских показаниях один его приятель, цитирую: «Родители так и не простили ему этого решения. Никола часто об этом говорил, он был прямо одержим этой мыслью».

– При чем тут это? – спросила Флориана едва слышным голосом.

– Никола приходил к вам обедать по воскресеньям или нет?

– Иногда приходил.

– Когда он посетил вас в последний раз?

– Не помню. Кажется, на Рождество.

Барменша в желтой шляпе подошла к моему столику и спросила, все ли в порядке с кофе. Я ответила, что да, с кофе все в порядке.

– Вы к нему не притронулись, – ответила она, забирая чашку.

Мария Серафино заметила нервозность Флорианы, которую перед этим сама же и спровоцировала, и принялась успокаивать гостью, уверяя, что решительно все, и она в том числе, на ее стороне, сочувствуют ее утрате, ее невыразимому горю.

– Но сейчас мы с вами здесь, а значит, у нас есть уникальная возможность всесторонне разобраться в случившемся, после всего, что было написано и сказано на эту тему, и установить допущенные неточности. Нам потребуется мужество, Флориана. Мы располагаем показаниями многих активистов, которые были на месте преступления и видели, как туда пришли Никола и его коллега. По словам свидетелей, оба вели себя агрессивно, вызывающе. Один из активистов говорит о словесных провокациях, другой утверждает, что Никола все время откидывал полу рубашки и показывал ему кобуру пистолета. Кроме того, судебно-медицинская экспертиза обнаружила в крови Николы алкоголь и следы наркотиков: этот факт широко обсуждался.

Тут Флориана не выдержала:

– Но ведь это Николу убили. Это мой сын убит группой террористов. Он погиб! Вот о чем нам следовало бы говорить!

– Вы так их называете? По-вашему, они террористы?

– А кто же они еще?

– Ладно. Идем дальше, Флориана. После рекламы продолжим с этого места.

При рекламе звук немного усилился, под веселые песенки на экране замелькали аляповатые, бесстыдные, непристойные картинки. Зал бара за моей спиной понемногу заполнялся. Здоровенный парень с пятнами засохшей краски на штанах и на лице рассказал анекдот на диалекте, и барменша грубо расхохоталась.

Я придвинула стул еще ближе к телевизору, но слышно было все равно плохо. Тогда я встала, чтобы уши были на одной высоте с экраном. Реклама закончилась, Мария Серафино кратко изложила содержание предыдущего фрагмента передачи, потом напомнила зрителям, что главные подозреваемые в убийстве Николы Дельфанти – Данко Вильоне и двоюродный брат жертвы Бернардо Колуччи. На экране появились их фотографии. Ведущая сказала: «У нас наконец появилась возможность узнать, кто такой Бернардо Колуччи, террорист, как его только что назвала Флориана, та, что воспитала его и видела, как он рос. Иначе говоря, попробуем узнать, каким Берн был в детстве». Она спросила у Флорианы, было ли что-то в прошлом Берна, возможно какой-нибудь эпизод, который позволил бы предвидеть его превращение в асоциального типа.

– Как у всех детей, у него были свои странности, – ответила Флориана. – Он вырос без родителей.

– Вы хотите сказать, что Бернардо – сирота?

– Нет, он не сирота.

– Тогда что вы имели в виду?

– Сестра Чезаре, Марина…

– Чезаре – это ваш муж?

– Да.

– Значит, мы говорим о вашей золовке.

– Да.

– Мы просто хотим, чтобы зрителям было легче разобраться. Продолжайте, Флориана.

– Марина было очень молодой, когда забеременела. Ей было всего пятнадцать.

– Пятнадцать лет?

– Да, пятнадцать лет. Она приехала к нам, потому что не знала, куда ей податься. Если бы она сказала родителям… Мои свекор и свекровь были очень строгие люди. У нас тогда только родился Никола, мы купили этот домик за городом и привели его в порядок, как смогли. Там даже не было колодца. Мы должны были каждый день ходить к фонтану в ближайшей деревне и набирать воду в канистры.

– Вы были хиппи?

– Нет. В смысле, у нас были другие взгляды. Может, мы одевались, как хиппи, но и только. Хиппи не верят в Бога.

– А вы и ваш муж – люди глубоко религиозные.

– Да.

– Ваш муж даже основал секту.

– Он не хотел бы, чтобы это так называли.

– Вернемся к вашей золовке, Марине. Она обратилась к вам за помощью, потому что была беременна. В таком юном возрасте. В те годы, на юге Италии, ей наверняка пришлось нелегко.

– Она хотела решить проблему.

– Как решить?

– Марине было только пятнадцать, ей было очень страшно.

– Вы намекаете, что она хотела сделать аборт?

– Чезаре очень расстраивался. Он ведь ее старший брат, на десять лет старше, и у них в семье… Для Марины он всегда был как отец. Но и он тогда был очень молод. Да мы все были совсем молодые, и нам не хватало денег даже на самое необходимое. Мы каждый день ходили в деревню за водой, с канистрами. Однажды ночью Чезаре вышел из трейлера и отправился в поля. Его не было всю ночь, а вернувшись, он сказал, что мы позаботимся о ребенке Марины, чего бы это нам ни стоило.

– Что он там делал всю ночь?

– Он молился.

– У вашего мужа была такая привычка? Уходить из дому на всю ночь, чтобы помолиться?

– Иногда с ним это бывало. Но не часто.

– А после смерти вашего сына?

– Тоже. Несколько ночей подряд.

– Значит, Чезаре решил, что ребенок его сестры должен родиться. Но при этом не спросил ни вашего мнения, ни мнения Марины. Сказал только, что вы должны это принять.

– Он получил такой приказ.

– Приказ? Уж не хотите ли вы сказать, что он получил приказ от Бога?

– Да.

– То есть это Бог сказал вашему мужу, что ребенок вашей золовки должен родиться, а вы будете его воспитывать?

– Да.

– То есть можно сказать, что Бернардо родился от молитвы вашего мужа?

– От молитвы Чезаре.

– И можно сказать, что этой молитвой ваш муж спас жизнь мальчику, который тридцать лет спустя убил его собственного сына?

Флориана потрогала прозрачную оправу очков, как будто желая убедиться, что они все еще на месте. На несколько секунд наступило молчание. Мария Серафино отложила в сторону еще несколько листков.

– Я бы хотела вернуться к вопросу, на который вы так и не ответили. Не припомните ли вы что-нибудь необычное из детства Бернардо? Что-то, что могло бы стать тревожным сигналом? Какая-то особенность поведения, странный эпизод.

– Он был очень возбужденный ребенок.

– Многие дети бывают чересчур возбужденными.

– Но его возбужденность была не такая, как у других детей. Она не была… нормальной.

– Например.

– Однажды он поймал зайца. И на глазах у брата зарезал его ножницами. Просто чтобы попробовать, каково это. Никола прибежал ко мне в слезах, он был потрясен. Умолял меня не говорить Берну, что он рассказал мне об этом. Боялся, что Берн сделает то же самое с ним.

– Из-за этого случая вы и решили отправить его в Германию, к отцу?

– Мы попросили отца Берна на какое-то время взять его к себе. Он жил во Фрайбурге. Возможно, такая перемена в жизни пошла бы Берну на пользу.

– Мать Берна тоже так считала?

– Она полагалась на Чезаре.

– Она делала все, как говорил Чезаре?

– Чезаре – ее старший брат. Он был ей как отец.

– Итак, он решил отправить Бернардо в Германию, к отцу. А что за человек отец Бернардо?

– Мы мало его знали.

– Однако решились доверить ему мальчика.

– Все же это его отец.

– Как сложилось жизнь мальчика во Фрайбурге?

– Берн не хотел привыкать к новой обстановке. Упрямился с самого начала. Думал только о ферме, это было у него навязчивой идеей. Через несколько месяцев Немец написал нам письмо, в котором…

– Немец?

– Отец Берна.

– Он написал вам письмо? А почему не позвонил по телефону?

– На ферме тогда не было телефона.

– Надо кое-что прояснить, Флориана. Речь идет о событиях 1985 года, верно?

– Да. Приблизительно. По-моему.

– И в 1985 году у вас не было телефона?

– Чезаре не хотел его ставить. Он старался не пускать грязь на территорию фермы.

– Грязь? Вы имеете в виду телефонные звонки?

– Всю грязь, которая проникала из внешнего мира. В том числе и через телефон.

– Значит, Бернардо не мог рассказать вам о своей жизни в Германии, поскольку у вас не было телефона?

– Он мог написать нам.

– А с матерью он мог поговорить?

– Он мог написать и ей.

– Шестилетний ребенок мог написать письмо?

– Берн очень рано научился писать.

– Значит, вы с ним переписывались.

– Он написал нам несколько писем, но Чезаре не хотел, чтобы мы отвечали ему слишком часто. Говорил, что так будет лучше для всех.

– Вернемся в Германию. Бернардо живет там с отцом…

– Берн. Мы всегда звали его Берном. Никто не говорил «Бернардо».

– Берн, конечно. Извините. Итак, Берн живет с отцом, которого не очень хорошо знает, в городе, который не знает совсем, и думает о ферме.

– Он постоянно сидел в маленьком дворике за домом. А однажды перестал есть. Об этом написал его отец. Утром, перед уходом на работу, он оставлял Берну мюсли с молоком, а вернувшись, находил тарелку с клейкой жижей на том же месте. От обеда и ужина Берн тоже отказывался, он вообще ничего не ел. Отец сначала пытался воздействовать на него уговорами, потом перешел к более жесткой тактике.

– И в чем это выражалось?

– Перестал обращать на него внимание. Рано или поздно он должен был проголодаться и что-то съесть. Но он плохо знал Берна, не представлял, сколько упорства в этом ребенке. Однажды вечером он обнаружил Берна во дворике без сознания и отвез в больницу, где его накормили через зонд. И тогда он решил отправить его обратно. Письмо пришло за несколько дней до приезда Берна.

– Когда он вернулся, ему было семь лет. Так вы мне сказали во время нашей первой беседы.

– Да.

– А Марина, его мать, в этот период работала. Верно?

– Да.

– И она не могла взять его к себе?

– Было предпочтительнее, чтобы о нем заботился Чезаре. Вместе со мной.

– Почему? Обычно считается предпочтительным, чтобы о ребенке заботилась мать. Разве не так?

– Марина славная девушка, но… У нас в этих делах было больше опыта.

Еще одна рекламная пауза. Когда она закончилась, продолжение интервью Флорианы показали не сразу. Сначала на экране появился центр Специале: улица, рассекающая поселок пополам, бар, продуктовый магазин и маленькая церковь с беленым фасадом, где уже так давно я была на отпевании бабушки. Какая-то машина пробиралась по сельским дорогам, которые я знала слишком хорошо, с оштукатуренными каменными оградами по обеим сторонам. Выбрав самый длинный путь из всех возможных, машина остановилась у ворот фермы. Журналист без зазрения совести пролез под шлагбаумом, а затем, не переставая говорить, зашагал по грунтовой дороге, по моей земле, в сопровождении оператора. Дойдя до дома, он обошел его кругом. Двери и окна были закрыты.

Мария Серафино спросила:

– Ваш муж решил, что лично займется образованием Николы и Бернардо. Почему?

– Чезаре сам очень образованный человек.

– Многие образованные люди все же отправляют своих детей в школу.

– У нас было свое мнение на этот счет. Было и остается.

– В том смысле, что, если бы у вас появилась возможность, вы могли бы все это повторить еще раз?

– Да. Ну, может быть, не все. Не все.

– В свете того, что произошло, не думаете ли вы, что такая изоляция могла способствовать изменению личности Бернардо?

– Берна.

– Берна, прошу прощения.

– Чезаре приобщил всех их к прекрасной культуре. Лучше той в какой воспитываются другие мальчики их возраста.

– Это правда, что он заставлял их заучивать наизусть целые страницы из Библии?

– Нет, неправда.

– Когда мы с вами беседовали в первый раз, вы говорили…

– Я сказала, что Берн заучивал наизусть фрагменты из Библии. Он сам так захотел. Чезаре никогда не принуждал его к этому. Для Чезаре было достаточно, чтобы они учили небольшие отрывки, только самое необходимое.

– Самое необходимое для чего?

– Для того, чтобы они поняли.

– Что они должны были понять, Флориана?

На секунду камера показала ведущую, у которой в этот момент было сердитое выражение лица. Прежде чем заговорить снова, она сделала долгую паузу.

– Флориана, мне кажется важным, чтобы вы сейчас прояснили это обстоятельство. Это нужно для того, чтобы наши зрители смогли во всем разобраться. Что именно мальчики обязательно должны были выучить?

– Основы веры. Основы… поведения.

– И у вас существовали наказания для тех, кто отказывался заучивать наизусть то, что Чезаре считал необходимым?

Флориана едва заметно покачала головой: могло показаться, что она вздрогнула.

– Во время нашей первой беседы вы сказали, что к тем, кто не слушался Чезаре, применялись суровые наказания.

Флориана молчала. Мария Серафино чуть понизила голос:

– Никола, ваш сын, и Бернардо когда-нибудь подвергались телесным наказаниям со стороны вашего мужа?

В этот момент Флориана резко повернула голову, словно ища кого-то, а я заметила на экране явный монтажный стык. В следующем кадре на столе возле Флорианы стоял заполненный наполовину стакан воды, и ее верхняя губа была чуть влажной, а ведущая, задавая очередной вопрос, сидела в более напряженной позе, чем раньше.

– После гибели Николы вы решили расстаться с мужем. Считаете, в какой-то мере на нем лежит ответственность за случившееся?

Флориана отпила глоток воды, потухшим взглядом посмотрела на стакан, потом кивнула.

– Почему вы решили поделиться своей историей?

– Потому что я хочу, чтобы люди знали правду.

– Думаете, что правда делает нас свободными, Флориана?

Она ответила не сразу, как будто вопрос всколыхнул какое-то нежданное воспоминание. Ее глаза раскрылись чуть шире, то есть до нормального размера, и она уверенно, четко произнесла:

– Да, я так думаю.

– Флориана, что бы вы сказали Бернардо, если бы знали, что он сейчас смотрит нашу передачу?

– Я бы предложила ему осознать свою ответственность. Как его учили.

– А что бы вы сказали сейчас Николе, если бы, конечно, могли, синьора Флориана? Что бы вы сказали вашему сыну?

– Я…

– Нельзя ли принести платок синьоре Флориане? Не волнуйтесь. Можете не торопиться. Выпейте еще воды. Вы в состоянии продолжать? Мы говорили о Николе. Когда я пришла к вам, вы сказали, что у Чезаре свое, особое видение католической религии. Он убежден, что души после смерти обретают новое воплощение. Следуя этой концепции, если бы вам пришлось закрыть глаза и представить… Закройте на секунду глаза, Флориана. Попробуйте представить себе, в какое существо мог перевоплотиться ваш сын. Скажите нам, в кого перевоплотился бы Никола?

Флориана стала открывать рот, очень медленно, или мне так только показалось, – и тут кто-то переключил канал. На экране появилась другая картинка: группа молодых людей, которые открывают рты, произнося слова какой-то песни.

Я подошла к стойке, но барменша не обратила на меня внимания, она слушала очередной анекдот парня с лицом, заляпанным краской. Когда я вмешалась, оба обернулись и в ярости посмотрели на меня.

– Переключите, пожалуйста, обратно, на тот канал, где интервью, – попросила я.

– Это интервью никому не интересно.

– А мне интересно. Я его смотрела.

Пульт лежал рядом с мойкой, на секунду мне захотелось его схватить.

– Если тебе не надо ничего, кроме чашки кофе, смотрела бы телик у себя дома, – отрезала барменша и снова повернулась к своему приятелю. Тот промолчал. Он взял бутылку пива, поднес ее к губам и выпил залпом, глядя на меня.

– Тогда скажите, что мне заказать. Или просто дайте бутылку пива.

– Ты пришла подать мне на бедность? Мне?

– Прошу вас. Это важно.

Она взяла пульт, но, вместо того чтобы переключить канал, положила его на полку у себя за спиной, где стояли бутылки.

– Кофе я тебе дарю, – сказала она. – А теперь убирайся вон. Мы всё поняли: ты – подружка тех парней.

Я бродила по безлюдным в это время улицам Сан-Вито. Приземистые дома, ложные колонны с нарисованными капителями, киоск, где продавались арбузы. Я не нашла другого бара. Я уже думала позвонить в первую попавшуюся дверь и попроситься посмотреть телевизор, но я и так уже совершила достаточно безумств и чувствовала себя усталой, опустошенной. Мне так и не удалось досмотреть интервью. Только много месяцев спустя я узнала, как ответила Флориана на вопрос, который задала ей Мария Серафино по поводу реинкарнации Николы. Она сказала, что по-настоящему никогда не верила в переселение душ, что долгие годы мужу удавалось вводить ее в заблуждение, но теперь с этим покончено. Земная жизнь, дарованная нам Господом, – одна-единственная, та, которую мы проживаем сейчас, сказала она, и никакой другой не будет.

Однажды, августовским утром, я сквозь щели жалюзи наблюдала за очередным незнакомцем, проникшим на территорию фермы. У него не было ни телекамеры, ни фотоаппарата. Постучав в дверь и не дождавшись ответа, он стал расхаживать по двору, до круглых, как шары, цветущих кустов олеандров и обратно. Я потеряла его из виду, когда он обходил вокруг дома. Появившись снова, он решительно взглянул на мое окно, как будто догадывался, что я слежу за ним, затем сел за стол в беседке, где его наполовину скрывали плети глициний, и больше не двигался с места.