Текст книги "Все думы – о вас. Письма семье из лагерей и тюрем 1933-1937 гг."

6–7 апреля 1935 г., быв. Филиппова пустынь

1935.IV.6–7. Соловки. № 15. Дорогая мамочка, только что вернулся с заседания, на котором наша «водорослевая бригада» делала отчетный доклад по работе за истекший месяц. За чаем сообразил о наступающем, точнее уже наступившем, т. к. сейчас 2-й час ночи, дне твоего рождения¹. Поздравляю тебя, хотя и с опозданием. Давно думал об этом дне, но мне казалось, что он еще далек, и наступил неожиданно. Время за работой идет так быстро, что неделя мелькает за неделей и, когда наступает выходной день, кажется, будто прошлый выходной был только вчера². Все дни похожи один на другой и различаются лишь содержанием проделанной работы да получением писем от вас. IV.12. Не дописывал это письмо, т. к. не было списка с разрешением на дополнительные письма, а с другой стороны, все ждал известий от вас. Но теперь список уже объявлен, а ждать с письмом не приходится, т. к. при задержке оно может совсем застрять. Безпокоюсь о том, как ты живешь и как твое здоровье. Сегодня мы угорели, болит голова, и я вспоминаю детство – у меня всегда болела голова, когда мы жили в Батуме, и я не знал, что делать от головной боли. Потом это совсем прошло и я вообще не знал, что такое головная боль, кроме случаев угара. При случае спроси у Оли страницу, написанною мною на БАМе с описанием Батума – там изображены мои детские впечатления, навсегда закрепившиеся в памяти. Ни одно место не оставило во мне столько теплых воспоминаний, как Батум, старый Батум 80-х годов, когда он был еще неустроенным и жалким. Теперешний Батум, под Ниццу, уже потерял свой аромат и своеобразие, да и море далеко ушло от бульвара. Хорошо помню, как старик Ахмед переносил меня через речку, как собирал я ягоды салсапарели. Ясно помню, до полной отчетливости, как папа насаждал сад в Аджарисхали при инженерной сторожке. Помню ковры фиалок и цикламенов, которые я собирал до изнеможения. Помню запах папортников, мне всегда очень нравившийся. Помню громадные букеты азалий и рододендронов, которые мы вставляли вместо фонарей в фонарные гнезда фаэтона. Помню болотные незабудки, которые брались с корнями, а потом раскладывались дома на блюдах с водою. Лет 6 тому назад я был в Аджарисхали и почти не узнал его. Это обстроенный поселок, в котором очень мало поэзии. От сторожки остались одни развалины. Сад заглох и попросту не существует. Мальчики, кажется, не получили от Аджарисхали никакого впечатления, а Васюшку я едва уговорил сняться на приступках сторожки, бывшей когда-то предметом моих мечтаний³. Все проходит, но все остается. Это мое самое заветное ощущение, что ничего не уходит совсем, ничего не пропадает, а где-то и как-то хранится. Ценность пребывает, хотя мы и перестаем воспринимать ее. И подвиги, хотя бы о них все забыли, пребывают как-то и дают свои плоды. Вот поэтому-то, хоть и жаль прошлого, но есть живое ощущение его вечности. С ним не навеки распрощался, а лишь временно. Мне кажется, все люди, каких бы они ни были убеждений, на самом деле, в глубине души, ощущают также. Без этого жизнь стала бы безсмысленной и пустою. – Тифлис совсем не оставил во мне радостных впечатлений. После батумской природы он казался мне безжизненным, жара меня угнетала и обезсиливала. Когда я, несколько лет тому назад, снова попал в Тифлис, и притом в самое пекло, я был крайне удивлен, насколько он приятнее того, что я думал о нем в детстве, а картины природы, например к Черепашьему озеру, показались величественными и очень живописными. Мы ходили тогда на Черепашье озеро с Георгием⁴. Кстати, напиши, как живет Лиля со всем потомством и что делает Георгий. Ботанический сад, правда совсем переустроенный, увеличенный и разросшийся, стал очень интересным и живописным. Но, пожалуй, особенно живо вспоминается мне наша квартира на склоне Давидовской горы. Ясно вижу столбы деревянные, источенные червями, вспоминается точильщик ножей, меня очень напугавший, вспоминается, как прививали оспу Люсе и мне, как тете Соне делали операцию ноги и выносили таз с окровавленной водою. Впрочем, оспу прививали тогда, очевидно, весьма основательно, т. к. следы прививки до сих пор сохраняются у меня на левой руке. Помню и то, как родилась Люся и как папа показывал ее мне в первый раз. Гимназия, в целом, не оставила во мне никаких радостных воспоминаний, она мне казалась чистою потерею драгоценного времени, элементарною и скучною, хотя конечно я многим ей обязан. Но, оглядываясь назад, скажу, что не хотел бы снова пережить ее: единственное содержание за это время было, когда я оставался сам с собою, в природе или за физическими приборами. Целую тебя крепко, моя дорогая мамочка, береги себя и будь здорова.

1. О. П. Флоренская родилась 25.03/7.04.1859 г.

2. О быстротечности времени пишет и PH. Литвинов в письме от 1935.III.13: «…Работа наша понемногу движется. Уже работает электрохимическая установка, собранная по частям со всего острова. Результаты пока что не окончательные, но обещающие. Работы так много, что даже страдает самым решительным образом чтение английских романов, а это, как ты понимаешь, признак сериозный. Дня и вечера как будто не хватает. В Кремле почти не бываю. Нужно было бы по существу сходить в библиотеку, потом по общественной работе зайти в колонну (это наша административная единица) потому что я цех-уполномоченный. Но некогда. Даже письмо тебе сел писать в такое неприличное время, что не хочется смотреть на часы. Действительно, стрелки указывают на третий час, а публика не спит. Кто пишет, кто возится с химическими реактивами. Нужно укладываться спать, все равно списков на дополнительные письма нет и завтра письма все равно не отправить…»

3. Описание поездок в Аджарис-Цхали занимает особое место в воспоминаниях («Детям моим», сс. 95—114). Процитируем несколько фрагментов воспоминаний Флоренского, касающихся тех реалий поездок, которые он вспоминает в письме: «Мы (дети. – Ред.) прочно считаем Аджарис-Цхали своим поместьем, гораздо более своим, нежели батумскую квартиру. на пригорке стояла каменная двухэтажная инженерная сторожка для остановки проезжающих. В нижнем этаже жил чрезвычайно преданный папе, как и все папины подчиненные, сторож Ахмет, а в верхнем – было две или три комнаты, разделенных коридором. Мы считали эту сторожку собственным нашим домом, т. е. не отца своего, а нашим, детским, и одна комната была моя, другая – Люсина. Приехав, располагались в этих комнатах гораздо свободнее, чем дома: ведь дома нужно было соблюдать порядок, не разводить грязи, а тут, в почти пустых комнатах, можно было делать почти все, что угодно. я ясно чувствовал себя владетельным князьком Аджарских гор.». Флоренский описывает те редкие, экзотические растения, которые насаждал его отец, и говорит о своей любви к растениям и цветам: «Во мне жило убеждение, убеждение моего сердца, что цветы – мои цветы, любимые мною, – любят меня, цветут именно для меня, и что мое невнимание к их красоте было бы оскорблением, скорее раною, их горячему ко мне чувству. Своим долгом, долгом ответной любви, считал я оборвать все цветы, а тем более – фиалки. Но предо мною расстилались густо поросшие цветами, теми же фиалками, поляны, за полянами – другие, и все, как в лучшем цветнике, сплошь покрытые цветами. Как ни старался я, а моей работы, даже на ближайших местах, не было нисколько видно: ведь ворох цветов можно было набрать там не сходя с места. День клонится к вечеру, папа зовет нас собираться домой. Я говорю: «сейчас» – и продолжаю рвать; потом снова зовут: «Папочка, подожди немного», – и опять рву, уже судорожно, а сам плачу от жалости, целую цветы, обливая их слезами, испрашивая прощения, обещаю очень скоро приехать и тогда уж наверное сорвать их.

Все эти букеты, веники, ветви, венки, куски дерна, целыми растениями, наконец, просто охапки цветов с большим трудом и совокупными усилиями всех, начиная от папы и кончая Ахметом, размещаются в фаэтонах буквально со всех сторон, так что нам самим еле можно втиснуться. По шоссе катится цветочная корзина.»

Флоренский, вероятно, вспоминает о поездке на Кавказ в 1925 г.

4. Кониев (Кониашвили) Георгий Георгиевич (1883–1967) – муж сестры П. А. Флоренского – Елизаветы Александровны.

Кавказ. Духан по пути в Ахалцих через Аджарию.

Фотография П.А. Флоренского. 1899 г.

12 апреля 1935 г., быв. Филиппова пустынь

Дорогая Аннуля, давно не получаю от тебя известий. Вероятно на ближайших днях сообщение прекратится и неизвестно, когда возстановится. Очень безпокоюсь, вижу тяжелые сны, которые еще больше настраивают на грустное состояние. Весна идет тут толчками, сегодня например снова пошел снег, но в общем на дворе тепло, недалеко от таяния снега. Иногда выпадают и дожди. Мне говорили, что в Кремль начали прилетать чайки, пока их прилетело, дня 2–3 тому назад, 15. Я сижу почти сплошь в лаборатории, лишь раз в 7-мидневку хожу на лекции. Сейчас дороги стали неважные, т. к. снег рыхлый и сырой. Если бы было суше, то ходил бы дышать на воздух, а при такой сырости, в соединении с обилием работы, не хочется. Кроме текущей работы¹ по водорослям и по иоду приходится подготовлять материал к выставке, на 1-е мая. Сочиняю диаграммы плакатного характера, стараюсь насытить их возможно большим содержанием, но сохронить при этом их удобочитаемость и художественную композицию. Рисует эти диаграммы один художник, а я, сочинив диаграмму, стою над его душою и указываю, как и куда что поместить. Так вычертили диаграмму круговорота иода. Теперь рисуется диаграмма круговоротов азота, главн<ым> образом с точки зрения агрономической. Тут изображены разные виды почвенных разрезов, в связи с содержанием в этих почвах азота, растения – в соответствии с количеством азота, поглощаемым ими из почвы, бактерии, участвующие в связывании атмосферного азота и в той или другой переработке азотных соединений в другие виды (обращение атмосферн<ого> азота в аммиак, разложение белков до аммиака, окисление аммиака в азотистую, а затем в азотную кислоту, разложение азотной кислоты до свободного азота).3атем изображены виды азотных удобрений, получаемых от различных естественных процессов (навоз, компосты, селитра и т. д.) и искуственно – химич<еским> синтезом. Далее составил диаграмму использования местного сфагнового торфа, пускаю в ход свои прежние работы по гальванич<еским> элементам, пластич<ескими> массам, синтетическим смолам, воскам и т. д. На днях будем изображать все это на большой таблице. Далее предстоит такая же диаграмма по использованию водорослей. Но, несмотря на постоянную занятость, не оставляет тревожная мысль о вас, моих дорогих, и даже работа не отвлекает от нее. С водорослями дело, как будто, налаживается неплохо. Сегодня делал подсчеты, в первом приближении, сколько места и энергии надо для добычи иода, оказывается, что результаты подсчета вполне приемлемы. – Кажется, писал тебе, но напишу еще раз относительно Тикульки. Постарайся успокоить ее насчет ее учения. Во-первых, она несомненно делает большие успехи в письме, что видно из ее писем. Во-вторых, я не сомневаюсь, она выровняется в свое время. А в-третьих, и это главное, постарайся, чтобы ее детство было хоть сколько-нибудь радостным и ясным. Понимаю, что это сделать очень трудно тебе, но все-таки постарайся, пусть у нее останется, чем вспомнить детские годы. Рассказывай ей, что придется. Это даст ей и развитие и интерес. Радость жизни дают не большие дела, т. е. кажущиеся большими большим, а удачно найденные пустяки – бумажка часто радует более драгоценностей и неудобство, но поэтичное, приятнее больших удобств. Пусть же девочка пользуется, чем можно, если только можно. Скажи ей, что папа очень любит ее, и все время думает о ней, и что ему очень тяжело видеть свое безсилие и неспособность дать ей маленькую радость.1935.IV.13. Надеялся, что сегодня, после выходного дня, получу от тебя письмо, но мне ничего не принесли. Сегодня, как и вчера, утром шел снег. Сейчас сижу с художником – даю ему указания, как расцвечивать диаграммы, и вспоминаю Анну Семеновну Голубкину². Скольких уж на своем веку я потерял – родных, близких, знакомых. Мне жаль, и было и есть, что дети мало восприняли крупных людей, с которыми я был связан, и не научились от них тому, что обогатило бы лучше книг. Вот почему я писал, чтобы Вася и Кира постарались научиться чему-нибудь от Вл<адимира> Ив<ановича>³, т. к. такой опыт в жизни едва ли повторится. Но нужно уметь брать от людей то, что в них есть и что они могут дать, и уметь не требовать от них того, чего в них нет и чего дать они не могут. Боюсь, что дети часто подходят к людям как раз наоборот и поэтому получают мало, или ничего не остается от общения. Это особенно у Васюшки. При случае постарайся узнать, напечатан ли перевод книги об изоляционных материалах, который я в свое время редактировал. Писем от П<авла> Н<иколаевича> я не получал, хотя и писал ему как-то, уже давно. Если будет возможность, узнай, как он живет и как работает. Очень хочется мне узнать о вас, жду каждый день известий, хотя и сознаю, что они мало имеют цены, так как приходят с опозданием. Скажи Оле, Мике и Тике, что напишу им в следующий раз. Но я не знаю даже, интересно ли то, что я пишу им, действительно же интересного писать не приходится. Все ли в письмах разбираешь? Только вы, мои дорогие, представляетесь мне близкими отсюда, а все остается бесконечно далеким и, признаться, совсем умершим, каким-то почти ненужным. В частности, о ВЭИ я вспоминаю так смутно, словно видел его во сне, и притом вовсе не весело. Замечательно, что даже фамилии большинства сотрудников, ловлю себя на этом, никак не могу припомнить, а о многих и просто не помню, что они существовали. Крепко целую тебя, дорогая, и всех вас, кланяюсь бабушке и всем. Пишите, если есть малейшая возможность. Еще раз целую тебя. Поцелуй Тику, Мика и Олю. Уходят, надо сдавать письма, да и места уже нет.

Въезд в Филиппову пустынь.

Рисунок из письма Н.Я. Брянцева. Подпись: «Биосад. Соловки. 23.04.1934 г.»

1. Обстановку жизни работников лаборатории подробно описывает в своем письме от 1935. III. 23 PH. Литвинов, там же он впервые подробно говорит об о. Павле: «В нашей лаборатории мы взяли большую проблемную тему о комплексном использовании водорослей и занимаемся ею с утра до поздней ночи. Я занимаюсь в основном конструированием и постройкой лабораторной аппаратуры и электрохимическими процессами. Приходится все делать из ничего, что неприятно, но зато, когда это удается, то становится хорошо. Общество. Я уже тебе писал, что я очень подружился с одним московским ученым. Помнишь, может быть, как много лет тому назад, в Нижнем, я говорил тебе о том, что я не прочь был бы устроить его у себя на квартире, а ты сказала, что вряд ли он в этом нуждается, и что некоторым вещам и психологическим состояниям нельзя научить. Ну, относительно квартиры дело удалось, правда не так комфортабельно, как это можно было бы сделать в Нижнем, и живем мы с ним в одной комнате, но это делает разговоры более частыми и интересными. Действительно, это хорошая компенсация многих неприятностей. Он очень близко знал тех литературных светил, которыми мы в свое время увлекались, и рассказывает про них очень интересные подробности. Кроме того, он часто говорит со мной на темы научные из области точной науки, в которой он глубоко разбирается, а иногда касается и не точной науки. Вобщем, это дает мне в отношении научного общения во много раз больше, чем я получил за все время работы в университете от своих товарищей. Когда-нибудь я тебе напишу самое интересное из того, что он рассказывал о московской группе писателей. В отношении поэзии наши вкусы совпадают абсолютно, хотя в отношении Фета мы не сторговались. Он чувствует в нем струи, родственные по крови Гейне, чего я никогда не ощущал. Он крупный математик, и это я использую, посещая его лекции в кружке И.Т.Р. Таким образом, ты видишь, что и в отношении компании тут не плохо. С едой, одеждой, квартирой, отоплением, освещением (электричество) все благополучно. Во всяком случае, не будь семейства и Тары, я бы чувствовал себя отлично в этом уютном и спокойном месте. Нужно сказать, что после всех приключений в Горьком, сумасшедшего этапного петляния Нижний – Бологое – Полоцк – Витебск – Кемь – Морсплав – Соловки, самое приятное, это, конечно, Соловки. Не знаю, можно ли питать надежды на близкое изменение состояния, но пока что из всех зол – Соловки являются, пожалуй, добром».

2. Голубкина Анна Семеновна (1864–1927) – скульптор, знакомая о. Павла Флоренского по ВХУТЕМАСу.

3. Вернадский Владимир Иванович (1863–1945) – ученый-естествоиспытатель, академик, переписывался с о. Павлом во время ссылки, о. Павел очень ценил его как ученого, учеником Вернадского был сын Флоренского, Кирилл.

22–23 апреля 1935 г., быв. Филиппова пустынь

Дорогая Олечка, последнее время я был в очень тревожном состоянии; думаю, это объясняется твоею болезнью, о которой впрочем не сообщалось мне вами. Вот видишь, дорогая, предупреждал я тебя против ночных сидений, а эта болезнь, несомненно, последствие их. Смотри же, береги себя впредь и не переутомляйся, а главное, непременно бывай на воздухе. Ты спрашиваешь о «Разговорах Гете с Эккерманом»¹. Конечно, я знаю эту книгу и не только читал ее, но и изучал в свое время, впрочем давно, кажется в 1900-м или в 1901 году, когда тебя не было на свете. Она очень содержательна и важна еще потому, что просмотрена самим Гете². О Гете есть еще интересная книга – Метнера³, а также Лихтенбергера⁴. У Лихтенбергера дан перевод естественнонаучных и натурфилософских сочинений Гете, и в этом отношении она интересна, т. к. других переводов пока не выходило (если только не вышла книга о цвете, давно обещанная одним из издательств). – Меня давно интересуют вопросы генеалогические, и в частности о родственных связях писателей, как наглядном доказательстве наследственности и подбора. Я собирал материалы в этом направлении. А сейчас в «Правде» от 5 апр. 1935 г. № 94 (6340), стр.4, попались данные о родстве Пушкиных с Гоголями и о связи их с Быковыми. Думаю, тебе интересно будет посмотреть на сделанную на основании этой заметки генеалогическую схему<…>.

По поводу этой схемы мне вспоминается: когда Васюшка был совсем маленький, он приходил смотреть, как я чертил подобные же, смотрит, смотрит, а потом заявит: «Ты, папа, неправильно пишешь». – Почему? – «Потому что изображаешь девочек квадратиками, а мальчиков кружочками, а надо наоборот, потому что девочки нежные, и их надо изображать кружочками». – Советую тебе собирать генеалогические сведения; когда прочтешь где-нибудь или услышишь, то записывай отрывочные сведения. Лучше всего записывать на лоскутках, но чернилом, а не карандашом, и складывать их сперва по алфавиту. А более связные сведения следует сразу же переводить в схемы и потом постепенно достраивать эти схемы и дополнять подробностями. Это очень обогащает понимание жизни, а кроме того постепенно накопляется материал весьма ценный, который всегда пригодится. На всякий случай сообщаю тебе, т. к. не уверен в сохранении моих записей, что моего отца звали Александр Иванович, деда – Иван Андреевич, прадеда – Андрей Матвеевич, прапрадеда – Матвей Иванович⁵. Жену деда, мою бабушку, звали Анфиса Уаровна Соловьева, а вторую жену его – Елизавета Владимировна Ушакова, у нее была сестра Александра Владимировна, замужем за Готлибом Федоровичем Пекоком⁶. Александра Владимировна хорошо относилась к моему отцу и его сестрам – Екатерине и Юлии. Дочь Александры Владимировны – Александра Готлибовна Пекок была известная певица, выступавшая в Милане под театральным псевдонимом Алина Марини⁷. У моего отца был сводный брат Владимир Иванович и сестры Зинаида, Варвара, Людмила и сейчас не могу вспомнить имени четвертой (у меня очень ослабла память) ⁸.Деда со стороны матери звали Павел Герасимович, а бабушку – София и опять сейчас не могу вспомнить далее⁹. Все они умерли до моего рождения, и ни бабушек, ни дедушек я в жизни никогда не видел, только мечтал о них в детстве. Суррогатом бабушки была для нас Александра Владимировна, но и ее я увидел, лишь поступив в Университет; но она вскоре же умерла, к моему огорчению. Зато были у меня тетки, Юлия – со стороны отца, которая меня воспитывала¹⁰, и мамины сестры – Елизавета, Варвара, Репсимия и София; из них осталась в живых только последняя. Был еще дядя – Аршак¹¹, но в отличие от теток, которых я очень любил, всех, а особенно тетю Юлю, как я называл ее, он был для меня совсем чужим человеком и я видел его очень немного. Дети тети Лизы умерли, они были близки мне, особенно Маргарита¹², хотя и гораздо старше меня. Дети тети Вари куда-то исчезли. У Ремсо тети детей не было. Детей тети Сони ты знаешь¹³. Тетя Юля не была замужем. Детей дяди Аршака я знал в детстве. Но потом они все исчезли из моего поля зрения, осталась одна Тамара¹⁴, дочь «Аршак-дяди». Ее сестра Нина обладала замечательным голосом, но умерла вскоре после окончания консерватории (или филармонии скорее). У нее был красивый серебристый тембр, очень редкий¹⁵. Дочери Сони тети умерли. Умерли и мои сестры Валя (Оля)¹⁶ и Гося (Раиса). Наши фамилии в XVIII в. писались Флоринские и только в XIX в., неправильно, стали писаться Флоренские, а еще раньше ее писали Флиоринские, так что некоторые ветви стали писаться Флёринские. Крепко целую тебя, дорогая Оля, поправляйся скорее, слушайся советов. Кланяйся своим товарищам. Еще раз целую тебя.

Сестры П.А. Флоренского: Юлия, Елизавета, Раиса, Ольга.

1. «Разговоры Гете с Эккерманом» — мемуары Иоганна Петера Эккермана (1792–1854), личного секретаря ИВ. Гете.

2. Гете Иоганн Вольфганг (1749–1832) – великий немецкий поэт, писатель, мыслитель и естествоиспытатель. Его мироощущение с детства было близко о. Павлу Флоренскому, это любимый писатель и мыслитель его отца: «…с детства, с тех пор почти, как научился я читать, у меня был в руках «Гете и Гете без конца» – т. е., конечно, не брошюра Дюбуа Реймона, а самый Гете. Он был моей умственной пищей. Рассудочно я мало его понимал, но определенно чувтвовал – это и есть то самое, что сродно мне» («Детям моим», с. 158).

3. Речь идет о книге: Метнер Э. К. Размышления о Гете. М., 1914.

4. Правильно – Лихтенштадт: Лихтенштадт Владимир Осипович (1882–1919) – народоволец, переводчик ИВ. Гете. В 1920 году вышел составленый им сборник трудов Гете по естествознанию, в его переводе – Гете И. В. Борьба за реалистическое мировоззрение: искания и достижения в области изучения природы и теории познания. Пг.,1920. Перевод был сделан во время заключения в Шлиссельбургской крепости.

5. Флоренский Иван Андреевич (1815–1866) – дед о. Павла Флоренского по отцовской линии, врач, главный лекарь лазарета в Грозном во время Кавказской войны, погиб от холеры, похоронен в Моздоке.

Прадед Андрей Матвеевич Флоренский — о нем о. Павел пишет: «Прадед мой Андрей Матвеевич Флоренский состоял при Христорождественской церкви села Борисоглебского Костромской губернии Макарьевского уезда, недалеко от Юрьевца, в 10-ти верстах, дьячком, в 20-х гг. прошлого, XIX столетия» («Детям моим», с. 286). Предположительные годы его жизни – 1790–1829. Прапрадед Матвей Афанасьевич (Иванович – описка о. Павла) – также служил дьяконом в церкви Рождества Богородицы в Костромской губернии. Сведения об этой «костромской ветви» своей семьи о. Павел нашел в клировой ведомости 1795 г. «Родословие священно-церковнослужителей церкви в честь Рождества Богородицы с. Пречистенского погоста Костромской епархии».

6. Соловьева Анфиса Уаровна (18?—1850) – первая жена ИА. Флоренского, бабушка ПА. Флоренского. О ней о. Павел пишет: «…в отцовском роде музыкальная наследственность, несомненно, тянулась от матери отца, Анфисы Уаровны Соловьевой, которая была хорошей музыкантшей. И с отцовской, и с материнской стороны она должна была быть музыкальной и вращалась в музыкальных кругах; между прочим, к дому ее родителей были очень близки оба Гурилева, и отец, и сын» («Детям моим», с.81., см. примеч.3 к следующему письму). Флоренский также пишет, что роды сына Александра – его отца – «стоили ей жизни».

Флоренская (урожд. Ушакова) Елизавета Владимировна (1830–1911) – вторая жена ИА. Флоренского. С семьей Пекоков Павел Флоренский постоянно общался в Москве, в бытность свою студентом Университета.

7. Александра Готлибовна Пекок — оперная певица, выступавшая под псевдонимом Алина Марини. О ней Флоренский пишет: «.тетя Алина, как мы ее называли, была для нас полумифическим существом, известным нам по рассказам тети Юли. Имя этой тети протягивало от нас нити в Москву, в Милан, и вообще в Италию, и даже на оперную сцену. К тому же личность тети Алины была повита загадочностью, о ней таинственно не могли ничего толком узнать, и чувствовалось – это неспроста» («Детям моим», с.79).

8. Четвертая сводная сестра А.И. Флоренского – Лидия Ивановна. Одной из сестер – Людмиле Ивановне, в замужестве Струковской, Флоренский посвящает несколько страниц в своих заметках по истории семьи, она была фельдшером, общественной деятельницей, служила в переселенческой организации («Детям моим», с.349–354).

9. Сапаров Павел Герасимович (1820–1878) – дед о. Павла Флоренского по материнской линии. О древнем армянском роде Сапаровых Флоренский собрал обширный материал. Он отмечает «чувство превосходства, свойственное роду», его богатство, высокую культуру. О самом Павле Герасимовиче пишет: «Один из первых богачей на Кавказе, щеголь и законодатель мод, любитель красивых вещей, дед мой Павел Герасимович Сапаров вовсе не был противник иных культур, чем патриархальная армянская.

Павел Герасимович Сапаров.

Портрет работы мастера из рода патриарших иконописцев. Холст, масло. 1870-е гг.

В его доме восточные обычаи сочетались с симпатиями к русской государственности и европейской роскоши» («Детям моим» с. 25–26), – по делам он постоянно бывал во Франции (откуда вместе с лионским шелком привез в дом туберкулез, который стал бичом рода Сапаровых – многие члены семьи скончались от этой болезни). Тем не менее именно то, что его дочь – мать Флоренского – собиралась выйти замуж за русского, стало причиной семейного конфликта, отец так и не дал благословения на этот брак. В езультате этого конфликта мать не любила рассказывать о своей семье, это было запретной темой. «Мать сознавала себя оторвавшейся от своего рода…» – пишет в своих воспоминаниях Флоренский. Из деликатности, чтобы не задеть чувства жены, отец Флоренского тоже мало говорил о своей семье. Поэтому семья жила в отрыве от корней – даже ближайших предков: «И в пространстве и во времени были мы «новым родом», новым поколением – сами по себе. Мы, дети, почти не знали прошлого своей семьи, не говоря уже о нашем роде. Я рос без прошлого». Флоренский очень сокрушался по этому поводу и всю сознательную жизнь заполнял этот разрыв поколений, собирая все до мельчайших подробностей о своем роде. Сапарова (Паатова) София Григорьевна (? —1866) – бабушка о. Павла Флоренского по материнской линии, жена ПГ. Сапарова. В «родословных росписях» семьи есть сведения и о более дальних предках Флоренского по этой линии – Герасиме Сапарове, Григории Паатове и его жене Калинке и др. («Детям моим», с. 471, раздел «Родословные росписи»).

10. Юлия Ивановна Флоренская (1848–1894) – младшая сестра АИ. Флоренского, любимая тетушка Павла Флоренского, о ней он пишет в воспоминаниях: «Она была мне и другом, и товарищем, и учителем; с ней я делился своими горестями и радостями, от нее получал выговоры и наказания (хотя таковых бывало очень мало), вообще все человеческое было у нее. Она не подавляла меня своей отрешенностью от мелочей жизни; с нею можно было поболтать о нарядных платьях, кружевах, бантиках и шляпах, до чего я был большой охотник; с нею можно было собирать цветы и делать букеты; вообще с нею можно было жить» («Детям моим», с. 38).

11. Тетки Павла Флоренского со стороны матери: Елизавета Павловна Мелик-Беглярова (1854–1919), Варвара Павловна Чрелаева (1861–1891), Репсимия Павловна Коновалова (1865–1930 (?)), София Павловна Карамян (1866–1939). Дядя – Аркадий Павлович (1859—до 1921).

12. Дети тети Лизы – Мелик-Бегляров Давид Сергеевич (1875–1913) и Оганесян (Мелик-Беглярова) Маргарита Сергеевна (1872–1920 (?)). Рядом с местом рождения о. Павла – Евлахом, находилось имение Мелик-Бегляровых «Карачинар», одним из хозяев которого был Сергей Теймуразович Мелик-Бегляров – муж Елизаветы Павловны, Флоренские часто бывали в этом имении.

13. Дети тети Вари – София Степановна Чрелаева, Александр Степанович Чрелаев, Василий Шиоевич. Дети тети Сони: Карамян Хамаяк Николаевич (1891–1939) – репрессирован, погиб в лагере. Дочери – Грета Николаевна Карамян (1896–1916) и Элъза Николаевна Карамян (1894–1920) – умерли от туберкулеза.

14. Арманд Тамара Аркадъевна (1880–1960) – двоюродная сестра Павла Флоренского, была замужем за Львом Армандом, братом мужа Инессы Арманд. Другие дети – Елена, Нина, Павел, Екатерина и Мария.

15. Алиханова (Сапарова) Нина Аркадъевна — Флоренский упоминает «…двоюродную сестру Нину Сапарову, учившуюся в Москве, которая поражала всех совершенно исключительной, какой-то неземной хрустальностью своего голоса и умерла после первого или второго выступления» («Детям моим», с.81). Умерла она от семейной болезни Сапаровых – туберкулеза.

16. Олъга Александровна (Флоренская) Троицкая (1892–1914) – третья сестра Флоренского, художник-миниатюрист, поэтесса. В 1909 г. вступила в брак с С.С. Троицким, другом Флоренского, была близка кругу Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус, состояла в переписке с ними. Отошла от них под влиянием Павла Флоренского.