Текст книги "Все думы – о вас. Письма семье из лагерей и тюрем 1933-1937 гг."

Дорогая Оля, присылаю тебе наброски (по книгам) отдельных ветвей и листьев дерева ГИНКО (Ginkgo biloba), дерева, глубоко занимавшего меня своим строением с самого детства, хотя я и не знал, что в нем занимательного. Экземпляры его росли в Батуме на бульваре. Когда нас с Люсей водили гулять, я всякий раз останавливался перед гинко и щупал его листочки. Замечательна их веерообразная, в японском стиле, форма, белесовато-зелено-голубой цвет, жилковатость без соединительных перемычек. Это признаки древности (вероятно и сероватый цвет), промежуточности между собственно листом и хвоей. Лишь впоследствии я узнал, что гинко, действительно, есть пережиток далекого прошлого – живое ископаемое класса, уж вымершего, возникшего в конце каменноугольного времени, получившего большое распространение в середине юрского времени и затем полувымершего. Лишь при японских храмах сохранились экземпляры, от которых теперь размножены по ботаническим садам прочие, да затем найдены еще экземпляры в Южном Китае (кажется недавно). Кстати сказать, семена гинко съедобны и напоминают фисташку. В моем гербарии листья гинко были, может быть и еще есть, поищи. У меня с детства был особый нюх на явления и вещи, которые магически привлекали мое внимание без какого-либо явного повода. От них волновался не только ум, но и все существо, билось сердце, пробегал по спине холод. Уже много лет спустя, потом открывалось, что это явление или вещь – «особые точки» (выражаясь математически) мировой ткани и что в них – ключи к пониманию глубокого прошлого мироздания или каких-либо затаенных его уголков. Вот, и гинко я срисовывал, желая вспомнить свое детское волнение, присылаю тебе эти зарисовки как стенограмму своего развития. Но хорошо понимаю, что даже самый объект может оказаться бездушным чужому взору, не говоря уже о плохом рисунке. Напиши мне, знаешь ли ты какие-нибудь составные растения, типа неразрывных сообществ, и какие именно? Обсудите этот вопрос все совместно. Что такое микориза? Могут ли какие-нибудь растения жить без кислорода? Какие современные ты знаешь, происхождение которых относится к древним геологическим временам? Крепко целую тебя, дорогой Олень. Будь здорова и слушайся мамочку. Играешь ли в 4 руки? Еще раз целую.

Дорогая Оля, все безпокоюсь о твоей голове. Знаешь ли, у меня в детстве, особенно от 4 до 8–9 лет, были никогда не прекращающиеся головные боли. Это можно сравнить, как если бы кто-нибудь сильною рукою схватил за затылок. От этих болей я постоянно заламывал шею назад, откидывая голову, словно стараясь скинуть тяжесть и эту схватившую меня руку, но конечно тяжесть и боль не проходили. Кроме того, вероятно от малярии, был ежедневный жар. Папа, который водил меня пройтись, был обезпокоен и много раз в день спрашивал «болит ли головка» и щупал лоб. Я видел, как он огорчается утвердительным моим ответом и обнаружением повышенной температуры, хотелось мне успокоить папу, но дело говорило за себя и ничего успокоительного сделать я не мог. Папу во время этих прогулок я закидывал тысячью вопросов, гл<авным> образом естественнонаучных и в особенности по части тропических стран. А в голове, м.б. в связи с жаром, непрестанно звучали симфонии. Общий характер их помню и по сей день. Это были величественные многоголосые контрапункты, в духе Баха, а частью музыка в стиле Гайдна и Моцарта. М.б. бессознательно воспроизводились и варьировались произведения именно этих композиторов, т. к. тетя Соня тогда усиленно обучалась музыке и много играла классического. Мама моя, равно как и тетя Соня, обладали хорошими голосами и часто пели – почти исключительно Шубертовские и Глинковские романсы¹, т. е. пожалуй наилучшее из имеющегося в мировой вокальной литературе. Эти романсы врезались мне в сознание и, как только услышу их, невольно вспоминаю детство. Из вокальной музыки впечатления детства остались еще от женщины-врача Марьи Викторовны Флориной². Она приходила лечить нас и вообще осматривать, а заодно пела – Даргомыжского, Глинки и других русских композиторов. Но пение мамы мне нравилось гораздо больше. Тетя Соня обучалась потом в Лейпцигской консерватории пению и собиралась выступать, но из-за туберкулеза должна была бросить пение безусловно. Была у меня еще двоюродная сестра Нина³.У нее был замечательный, словно серебряный, голос. Окончила курс в филармонии, начинала выступать – и почти внезапно умерла, от туберкулеза. Пела и моя Валя⁴, по-домашнему, – и тоже скончалась, от той же болезни. Вот, по ассоциациям, я впал в грустные воспоминания, совсем не ладящие с неистовыми румбами и танго, несущимися сегодня как на грех, исключительно отчетливо от радио, через 3 стены, правда досчатых. Впрочем, я не жалею, что записываю иногда в письмах воспоминания детства, – м.б. когда-нибудь они вам станут интересны. Напиши, какого рода рукописи тебе приходится «считывать». Думаю, это очень полезное занятие – для грамотности, развития стиля и, м.б., обогащения литературного и научного. Крепко целую тебя, дорогая Оля.

1. Шубертовские и глинковские романсы — в детстве Флоренский постоянно слышал романсы Шуберта и Глинки в своем доме: «…мне помнятся сравнительно немногочисленные, но прижившиеся в доме романсы Шуберта и Глинки – кстати сказать, и теперь мне представляющиеся наиболее совершенными из всего, что знаю, произведениями в этом роде» («Воспоминания», с.82).

2. Флорина Мария Викторовна — уроженка Тифлиса, детский врач семьи Флоренских.

3. Н.А.Алиханова (Сапарова).

4. Сестра о. Павла – Ольга.

Дорогой Олень, сегодня, 1-го декабря, услышал из Крас<ного> Уголка звуки радио – передачу концерта, – которые меня задержали. Начала не слышал. Сложная и очень чистая работа, большое мастерство, но по существу примитивно и бедновато. Я сравнил с чеканкою по серебру или резьбою по дереву первоклассного мастера XVII в. Долго не мог понять, что ж такое играют. Лишь по окончании передачи узнал: 1-й Гамбургский концерт Баха. И тогда сказал себе, что определил правильно. В Бахе я всегда чувствую ремесленника. Не пойми этого слова, как укор. Ремесленников, особенно старых, очень уважаю и ценю, скажу больше, очень хотел бы быть ремесленником. Но это совсем особый строй духа. Привычки и навыки, наследственно выработанные столетиями, мастерство без порыва и вдохновения, точнее сказать, без вдохновения данной минуты, работа, которую мастер может в любой момент начать и в любой момент без ущерба прекратить. Вероятно, это самое здоровое творчество, всегда текущее по определенным руслам, без мучений, без исканий, без романтики, без слез и без восторгов, но со спокойной уверенностью в своей руке, которая сама знает, что делать ей. Гениально, но без малейшего трепета – как коробочки Афония¹, хотя и выросшие в целые дома. Это бездумное мастерство безконечно далеко от нашего времени, где все построено либо на мучительной искренности и метании, либо на желании произвести что-нибудь отличное от производимого другими, удивить, ошеломить, ударить – и боязни нечаянно попасть на путь, уже пройденный другими. Сразу видно, что Бах, как и Афоний – осколок древних времен, не опасается повторения – ни себя самого, ни других. Он производит свой добротный товар, уверен в его превосходном качестве, уверен в одобрении потребителя. Он знает силу своего мастерства и вместе с тем относится к своему произведению не как к своему ребенку, личность которого неповторима и ничем незаменима, а как к хорошей вещи, которая навсегда останется ценной и которая, вместе с тем, могла бы быть заменена другою, хотя, быть может, и менее добротною. – Это – полная противоположность Бетховену (если говорить о величинах приблизительно одного порядка). – Ну, вот, расписался о Бахе – и нет места уже. Напиши мне, чем именно занимаешься, как твое здоровье, как себя чувствуешь. Крепко целую тебя, дорогая Оля.

1. Отец Афоний (Вишняков) – монах Троице-Сергиевой Лавры, расписывавший коробочки, брошки в духе федоскинской миниатюры. Отец Афоний по просьбе о. Павла и по его проекту оформил портрет П.Г.Сапарова – украсил и вставил в рамку («Детям моим», с.401).

1937.III.23. Соловки. № 96. Дорогой Олень, письмо твое от 11-го февраля получил 21 марта. При такой медленности сообщений не знаешь, стоит ли отвечать на вопросы. М.б. интерес к ответу уже исчезнет, когда ответ дойдет до тебя. Тем не менее отвечаю. Спрашиваешь о Чайковском и Скрябине. Прежде всего, я никак не могу ставить их рядом. Не по значительности: и тот и другой, и с этого начну, конечно большие люди, безспорно одаренные. Но по смыслу и характеру своей деятельности они существенно различны. Ты спрашиваешь меня о моем отношении к ним обоим. Повторяю, признаю их большую силу, но внутренне отталкиваюсь и их не приемлю. Когда я хочу дать себе окончательный ответ на вопрос о ценности произведения, то спрашиваю себя: что было бы, если <бы> этого произведения не существовало. Потерял ли бы мир без него? Закрылся ли бы один из лучей жизни? – И вот. Если бы не было Моцарта, Баха, Бетховена, даже Шуберта, Глинки, мир бы потускнел. А если бы не было Чайковского и Скрябина? – Боюсь, – это слишком резко и неуважительно, мне самому неприятно высказывать свою мысль, – боюсь мир несколько просветлел бы. Нехорошо желать смерти кому бы то ни было. Но бывают тяжелые люди, после ухода которых из жизни делается легче. Я и боюсь, что по исчезновении из людского сознания этих произведений, т. е. Чайковского и Скрябина, стало бы веселее. Однако не думай, что я хочу опорочить их, я знаю их силу. Например, «Пиковая дама», мне кажется, едва ли не самая цельная, самая выкованная из опер, но – тем хуже, ибо она клубок отчаяния, т. е. самого ядовитого из чувств. И она властно заражает отчаянием. Изысканность одежд и завлекательность форм не меняет сути дела, – того, что это – Смерть, закрадывающаяся в душу, и закрадывающаяся тем безпрепятственнее, что она нигде не называет себя своим именем, не доводит до спора и протестов, внутренней борьбы против себя и противления себе. Против Чайковского и против Скрябина я имею разное, но это разное по-видимому объединяется в одном, в их ирреализме. Один уходит в пассивную подавленность собственными настроениями, другой – в активную, но иллюзионистически-магическую подстановку вместо реальности своих мечтаний, не преобразующих жизнь, а подставляющих вместо жизни декорацию, хотя и обманчивую. Но оба не ощущают недр бытия, из которых вырастает жизнь, оба живут в призрачности. – Чайковский – без стержня, в его музыке нет онтологии, и он сознательно бежит от онтологии, закутывая ее своим унынием. Безспорно, эти призрачные тени красивы, но я не могу назвать их прекрасными, ибо прекрасное не только красиво, но и истинно. Скрябин хочет быть магичным, и он достигает своего, он магичен. Но ведь магия – обман, не в том смысле, что она только шарлатанство (хотя в этой области между шарлатанством и обманом в высшем смысле граница текуча и никогда не м.б. установлена с уверенностью, – в этом существо магии), а в высшем, всегда обман: вместо «так есть» она подставляет Я, я так хочу и теми или другими приемами заставляет видеть, как хочет маг, но лишь на время, пока морока не разсеется. Она может дать сдвиг сознанию – род внушения и перестройки восприятия, но эта насильственная перестройка неустойчива, а неустойчива, ибо небытийственна. Если хочешь, можно сказать, Скрябин и Чайковский – антипушкинцы и антитютчевцы. Этим все сказано. Мне припоминается один вечер, устроенный после кончины Скрябина. Участвовали лучшие пианисты Москвы и некоторые из Ленинграда. Играли кто как, т. е. технически все превосходно, но с разною степенью проникновенности. Зато игра одного, Буюкли¹ (говорят, он – сын Ник<олая> Рубинштейна) была гениальна. И сам он, и игра его – прямо из Гофмана. Но не только во время его исполнения, при всех, я почти глазами видел, что стулья скачут, столы пляшут, диваны бегают по комнате, – что еще немного – и разсыплются стены. Было ли хорошо? – Нет, скорее жутко. Сеанс магии. Не менее чудесные действия производят ультразвуки, вызывающие химич<еские> реакции, механич<еские> эффекты, согревающие, даже обжигающие и убивающие. Но с музыкой у них нет ничего общего. Если несколько преувеличить, то и о Скрябинских произведениях хочется сказать: поразительно, удивительно, жутко, впечатлительно, магично, сокрушительно, но это не музыка. Скрябин был в мечте. Он предполагал создать такое произведение, которое, будучи исполнено где-то в Гималаях, произведет сотрясение человеческого организма, так что появится новое существо. Для своей миродробящей мистерии он написал либретто, довольно безпомощное, но дело не в том, а в нежелании считаться с реальностью музыкальной стихии, как таковой, в стремлении выйти за ее пределы, тогда как музыка Моцарта или Баха безконечно действеннее Скрябинской, хотя она и только музыка. Один третьестепенный писатель высказывает мысль: «Россия – страна пророков». Да, только лжепророков. Каждый одаренный человек хочет быть не тем, что он есть и чем он может быть реально, а презирает свои реальные способности и в мечтах делается переустроителем мироздания: Толстой, Гоголь, Достоевский, Скрябин, Иванов² (художник), Ге и т. д. и т. д. Только Пушкин и Глинка истинные реалисты. Мудрость – в умении себя ограничить и понимании своей действительной силы. Скрябин же жил в туманах мечтаний. Крепко целую тебя, дорогая Оля.

1. Буюкли Всеволод Иванович (1873–1921) – русский пианист, известный интерпретатор творчества А.Н. Скрябина. Рубинштейн Николай Григорьевич (1835–1881) – русский пианист, дирижер, организатор Московской консерватории.

2. Имеется в виду художник С.В. Иванов, по предположению о. Павла Флоренского – предок его по отцовской линии (род Ивановых, см.: «Генеалогические исследования», «Детям моим», с.367–372).

Дорогой Олень, не могу вспомнить, что несправедливого, по твоим словам, я написал тебе, но думаю, ты чего-ниб<удь> недопоняла. Очень трудно писать так, чтобы быть правильно понятым, когда приходится учитывать каждый квадр<атный> сантиметр бумаги. Но за всем тем помни, я считаю своим долгом сказать все полезное, что могу сказать, и не обижайся. Надеюсь, с наступлением весны вы неск<олько> отдохнете. Знаешь ли ты растение звездчатку среднюю? (Stellaria media.) Она растет обычно у воды – вдоль канав, у болот. Из нее можно готовить вкусный салат, попробуйте; а также можно варить ее в разных видах. Пишу это, чтобы вы воспользовались весенним временем для пользования травами, что необходимо организму. Относительно сходства Тики с Госей я часто думал, так что твое письмо лишь подтвердило мои мысли. Возвращаюсь к травоедению. Кажется было бы правильно признать то положение, что количество и разнообразие растительной пищи, а особенно травянистых частей, корней и клубней, есть мерило культурности общества. Обращаясь к истории, удивляешься, как поздно современные европейцы усвоили растит<ельную> пищу. Напр<имер> культура салата, моркови и нек<оторых> др<угих> овощей была освоена только при Генрихе VIII, т. е. в 1-ой пол. ХУХв., а спаржи лишь при Карле II, в XVII в.¹ Благородным культурам материальным базисом служит пища растительная, по крайней мере в основном. Дело не в вегетарианских принципах, – которых я не признаю, – а в физиологическом воздействии растит<ельной> пищи на наш организм, от мяса грубеющий и быстро снашивающийся. Секрет творчества – в сохранении юности. Секрет гениальности – в сохранении детства, детской конституции, на всю жизнь. Эта-та конституция и дает гению объективное восприятие мира, не центростремительное, – своего рода обратную перспективу мира, – и потому оно целостно и реально. Иллюзорное, как бы блестяще и ярко оно ни было, никогда не м.б. названо гениальным. Ибо суть гениального мировосприятия – проникновение в глубь вещей, а суть иллюзорного – в закрытии от себя реальности. Наиболее типичны для гениальности: Моцарт, Фарадей, Пушкин, – они дети по складу, со всеми достоинствами и недостатками этого склада. – Еще раз перечел твое письмо и никак не могу вспомнить, чем тебя огорчил. Во всяком случае огорчен этим сам. Ты не понимаешь чувство отца, которому хочется, чтобы дети его были не просто безукоризненны, но и представляли собою высшую ценность. Не для других, а для себя надо быть такими, но неважно, как о вас будут думать другие: быть, а не казаться. Иметь ясное, прозрачное настроение, целостное восприятие мира и растить безкорыстную мысль – чтобы под старость можно было сказать, что в жизни взято все лучшее, что усвоено в мире, все наиболее достойное и прекрасное, и что совесть не замарана сором, к которому так льнут люди и который, после того как страсть прошла, оставляет глубокое отвращение. Крепко целую тебя, дорогая.

1. Генрих VIII (1491–1547) – английский король с 1509 г.

Карл II (1630–1685) – английский король с 1660 г., из династии Стюартов.

Письма старшим сыновьям Василию и Кириллу

1933.XI.13. Дорогой Кира, сегодня я получил твое письмо, написанное по приезде домой¹. Очень рад, что ты удачно съездил и что вернулся благополучно. Хорошо также, что будешь заниматься над разборкою коллекций и подучишься у опытного минералога. Однако я боюсь, хватит ли у тебя времени и сил на работу сразу в трех местах. Потом меня безпокоит еще вопрос о жилье твоем и питании. Особенно в отношении последнего постарайся наладить его так, чтобы ты ел правильно и сытно. Конечно, порывать с занятиями палеонтологией не следует, тем более что в области осадочных пород руководиться и палеонтологическими данными совершенно необходимо. Биолиты – это понятие здесь основное, а понимать биолиты можно лишь в свете палеонтологии и биологии. Было бы очень важно, чтобы ты м.б. не сейчас, а позже, усвоил палеоботанику и в частности палеоботанику низших растений. Если у тебя будет время, то почитай хотя бы поверхностно Самойлова «Биолиты» и последние работы Вернадского – «Биосфера» и другие; готовилась к печати, но не знаю, вышла ли, весьма важная для тебя книга Вернадского о воде². Если она вышла, непременно проштудируй ее. – Еще: если в «Сорена» напечатана моя статья «Измерение формы»³, то поговори о ней со своим руководителем, мне думается, ею можно было бы воспользоваться для изучения россыпей и в частности, вероятно, разработать морфометрический анализ россыпей, т. е. судить о природе минеральных обломков по их форме, охарактеризованной количественно.

Кирилл, Мик и о. Павел Флоренский.

Окрестности Загорска. Фотография В.П. Флоренского. Ок. 1927 г

Если же эта статья не напечатана, то в моих бумагах, а именно в папке по почве, ты найдешь копию рукописную. Очень жаль, что ты не читаешь по-английски; у меня как раз по осадочным породам, пескам и т. д. много интересных американских работ в изданиях американских институтов и университетов. Следовало бы использовать эту литературу. Постарайся в свободный день с Васей хотя бы ознакомиться с тем, что именно есть, чтобы иметь в виду на случай, когда понадобится. В частности есть у меня монография о монацитах.

При случае зайди в редакцию «Технической Энциклопедии» и попроси Ник<олая> Петр<овича> Ракицкого, учен<ого> секретаря редакции, устроить, чтобы тебе выдали недостающие у меня и мне причитающиеся тома «Техн<ической> Энцикл<опедии>» и «Справочника» к ней, но предварительно справься, чего у меня нет. Я писал об этом Ракицкому и посылал маме доверенность на получение, но боюсь, что ни то, ни другое не получено, а потому пишу об этом снова. Мне было бы очень жаль, если бы «Техн<ическая> Энц<иклопедия>» с моими статьями отсутствовала у нас. При случае в частности просмотри статью «Скважность»⁴; правда, ее урезали в редакции, но все-таки она м.б. тебе полезна, т. к. там собраны разнообразные сведения, которых сводки в книгах не найдешь. А ведь для горных пород скважность есть существенный фактор, дающий возможность проявиться деятельности воды.

Живу я на таком далеком Востоке, что казалось бы даже ехать некуда; но вероятно скоро уеду еще на 1200 км восточнее. К сожалению пока в моих руках нет литературы по местному краю, и потому я его пока представляю себе плохо, хотя чувствую, что тут очень много, над чем следует подумать и чем следует заняться. Вот почему мне хочется поехать восточнее, где имеются условия научной работы, – как говорят, а я сам пока не вполне в этом уверен. Все время я вспоминаю вас всех, а в частности тебя и Васю, и вы мне представляетесь двумя зайчиками, тогда как младшие – птичками. Мне особенно запомнилось, как Мик и Тика, прижавшись друг к другу и притихши, сидели на тахте у печки и только шептались между собою, когда у мамы был припадок боли в печени. Именно в таком виде я представляю себе их вот уже 9 месяцев.

Старайся, чтобы младшие получали знания и навыки к работе, я имею в виду здесь не занятия, а мелкие разговоры, участие в работе: по разборке книг, по разсматриванию картин в книгах, по разбору коллекций. Показывай им иногда минералы, породы (их собрано у меня довольно много), материалы, карты. Сразу не надо показывать много. Если они увидят один-два предмета, одну-две картинки – этого достаточно, но надо, чтобы по поводу виденного было брошено какое-нибудь замечание, тогда предмет будет насыщаться содержанием. Пусть усваивают термины, способы работы, диаграммы; понемногу будет запасен материал для дальнейшего. Только такие знания нужны и полезны. Важно, чтобы дети не остались без сроднившихся с ними образов искусства, особенно эллинского, будет ли то скульптура, архитектура или поэзия. Да и тебе самому будет это полезно и освежительно, т. к. ты тоже что-нибудь подметишь новое для себя и обогатишься. Я уже писал, что Вася и ты можете пользоваться рукописными материалами, собранными в моих папках, но с условием быть аккуратными и не перепутывать листков. Крепко целую тебя, дорогой. Скажи Васе, что напишу ему в следующий раз, т. к. письмо и так выходит слишком толстым и задерживается, а пишу я его урывками, когда придется. Поцелуй мамочку, кланяйся бабушке. Если будешь у бабы Оли, поцелуй ее от меня и скажи, что я получил от нее письмо, последнее, вероятно, но только одно.

1933.XI.17. Твой папа

1. Письмо Кирилла (1933.X.21): «…Съездил я хорошо, поездкой доволен – интересный народ узбеки… Привез мамочке луковицы горных растенний и семян. Приобрел кое-какие познания в геологии россыпей, точнее, по обращению со шлихами – тяжелыми минеральными остатками. Зимой буду работать в 2-х местах – по палеонтологии и минералогии в Таджикской экспедиции…В институте учусь… За маму ты не безпокойся, мы уладимся, только вот без тебя скучно и пусто очень… Целую тебя крепко, дорогой папочка, не безпокойся о нас, пожалуйста, и устраивайся как можно лучше. Пиши почаще. Еще раз целую. Кира».

2. Речь идет о книгах: Самойлов Я.В. Биолиты. Л., 1929; Вернадский В.И. Биосфера. Л.,1926; Вернадский В.И. История минералов земной коры. Т.2: История природных вод. Л., 1933.

3. Статья «Измерение формы», написанная в соавторстве с Я.Я. Ханом, опубликована не была. Рукопись сохранилась без одного листа. Методику удалось реконструировать и использовать. «Сорена» – см. примеч.4 к письму от 1933.X.13–14, с.37.

4. Флоренский П.А.Скважность.// Техническая энциклопедия под редакцией Л.К. Мартенса. Т. 21. М.: «Советская энциклопедия». 1933.С.73—113.